Монахиня (1/1)

Вечером Квазимодо еле донёс, спотыкаясь и тяжело дыша, корзинку с завтраком для цыганки и поставил у дверей её кельи. Эсмеральда поблагодарила друга, едва только представляя, с каким непосильным трудом ему удалось раздобыть этот скромный завтрак-ужин, ведь у скупого и коварного архидьякона везде свои глаза и уши, даже на кухне они внимательно следят за каждой крошкой.Квазимодо не уточнял, что хлеб, фрукты и питьё цыганке каждый день жертвовали из своего скромного рациона монахини соседней общины. Этого ей не нужно было знать, также, как и того, что о ней беспокоилась совершенно посторонняя женщина — сестра-настоятельница Гудула. Это она и откладывала ей новую одежду и пропитание.Сестра Гудула, мирское имя Пакетта, в юности была очень богатой наследницей большого состояния. Она осиротела, когда ей было всего пятнадцать лет, — её родители умерли от чумы. Она осталась один на один с целым миром, и в это время на горизонте появился прекрасный офицер Арман де Гонделорье. Он влюбил в себя молодую девушку, женился на ней и прибрал её состояние к рукам.Они прожили в браке более десяти лет и за эти годы Пакетта ни разу не забеременела. Арман де Гонделорье нашёл новую невесту — молодую и ещё более богатую девицу, которая в отличие от бесплодной жены, могла подарить ему наследника. Даже отправил запрос в Рим, чтобы ему разрешили развод. Это было несмотря на то, что Пакетта на десятый год брака всё же смогла забеременеть. Только у молодой женщины не было родни, которая могла бы за неё заступиться. Ответ Рима мужа разозлил: если за год родится какой-нибудь ребёнок, даже больной и хромой, даже девочка, — развода быть не может.Молодая женщина посещала монастырь, в котором служили её подруги, там у неё начались схватки. Ребёнок родился мёртвым — это была девочка. Её похоронили в саду монастыря.Арман де Гонделорье добился развода, но по другой причине, чем неспособность супруги произвести на свет что-то стоящее, — он доказал, что их венчал не священник, а фальшивомонетчик. Развода не было, так как и брака никогда не было.Пакетта постриглась в монахини и уже через полгода стала настоятельницей, выучила все догматы, теологию, латынь и древнегреческий. Этому поспособствовала бывшая настоятельница, которая стала её покровительницей.Удивительно представить, но будучи аббатисой, женщина чувствовала за собой больше воли, чем даже когда была совсем юной девушкой, располагала финансами, землями и была достаточно влиятельной персоной. Ей доставляло радость чтение книг и уединённая жизнь. Только одно воспоминание омрачало её думы, она часто спускалась в сад и плакала над маленькой могилой дочери, которую видела всего один раз, когда ей её принемси, такую живую и здоровую, и которая, по непонятной причине, умерла на следующий день.Пакетта была жуткой мужененавистницей, всегда относилась с сочувствием к приговариваемым к публичным наказаниям женщинам, в уме дорисовывая, что причиной того или иного несчастья может быть только мужчина. Симпатизировала и проституткам, и воровкам, особенно убийцам мужей, даже если их вина была очевидна. Но не в её власти было сто-то сделать для несчастных. Излишне сообщать, что свои подлинные чувства матушка умело скрывала под маской образца смирения.Любила цыганок. Обожала. Был такой грешок. Даже бросала монеты некой уличной плясунье Эсмеральде. Когда ту судили за убийство офицера, Пакетта находила оправдания, что возможно девушка защищалась от насилия. Она сама себя не могла понять: почему история этой девушки особо запала в её душу. Может потому, что если бы её дочь была жива, ей было бы столько же лет. Любила же цыганок Пакетта,потому что когда-то ей одна из них гадала и говорила не выходить замуж.У настоятельницы появилась безумная идея. В день, когда должна была свершиться казнь цыганки, она подозвала к себе Квазимодо. И сообщила ему свой замысел.— Что?? Матушка, вы в своём уме? — возмущался горбун. — Вы хотите, чтобы я это сделал? Выхватить девушку из стражи, кому? Мне? Вы знаете, сколько в соборе ступенек? Я же надорвусь.— Не надорвёшься!— Она тяжёлая! Будь цыганка ростом поменьше, я бы не возражал от такого общества. У меня будет болеть шея. Она и так болит. Послушайте, как хрустят мои суставы. Эта девка не станет меньше есть, чтобы пожалеть бедного Квазимодо.— Где она много ест? В тюрьме? — переспросила аббатиса. — Она ужасно исхудала! Слушай сюда, дорогой, она поднесла тебе воды. Ты только уплатишь свой долг.— Я не могу вам помочь. Я сегодня весь вечер и всё утро занят.— Это может быть твоя благодарность.— В смысле?— Она поднесла тебе воды, когда ты стоял у Позорного столба. За это ты спасёшь её жизнь.— За что?— Ты знаешь.— Я не понимаю. Перестаньте говорить намёками. Матушка аббатиса, почему вы такая злая?— В каком месте я злая? Что хочу спасти бедную девушку? — не сдержалась сестра Гудула. — Или в том, что наливаю тебе лекарства от похмелья? Или в том, что прошу монахов не утруждать тебя работой?Несчастный горбун замахал руками, словно отгоняя от головы помехи.— Не кричите! Вы хорошая благочестивая женщина, только злая. — Квазимодо сплюнул. — Какое вам дело до этой цыганки?Сестра Гудула показала кошелёк и встряхнула мелочью. Звонарь потянул за ним лапу, но настоятельница подняла кошелёк над своей головой.— Получишь, когда дело будет сделано.Данное событие было два месяца назад. Сегодня Квазимодо пришёл в монастырь, монахини выругали его: как можно было его так долго ждать, как можно быть таким жестоким и безразличным к чужому горю, несчастная голодает. Эксплуатируемый звонарь обиделся.&&&Итак, Квазимодо сболтнул цыганке байку про Феба, который страдает. Глаза её загорелись.Эсмеральда разломила хлеб на две части — хотела съесть, но тут же отдала большую часть звонарю и попросила его отнести офицеру, передать через решётку.

— Скажи, что от меня, — проговорила цыганка. — Бедный, он страдает больше меня! Пусть вспомнит обо мне. Я должна верить, надеяться, не сомневаться в его любви.Квазимодо не ломался, согласился. Только отошёл от кельи цыганки, мигом этот хлеб сожрал.&&&Эсмеральда зря весь день боялась прихода навязчивого архидьякона. Фролло в первую половину дня был нездоров (что-то с желудком), а во вторую его вовсе не было в Соборе. Квазимодо просто забыл её об этом уведомить.Эсмеральда смотрела с крыши на город, кипевший своей жизнью; испытывала зависть к людям, которые идут, каждый по своим делам, а она вынуждена жить, как затворница. Цыганка искала глазами Феба, фантазируя, что его уже освободили. И вот офицер, будто бы, с печально смотрит вверх, на неё, а она смотрит на него. И от одной их встречи глазами они понимают друг друга, не нужно никаких слов, — так она представляла. Неожиданно произошло нечто невероятное, что отбило у неё все мысли о Фебе. Она увидела, что архидьякон откуда-то направлялся, внезапно к нему пристала какая-то разукрашенная девушка, Фролло обернулся к ней.У Эсмеральды глаза заволокло туманом от гнева. Когда же она снова посмотрела в ту сторону города, ни священника, ни девушки она больше не видела.Да нет, не надо, это не ревность, чтобы читатели знали, это возмущение, — она не любит этого подлеца, чтобы ревновать. Это унижение. Она любит Феба и уверена в этом. Но, не правда ли, приятно осознавать, что у возлюбленного есть фон — дюжина мужчин, влюблённых в тебя? И тут оказывается, что тот подлец всё-таки тебя не любил. Он обманом овладел тобой не из-за любви, — с таким фактом можно было смириться. Он получил от её то, что хотел, больше ему ничего и не надо. Он нашёл новую жертву в виде новой уличной девушки, чтобы её преследовать.Эсмеральда почувствовала кислый вкус во рту, это она до крови укусила губы. Она сплюнула. И закрыла лицо руками. Её трясло от стыда. О, какое унижение! Её унизил человек, который ей сто лет не нужен. Это в сто раз унизительнее!&&&В этот день в хижину старухи Фалурдель(подпольной торговки зельями) кто-то постучал. Старуха отворила. На пороге стоял архидьякон. Она открыла рот — никогда особо святые отцы не были её клиентами. Как правило, они угрожали повешением старой ведьме, если она ещё раз станет у них на пути.Фалурдель впустила гостя.— Меня направил к вам один цыган, — объяснял архидьякон. — Сказал обратиться к вам, если случатся осложнения.Далее он поведал мудрой женщине о том, что у него бешено колотится сердце, он просыпается ночью от боли, будто сердце колит иголкой. Он боится дышать из страха, что боль сделается сильнее. Через время боль затихает и он боится её возврата. Иногда ему не хватает воздуха.?Говори, говори, не стыдись, будто бы я по симптомам не узнаю. Хряпнул что-то от потенции?, — думала старуха и нисколько не стыдилась вероятности того, что может быть не права.Архидьякон сообщил, что ко всему прочему, из боязни намечающегося на затылке поредения волос, выпил лекарство, которое дал ему цыган. И сегодня с утра у него дьявольски болит живот.— Лекарство надо было втирать, а не пить внутрь, — тихо прохрипела старуха.Фролло сцепил зубы.— Я умираю, старая дура. Сделай что-нибудь!Фалурдель хмыкнула и приказала ему ложиться на постель.— Желательно раздеться, — проговорила старуха, расстегнула пуговицы на его одежде, тронула рукой его живот. Опустив руку ниже, она облизнула губы.— Не прикасайся, — предупредил Фролло.— Я должна узнать, где источник боли, — ответила Фалурдель и ткнула пальцем под ребро.— Не тронь меня, женщина! — гневно крикнул священник.— Ой, ой, ой, какие мы стеснительные! — пробубнила старуха, принесла простынь, накрыла его тело. Через простынь она нажала пальцем на его живот. — Здесь больно? Нет? А здесь? Тоже нет? А здесь?— Я не лгу, старая ведьма! Меня атакует боль со всех сторон. Но сейчас её нет.— Гм!.. Очень странно, очень странно. Ха-ха! Боль испугалась настоящей женщины. Боль — это проститутка, она прячется по укромным местам. Но мы её достанем из тела... калёной кочергой! — Фалурдель захохотала, нагнулась и поправила кочергой угли в своём камине, затем вернулась к больному. Фролло встал с постели и вздрогнул. — Не бойся! — хохотала ведьма беззубым ртом, мужчину это не успокоило.Фалурдель хлопнула священника по плечу. — Да не бойся! Если что, прямо здесь похороним. Под моим полом никто трупы не находит. Боль нужно выгнать из тела. И мне это под силу. Вы обратились по адресу. Поможет нам в этом яйцо!Фалурдель уронила кочергу под кровать и достала из кармана яйцо. Что-то бормоча, она водила яйцом по его телу.— Яйцо, яйцо, яйцо укажет, где спряталась боль, — бормотала знахарка, невнятно проговаривая ещё какое-то заклинание.К удивлению старухи, похотливо желавшей направить яйцо в его пах, яйцо энергетически указало ей на сердце.— Ну, теперь посмотрим, — объявила Фалурдель. — Она подняла кочергу и разбила ею яйцо. — Фууууууу!Действительно тебе фууууу. Яйцо оказалось чёрным и очень вонючим. Пока Фролло с отвращением сбрасывал с себя его сгустки, она исследовала:— Посмотрите внимательнее на разбитое яйцо. В этой черноте две ветви пузырей. Одна — отравление. Оно пройдёт. Второе — сердечная чёрная боль.— И она не пройдёт, — грубо и задумчиво сказал архидьякон.— Настоящей женщине всё под силу, — возразила Фалурдель. — Яйцо всосало в себя всю боль. На этой неделе она не вернётся. Что же касается сердца, могу предложить снадобье. Травы для успокоения.— Благодарю. Мне не надо успокоения.&&&На одной из улиц, когда Клод возвращался в Собор, его окликнула какая-то девушка, кажется Козетта:— Клод! Клод!До архидьякона дошло, что кто-то кричит его имя. Он обернулся.— Ты что, меня не узнаешь, Клод? — спросила неизвестная блондинка, сделав губы дудочкой и касаясь руками своих грудей. Архидьякон мгновенно отвернулся и пошёл дальше. Девушка обиженно продолжала:— Клод! Клод! Ты что, меня больше не любишь?!