Свобода или подчинение. (2/2)

- Да, - громко сказал гений, хлопнув ладонями по столешнице, наклонившись к собеседнику, - именно Вы, Сальери. Я не понимаю Вас! Какое дело Вам до того, что хотят парижане и венцы, что Вам до слов Розенберга или Императора? Вы – гений, Вы -творец, - страстно шептал Вольфганг, смотря горящими, полными жизни и воодушевлением глазами в лицо гостю, - так отчего же Вы гнёте под ними спину?!Сальери молчал. В нём медленно вскипала злость и жгучие безумство. Губы демона сжались в тонкую линию, а взгляд приобрёл пугающий блеск. Вновь в нём схлестнулись два чувства. Он был в ярости от того, что какой-то юнец смел диктовать ему правила жизни, но с другой стороны он не менее ясно осознавал правоту Амадея и это раздражало ещё сильнее! Ему хотелось высказаться всё, вылить на Моцарта поток кипящей лавы, что бурлила в глубине его души, вздымаясь вверх.- Вам не понять, - наконец произнёс итальянец, грозно смотря на собеседника, пытаясь тем самым усмирить его пыл.

- Что мне не понять, герр Сальери? Не понять, что всё, что Вы делаете – всего лишь отголосок того, что можете? Вы думаете, что, спрятавшись за маской равнодушия, я не увижу, как Вы горите? Нет, мой друг, в Вас бушуют страсти, внутри Вас борются подчинение и протест! Я видел, как Вам противны похвалы вельмож, но Вы никогда не писали того, что вызывало их неудовольствия.

- Вы обвиняете меня? – почти прошипел демон, теряя остатки терпения.- Я призываю Вас! Скиньте же эти оковы и пустите свою душу ввысь, туда, где обитает мысль.

Антонио прикрыл глаза, унимая бешено стучащие сердце. Ирония, какая ирония неволей звучит в Его словах! Подняться в ввысь, смешно ли?! Он тварь земли, что пал в Тартар, вывихнув себе крылья! Как можно ему подняться выше своей головы? Да, за это он ненавидел Моцарта. Его крылья были чисты и надёжны, они поднимали его душу туда, куда душа Сальери никогда не подниматься, не дотянется. Ему лишь остаётся, что с ревностью наблюдать, как Амадей срывает поцелуи муз небесных. Ведь всяк талант подвластен только небу и демону приходится с трудом за ним идти, смирившись с тем, что отхватить верха ему не суждено небесным или земным законом.Сальери сжал подлокотники стула, закрывая глаза. Ему нужно успокоиться, дышать. Он не должен поддаваться, он не должен позволить взять тёмным желаниям над собой верх, он не мог проиграть Мефистофелю. Он не должен причинить вред Моцарту.Несколько минут они находились в звенящей тишине. Всё это время демон отчаянно боролся с собой, он почти задыхался, и лишь титаническая сила воли не позволила ему выдать себя, показать свою слабость. Как он был слаб! Так слаб, что его разум почти не сдерживал рвущиеся чувства, что готовы были поглотить его целиком. Нет! Он слишком дорожил своей свободой, своей личностью, чтобы позволить какому-то человеку уничтожить всё это.- Простите, герр Сальери, - наконец произнёс Амадей, голос его звучал отстранённо, - Бога ради, простите меня! Я сам не свой в последнее время.Светловолосый мужчина опустился на стул, болезненно потирая виски. Из-за постоянных кошмаров ему было слишком тяжело контролировать себя, мысли постоянно сворачивали куда-то не туда, путались и сбивались. Он даже не понимал, зачем продолжил свои нравоучения, ведя этот страшный огонёк на дне тёмных глаз, что-то сводило его с ума.- Всё хорошо, Герр Моцарт, но всё же, я попрошу Вас больше не затрагивать данную тему.Вольфганг кивнул, потирая виски. Ему казалось, что кто-то накинул на лоб железное кольцо, что стискивало его череп со всех сторон, не давая даже наклонить голову.- Простите, герр Сальери. Я не важно себя чувствую.Больше Вольфганг не сказал ни слова, должно быть он ощущал сильную усталость, а может просто испытывал стыд, которые пытался скрыть в этой давящей, тяжёлой тишине, что накрыла их обоих своим плащом.

- Вы больны? – решил перевести в более мирное русло разговор Сальери.- Я устал, мой друг.

- Быть может мне уйти? – поднимаясь, спросил Антонио.- Нет! – неожиданно резко произнёс Амадей, после чего виновато посмотрел на гостя. – Простите меня, простите! Не могу понять, что со мной происходит.Мужчина прикусил нижнюю губу, демон же молчал, ожидая, когда композитор сам раскроет ему то, что его тревожит. Конечно, Антонио знал обо всём этом, но начать этот разговор должен был не он.- Вот уже который день мне снятся кошмары, - тихим голосом произнёс австрийский музыкант. – Мне снится чёрный конь, что похож на жеребца, несущего на своей спине голод, но его всадник больше походил на смерть. Он гнался за мной по пустым улицам, преследуя на каждом шагу, но раньше он не трогал меня, а на дни в его руках блеснул клинок, и я почти что умер, если бы не ангел. Но ангел отказался от меня. О, друг мой, чем я так грешен, что даже мой хранитель отрёкся от меня?

Сальери немного помолчал, а после вздохнув, мягко произнёс:- Быть может это происки лукавого?- Вы думаете? – с долей страха и облегчения произнёс мужчина со светлыми волосами.- Конечно, мой друг! Ведь Богу не зачем на Вас злиться, Вы не нарушаете его заповедей, Вы не убили, не предали, не пали в грех, да и еретиком нельзя никак назвать.Моцарт опустил голову, прикусив нижнюю губу, схватив пальцами белый платок из барежа, повязанный на его шее.- Я… я должен Вам признаться, герр Сальери. Прошу, пообещайте мне, что всё это останется между нами.- Конечно, - кивнув, произнёс Антонио, прожигая взглядом собеседника.- Быть может слышали Вы слухи, что я масон?

- Да, друг мой, но к чему Вы всё это ведёте? Наш общий друг – Лоренцо, он…- Мой брат по ложе, - тихо произнёс музыкант, перебив гостя.Демон мысленно ликовал. Он знал это и как удачно, что сейчас, Вольфганг сам дал ему повод вывернуть реальность на изнанку. Конечно, Моцарту нельзя узнать кто беспокоит его сны, но ведь не воспользоваться этим просто грех.- Тогда, не знаю насколько Вы продвинулись в своем учение, но… быть может этот дух – Ваша кара?Глаза мужчины наполнились ужасом, он не мог совершить такой ужасный грех, ведь не мог же?!- И что мне делать, друг мой?! – срывающимся голосом почти прокричал австриец, объятый страхом.- Вам? Спасать свою душу, конечно! Не праздновать, усердно работать, забыть про тайные познания, масонство, гордость, развлечения. Держать всяк пост в церковной строгости и не перечить никому, во всём искать желание Бога и подчиняться собственной судьбе.Сказав это, Антонио повернулся так, чтобы Моцарт не мог видеть его лицо, а сам принялся украдкой наблюдать за собеседником. Он знал, что его слова произвели фурор. Моцарт, бунтарь, вольнодумец, упрямец. На кону стоит его имя, его жизнь и убеждения, его суть бытия, что всей своей натурой отдана буре. Он небесный вихрь, он буревестник, летящий над бушующим морем, он тот, кто рождён стихией ветра, стихии – что не признает никакие путы и оковы. Ему не свойственно подчиняться, он не должен навеки замереть, слушая чьи-то указания. Он – другой, тот, кто не ломается. Этот выбор слишком сложен для него, всё же Моцарт оставался человеком религиозным. Эта борьба – она значит слишком много, и он на решится в один день, но если он проиграет, то они с Мефистофелем слишком переоценили этого человека. И всё же, ему нужна борьба.- Всё это так... – Моцарт замолчал, пытаясь подобрать нужные слова.- Сложно, мой друг? Да, так и есть. Вам через многое придётся пройти, чтобы обрести благословение. Но… нет, забудьте!- Что ?но?? – с невысказанной мольбой в голосе, произнёс маэстро.- Мне кажется, что Вам не нужно этого. Как Вам сказать, чтобы не высказать обиду или неучтивости. Вы… такая жизнь не для Вас, мой друг! Не знаю, как Вам объяснить. Вы – борец, вы бросаете вызов всем, кто пытается затянуть на вашей шее петлю и вдруг подчинение. Это не Вы! Кто угодно, но Моцарт, тот Моцарт, которого знают все, он не позволит обстоятельствам или судьбе диктовать правила.

- Вы правы, Герр Сальери, но… Послушайте, всё это так, но мы же говорим о душе.- Душе? – приторно-ласково произнёс демон, странно улыбнувшись, - а что душа? Неужели она подчинится и падёт, так и не попробовав бороться? Мой друг, зачем Вам пение ангелов, если в Вашей голове играет мелодия Богов?- Вы так считаете? – подозрительно сощурив глаза, произнёс австриец.- Почти. Мне думается, что Ваша душа против клеток и цепей, а цена вашего спасения – золотая клетка, в которой Вы будите обязаны провести всю свою жизнь, прячась от демонов.Вольфганг отвернулся, нервно махнув рукой, разворачиваясь на каблуках к окну. Дождь закончился, но солнце так и не выглянуло из-за тяжёлых туч, что серой полосой закрыли собой небо. Бледная кожа Моцарта приобрела какой-то сероватый холодные оттенок.- Я… Вы правы, Герр Сальери, - после долгого молчания произнёс собеседник, погружённый в тяжёлые думы.- Я понимаю, Вам тяжело, - произнёс демон, положив руку на плечо маэстро, мысленно ликуя. Первый шаг сделан.- Знаете, герр Сальери, мне кажется порой, что Вы – единственный человек в мире, способный меня понять. Многие бы осудили это.

- Я не осужу Вас, герр Моцарт, - мягко произнёс музыкант, подойдя к собеседнику, становясь впереди, чтобы можно было смотреть в лицо.- Спасибо Вам, но я в смятении. Я отказался от спасения, но, ведь этот ужасный дух не перестанет меня преследовать?Сальери на секунду приподнял губы в улыбке, но очень быстро, почти незаметно, после чего спокойным, рассудительным голосом произнёс:- Не думаю. Быть может, это была Ваша проверка? Скажем, отступитесь ли Вы от своей жизненной цели. Ведь, если подумать, то все мы здесь не просто так. Мы с Вами – для того, чтобы приносить в мир музыку, а вся Ваша музыка пропитана Вашими неспокойными эмоциями и отказ от самого себя равносилен отказы от Вашего дара.- Невероятно! – удивлённо произнёс Вольфганг, смотря на ?друга? широко распахнутыми глазами, - я только что и сам об этом думал. Как удивительно! Вы будто бы украли мою мысль.- Вы обвиняете меня? – вполне серьёзно произнёс Сальери.- Что Вы! – смеясь отозвался маэстро, - Кого угодно, но не Вас! Вы – мой спаситель! Поэтому, мой друг, я пью за ваше здоровье! Как там у Вас в Италии произносят первый тост?- Chin-chin, - с приятной улыбкой произнёс итальянец.- Chin-chin, - произнёс Моцарт, налив в стаканы яркую алую жидкость, поднимая бокал.Сальери кивнул, отпив небольшой глоток, смотря в лицо австрийца. Его ещё беспокоили тревожные сны, но кажется, что сейчас он был спокоен и даже настроен весьма воодушевлённо.- И всё же, я бы хотел узнать о ?Данаидах?. Вам так полюбились греческие сюжеты?Антонио кивнул головой, удивительно, кажется, Вольфганга больше совершенно не волнуют страшные сны и зловещие предзнаменования смерти. Какой странный человек! Сальери был готов поклясться, что ранее никогда не встречал подобных людей.И ему действительно был симпатичен юный гений. Любой другой бы сдался, а этот нет! Таких людей можно пересчитать по пальцам, они рождаются редко, но сияют как звёзды, занимая на небе почётное место. Когда-то Антонио и сам хотел попасть на небо среди ярких звёзд.- Мне нравится культура древних греков, ведь все мы их потомки.

- Я думал Вы потомок Рима, - удивлённо произнёс Амадей.- Конечно, это так, но ведь и Рим возник от греков. Но это уже не важно, mio amico.

- Действительно, - кивнул австриец, - и всё же я бы хотел узнать про Вашу оперу из первых уст.- Хм, - Сальери задумался, стоит ли рассказывать про своё детище кому-либо до того, как его прекрасная опера будет представлена публике. – Думаю, сюжет Вам знаком?- Более чем, - кивнул Моцарт, - к тому же Вы знаете, что, меня интересует музыка.- Музыка. Я думаю, что смогу удивить публику именное ей. Думаю, что те контрасты, которые я использую в Данаидах понравятся столь привередливой публике, как французы. Быть может Вам не стоит этого рассказывать, но я решил смешать несколько не сочетаемых вещей.- Каких же?- Для начала оперу-сериа и оперу-буффа. Точнее, я вписываю элементы оперы-буффа в строгую структуру оперы-сериа. Так же я хочу размыть границу между хоровым пением и певучим разговором. Мой наставник Герр Глюк слишком много уделяет внимание барокко, я же хочу внести туда немного венской классики, которая, увы, только зарождается, но представляется мне крайне симпатичной.

- Прошу, mio amico! Сыграйте мне хоть что-то из ?Данаид?, она должна быть прекрасной!Моцарт попросил сыграть с таким воодушевлением, а его глаза сверкали словно тысячи звёзд. Он был похож на ребёнка, которому пообещали дать сладкий леденец на палочке. Его красивое лицо украшала яркая улыбка, что была похожа на лепесток лотоса, нежно розовый и свежий.- Что ж, если Вы так желаете, - кивнул итальянец.Вольфганг попросил Антонио следовать за ним в кабинет, где стояло фортепьяно. Кабинет* был небольшим, но светлым, высокие окна выходили на улицу, откуда открывался неплохой городской пейзаж. У окна стоял тяжёлый дубовый стол и высоки стул. Весь стол был завален различными бумагами, перьями и многочисленными приглашениями на званные обеды.А посередине комнаты стоял простенький, но весьма хороший одномануильный клавесин, покрытый бесцветным лаком.

- Прошу, Герр Сальери, - произнёс австриец, поклонившись коллеге.Сальери с лёгкой быстрой улыбкой сел за клавесин, разминая пальцы. Лицо его приобрело спокойный сосредоточенный вид.

- Я сыграю Вам увертюру, думаю она сможет показать двойственность ?Данаиды?.*Вольфганг сел на стул, подвинув его поближе к Антонио, приготовившись стать первым слушателем произведения, о котором уже несколько месяцев не смолкают разговоры.

Лишь только тонкие длинные пальцы пробежались по клавиатуре, как мрачная мелодия стала наполнять просторный кабинет. В мелодии чувствовалась тревога и тяжесть, характерная для органных произведений Баха. Мрак и сильное беспокойство расползались по стенам и полу, по потолку и воздуху. Мелодия затягивалась и удлинялась, изгибаясь словно змея. Мелодия не хотела уходить, она звучала как реквием, пугая своей печалью и тем, что предвещало такое начало. Но неожиданно она смолкла и зазвучала легко и весело, становясь всё громче, вдыхая отзвуки барокко, характерные для оперы-буффа. Мелодия была быстрой и дразнящей, словно она издевалась над таким мрачным началом. Мелодия менялась, становясь более праздничной, а после более лирической.Лирические нотки звучали совсем недолго, сменяясь игривостью, лёгкостью и весельем, что становилось тише. Веселье вновь сменилось на более спокойную красивую мелодию, что плавно передвигалась по комнате, словно танцуя. Но плавность начала наполняться лёгкой тревогой, что с каждым ?шагом? мелодии, нарастала, отзываясь странными чувства в сердце. Но потом, ?она?, словно передумав, плавно развернулась, продолжая лирическое отступление, но тревога продолжала клубиться в душе. И чувства не обманули, музыка изменилась, впитав в себя атмосферу быстрого холодного дождя, стучащего ночью по крышам. Но столь мрачное отступление длилось лишь пару мгновений и тяжёлые капли дождя превратились в лёгкий солнечный дождик. Музыка ускорилась, в каждой ноте чувствовалась торжественность и важность. Кажется, нечто такое должен испытывать влюблённый человек – лёгкость и торжество, желание вальсировать в плавном воздушном танце.Столь приятная мелодия заставляла Вольфганга приятно улыбнуться, она была столь близка ему. Но лишь только он улыбнулся, как прозвучала тяжёлая резкая нота, походившая на раскат грома в ясный летний день. Гром нарастал, и музыка вновь наполнилась сильной тревогой, будто-то где-то начинался шторм. Волна причудливо выгибалась, а ветер быстро летел над головой, пока не начал смолкать. Сердце Моцарта тревожно билось. Это действительно было прекрасно! Два направления, две стихии слились в одной увертюре, оставляя после себя странное смешанное чувство. А ведь это было только начало! ?Данаиды? эта опера будет прекрасной! Моцарт знал это, он чувствовал, как его сердце бешено пускается вскачь, разрываясь от противоречий. Что несёт в себе это произведение? Ах, оно покорит сердца парижан, в этом нет сомнения, услышать бы её в исполнении оркестра. Сальери. Как он написал это? Что же испытывало его безумное сердце, совместившие в себе пламя ада и отзвук мирской жизни? Как он дошёл к этим противоречиям, как поставил их столь гармонично?

- Герр Сальери, не примите мои слова за лесть, но это поистине великолепное произведение! Я обещаю Вам, что никто не сможет остаться равнодушен. Вы разрываете душу на части! Одну толкаете в пучину страха и отчаяния, а другую вдохновляет.

- Я верю Вам, Герр Моцарт, - произнёс мужчина, пряча улыбку. Похвала Вольфганга стоила слишком много, чтобы пренебречь ей. Он – единственный, кто может не только услышать, но и почувствовать музыку, всё её глубину и красоту, утопая в ней.Вольфганг искренне улыбнулся, его душа сияла, как алмаз. Это было настолько прекрасное зрелище, что Антонио замер, не в силах оторвать взгляд. Его сердце словно пронзил острый кинжал, заставляя седлать глубоки рваный вдох. Это было прекрасно. Душа Моцарта, да, пожалуй, он никогда не видел ничего прекраснее. Мужчина хотел прикрыть глаза, но не мог оторваться от созерцания прекрасного. Дыхание демона сбилось, а взгляд плавился от чего-то странного, невероятно сладко-мучительного. Странное чувство шевельнулось где-то глубоко в душе, задевая особо чувствительные струны. Немыслимое пламя вспыхнуло в сердце, заволакивая мозг сладким дымом.

- Герр Сальери, Вы в порядке? – взволнованно произнёс Моцарт, заметив, что его собеседник надвигается. - Да, простите, - хрипло отозвался гость, - я задумался, простите. Мне следует Вас покинуть.- Так скоро? – разочаровано протянул австриец, удивлённый такой переменой.- Si, - произнёс Сальери, кивнув. – Мне следует возвращаться в Париж. В Гранд-опере* скоро будет проходить генеральная репетиция.- Да, надеюсь, что смогу посетить столь прекрасный шедевр.Итальянец кивнул, поднимаясь из-за рояля, следуя за Вольфгангом. Амадей вернул ему высохший камзол и вручил чёрный зонт, искренне отблагодарив Антонио за то, что нашёл время посетить его. Сальери кивал, чувствуя лёгкую растерянность. Покинув дом Моцарта на Гроссе Шулерштрассе 846, Антонио поймал извозчика, отправляясь домой. Ему следовало поразмыслить над многими вещами.