О титуле Отца (1/1)

Под прищуром серых глаз собеседник растерянно поник и нахмурился, выдерживая паузу.— Ты такой же, как и я. Не зазнавайся, Ярнам не любит чужаков, — Охотник раздраженно фыркнул, поправляя перепачканную высохшей кровью широкополую шляпу. — А я давно стал здесь своим. Пора забыть свое прошлое и тебе.***— Простите, Отец…Раздраженный вздох. Охотник остановился, прислушиваясь, как с тихим горделивым стуком каблуков приближался его новый знакомый.— Что тебе нужно, Катей?Исследователь рассмеялся, тут же пристраиваясь рядом с Гаскойном. Сегодня взгляд церковника был особенно холодным, явно выражая раздражение и недовольство шуткой, которую ученый опускал каждый раз, завидев как обычно уставшего знакомого в месте своей новой работы.— Ничего! А что, мне нужен повод чтобы поговорить со своим дорогим другом?Неопределенный полувздох стал ему ответом. Гаскойну явно хотелось не говорить, а поскорее добраться до постели и, возможно, немного выпить. Если получится.— Гм… Кстати, я слышал, что ты женился!Снова молчание, будто бы призывающая собеседника отстать для своего же блага и долгой счастливой жизни. Только постукивание каблуков разрывало скуку послерассветной пустоты.Но Катея это не смущало. Деловито сцепив руки за спиной, он продолжал невозмутимо идти в такт (а вернее сказать — почти бежать) с церковником, едва успевая за его широким шагом.— Ну кто бы мог подумать, право!Если подумать, прозвучало это слегка оскорбительно. Гаскойн фыркнул.—Я… Я не это имел ввиду! Я же искренне рад за тебя!И, махнув рукой на прощание, ученый свернул направо, туда, где цветком распускались множество голосов спорящих и горячо обсуждающих результаты опытов исследователей.Гаскойн всегда считал их безумцами. Но все же не ему судить, ведь так? Наверняка кто-то и его считает полным психом, решенным страха и чувства самосохранения. Возможно так и есть. Кто знает?***— Чудовища — это чудовища, — Нехотя отозвался парень, — что еще с них взять? Убить да и нет забот.Охотник пожал плечами, рассматривая что-то в окне. Катей, необычно вялый (явно не спал всю ночь) и тихий, привычно плелся рядом.— Ну, не скажи. Один мой знакомый утверждал, что зараженные вороны вовсе безобидны и даже полезны. Дескать, они от трупов избавляются и предотвращают угрозу поветрия!— А он в курсе, — Катей зевнул, вяло потягиваясь, — что живых они тоже убивают?Гаскойн усмехнулся, снижая голос до жутковатого хриплого полушепота:— Так они же его потом и задрали…Исследователь пожал плечами. В целом, чего-то такого он и ожидал.— Эх, — Вдохновенно продолжал мужчина, — не встречал я еще таких же шедеврально везучих дураков, как Одноглазый. Интересно, как он там, со своими чудищами…— Хорошее настроение?— Весьма.Изумление и любопытство вдруг заглушили вязкую пелену сонливости. У вечно злого и ужасно раздражительного Отца Гаскойна хорошее настроение? Вопросительно глянув на приятеля и получив в ответ хитрый прищур, Катей был заинтригован еще больше.— Дочка. Вторая!Ученый остановился, с восхищением глядя куда-то сквозь собеседника. Гаскойн рассмеялся.Надо же. Как быстро летит время.***— Гаскойн! Гаскойн, друг мой! Отец Гаскойн!Тихо. Снова. Как обычно бывает каждое утро после Охоты, как было всегда. Торопливый стук каблуков и привычной угрюмости вздох.Оборачиваться охотник не спешил, лишь остановился, как вкопанный. Крепкая широкая фигура, обычно уверенно прямая, сейчас казалась дряхлой, ненадежно покосившейся. Сопровождающий его мужчина в желтоватой одежде что-то тихо говорил Гаскойну, а тот кивал в ответ.Когда церковник обернулся, Катей замер, напрочь забыв, о чем хотел сказать. Его встретили не холодные серые глаза, а бездушная белизна свежей повязки.***— Ты же вроде собирался уходить из Церкви, разве нет?Не часто они говорили в последнее время. Да и не было больше привычной утренней тишины; время и место выпадали спонтанно, начиная молельными залами и заканчивая лавкой портного. Не то чтобы Катею было принципиально, но почему-то казалось, что вместе с морозно-серебряным прищуром пропала и некая важная часть их встреч.Гаскойн пожал плечами, ловко, будто вовсе и не был слеп, обогнув вставшего посреди коридора человека.— Ну, вообще да, но нет. Есть вещи, от которых мы не в силах отказаться, — Охотник плотнее кутался в плащ, зная, что скоро придётся выйти на улицу. — Скоро начнутся снегопады. Не хотелось бы, чтобы дети находили под снегом трупы.Несколько озадаченный таким, казалось бы, простым высказыванием, Катей хмурился. Не отыскав в чертогах разума никаких идей на этот счет, он наконец заговорил:— Так вы же убиваете, а не убираете тела.— Ну да, этим занимаются неугомонные горожане. Только сжигать легче то, что не норовит откусить тебе руку.Охотник молчал какое-то время, задумавшись. Но вдруг продолжил:— Послушай, Катей. Ты же знаешь, сегодня ночь Охоты. Уже поздно, лучше останься тут. В зале исследований безопасно.Ученый изумленно взглянул в не выражающее никаких эмоций лицо собеседника, а после вдруг засмеялся. Гаскойн нахмурился, не понимая причины, а от того чувствуя себя полным дураком.— Ты беспокоишься обо мне? — Парень расхохотался громче прежнего, привлекая к себе внимание проходящих мимо людей. — Да брось, Гаскойн! Я ценю это, но что же со мной станется? Все будет в порядке, обещаю.Вздох. Все, что мог, церковник сделал.***Если охотник достаточно хорош, в ночной тишине не услышишь ни его осторожных шагов, ни учащенного от волнения дыхания. Искать. Выслеживать. Это их работа. Быть зорким, чутким и ловким. Превосходить возможности своего тела раз за разом. И, конечно же, не бояться смерти. Уверенно ходить с ней бок о бок, позволяя ее тонким холодным пальцам обхватывать руку, сжимающую залитое кровью оружие. А когда придет время, когда зверь окажется сильнее и быстрее, Она первой узнает, в какой момент замерло храброе сердце.Тяжёлые капли крови стекали с хищно блестящей в свете костра пилы, перенимая себе ее мертвенный холод. Существа, еще несколько минут назад пытавшиеся прикончить охотников, сейчас, искореженные, порубленные, валялись кто где. Они были еще живы, но лишь до тех пор, пока испорченная кровь не остынет в их жилах окончательно.Налететь вдвоем на толпу было действительно смелым решением. И безрассудным. Все еще не до конца веря в успех, Хенрик окостеневшими пальцами стягивал с лица плотную охотничью маску. Тяжелое дыхание мужчины, каждый его выдох, паром отпечатывался на ночном стекле. Стоило только осознанию происходящего хоть немного уложиться в отяжелевшей голове, как охотник принялся обеспокоенно осматриваясь по сторонам в поисках друга.Гаскойн стоял неподалеку, точно так же тяжело, шумно дыша. Он крепко сжимал пальцами одежду на груди, терпеливо выжидая, когда успокоится бешено колотящееся сердце. Выглядел он неважно.Потерянный в незрячей темноте, оглушенный стуком собственного сердца и одурманенный запахом крови. Все чаще и чаще самые обычные детали охоты выбивали церковника из ритма, шепотом вещих звезд выманивая из реальности в объятия цепких звериных лап чумы. Она обжигала огнем, по-волчьи угрожающе рычала, абсолютно сводя с ума.Легкий удар по руке помог очнуться. Лучше не стало, просто разум вспомнил про необходимость делать вид, что все в норме. Пожалуй, оба охотника четко это понимали.Хенрик поднял голову вверх, туда, где в обсидиановом небе с нечеловеческим прищуром щерились яркие звезды под опекой вещей, болезненно-бледной луны. Ее слабый обжигающий свет исправно окоймлял хозяйку, еще больше смягчая оттенок бархатного небосвода. Казалось, что вот-вот, не дожидаясь зари, по щелчку пальцев настанет день, и безумие без следа растает до следующей Охоты.— Жаль, что ты этого не видишь, Гаскойн.Зимой не часто бывают такие ясные ночи. Небо светлеет перед снегом. То ли пытается обмануть и заманить в мертвенные объятия бури, где снежинки острейшими иглами разрывают замерзшую кожу, то ли, наоборот, предупреждает о надвигающейся опасности, просвечивая тяжелые клубящиеся тучи. Ясно только одно — скоро станет сложнее, чем прежде.Подвывал ветер. Занудно, пока еще неуверенно, но от того не менее пронизывающе. Тихонько каркали почуявшие непогоду вороны, торопливо прячась кто куда; неподалеку возились в надежно запертых клетях псы. И пусть обстановка постепенно становилась все более умиротворяющей, ночь еще далека от завершения. Нужно идти.Чудовища всегда оставляют за собой разгром. Мазки багровой крови на каменных плитах, глубокие борозды от когтей и растерзанные в безумной ярости тела — самое безобидное, что можно было встретить этой ночью. Крики, стоны, рычание. На все это уже даже не обращаешь внимание, лишь прислушиваясь, чтобы их обладатели не оказались за спиной.Иногда предсмертный вопль — последнее, что ты услышишь от своего товарища. Если безумцы просто поднимают неразборчивый вой, то живые, попав в засаду, часто зовут кого-то по имени. Бывает, эти несчастные даже успевают произнести первые слова молитвы, прежде чем бритвенные клыки оборвут отчаянный вскрик. Каждый охотник, заслышав что-то подобное, спешит на звук, надеясь если не помочь, то хотя бы стать свидетелем последних моментов жизни несчастного.Жалобный вой разорвал тишину, отвлекая охотников от не особенно увлекательного разговора. Растерянно оглядываясь по сторонам, Хенрик хмурился, пытаясь понять в какой стороне источник звука. Гаскойн стоял как вкопанный. Он мог поклясться, что это была мольба о помощи на языке, который он почти успел забыть… Да и голос кричавшего казался до боли знакомым.— Запах, — Рукоять секиры со скрежетом изменила длину по велению хозяина, — кровью пахнет.Мужчина резко выдохнул сквозь зубы, почти переходя на рык — на что-то злится, ругает себя и судьбу, возможно ветер, заглушающий все звуки. Но это ничего. Не страшно находиться в темноте и тишине одному, пока запах крови ведет вперед. Быстрый шаг, переходящий в бег; напарник молча бежит позади, со звоном металла подготавливая ножи к бою. Хенрик не знал, смеяться ему или плакать от осознания того, как сильно его друг походит сейчас на собаку-ищейку. Не дай Идон увидел бы это кто другой, сразу же отправят на костер…Оскаленная толпа с готовностью оборачивается на шаги и расступается. Медленно утекает в темные переулки, роняя за собой капли человеческой крови.Толпы нет. Только безликие призраки прошлых побоищ и одинокий безумец с заточенными вилами. Даже утруждаться и убивать его не пришлось, Хенрику хватило нескольких выстрелов.Если пару минут назад еще можно было лелеять надежды на лучшее, то сейчас жестокость Охоты стремительно чернела в душе, как три колотые раны, обозначенные кровью на белых одеждах, что носили светлые умы Церкви Исцеления.?Ярнам не любит чужаков?.— Катей…Человек на земле вздрогнул, неуверенно сжимая в кулак окоченевшие пальцы. Приоткрыв начавшие мутнеть глаза, ученый наблюдал, как медленно склоняется над ним слепец, что всегда видел лучше многих зрячих. Сил едва хватало на дыхание, но Катей все же смог приложить раскрытую ладонь к судорожно вздымающейся груди. Он заговорил, а голос его дрожал от холода и обиды:— Простите, Отец, ибо я согрешил… так много раз, — Катей вздрогнул от холода, который принесла упавшая на щеку снежинка, — что судьба не в силах была простить. Простите меня, и позвольте молиться. Воззвать к своему Богу, чтобы больше не бояться… Ибо… Ибо если бы не страх… по смерти бы никто не плакал. Простите меня, Отец, и прощайте.Ученый смотрел в пустую белизну повязки, однажды и навсегда заменившей внимательные серые глаза. Смотрел и видел светлые отблески спасительной полной Луны, чей свет особенно чудесно отливал серебром в цветных витражах оставшихся на родине церквей. Так непостижимо далеко.— Пульса нет, — Старый охотник осторожно ощупывал чужое запястье, будто все еще надеясь почувствовать слабый отклик, — он мертв.— Я слышу. Не дышит.Церковник не стал долго думать. Поднялся на ноги, взвалил обмякшее тело на плечо.— Гаскойн, я никогда не спрашивал, — Хенрик вновь был вынужден следовать за напарником. Но на этот раз он примерно представлял, куда они идут. Тут совсем не далеко кладбище. — Кем ты был раньше?Мужчина молчал, угрюмо шагая по знакомой дорожке вперед. Снег все усиливался, постепенно засыпая стылыми слезами Зимы каменную тропинку.***Лопата с трудом справлялась с промерзшей серой землей. Постоянно потрескивающий черенок старого инструмента только чудом не ломался, все громче и громче напоминая о своей возрастной хрупкости. Неподалеку, кое-как закутанный в собственный плащ, ожидал своей последней обители по глупости погибший ученый.— Пастырем. Я был пастырем.Уже изрядно заскучавший в ожидании, Хенрик встрепенулся, отвлекаясь от потока мыслей. Гаскойн продолжал:— В маленьком захолустном городке, где все друг друга знали. Церковь когда-то принадлежала отцу, — Охотник замолчал на пару минут, чтобы отдышаться, — а мне ничего не оставалось, кроме как продолжить присматривать за ней. Жаль ее было бросать. Да в результате пришлось. А здешние порядки ты знаешь, этот титул получают священнослужители, пришедшие издалека.А снег все усиливался, и мелкие снежинки сменились крупными лохматыми хлопьями. Ветер утих, однако теплее от этого не стало. Мороз зло царапал щеки острыми иглами, как кошка, то ли играясь, то ли пытаясь навредить.Ярнам взял, что хотел. Так было и будет всегда.Впереди была длинная ночь.