Отвратительный Новый год. Часть 1 (1/1)

■■■Служба, которую перед Новым годом проводил архиепископ парижский Луи де Бомон и на которой присутствовал архидьякон Клод Фролло, была службой по уничтожению языческого идола. Прошло шесть дней после Рождества и архиепископ добился от кардинала указа, по которому 31 декабря должен быть сожжён Дед Мороз.Рождественские праздники 1482 года во Франции ознаменовались церковными шествиями, которые всколыхнули общественность и в эти обычно радостные дни прозвучали неожиданно горькой нотой. Церковь устами своих прелатов уже несколько месяцев выражала неодобрение тому факту, что в быту простонародья всё большее значение приобретает персонаж Деда Мороза. Они с тревогой вещали о поганизации праздника Рождества: необразованная чернь отворачивается от его изначального христианского смысла в сторону чуждого религии языческого мифа.На глазах у детей перед Собором был сожжён Дед Мороз.Несколько дней до этого Дед Мороз был повешен на решетке Собора, сейчас он был публично сожжён на паперти. Эта зрелищная казнь развернулась на глазах нескольких сотен детей. Прошла она с согласия церковнослужителей, которые вынесли Деду Морозу приговор как самозванцу и еретику. Его обвинили в том, что он порочил праздник Рождества, незаконно водворился в нём, подобно птенцу кукушки, и захватывает все больше и больше места. Особенно его ругали за вторжения в приюты для сирот и больницы для душевнобольных.В воскресенье в три часа пополудни злосчастный дедушка вслед за множеством невинных душ поплатился за ошибку тех, кто будет рукоплескать его казни. Белая борода занялась огнём, и жертва пропала в дыму.Цыганка наблюдала поджёг деда Мороза с высоты. Это действие произвело на неё ужасный эффект.По завершении расправы было обнародовано официальное сообщение, главная мысль которого изложена в следующих словах:— Это не просто зрелище, а символический жест, уничтожение лжи. Мы, христиане, в этот праздник должны по-прежнему славить только Рождество Спасителя!Смахнув со щеки слезу, Эсмеральда сбежала подальше. Спряталась между статуй двух святых. Через несколько минут к ней явился архидьякон, его глаза излучали радость.— Разве ты не счастлива? — удивлялся он, вложив её руки в свои. — Ты приходила ко мне, чтобы сказать, что ты на всё согласна. Это твои слова, не мои.Эсмеральда удивлённо на него взглянула.— Я ничего не говорила.— Ты их собиралась сказать, но не сказала. Скажи сейчас, — уточнил он.Цыганка выдернула свои руки из его рук.— Просто удивительно! В любом прогнившем злобой человеке должно быть что-то хорошее, но не в тебе! Всё хорошее здесь — только мираж, чёрная магия. Я поборю твоё колдовство! Когда предательская часть моей души пытается рассмотреть в человеке что-то хорошее, он непременно напомнит мне о том, что он подлец! Не успели высохнуть мои слёзы по моей Джали, а я уже не держу на него зла. Это может быть только колдовство! А сегодня я вижу казнь чучела на паперти Собора. Слышу плач детей! Что ты себе позволяешь, гнусный поп? Отнимаешь праздник у сирот и душевнобольных? Запрещаешь добрым юношам переодеваться в Деда Мороза и дарить от его имени подарки!— Ты разглядывала во мне что-то хорошее, — радовался священник, будто это было единственное, что он расслышал. — Часть твоей души умнее тебя самой, она знает, что я не убивал Джали.Эсмеральда собралась немедленно сбежать.— Это точно было сожжено чучело, а не человек? — съязвила она.— Послушай меня, выслушай. Это не моя воля, что сожгли деда Мороза. Это был приказ архиепископа, а не мой. Архиепископа! Я только должен был там присутствовать.— Мне плевать.— Ты мне не веришь? Не я это задумал. Это приказ архиепископа!— Не важно, чем это приказ.Клод Фролло в бешенстве удалился. И вскоре вернулся с какой-то бумагой.— Смотри! Довольна? Печать архиепископа. Кардинальская печать. Я не настолько высокого чина, чтобы моя власть распространялась на весь Париж. Я всего лишь архидьякон. Главный в Соборе. Хозяин церкви. Это приказ архиепископа. Теперь ты поняла, что я тут ни причём?Клод ожидал, что цыганка поймёт, что обвиняла его напрасно.— Отвратительный хозяин дома, — сказала она, — если церковь это дом. У порога сжигают символ праздника, а хозяин молчит. Символ праздника порочит Рождество. Зато виселице место перед домом бога и она не порочит имя Христово.— Я не одобрял виселицу на Соборной площади, — поразмыслив, ответил Клод. — Я не мог отказаться присутствовать на казни чучела, за решением казни стояли все духовные лица.— Трус, — очень тихо прошептала цыганка.— Я не могу препираться с епископами и кардиналом. И защищать языческий символ, иначе меня будут считать слишком лояльным и слишком мягким к преступникам. Мой голос не должен выделяться, иначе моё мнение не будет иметь сильного веса. Мои фразы, которые внушаю твоим врагам, не должны выглядеть напрямую, как фразы твоего защитника. Я должен быть на стороне зла, чтобы защитить тебя.Цыганка всё поняла и ничего не ответила. Она молчала и приуныла. Клод подсел к ней, воспользовавшись её покорностью, обвёл руками тонкую талию, зарылся носом в её волосы.— Оставь меня, уходи... нет, не сегодня, — воспротивилась цыганка.— Это необходимо, — настаивал Клод. — Ты же любишь притворяться, что не замечаешь, как твоё тело лапают похотливые руки. Так ли делал твой Феб? Скольким ты это позволяла? Получала удовольствие. Один я довёл дело до конца. Можешь меня подоить ещё раз, невинная дочь шлюхи, твой лик прекрасней божьего; я ничего больше не потребую.Цыганка запустила в его лицо мощную пощёчину. Архидьякон начинал злиться. Когда он хотел большего, цыганка переставала делиться с ним эмоциями и просто гнала.— Что это? Ты боишься меня? Стыдишься меня? С чего бы это? В прошлый раз тебе понравилось... — наступал он, его глаза похотливо смеялись, — скажи, как ты меня ненавидишь.— Убирайся!— Ты способна наброситься на меня, расцеловать и сказать, что в глубине души ты сходишь по мне с ума.— Убирайся!— Это очень сложно. Я не бесчувственный. Трудно устоять перед девушкой, которая то почти говорит, что согласна меня полюбить, и опять указывает мне, что всё по старому и она меня ненавидит.— Мне просто нужно время.— Я знаю, что я совершил некоторые ошибки, но все они были совершены из-за любви. Ты же знаешь. Я сделал всё, что бы было лучше для нас. А теперь ответь мне на единый вопрос... ты правда не чувствуешь, что тебе меня не хватает? Мне было приятно чувствовать себя внутри женщины, которая дрожит от страха.Фролло опять разошёлся. Девушка окончательно возмутилась:— Мне не нравится твоя чёрная одежда, твои ужасные длинные ногти, от тебя несёт запахом земли и теперь запахом дыма и пепла. Мне бы ничего не мешало полюбить, если бы меня не бросало в мороз и тошноту. Даже не думай прикасаться ко мне, пока не избавишься от своих атрибутов.Фролло покраснел, побледнел и мрачно взглянул на неё.— Уходи к своему брату! — продолжила она. — Ты не должен находиться со мной в новогоднюю ночь. Новый год семейный праздник.— Мы будем одной семьёй. Когда я спасу тебя, я буду прикасаться к тебе каждый раз, когда захочу.— Это будет потом, а сейчас я тебе никто и ты не должен находиться со мной, а находиться рядом с близкими людьми.— Какие близкие люди? Мой брат уже взрослый, от потерянный для меня, мне поздно им заниматься.— Никогда ничего не поздно, пока человек жив! — возразила цыганка, ушла в свою келью и закрыла дверь изнутри на засов.Священник стучался:— Открой, я клянусь, что не прикоснусь к тебе. Я разозлился, потому что ты меня обнадёжила несколько часов назад... Ты до сих пор ходишь босая. Я понял. Ты дрожала не от страха передо мной, а от холода. От такой любви, как моя, не дрожат. Я принесу тебе башмаки. Открой!— Купи башмаки своему брату. Иди к нему. Он нуждается в тебе, как никто. Если я дочь потаскухи, о чём ты можешь знать, я не достойна любви такого достойного человека. Ты не должен находиться со мной в новогоднюю ночь.— Помирись со мной, открой дверь и я уйду.— Если я безродная тварь, которая не понимает, что это такое иметь семью, иди к своему брату. Он нуждается в тебе.Фролло со злостью ударил рукой по двери и ушёл.