Вчера. Прошлошедшее. (1/1)

Вчера. Прошлошедшее.На борту ?Эррайв?.Престарелое солнце добровольно близилось к закату, пока ленивые морские волны разбивались об обросшую полипами ватерлинию ?Эррайв?, подгоняя одинокий корабль в требриджский порт. На палубе растянулась усердствующая команда, связанная судьбой и венозной системой из десятков километров канатов и такелажей. Впередсмотрящий развалился в вороньем гнезде, покачивая свешенными в проемы ногами, и обклеивал гнездо-пост вырезками из газет, купленных во время очередной стоянки. ?Эррайв? всегда окружали знаковые события, которые наслаивались на стенках сторожевой деревянной корзины.Пушки с обожженными кончиками фитилей отведены из проемов; и только гальюнная фигура, безымянная, но не безликая женщина, не теряет бдительности и держит руку наготове — на клинке.Дружелюбный попутный ветер расправлял белоснежные, как свежая скатерть, паруса, натянутые на три потрескавшиеся от времени и боевых историй мачты; а на верхушке грот-мачты реял самый близкий друг солнца — красный флаг с израненным белым морским коньком. Каждый клочок красного полотна, пробитый пулей или прошитый насквозь осколком, — давняя, но не забытая история, и каждую из них готов рассказать любой член команды. Задайте один вопрос и получите сотни историй, а после — бесконечный спор.И пока каждый член команды был занят или делал видимость в предвкушении долгожданного возвращения, Герлик и Экх Ягбе притаились у правого борта. Пытались слиться с горизонтом в однотипных мундирах, цветом напоминающие тревожное темное пятно на морской глади и штанах, похожих на пожелтевшие карты с бежевыми очертаниями суши из-за въевшихся пятен. Из нагрудного кармана Герлика выглядывал кончик красного карандаша, частичка родного острова Радеш, знаменитого своими красными кронами, которыми остров приветствует гостей из-за изогнутого горизонта. Чего не скажешь о зашитом кармане Экха, в котором, видимо, не нашлось места ностальгии. Этой парочке никогда не хватало ума на убедительный обман, но хватало веры в свой очередной идеальный план; как — и беспечного воображения, рождающего новые и новые формы безделья. Так под короткой стрижкой Экха и фривольной банданой Герлика зреют планы и небылицы.Горсть мелких, деревянных обломков и камни, отвалившиеся от подошв истоптанных сапог, — все шло в ход, если нужно было отвлечься от самого главного, от работы. И вот, возле борта, напротив двух суетливых игроков, скопились две маленькие кучки, высота которых едва превышала пару дюймов, а подножия были похожи на разбросанный строительный материал, до которого еще не дошли руки или он не пригодился при возведении этих горок. Незаметными движениями ловких, почерневших за годы службы пальцев Герлик вытаскивает из горстки, сжатой в правой руке, маленький камень, заостренный по многочисленным краям, и зажимает его между большим пальцем и средней фалангой указательного. Герлик готовится резким движением выстрелить камнем то ли в борт, то ли за борт.— Не на меня смотри, а следи за капитаном, — прикусив нижнюю губу от азарта, сказал Герлик. — Да нет его, — резко осмотрев палубу, ответил Экх.— Его нет? — переспросил Герлик с саркастическим любопытством. — Он миф, — вторил напарник.— Он выдумка! — Говорили они почти синхронно, речь уже невозможно было разделить.— Он капитан—призрак! — Одновременно подытожили свой дружеский синхронизм Герлик и Экх, смотря друг на друга и смеясь над собственной шуткой.— Бросай уже, — напомнил Ягбе.Лопатки прогнулись, спина выровнялась, правая рука вертикально распрямилась, плотно прилегая вдоль тела, а голова немного подалась вперед на вытянутой, напряженной шее. Герлик щелкает своим огрубевшим пальцем. Камень летит в сторону борта, но его приземление уже никого не интересует. Острый краешек от сильного сжатия режет нежную, по меркам моряка, фалангу указательного пальца. Герлик издает визг в себя, стараясь подавить внезапно вырвавшийся звук. Звук резкий, как порез, но гораздо заметнее. — Твою мать! — выругался Герлик сжатой, напряженной челюстью, невольно сконцентрировавшись на своем пальце. Чего не скажешь о его оппоненте Экхе, взгляд которого был направлен за спину Герлику. Свободной от полутораметрового мушкета рукой Ягбе попытался привлечь внимание Герлика толчком, на что раненый ответил лишь агрессивным передергиванием плеч от прикосновения и раздражения. К ним неспешно шел высокий человек уверенной, скрипучей походкой по старой палубе в черных, до блеска начищенных сапогах, потрясывая легким звоном золотистых пуговиц с коричневыми проплешинами стертого верхнего слоя. На левой части груди, слегка выпяченной вперед из-за спрятанных за спиной рук, сгруппировались немногочисленные, но массивные награды. Даже на почтительном расстоянии и в приступе паники, как у Экха, можно разглядеть геометрические различия ордена и креста, стилизованные под морские символы. Но там, куда все еще достают молодые бурые глаза Ягбе, но уже бесполезны при попытке разглядеть мелкие детали, невозможно разобрать эмоции на лице шагающего человека. Эмоции оттеняла треуголка цвета вечернего неба с золотым, витиеватым обрамлением, а густая борода была соучастником сокрытия. Ручной работы кобальтовый мундир выдавал стройную, подтянутую фигуру, а гордая осанка и размеренный шаг — капитана корабля, капитана Тайдола Кункку.— Больно? — спросил Кункка, приправив свой спокойный тон снисходительной улыбочкой под глазами цвета мутного изумруда. — Нет, капитан! — уверенно ответил Герлик, напрочь забыв про палец и режущую боль. В этот момент все мысли Герлика свернулись в неряшливый клубок вещей в холостяцкой хижине. Кункка акцентированно повернул голову в сторону скопившихся кучек мусора, и головы Герлика и Экха податливо повернулись следом. — Чем занимаетесь? — спросил Тайдол.Экх и Герлик не сумели сразу подобрать достойное оправдание, но вновь обращенный взгляд капитана вытянул наружу первое пришедшее на ум объяснение.— Диссиденствуем, — взял слово Герлик.— Что? — переспросил Кункка с недоумением.— Диссиденствуем, — опасливо повторил Герлик. — Диссиденствуешь? Диссиденствуешь. — Кункка загадочно проговаривал каждую букву замысловатого слова. — Занятное слово. Знаешь, Герлик, мне даже страшно представить, что свело тебя с людьми, которые его употребляют. — Темп речи нарастал, а моргал капитан реже. — Только вот пока на ваших боках отпечатывается поверхность, на которой вы их отлеживаете, бока диссидентов окрашивают в синий цвет дубинками и тупыми носами ботинок. Но видимо, твои эрудированные друзья забыли объяснить это крохотное отличие. Но я рад, что ты сумел запомнить столько букв вместе и разом. Обычно твоя память короче самого слова. Экх и Герлик замерли, слушая Кункку. Кункка еще раз взглянул на гроку мусора и спросил: — Ну и кто победил?В ответ лишь молчание и ужимки.— Мм? — переспросил Тайдол. — Кто-нибудь видел их очередное состязание? Кто-нибудь видел, кто победил в этот раз? — Громко обратился Кункка ко всем обитателям верхней палубы, и все внимание занятой команды сконцентрировалось в маленькой точке огромного корабля. — Вы что, боитесь заслуженной награды? — вновь обратился капитан к заигравшейся парочке. По кораблю прокатился одобрительный смех, задев внимание даже впередсмотрящего. — Может, Экх? — поделился своими догадками впередсмотрящий с верхотуры.— Первый раз в жизни! — выкрикнул кто-то из команды.— Да хрен там! — тут же выдал свое тщеславие Герлик.По палубе прокатилась волна одобрительного регота.— Оо! Джентльмены! А вот и наш победитель! — объявил Кункка, рукой указывая на Герлика и чуть отойдя в сторону, чтобы не заслонять триумфатора.На палубе раздались аплодисменты вперемешку со свистом и хохотом.— Тише-тише, друзья. Не будем забывать, что у нас есть и вице-чемпион! — Кункка указал рукой на Экха, а команда в ответ подбодрила проигравшего улюлюканьем. На лицах соперничающих прорезались дружелюбные улыбки. Но если Герлик оглядывал всю эту толпу с высоты своей победы, Экх стеснительно прятал улыбку под ладонью. — Я старался изо всех сил, капитан, — добавил Ягбе.— Не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что все свои силы ты тратишь на подобную херню. И вновь команда вторила своему капитану смехом.— Но, думаю, пришло время вручить награды. — Кункка приобнял Герлика одной рукой. — Такому таланту, должно быть, тесно в мрачном кубрике; на гамаке; посреди всех этих бесталанных, храпящих трудяг? — Кункка неспешно описывал место для сна матросов примитивными, но выразительными — почти поэтическими — жестами. — Знаешь, пожалуй, мы выделим тебе отдельную каюту...помещение, куда втиснется весь твой талант и энергия. Там, конечно, уже поселился наш гость, но он же у нас непривередливый? — обратился к команде капитан Тайдол, а в ответ — далеко не белоснежные улыбки и переглядывания. — Твою мать... — раздосадованно, закатив глаза, отреагировал Герлик на свой приз. — Составишь ему компанию. На одну ночь. Что может произойти за одну ночь? — подытожил Кункка, похлопав Герлика по плечу.— Да, капитан, — дал вполне ожидаемый ответ на риторический вопрос Герлик.Кункка опустил руки с плеча Герлика и встал перед ним, без единой эмоции на лице отдав приказ:— Можешь вступать в права чемпиона. Неспешным шагом Герлик поплелся к входу в трюм, потирая шею рукой, но, едва дойдя до дверного проема, обернулся на оклик Кункки.— И еще: когда сменишь Керуака, скажи, чтобы он зашел ко мне.— Да, капитан.? ? ?Впередсмотрящий достал один из кусков газеты и на полях стал отмечать цифры и числа через дефис: семь-четырнадцать; сорок пять-семьдесят восемь. Похожие на шахматные ходы в игре, масштаб которой не умещается в рамки привычного игрового поля. Из букв в строках, обозначенных цифрами, выливалось послание: ?На борт адмиралтейства зашел козырь. Если не заслуга, то причастность за ними. Тогда рычаг должен остаться за протекторатом?. ? ? ?Настал черед Экха. Кункка встал прямо перед ним и посмотрел в глаза с улыбкой, дружелюбно приподняв брови:— Твоя очередь.— Мне хватит и утешительного приза, — с ответной улыбкой сказал Экх, за что в награду получил очередную порцию одобрительного смеха команды и безымянных выкриков с возможными наградами.— Для тебя у меня награда иного рода, значимость которой оценить сразу не получится. Но такой умный парень все поймет. — Кункка вновь спрятал руки за спиной и осмотрел палубу, скривив лицо.— Второй — это ведь всего лишь первый среди проигравших, — продолжал Кункка со скривленным лицом, — Пока твой друг… — Тайдол внезапно осекся, — он ведь друг?— Угу, — ответил Ягбе.— Так вот, пока твой друг наслаждается триумфом, тебе я дам возможность отточить мастерство. Что вы, кстати, делали?— Бросали...это...в борт, — В руке, которой Экх показал на кучки мусора, была вялость, а в голосе — смущение.— Там ведь не только камни, да? — заметил Кункка, посмотрев сначала на кучки, а затем вернул взгляд на Экха.— Да, — с сожалением согласился Ягбе.— Что ж, тебе придется многое наверстать, чтобы догнать своего друга, — сказал Тайдол, играя бровями и губами. ? ? ?Герлик вальяжно, протестуя против своей награды, спускался по скрипучей лестнице, чтобы оказаться на скрипучем полу — и снова. Замкнутый круг такой знакомый Герлику. Вместилище корабля скрывалось в полумраке приближающейся ночи, а входы и выходы выдавали либо чей-то голос, либо свечи, чей свет пробивался сквозь щели расшатанных досок. Из камбуза раздавалась неразборчивая речь, но глохла позади Герлика и его собственных мыслей. Мыслями, которые не одолевали, а наполняли. Мысли, с которыми он так рад был остаться наедине, и потому хотел бы контролировать темп своих шагов, чтобы растянуть путь, растянуть это свидание с собственным мироощущением. Но, как и всегда, занятый ум отказывался обращать внимания на время и привел Герлика в тот самый кубрик. Комнату из последних сил освещала одинокая свеча на тумбочке. Догорала, так и не дождавшись помощи луны. Храп матросов тонул в усыпляющем шуме моря. Герлик на секунду замер: замешкался в проходе. Беглым взглядом осмотрел кубрик, затем — свои сапоги. Приподняв правую ногу, Герлик лишний раз убедился в жесткости подошвы и принялся снимать ботинки. ? ? ?— Тебе понадобится много времени и ресурсов, чтобы нагнать Герлика, — продолжал Кункка загадочно готовить Экха к капитанской награде. — Времени у тебя, к сожалению, мало — вечер, ночь. А вот ресурсы, тренировочный инвентарь...разбросаны по всему кораблю. — Кункка слегка повернул голову, и даже треуголка была уже не в силах скрывать озорной взгляд капитана. — Ведро и метлу возьмешь у Аме. Соберешь все и можешь продолжать. — Улыбку на лице сменил суровый прищур. — Только не на моем корабле. Понял?— Да, капитан. — Ягбе кивнул с серьезным лицом и последовал по пути Герлика в центр брюха корабля.? ? ?Голой поступью Герлик направился к тумбочке, к последнему источнику света и взял блюдце с горящей свечой, бережливо прикрывая огонек ладонью. Аккуратно и беззвучно, соприкасаясь с полом лишь краем стопы, шагал к своей цели. К цели, которую уже разглядел в темноте, а дорогу знал наизусть. С последним шагом Герлик опустился на колено и поставил блюдце с огоньком на пол между собой и желтоватым мешком. ? ? ?Экх Ягбе спустился по самому вкусному маршруту — в камбуз, — вприпрыжку минуя некоторые ступени и невольно ориентируясь на звук смеха, деревянного стука и блефа. В центре кухни стоял массивный, деревянный стол, за которым играли в карты двое расслабленных мужчин. В воздухе витал аромат микса приправ, среди которых уже невозможно разобрать основные ингредиенты неискушенному обонянию. У боковой стены пристроился повар в своем поварском углу. Щетина кока сверкала пьяным отблеском то ли на шее, то ли на слившихся в один подбородках, и даже стена пара из кипящего котла не могла целиком скрыть разросшуюся во все стороны фигуру. Тучное тело с засученными рукавами и разящей вонью двухнедельного пота, а брюхо выглядывало из-за котла, в который бы поместилось меньши провизии, чем в желудок кока. А рядом с общим котлом дрожала небольшая кастрюлька.На мгновенье запах из варева, вырывающийся вместе со стеной пара, затуманил память Экха. В глазах потемнело, а приказ трехминутной давности остался где-то на верхней палубе. Забвение. На мгновение. Но такое отчетливое. Забвение, которые было пробито голосом одного из мужчин за столом:— Что там у тебя? — спросил человек, потянувшись двупалой рукой к чужим картам. Лицо мужчины покрывал коричневый слой загара; мелкие, черные татуировки, смысл которых можно было понять 7-10 лишних килограммов назад и пот, стекавший и впадавший в пятна покрупнее на промокшей тунике. Голову прикрывала тряпка на резинке, из-под которой рыбачил крючковатый, тонкий, жирный локон, а жидкая улыбочка расплывалась меж треугольных щек, в том время как азартный блеск искрился сквозь узкий разрез глаз. На фоне выцветших красок игральных карт контрастировали ухоженные ногти, а кончиками пальцев, запятнанными синими чернилами, мужчина придерживал карты на столе, постоянно подглядывая, как будто вновь и вновь забывал раздачу; как будто в голове вновь и вновь рождались комбинации и просчеты. Глаза гуляли по заученному отрезку: своя раздача — глаза соперника.Рука, оставшаяся лишь с двумя пальцами — указательным и большим, — свидетельствовала о несомненном опыте в сомнительных мероприятиях. На свою внешность он давно махнул изувеченной рукой, но, очевидно, целой следил за состоянием оставшихся ногтей. — Так вот как ты лишилса своих палцэв, Пам? — ответил на это поползновение второй игрок с лазурным акцентом, чуть склонив голову в сторону двупалой руки, но не выдав ни единой эмоции на лице.В отличие от оппонента, свои карты он держал обеими руками, с прямой спиной держа маскулинность и выдающуюся антропометрию над игральным полем. Но еще заметнее была его кожа. Похожее на феодальную раздробленность дня и ночи, тело было покрыто черно-белыми пятнами витилиго, главное из которых, расперившись, короновало широкий лоб, прорастая белым стеблем из переносицы. Таких людей называли — или они сами это выдумали — ?поцелованные солнцем?. Ведь солнце готово делиться, готово дать столько жаркой любви! Ведь даже солнцу нужны любовники. Кроме пятен, его тело было покрыто незримым персиковым ароматом, который, однако, не был в состоянии конкурировать с приправами кока и доставался весь напарнику за столом.Покатая грудь, чуть выглядывающая из разреза, была скрыта черной жилеткой, а широкие плечи и могучие, но едва рельефные руки, свободно дышали, оставшись оголенными без рукавов. На запястье с белыми пятнами-наручами сверкал браслет с черными каменьями и простая фенечка с косточками некогда ароматнейших плодов.— Ладно-ладно, — ответил Пам с озорной улыбкой и убрал двупалую руку подальше от чужой половины стола. В его левом ухе затрепетала серьга в виде миниатюрных костей пальцев — компенсация утраченного.Стол делили потрепанная колода неразыгранных карт и миска полная небольших птичьих костей. На деньги играть на корабле было запрещено, поэтому играли на кости, буквально. Утка, глухарь, перепел и даже курица за столом сойдут за ставку.Победитель забирает кости, а проигравший оплачивает стоимость костей с мясом в ближайшем порту в независимости от стоимости. Члены команды уже наизусть знают цены в городах, которые посетили, и стараются не занимать место за столом в преддверии нового места. Порой бедро индейки может стоить состояние, да и никогда не знаешь, что ждет на очередной стоянке: война, болезнь или инфляция. В первой редакции курица, ее кости, была одна, и игроки делили составную стоимость в равных долях. Позже кости появились у всех желающих — ставки росли — баланс отношений стоимости, веса и размера разных птиц периодически закреплялся и подвергался сомнению вновь, но это были забытые времена, когда составители регламента еще задумывались над совершенствованием игры. ? ? ?— Аме, где ведро? — спросил Ягбе.— У тебя под носо?м.Экх демонстративно осмотрел ближайший метр в диаметре и развел руки в стороны.— Где?! — с раздражением переспросил Ягбе.— Я не буду искать тэ?перь уже Твое вэ?дро, если ты этого добива?щься.— Капитан велел взять у тебя ведро и метлу, — никак не мог угомониться Экх. — Вот видищь: он сказал ?возьми у АмЭ?э?, а не ?АмЭ?э тебе даст?. — Звук Э Аме чуть протягивал, искусственно завышая значимость части своего имени.Экх облокотился на игральный стол и пристально смотрел на Аме, но мулат с отрешенным лицом демонстративно игнорировал его. — Точно, Экх, твоя нависшая фигура, это именно то, что подвинет непослушную звезду, — пошутил Пам.— Пампурей…— проскулил Экх.— Прости Экх, я ничем не могу помочь. Но можешь попробовать проскулить его полное имя... — ...и я все(о) ра?вно не всштану из-за стола, — подхватил мысль Аме, — и не ош(с)тавлю Пампурея на?дине с(ш) картами, как бы он не ш(с)тарался.— Говоришь обо мне в третьем лице, будто выносишь приговор, — усмехнулся Пампурей и сбросил карты.Аме улыбнулся и собрал колоду для новой раздачи.— Ты просто знаешь, что твое имя никто не выговорит, — продолжал Пампурей.— Да. Именно поэтому я дэ?(е)лю ш(с) то?бой стол. У тэ?(е)бя обрублены пальц(ч)ы, у меня — имьа(я). Ущ(с)еченный та?ндеэ(е)м. — Ну, вообще-то, у тебя немного другой язъян. — Пам обвел пальцем вокруг лица. — Более физический, чем укороченное имя. Как у меня, — добавил он с демонстрацией укороченного количества пальцев.На это два друга обменялись улыбками с крепко сжатыми губами. — Амман Пэб...Амман Пэб у. Как там целиком? — не унимался Пам.— Ду! ду Сол, — поправил Аме и на редкость не прошипел С.— ду Сол. А почему тогда Аме, а не Сол? — спросил Экх.— Потому что после имени ?Амман? дальше никто не читает, — ответил Пампурей.На лице Аме пробилась улыбка, которую он пытался сдержать, но оттого Паму и Ягбе стало еще смешнее.Некоторые согласные Аме произносил с добавлением шипящих, а некоторые пережевывал. Характерная черта лазурного акцента и места рождения, города Сан-Луж. Города то ли поглощаемого джунглями, спускающимися с горного хребта Аудора, то ли сам пожирающего живую и звонкую, некогда господствующую зеленую гладь. Истина была где-то посредине, в гармоничном сосуществовании человека и природы; фавелами и кондоминиумов у подножия горы и прибрежными домиками; тесными, но длинными улочками центра, как и имя Амман Пэб ду Сол.Ягбе отказался от идеи выпытывать место расположения ведра и метлы у Аме и отпрянул от стола с тяжелым вздохом в надежде самостоятельно найти их, но помощь пришла из самого темного угла. ? ? ?Герлик аккуратно уложил мешок на бок перед собой, соблюдая дистанцию между огоньком свечи и легковоспламеняемой тканью мешка; на всякий случай потер пальцы и короткими, напряженными рывками начал развязывать шнур, которым был завязан мешок. Тонкая, беззвучная работа пальцами отдавала напряжением по всей руке, чтобы чувствовать и контролировать каждый мускул и не совершить лишнего движения. Концентрация сосредоточила все внимание на тугом узле и цели Герлика, пока не появился жгучий повод отвлечься. Забытый, но не заживший порез на пальце соприкоснулся с огоньком свечи, когда Герлик от усталости чуть опустил одну руку, а второй стер капли пота с лица. Острая боль врезалась звонким напоминанием о недавней игровом ранении, которое уже однажды его выдало, но теперь был повод сдержаться, было ради чего стерпеть. В голове вспышкой промчались воспоминания о палубе, Экхе, Капитане; и так же быстро сформировались оценка обстановки и решение ?Ни звука!?. Свободной рукой Герлик одновременно прикрывал рот — хотя боль не была невыносимой, но все же была внезапной — и держался за больной палец второй руки. Смирившись и приняв свое положение, он надавил на область пореза, и боль немного расплылась, перестав на мгновение быть точечной. Мгновения хватило вернуться к прежней задаче, и узел начал поддаваться, как будто осознал тщетность сопротивления. Узел был развязан, шнурок снят и отложен в сторону, а из раскрывшейся горловины высыпалось немного песка. Герлик просунул руку внутрь, пытаясь нащупать что-то знакомое, искомое. Плавными движениями Герлик проникал в песчаные недра, пока не нащупал нечто бумажное и изломанное. Это не было похоже на то, что Герлик искал, но любопытство сказало свое слово, и рука поползла наружу. Две игральные карты в изломах, оторванными углами и любительскими эротическими изображениями женщин вместо привычных игральных персонажей — всем известный и простой способ перетерпеть в углу во время плавания. Корявыми улыбками с небрежных рисунков синими чернилами соблазняли Герлика разнузданная шестерка и ее подруга чуть поскромнее — и даже в одежде, лохмотьях — десятка. Со сдержанным отвращением, зная, в чьих руках и при каких обстоятельствах были использованы эти карты, Герлик положил их на пол и вновь нырнул откапывать свое сокровище. Немного побродив кистью, Герлик вновь наткнулся на очередную тайну, спрятанную в песчаной кладезе. Твердое, с осязаемым переплетом, а чуть глубже была нащупана и тесьма. Крепко вцепившись, Герлик осторожно доставал книгу.? ? ?— Ваше ведро здесь, — раздался размеренный голос из угла камбуза, прямо позади повара. Аме невольно повернул голову в сторону звука. Глаза округлились, а руки немного расслабились, из-за чего карты немного наклонились в сторону Пама. Пампурей же остался неподвижен, лишь приподняв голову с хитрой ухмылкой, чтобы воспользоваться замешательством соперника и попытаться разглядеть чужую раздачу.— Я и жя?(за)был, что она ж’?здесь, — тихо, надвинув брови, проговорил Аме, все еще смотря в сторону, откуда раздался голос.— Видимо, и он ее не заметил, раз теперь плывет с нами, — ответил Пам, постукивая пальцами целой руки по столу в призыве вернуться в игру. В углу на стуле притаилась фигура черная как придаток тени, но изящная как радуга. В тени ее было не видно, да и не было причин у Экха искать знакомые и незнакомые лица в полумраке. Поза черной фигуры была четко различима: нога запрокинута на ногу, руки в черных перчатках в ожидании сложены на колене, черный кивер козырьком прикрывал горящие грейпфрутовые глаза под тонкими, извилистыми бровями, и только красные, тонкие губы выдавали в плохо освещенном помещении женщину. Ягбе осторожно побрел в сторону протянутой метлы, а ведро он взял уже без всякой помощи.— Спасибо, мадам Па. — От неуверенности слова благодарности слились в одно.Мадам Па ответила кивком и прикосновением к козырьку своего кивера, на котором под тусклым освещением камбуза Экху стал заметен рельефный символ в форме карнавальной маски. Тот, что прячет глаза и что они замышляют. Получив инструменты уборки, Экх побрел к выходу, но на обратном пути его остановил кок:— Экх, ты решил уйти с моей кухни голодным? — Живым…— язвительно добавил Пам.Кок не обратил внимания на едкий выпад Пама.— Останься. Сегодняшний суп — просто карнавал во рту. — Повар жестикулировал возле своего рта, отмечая исключительный вкус сегодняшнего меню, но толстые пальцы с больными ногтями не были убедительны.Однако Ягбе принял это предложение и поставил ведро и метлу в угол.— Беспорядочная смесь с чем попало, болезни, и за пару дней это празднество не пройдет, — протяженно продолжал глумиться Памурей.Кок достал нож из держателя и поскреб по углу стола. Тупое лезвие издало нехарактерный скрежет о дерево, ломая, а не рассекая.Пам взглянул на кока и, не дождавшись ответа, вновь обратился:— Кажется, твой ответ...туповат?— Но гораздо болезненнее: я ведь не все ножи точу. — Я слышал: под твоим ножом даже мясо верещит. Кок зачерпнул половником, вылил содержимое в миску и протянул суп Экху. — Приятного аппетита.Экх взял свою порцию, захватил ложку и уселся третьим за стол. Матрос Ягбе опустил ложку в суп, а когда достал, начал вылавливать грязной рукой вареную фасоль и откладывать ее на край стола, чем привлек внимание остальных обитателей кухни.— Это дикость, — заметил Аме.— Это диета, — поправил его Пам.— Экх, может, тебе переживать? — спросил повар с ухмылкой.Экх только поднял свободную руку, жестом говоря, что все в порядке.Пампурей взял миску с костями, вынул из нее содержимое и толкнул по столу посуду Экху.— Сюда хотя бы собирай.Экх принял миску и поставил рядом. Затем стер скопившуюся фасоль на столе себе в ладонь и высыпал ее в свободную посуду, продолжив хлебать мутную жижу.Пампурей накрыл целой рукой птичьи кости на столе, но Аме положил свою черно-белую кисть рядом. На контрасте размеров руки была очевидна разница в габаритах.— Твоих кош(с)тош(ч)ек там нэт, дъруг, — дружелюбно заметил Аме.Пампурей не убрал руку, но подвинул кости на половину стола Аме, и мулат начал демонстративно разбирать и разглядывать свой джекпот.— Так, что тут у наш(с), — оценил Аме первую кость. — Половина грудки. Куриная!Аме перебрал еще несколько косточек. — Дева Агнеш!, — воскликнул Амман, еще не достав кость, — Щж(ц)елое бэдро! — Аме уложил обратно свой приз и накрыл миску рукой. — И все это было на полпути к твоим ручонкам! Экх быстро доел свой суп и не успел поблагодарить повара, как кок вновь обратился:— Десерт, Экх? Цукаты?— Цукаты? — с неподдельным удивлением переспросил Экх— Да, цукаты. Ты никогда не ел цукаты? — с внезапным раздражением спросил повар.— Ел.— Тогда какого хрена у тебя изумленное лицо?— Это изумление от чего-то съедобного на твоей кухне, мясник. За цукаты платим деньгами, а не здоровьем желудка.Обращение, которое использовал Пам, было гораздо привычнее слышать коку, но гораздо неприятнее. Команда дала ему прозвище мясник из-за редких блюд из мяса, а те, что все-таки попадали на разделочный стол корабельного повара, всегда становилось жертвой экспериментов и новых рецептур, но всегда получались одинаково ужасными на вкус. Как правило, члены команды предпочитают употреблять мясо на суше, а не доверять животную еду кулинарным способностям кока. Некоторые эрудированные члены команды, офицеры, называли его нутрициолог — в шутку, — но на это Альяж не держал обиду: слово он едва мог выговорить, а значение и вовсе не знал. Кличка мясник же была сродни прозвищу ?красавчик? для редкостного урода. Экх встал и подошел к поварскому столу. — А вишня у тебя есть? — спросил Экх мясника.— Вишня? Кто тебе сказал, что у меня есть вишня?— Никто, — Экх пожал плечами, — я просто спросил.— Просто спросил? — Мясник улыбнулся. — Ну, тогда сегодня тебе просто повезло.Мясник повернулся боком к Экху и из своих поварских заначек достал одну вишенку, держа ее за черешок.— Что, одну?! — с недоумением спросил Экх.— Да, — кок еще раз взглянул на крохотную, красную ягоду. — Твоя вишенка на торте. Или тебе не для торта, а так, подсластить? — сказал мясник с намеком и тонким укором, растекшимися по его лицу.Беззаботность на лице Экха сменила настороженность, в том время как лицо мясника продолжало ухмыляться. — Мы это еще как-нибудь обсудим, — добавил кок.Экх осторожно протянул руку с раскрытой ладонью, куда мясник опустил — даровал! — вишенку.Ягбе положил свою единственную сладость в карман штанов, пряча обескураженный взгляд от мясника, и вновь сел за игральный стол. Глаза Экха суетливо бегали вправо-влево, чередуя игроков за столом, и старательно избегали повара, выдавая тревогу. — Почти готово, мадам, — сказал мясник.Одной рукой он помешивал варево в кастрюльке, напевая знакомые мотивы, а вторую держал на округлом животе, размазывая на некогда белоснежном фартуке очередное пятно характерными следами жирных пальцев. На самом видном месте на столе стояла главная гордость повара — коллекция ножей. В деревянном держателе собрались самые разные, экзотичные, но до боли безвкусные рукояти: в виде руки, в виде красного цветка, кружевной узор. Только нож с рукоятью копыта горного козла — как заверял продавец — выглядел достойно в этой аляповатой компании, объединенной дешевизной и бездарным исполнением. Только он и был заточен. А вот сами лезвия мало чем отличались, сохраняя свою идентичность. Кок наполнил миску и позвал мадам Па:— Мадам.Па встала со своего места, одернула небольшой плащ, прикрывавший лишь левую руку от плеча до пояса, и тремя тихими шагами в черных ботинками без каблука подошла к поварскому столу.— Благодарю... — сказала она, немного замявшись, подбирая обращение.— Альяж, — гордо ответил повар.— Редкое имя, — заметила мадам Па.— У моей мамы было предчувствие, которое не разделяли другие члены семьи. — Он говорил и продолжал класть редкие ингредиенты в ее миску, а в его движениях появилась какая-то старательность и изящество, вызванные разговором о самом себе. — Она мечтала, что я вырасту многогранным человеком, на редкость талантливым. — Кок усмехнулся, дернул головой, но руки исправно и без содроганий клали кусочки мяса в ее тарелку. — Послеродовая блажь, — скромно оценил пророчество своей матери Альяж. — Так что мое имя... — Благодарю, господин Альяж. Уверена, вам предстоит раскрыть еще множество своих талантов, — перебила его Па. — А вы нам ничего не хотите раскрыть, мядам? — спросил Пам, с кривлянием и явным передразниванием Альяжа он произнес слово ?мадам?. Па ответила без слов: повернула голову, чтобы поделиться взглядом пламенных глаз, не сулящим ничего хорошего Паму. Мадам отвернулась, взяла миску с едой и небольшими шажочками направилась к выходу, как к ней обратился Альяж:— Вы забыли, мадам.Па обернулась и увидела, что в руках Альяж держал натертую ложку. Доля секунды ожидания в борьбе за пассивную инициативу: кто же сделает первый шаг навстречу. Альяж победил. Мадам Па поставила свою миску на игральный стол и вернулась к повару, чтобы взять свой прибор. Альяж приподнял голову, пытаясь демонстративно смотреть на женщину сверху вниз. Волосатая рука была согнута в локте, чтобы ложка оставалась на территории кока; чтобы мадам пришлось тянуться. — И я не господин, — злобно добавил Альяж, с обидой на ее нежелание и дальше слушать историю его имени.— Еще раз благодарю, — сказала Па, смотря в глаза Альяжу и вытягивая из его рук ложку и напускную самоуверенность.С ложкой в руках она направилась к своей миски, совершенно не ожидая преграды.— А разве у вас нет другого инструмента? — Пам чуть наклонил свой стул назад и целой рукой попытался откинуть наплечный плащ мадам Па, но ее скорость и подготовка не оставили его фамильярности ни шанса. Руку, которой Пам потянулся к мадам, она заломила за спину и громко и болезненно — для самолюбия мужчины — уткнула Пама лицом в игральный стол. От сотрясения стопка карт подпрыгнула, миска мадам Па перевернулась, упав со стола и облив Экха, а кости для игры вылетели из тарелки, как прежде живые птицы. Во второй руке она держала свой кинжал, который стремительно и незаметно для спокойных глаз достала из-под наплечного плаща. Аме медленно потянулся к своему мачете, висящему на штанах под столом, но Па ясно дала понять о тщетности затеи, покачав головой, и Амман наглядно положил свои руки перед собой на стол. Экх вцепился в свою метлу, чтобы у испуганных рук появилось оправдание. Пока за игральным столом развернулась потасовка, Альяж, оголив желтые зубы улыбкой, взял на себя роль зрителя. Трое мужчин с абсолютной беспомощностью — или с азартом — смотрели, как женщина в своих руках держала жизнь и здоровье четвертого; хоть и пришлось выронить ложку. Па надавила лезвием на здоровую руку Пампурея, и ее пленник немного закряхтел. Она наклонила голову и тихим, шипящим, но пронзительным голосом обратилась к нему в то самое ухо, которое было украшено трехпалой серьгой.— Сколько же у тебя дешевой бижутерии, раз ты так небережливо разбрасываешь свои конечности? С твоим опытом у тебя должна быть уже ювелирная точность в оценке своих шансов.Затем она убрала кинжал от его руки и нашла новую цель для лезвия — шею Пампурея.— А может, мы проверим, зарастет ли твоя шея так же, как и твои обрубленные пальцы? Мм? — Этот вопрос она задал уже ему в лицо, перенеся свою голову, чтобы Пам ее видел.— Нет...не стоит...я уже знаю ответ, — отвечал Пампурей уверенно, несмотря на тяжелое дыхание и незавидное положение.Мадам Па убрала кинжал от шеи Пама, отпустила его руку и обратила внимание на свой суп, случайно наступив на свою же ложку.— Мадам Па, я приготовлю новый. Ужин вам доставят в каюту. Да, Амман? — взял слово Альяж, вдохновившись такой простой, на первый взгляд, расправой над Пампуреем.— Да, мадам, — подтвердил Аме, все еще держа руки у нее на виду.Мадам Па коснулась кончика кивера, кивком одобрив инициативу Альяжа, а затем обратила внимание на Пампурея. Он потирал заломленную руку, хотя двумя пальцами это делать было неудобно и немного нелепо. Он повернул голову в сторону Па, и на лице его была улыбка, словно именно он извлек пользу из этого происшествия. Па показательно поправила свой идеально сидящий черный мундир и покинула камбуз.— В любом другом ме(ш)сте она бы тэ(е)бя убила, — практически вопрошающе сказал Аме. Хотел добавить еще какое-нибудь оскорбление, но решил, что хватит этой ночью конфликтов. — В любом другом месте ее единственный ножичек может и не помочь — ответил Пампурей и положил на стол маленький мешочек с плотным плетением, наполненный порохом. — Она могла бы долго потрошить тебя своим единственным ножичком на маленькие части, — напомнил про ее кинжал Альяж, покрутив в руке свой разделочный нож. — Из тех частей, разумеется, что еще при тебе, — и продемонстрировал свои целые, толстые три пальца на месте.— Общая черта с ней...действительно, повод для гордости, — протянул свое рассуждение Пампурей. — Вот тебе еще одна: кроме ножа, у нее нет даже благодарности от тех, ради кого она этим ножом размахивает. Как и у тебя, — с той же победоносной улыбкой заметил Пам.— ...а может, я как—нибудь и без нее рассмотрю все твои части, — щелкнув ногтем о лезвие разделочного ножа, добавил Альяж. Аме резко и шумно встал из-за стола, отодвинув свой стул назад, и накаленная обстановку уже не могла проигнорировать инициативу почти двухметрового мулата.— Для этого тебе придется постараться, чтобы соответствовать, — ответил Пампурей, встав из-за стола, — ей-то для работы хватает и одного ножа, а сколько тебе еще нужно, чтобы наконец сбылось предсказание твоей мамочки? — эти слова Пампурей задвинул вместе со стулом и поплелся к двери вместе с Аме, ожидая дерзкого, агрессивного, да хоть какого-нибудь ответа от Альяжа, но услышал лишь хлоп двери, которую закрыл Экх, вышедший следом за ними.Когда дверь на кухню закрылась, Альяж подошел к столу и взял миску с выбранной Экхом фасолью. В эту же миску кок собрал с пола остатки еды, приготовленной для мадам Па. Альяж вернулся за свой стол и вылил содержимое миски обратно в общий котел со злобным, ввинченным взглядом в закрытую дверь. Уязвленный и оскорбленный кок, оставленный наедине с обидой и продуктами, не лучший итог вечера для корабля с командой в шестьсот пятьдесят человек.? ? ?Герлик собрал рассыпавшийся песок в ладонь и закинул обратно в мешок. К игральным картам он не решился вновь прикоснуться голыми руками — натянул рукав и наспех затолкал их в мешок, а после затянул узел как мог. Герлик спрятал книгу за спиной, под мундиром, прижав к себе натянутым шнурком в штанах, и отправился на свой пост с догорающей свечой.? ? ?По приказу капитана Экх обходил все знакомые места на корабле, подбирая мусор и ища причины забыть о некоторых закоулках. По пути он встречал храп и испускание газов во сне — и сознательно, — а на стенах — гаснущие неумелые рисунки матросов, роспись второго дома. За одной из таких Ягбе услышал натужное кряхтение. Экх сбавил шаг и прислушался к бессловесным потугам, чтобы узнать голос.— Да какого хера тебе нужно?! — рявкнул голос сквозь сжатые зубы. Безымянное раздражение Экх принял на свой счет и поспешил удалиться подальше от голоса, разоблачившего подглядывания и подслушивания.За стеной сидел поркюпин и тужился спинными мышцами, чтобы выдавить один из своих спинных шипов. Фисташковая шерсть намокла от пота и из-за напряжения поркюпин даже не заметил Экха. Оброненное ругательство, напугавшее Ягбе, было выдавлено вместе с искусственным шипом — полая трубка, в которой можно спрятать послания заключенных и некоторую контрабанду. В коридоре Экх встретил двоих матросов, которые едва заметили Ягбе. Проходя мимо, что-то активно обсуждая, один из них окликнул Экха:— Подожди!Экх остановился.Один из матросов бросил в ведро пожеванную зубочистку и огрызки ногтей, а второй в спешке достал мусор, спрятанный в кармане. Затем зарычал с закрытым ртом, поиграл челюстью и сплюнул в ведро, а остатки, прихрюкивая, проглотил через носоглотку.— Да, большое спасибо. Ничего не забыли? — недовольно спросил вслед Экх.Матросы ничего ему не ответили, и Экх продолжил блуждать по живым коридорам.За одной из дверей были слышны пляс и хохот, за другой — одинокое чавканье стянутой с кухни едой, а за очередным поворотом присела строительная бригада. Два человека и тревол (человек-дерево) меняли изжившие себя сосновые доски. Инциденты, противоречия и залпы, их несущие, давно внесли свои коррективы, оставив на сосновом теле ?Эррайв? отметины из кедра, дуба и ясеня. Погнутые гвозди и опилки — все это Экх добавил в тошнотворное ведро, а строителей — в число свидетелей своей работы. Ремонтники со своей стороны поделились докуренными самокрутками и харчками, а тревол отсек гниющий кончик вытянутого подбородка и срезал мягкий грибной нарост над глазом. Экх пробирался тихими шагами, заглядывая за каждый угол, пока метла наравила выдать его присутствие стуком наметельника о стенки в узких коридорах и поворотах. С ведром, чуть-чуть наполненным мелким мусором, Экх остановился напротив двери и замер на секунду, вслушиваясь в каждый шорох. Посмотрел по сторонам, как будто оценивал риски столкновения на дороге, и отворил дверь, сделав резкий шаг внутрь. Слева на стене висела погасшая лампа, полная масла, но незажженная. Экх опустил ведро на пол, поставил метлу к стене и снял светильник, пока мог разглядеть ее при свете из коридора. Тихо закрыл за собой дверь, выглядывая в дверной проем, пока щель полностью не исчезла. Комната погрузилась во мрак. Ягбе вздохнул, зажал лампу между ног, чиркнул спичкой и озарил комнату светом.Помещение было устлано мешками вдоль стен, оставляя пространство для ходьбы в центре. На мешках были неразборчивые, стершиеся обозначения: зерно, овощи, кофе. У одной из стен стоял массивный комод, в котором хранили лампы, их детали и все, что поместится в ящики, если лень искать подходящее место. Среди многообразия хлама и вещей без названия и цели Экх взял маленькую металлическую пластину, немного вогнутую с почерневшей обратной стороной. Матрос Ягбе сразу нашел ее под старой наждачкой, треснувшим бойком и осколком зеркала. Перед зеркалом Экх тоже не устоял. С открытым ртом он разглядывал белые, синие и черные наросты в полости рта.Тот момент, когда любуешься своим уродством, поддаешься расстройству и отчаянию, вызванные раздражением и отвращением к себе, и все глубже погружаешься на дно, откуда не замечаешь собственные изъяны. К одному из белых наростов Экх решился прикоснуться, но тут же одернул руку от боли. Затем усмехнулся — плевать, его состояние ничего не меняет, — положил осколок обратно и уселся справа от комода на мешок, который оказался крайне некомфортным. Чуть поерзал, чтобы найти идеальную позицию, но безуспешно, что и подытожил своим недовольством ?Да что за херня!?. Еще секунда: ?А может, свыкнусь?? — ему так не хотелось вставать с идеального, на первый взгляд, места. С лампой в руке и, согнувшись пополам, Экх побрел вдоль мешков, выискивая самый удобный вариант. Сахар! Превосходно. Из сахара и яблок получилось отличное импровизированное лежбище. Выглянув из своего укрытия, Экх убедился, что светильник освещает лишь клочок помещения, и ни один лучик света не выдаст Ягбе. Место готово. Экх достал вишенку и начал отдирать зашитый карман.? ? ?— ...а ближе к обеду небо заволокло облачная вата. Так что полдень был вкусный, — зачитал Керуак текст из небольшого дневника с красной тканой закладкой, которая делила записи на две неравные части.Керуак облокотился плечом на стену, сидя на табурете и осматривая едва освещенный низкий потолок. Лампа слегка покачивалась, играя тенями в орлопдеке. Больше ей здесь играть было не с чем. Прежде это место предназначалось для хранения продуктов и вина, но теперь адаптировано под сиюминутную нужду. Бочки с вином отпечатались круглым следом на полу и злостью и недовольством в памяти команды корабля вместо помутнения, когда от поила пришлось избавиться, чтобы освободить место для клети. Керуак сидел в синем мундире с засученными рукавами, оголив волосатые, рельефные предплечья. Под расстегнутый мундир была поддета серая рубашка. Голова с русыми волосами средней длины, прикрывающими уши, запрокинута назад, уперевшись макушкой в стену. На лице аккуратная, короткая щетина, а на шеи редко вздрагивал от взглатывания ярко выраженный кадык. — Видимо, остались считанные часы, — Керуак пристально взглянул на нетронутые страницы, отделенные закладкой. — Интересно, ты их считаешь? — Керуак повернул голову к своему безмолвному собеседнику, горизонтально подвешенному на цепях внутри клети. Цепи были натянуты, вытягивая руки и ноги, выжимая остатки сил из мускулов; тело обмотано изодранной, пропахшей водорослями туникой; и единственное, что выдавало признаки жизни, — два маленьких участка мешка на голове, вздымающихся при дыхании. Два маленьких пятна, пропитанные влагой и жидкостями из носа, среди которых были едва различимые следы крови, застывшие давным-давно. Черный мешок был туго затянут в области шеи, но оставлял хоть какое-то пространство Са’алу А’арку для кислорода и, может быть, последней исповеди.В дверь орлопдека постучал и, не дожидаясь ответа, вошел Герлик.— Ну что, он уже поделился с тобой своей последней воле? Или, может, покаялся? — спросил Герлик.— Он не разговаривает.— Зато тебя не заткнешь, хе-хе, — сквозь смех сказал Герлик и приятельски хлопнул Керуака по плечу. — А может, он последнее слово готовит, сочиняет? С закованными руками... — Герлик чуть отклонил голову, — ...и ногами какие у тебя остаются развлечения, кроме фантазий?— Думаешь, ему предоставят последнее слово?— Не знаю, — Герлик взял маленькую паузу, чтобы подумать над вопросом глубже. — А что он расскажет? Историй у него, конечно, МОРЕ, — это слово Герлик выделил интонационно, подчеркивая свое остроумие, и обвел руками сферу в воздухе, — но о чем они все? Убил, убил, едва не умер…снова убил. На темном рифе все истории как одна.— Никто из нас не был на темном рифе.— А он был! — Герлик пожал плечами. — И все равно молчит. Керуак перевел взгляд на Са’ала и подметил:— В цепях он не за то, что творил на темном рифе.Герлик покачал в ответ головой и развалился на табурете, вытянув ноги и начав хлопать о колени своими пальцами. Смена караула, и Керуак пошел к двери.— Кер, ты знаешь, что такое ?зардеться?? — внезапно остановил Герлик Керуака.Керуак вопросительно посмотрел на Герлика, но ответил:— Покраснеть.— От стыда?— От стыда. От злости. От смущения. — Одновременно?— Нет. В каждом из случаев.— Ага. Ясно. — И вся благодарность Герлика.Керуак посмотрел на Герлика и вновь развернулся к двери.— А, и еще, капитан велел зайти к нему, — бросил вдогонку Герлик. — То есть сначала мы обсудили Са’ала и его мрачные перспективы, непонятное тебе слово и только после ты решил сообщить о приказе капитана?— Он не сказал, что это приказ.— Точно. Это приглашение. Если бы не ты, капитан написал бы пригласительное письмо.— Здесь, кроме тебя, никто не стал бы ничего лишнего писать, — недовольно добавил Герлик.На секунду воцарилась тишина.— Да и какая разница. Ты все равно никак не уйдешь.На этом первая настоящая беседа Керуака за весь день была окончена. Дверь в орлопдек закрылась с обратной стороны. — Что он вообще хотел у тебя узнать? А? Какой у тебя любимый цвет? — обратился Герлик к Са’ал А’арку. — Можешь мне рассказать, я не скажу ему, — Герлик сделал паузу, чтобы расслышать предсказуемое молчание. — Нет? Ну и пошел нахер.Герлик прислушался: шаги Керуака стихли, и остался в орлопдеке лишь тихий звон цепи. Герлик поставил табурет прямо под лампой и сел спиной к двери. Тень Герлика накрыла книгу, и пришлось пятиться с табуретом в руке, чтобы отдать весь свет книге. Усевшись, Герлик дотянулся рукой до светильника, чтобы остановить его раскачивание. Под статичным светом Герлик достал красный карандаш из кармана и открыл таинственный текст на заготовленной закладкой странице. ? ? ?Карман нервно отодран, и в трясущейся руке появился небольшой пакетик с разноцветными гранулами. Ягбе облизнул губы и крепко зажмурился, чтобы также крепко сжать мысли воедино. Какие-то отбросить и сосредоточиться на одной. Получилось. Дрожь в руках унята. Внутрь пластины он высыпал половину гранул из пакетика и положил перед собой между ног в импровизированной лаборатории, а пакетик спрятал в кармане. Затем открутил у лампы колбу, отложил ее на соседствующий мешок и стал нагревать содержимое пластины, держа накаляющийся металл за край кончиками своими мундира. Пальцы наполнялись теплотой, а обоняние Экха — знакомым запахом бурлящей над огоньком смеси. Гранулы превратились в жидкость. Ягбе даже без часов точно знал, сколько времени понадобится и как будет выглядеть содержимое пластины. Экх убрал жижу от огня и бережно выдавил в нее вишневый сок каплями, поражаясь, как же он умело сохраняет контроль под напором накатывающей ломки. Зеленая смесь побагрела от вишневого подсластителя, и Экх откусил остатки вишенки от черешка, залив следом жидкость в свой усеянный язвами рот. Где-то внутри скользкой змеей поползло умиротворение, и первой мыслью в токсичном релаксе Ягбе стала фантазия расправы над Альяжом. Воображение было подобно сну: без конкретики, лишь общая картина и смысловые образы — типичный лестничный ответ уязвленного ума, хотя Экх никогда не отличался жестокостью. Напротив, его доброты хватило бы на миллион нуждающихся, но вся забота, которой он готов был делиться без остатка, досталась единственному человеку, который ее не заслуживал, — его матери. Благодаря ей Экх и познакомился с веществами, которые она благосклонно называла успокоительным. Сначала утешение от утрат, а после — утешение за очередное утро. Иногда она и Экху давала успокоительные на ночь, чтобы сны были слаще.После смерти отца мать Экха не увидела сквозь пелену горя нового смысла жизни ни в еще нерожденном ребенке, ни в уже двенадцатилетнем Экхе; но обрела его в колбах с разноцветным содержимым. В моменты ее успокоения она вспоминала стихи, а он — что она его мать. Читала и пела, словно пилюля открывала канал поэзии в ее памяти. Сначала Экх перенял от немощной женщины обязанности по дому: посуда, мусор, сожжение окровавленной простыни после выкидыша; а спустя годы ухода и заботы — и ее пристрастие, чтобы и дальше беспрекословно выносить мусор и ее выходки.У Экха было два выбора: либо бесконечный, наркотический самообман, либо тупик разработки шахты по добыче красного угля, где кожа краснеет, а глаза наливаются злобой на свой удел; где и погиб его отец во время очередной смены. Путь дури и привел Экха на ?Эррайв?. В плаваниях Ягбе находит новые ингредиенты и уплывает подальше от небезызвестного, но бесславного родного района Барака?. Подальше от подступающих Членистотопей с узнаваемым клекотом нерубовых челюстей. ? ? ?Молодые особи, дети, готовы к диалогу и даже спору, а вот ответный аргумент взрослого жука пережить удастся вряд ли. Любопытные и активные юные нерубы впитывают все возможные знания в первые годы жизни, чтобы после полового созревания весь накопленный багаж сформировался в безвольные, голые инстинкты — плодиться, питаться, служить. ? ? ??Воооот тааак...еще...чу-чуть...? — то ли про себя, то ли вслух сказал Ягбе, и лицо расплылось в безвольной и искренней улыбке, а тело — в сладком кайфе на сахарном мешке. Рядом лежал пучок оборванных нитей мешковины, которого едва хватило бы на шнурки или связать ребенку руки, но Экх положил их себе на грудь, будто укрылся. В этом когнитивном заблуждении в голове Экха развязался утешительный клубок альтернативной судьбы — если бы...если бы...если бы...? ? ?Прочитанные страницы книги были надорваны снизу и сверху; смотря где Герлик рванул, чтобы перелистнуть. Внимательные издатели уберегли текст от грубых ошибок хотя и не заметили редкие, но некритичные опечатки, плохо пропечатанные слова и перекошенные страницы. Герлик поднес свой красный карандаш к строке ?...когда от ставшего привычным бездействия зардятся целые районы..? и подписал под словом ?зардятся? слово ?пакрасснеют?, проговаривая ?пак—рас—с—не—ю—т?. Герлик еще раз перечитал все предложение целиком, снял бандану и зачесал волнистые волосы рукой, а затем перелистнул обратно уже прочитанную страницу и на другой нашел обведенное красным слово с красной подписью: ?десидент? — ?атвергать?. Герлик поднял руку с карандашом вверх, поближе к горящей лампе и подержал несколько секунд. Тепло растопило на обратном кончике карандаша засохший жир археокета, который был нанесен на кусок кожи, а та, в свою очередь, приклеена к карандашу. Герлик увидел блеск жира, почувствовал знакомый запах и приложил карандаш жирным кончиком к слову ?атвергать?. Немного промокнул, поттер, и слово исчезло, оставив после себя жирное пятнышко и место для схолий. Тоже неизвестное Герлику слово. Диффамация, коллизия, амбивалентный, аморфный — на этом листе и многих прочих черный оригинальный цвет постепенно вытеснялся красными пометками. Некоторые слова до сих пор оставались без красного уточнения, но страницы тем временем были перевернуты, и Герлик продолжал углубляться в текст и суть книги с пустующей строкой автора и свободной графой названия.?Заметки командора?, ?Глас легионера?, ?Свободный легион? — наименований у очерка, запрещенного в Требридже, было больше, чем напечатанных экземпляров, но суть зацензуренного фолианта не менялась. Но чтобы достать до сути, кроме — или вопреки — революционному настрою и тяги к анархии, обладать нужно эрудицией. Запреты и репрессии, сожжение экземпляров и суды-фарсы — но главной проблемой книги была не реакция противников, а невежественных сторонников. Там, где автор писал ?менять? — читатель видел ?крушить-ломать?; там, где автор изображал новое — читатель казнил старое.Но здесь и сейчас Герлику нечего и некого было опасаться. Единственный свидетель сам мог бы за большие, с трудом накопленные деньги убить немногочисленную верхушку города или от накопившегося раздражения от нытья голодающих растерзать всех нищих. В комнате был только один, кто знал террор на запах и вкус, а не благодаря книгам. Герлик же был типичным анархистом в коробке, готовый сорвать гнев и недовольство правящим режимом в яростной полемике с самим собой, умело переигрывая выдуманного и нерадивого конкурента. Он не посетил ни одну демонстрацию, опасаясь получить ту самую отметину диссидента на боку. Такие риски ни к чему, если можешь избить собственную подушку в качестве брюха полиционера, наполненного жиром и проглоченными присягами. Невежественный, мечтательный анархист, для которого сжечь — самоцель. ? ? ?По каюте капитана гуляла вытянутая тень, пока ее владелец всматривался в сияющую ночную морскую гладь через окно с раздвинутыми портьерами. В руках Кункка крутил пузырек с маслом для бороды, а в голове мысли, которыми ни с кем не делился. Стеллаж с книгами возле левой стены, аккуратно заправленная кровать справа, со свисающим до самого пола покрывалом, из-под которого выглядывают две углубленные царапины на полуНа длинном капитанском столе, стоящим поперек квадратной комнаты, лежала карта полная белых пятен и разноцветных указателей уже разведанных тайн. Треуголка прикрывала именную саблю в узорчатых ножнах и эфесом в виде костлявой руки смерти, с которой Тайдол каждый раз заключает сделку крепким рукопожатием. Рядом с боевым инструментов книга ?По ту сторону языка? и два прошения о переводе. Кункка давно обдумывал способы расширить список дозволенных маршрутов и получать новые, привилегированные экспедиционные назначения. Но смогут ли носители разных языков сосуществовать в замкнутом пространстве, разделенные алфавитом и образом мышления? Как найти общий язык с электрическими сущностями, Рэйзорами, что общаются электрическими разрядами, посылая электрический импульс собеседнику через натянутую, наэлектризованную нить? При таком единении их язык исключает понятия враг, оппонент, недруг — в их языке нет таких импульсов. Их буревой лексикон не знает, что такое соперничество, конфликт, война. Они не говорят — они передают, шлют; они не понимают — они чувствуют, испытывают.Живущие в Громолдобине Рэйзоры представляют собой сгустки тока, брызги электронов которых ограничены магнитными юбками. Чем больше рэйзор, тем сильнее, богаче и чувственнее язык — тем шире границы мышления сущности, но тем больше неконтролируемой энергии, которую никто не поймет, которую сочтут сумасшествием. И чем станет для матроса очередная форма речи рэйзора, красноречимпульс, что затронет сердце, ум и нервную систему? Не оставит равнодушным или станет предсмертным словом, отпеванием? В Требридже представителей рэйзоров — рэйзоряды, как их называют тремостцы — не проживают, поэтому Тайдол уже подготовил прошение о переводе в команду лингвиста и этнолога. ? ? ?Этнолог — неумолкающий водяной по имени Коммет Морф ис’са Линг, способный принимать любую разумную живую форму, применяет свою расовую особенность в качестве метода познания — осуществляет процесс вливания в очередной изучаемый этнос. Лингвист — соединенный, слепленный двухголовый — двутелый — огр АггРон. Агг и Рон не были рождены такими, но таким стал во время многолетнего эксперимента лепщика Дэмьена Арлока.АггРон, любитель буриме с самим собой и владелец кошки с гибким перископом вместо хвоста — единственный подарок от Дэмьена. АггРон утверждает, что сквозь окуляры можно взглянуть на мир кошачьими глазами, понять наконец, что такого тревожного кот заметил в коридоре, между стен или внутри кресла. Однако АггРон никогда не уточняел, через какие окуляры нужно смотреть — через глаза или через хвост.В искусстве лепки големов, наделенных примитивным и податливым интеллектом, была достигнута конечная вершина, которая дала начало новой лепке — соединение двух разумов в один цельный, неразделимый, но в тоже время без потери индивидуальности. Результат слепленной дихотомии — АггРон, с врожденным, но не патологическим синдромом деперсонализации — обладающий объективным самовзглядом со стороны, — в теле которого сознание единое и неразрывное и одновременно поделенное пополам; АггРон, живущий в вечном компромиссе с самим собой. Сам он себя называет лингвистом-деперсанологом и на вопрос ?Синдром депер...что?? отвечает всегда с удвоенным энтузиазмом. Удвоенной речью АггРон расстилает сладкие тропы к оргазму в головах женщин и мужчин, делясь знаниями вдвое дольше, больше, слаще, отчего женщины и мужчины кончают прямо в голове от льющихся с обесторона удвоенных комплиментов. Человек понимает, как устроен язык — АггРон чувствует и видит язык со стороны.? ? ?Кункка лично знал выбранных кандидатов и заключил с ними устную договоренность. Осталось лишь вернуться в Требридж, поставить подписи и начать роспись пустых мест на карте. Еще немного подождать в каюте, в которой раздался троекратный, увесистый стук.Кункка резко обернулся от неожиданности, спрятал пузырек с маслом в карман, мысли под корку и пригласил стучавшего:— Войдите.Дверь отворилась, впустив в капитанскую каюту треск раскачивающихся мачт и Керуака.Керуак закрыл за собой дверь и стал у стола по стойке смирно.— Вы хотели меня видеть, капитан.— Я хотел тебя услышать, Кер, — ответил Кункка, неспеша садясь за стол.— Что-то конкретное? — уточнил Керуак, встав прямо перед столом.— На этом корабле 650 членов экипажа, включая меня и еще несколько надменных, но преданных офицеров, нашу гостью и ее узника. Так почему из всех этих людей для беседы ты выбрал конкретно его?Стойка смирно растеряла всю свою уверенность, и Керуак нашел не самое лучшее оправдание:— За эти три дня он не проронил ни слова, так что это сложно назвать беседой…— Хорошо. Что ты ему рассказывал? — резко перебил Керуака капитан.— Кого-то это беспокоит?Тайдол вздохнул, сложил руки и подался вперед, чтобы прояснить роли в этом разговоре.— Кер, ты не просто так стоишь с застегнутыми пуговицами и отчитываешься перед человеком, который развалился в кресле и может позволить себе услышать любую правду. Это не вопрос истины, это вопрос субординации. Я задам всего два вопроса, и постарайся отвечать на них, а не задавать новые. Ты справишься?Керуак выждал паузу, чтобы точно обезопасить себя от непреднамеренной глупости.— Да, капитан.— Итак, о чем вы беседовали?Керуак задумался, поиграл челюстью от неловкого момента.— Не спеши с формулировками, Кер. От них зависит, перейдем ли мы ко второму вопросу.Керуак усмехнулся и полез в карман за своим дневником:— Я не помню каждое слово из наших с ним встреч, но у меня никогда не было цели их утаить.Керуак протянул свой дневник капитану, и Кункка охотно взял это доказательство. — Там есть закладка, — объяснил Керуак. Кункка пошел навстречу Керуаку и открыл дневник на странице, обозначенной закладкой. — Сверху в углу дата, хотя день ото дня суть записей не менялась. Вы вполне можете дословно восстановить наши разговоры. Я никогда не отклонялся от написанного.Кункка внимательно изучал содержимое. Времени на чтение записей требовалось не много: небольшие страницы, текст на которых не занимал бумагу целиком, а интервал между строк всегда разнился от положения руки и непостоянства глазомера. —...горизонт озарил ядовитый, зеленый луч…— прочитал Кункка. Кункка неспеша переводил глаза от текста к Керуаку и обратно, будто сопоставлял написанное с тем, кто стоял перед ним и тем, кому эти строки были адресованы. Тайдол оторвал взгляд от текста и поднял глаза к Керуаку. Глаза удивленные, в которых замер вопрос, подкрепленный интересом, а не недоумением.— Так вот что ты делал — озарял скованные будни узника? И зачем? — спрашивал Кункка, активно жестикулируя, подкрепляя свои слова и их смысл.— Это уже второй вопрос?— Нет, Керуак, — усмехнулся Кункка. — Мы углубляемся в раскрытие первого. Речь Кункки была замедленной, словно рождению слов в голове препятствовало глубокое размышление, будто Тайдол перебирал всю доступную ему подобную теоретическую базу. Керуак приподнял брови, готовясь дать развернутый ответ, который удовлетворит и капитана, и его самого.— Вы знакомы с прошлым всех членов команды? С прошлым, что определило нас. Над нами ведь всегда светило солнце, пока над ним давила толщ воды. Кем бы мы стали, окажись под таким прессом?Кункка в ответ улыбнулся и опустил взгляд, обдумывая услышанное.— И ты решил, что твоя ядовитая, яркая вспышка исправит его темное прошлое? —Кункка усмехнулся, вздохнул и добавил с хрипотцой. — Я...не знаю.— Туда свет уже не проступает, Керуак. Как и твои слова, куда бы ты не пытался ими достучаться.Тайдол начал переворачивать страницы дневника обратно, возвращаясь в прошлое на неделю.— Здесь записей больше, чем за три дня, — подметил Кункка. Капитан Тайдол быстро пролистнул оставшиеся пустые страницы и остановился на последней с озадаченным лицом и взглядом исподлобья на Керуака. — Видимо, для нее? — Кункка показывал Керуаку обнаруженный рисунок на отдельном листке из более плотной бумаги в самом конце дневника.На бумаге красным углем, будто одной единственной линией, был нарисован портрет женщины, узнаваемый для родного, любящего взгляда, узнаваемый Керуаком, но без деталей и примет.— Ждет на берегу тебя и твои рассказы? — ровным голосом спросил Кункка. — Хочет однажды увидеть весь мир. А пока, к сожалению, — только моими глазами… — ответил с проступающей улыбкой Керуак.— ...и твоим слогом. Кошка окраса ржавчины, плавающей в молоке. — Зачитал капитан строчку из дневника. — Ржавчина в молоке, — глаза Кункки немного округлились, а на лице проступила улыбка. — Твои глаза иначе видят мир, который хочет увидеть она. Не уверен, что после таких оборотов она узнает этот мир в лицо. А для описания кошки ты особенно постарался.— Она с особенной любовью к ним относится.Кункка еще раз осмотрел обложку дневника, пролистнул все страницы и поинтересовался: — А почему на последней странице? Почему в конце дневника?— Каждый раз, когда мы уходим в плавание, я надеюсь, что закончится оно встречей с ней. Что именно так закончится и этот дневник.— Суровое испытание верности. Как думаешь, она с большим энтузиазмом и терпением будет ждать первого помощника, а не простого матроса?— Что? — Рот Керуака раскрылся, а глаза сузились. Это было не удивление, это было непонимание всех смыслов, заложенные в неоднозначный намек капитана.— Это уже второй вопрос. И пока ты осмысливаешь услышанное, просто вставь в эту картинку, в которой тебя пугают ответственность и шестьсот пятьдесят незнакомых людей, которых ты узнаешь по-новому в новой должности...просто положи на другую чашу преимущества от этого назначения. Какой карьерный скачок! Сможешь даже узнать, кто доложил о ваших ночных рандеву.— Я и так это знаю.— И что бы ты сделал? — Эта часть разговора вызвала у Кункки неподдельный интерес.— Матрос Керуак хотел бы выбить ему зубы прикладом, чтобы он с большим трепетом относился к тому, что вылетает из его рта.— А первый помощник?— Первый помощник считает, что он был прав, доложив об этом...необычном явлении. Так что можете не беспокоиться, Я перестану...— Я не беспокоюсь и не настаиваю — я лишь говорю о бесполезности этого занятия. Ты ведь знаешь, кто он и что делал. Так ведь? — В общих чертах.— А я точно знаю, что его ждет дальше. Весь путь от орлопдека и до самой казни твой собеседник пройдет с мешком на голове, минуя пейзажи из твоих рассказов и даже честный суд, — Тайдол говорил с нарастающей злостью. — И его последняя страница не будет отличаться от первой, — продолжал Кункка, тряся дневником Керуака в руке. — Он ничего больше не увидит, потому что убитые им теперь тоже многого никогда не увидят.Керуак опустил голову, а с ней и взгляд в пол. Категоричность капитана вызвала в нем противоречивые чувства, которые выразились в безвольном взгляде и последующей попытке вернуть разговор в мирное русло.— Если я соглашусь, что будет с Джагг Неро? Вы же не забыли, что у вас уже есть первый помощник?— По возвращении в Требридж он получит собственные корабль и команду. Никто уже не помешает ему чаще плясать с клинком. Хотя я всегда полагал, что именное оружие — первая причина избежать конфликт, чтобы не обагрять свое имя кровью, — сказал Кункка, дотронувшись до эфеса своей сабли, спрятанной под треуголкой. — Он упивается кровавым блеском. Вы это прекрасно знаете.— И потому мне нужен именно ты. Миротворец, а не еще один головорез.Кункка протянул дневник — Керуак протянул руку в ответ, принимая обратно свои записи и предложение капитана.? ? ?Закрытые глаза, треск камней на фенечках на сложенных в замок руках; локти, опершиеся на фальшборт перед немного склоненной головой, и шепчущие губы — Аме прощался с днем и встречался с ночью. Аме сжал в руках свой черный браслет с девятью черными, прямоугольными камнями, украшенными белыми символами. Блеск звезд в отражении и непроглядный горизонт. Аме молился под черным, вечерним небом, посреди палубы с редкими матросами. — Все ждешь, что кто-нибудь услышит? — застал его врасплох Пампурей.Аме открыл глаза, повернул голову в сторону Пама и спокойно ответил: — Мы не? ждем — мы верим. — Звучит слишком фанатично. Но не так страшно, как если бы кто-то действительно ответил.Аме лишь улыбнулся в ответ.— И тебя не смущают люди вокруг? Ты бы хоть уединился, — посоветовал Пам. — Мы все?гда ш(с) ней наедине. Жздесь, — Аме указал двумя пальцами на свою голову. Аме показал Пампурею свой браслет черный браслет.— Девять яжь?(щи)ков Агнеш. Один выбираешь ты, один — она, и потом Агнеш? поочередно открывает ош(с)та?льные. В конце у тебя будет шансш поменять шсвой выбор, еш(с)ли, конечно, ожстанутся только ваши два.— И что внутри?— Что-то только для тэ?бя. Но ш(с) каждым ящиком твои шансшы уменьсшаются. Таков закон.— Божественный?— Математический.Пампурей повернулся боком к фальшборту и лицом к Аме. — Умный, сильный, экзотичный. И нахрена такому боги? — Ты тоже кому-то шлешь по?ш(с)лания, — сказал Аме, кивнув на конверт в нагрудном кармане Пампурея. — Только мы с моим адресатом на одной высоте над уровнем моря, — ответил Пам, бережно приложив руку к письму. — Женщина?— Ну если нет, то моя сестра очень умело это скрывала, — ответил Пам, с явной нежностью в голосе и в воспоминаниях. — Вы ш(с) ней ожчэ?нь близки?Пампурей облокотился на фальшборт, высматривая обрывки прошлого в морском горизонте.— Ну...у нас с ней одна мать, а до тринадцати лет еще была и одна кровать.— Укрывал от грозы и мо?нш(с)тра под кроватью?— Да. Только не я ее, а она меня. Пампурей достал конверт из кармана и раскрыл его, впустив внутрь соленый, морской бриз.— Что ты делаешь? — поинтересовался Аме.— Просит наполнять мои письма морем. Они живут далеко от моря, и ей кажется, что это единственный способ окунуться в огромный окружающий ее мир.— Получается?— Никогда не спрашивал. Но всегда верил, что это важно для нее, а она верит, что я это для нее сделаю. С тремя детьми мир, конечно, расцветает, но сужается до размеров детской улыбки. Прекрасной, но крохотной. — Сщестры раньше понимают этот мир, — заметил Аме.Пампурей усмехнулся в ответ, запечатал конверт и положил обратно в карман.— Мы жили в доме покера. Пока мы росли в одной кровати, ставки росли на игральных столах, а вот собиралась за ними отнюдь не элита. Бродяги и спившиеся солдаты сквернословили, а барды заговаривали — запевали! — зубы этим героям, чтобы выудить угощение, единственный глоток. Этим людям и поставить было нечего. Еда, обязательство работать, — голос Пампурея становился ровнее со спокойной хрипотцой. — некоторым иногда вырывали протез прямо за столом, но даже тогда они, вцепившись с остервенением, продолжали скрывать свою раздачу обеими руками. Наш отец был одним из таких, — от этих слов и воспоминаний лицо Пама скривилось от презрения и злости. — Только ставил он обычно то, что могло отработать долг за него: любимый щенок сестры, наш обед. Пока однажды он не решил поставить нашу мать, пошутив при этом, что этой ночью у нее будет дел по горло. Он часто шутил, подкупая этим разъяренных противников за столом и кредиторов, чтобы те не переломали ему руки. Обаятельный был человек, — подытожил Пампурей с лицом равнодушным и расфокусированным зрением. — Как иначе бы сошлась с ним мать. Пам шмыгнул носом и цокнул перед финальной частью рассказа. — Но той ночью за горло впору было хвататься ему. Он булькал и хрипел, захлебываясь в собственной крови. Старался что-то сказать напоследок, тщетно пытаясь остановить сочащуюся из него жизнь. А я стоял над ним и посоветовал поберечь силы, чтобы разобраться с подступающими к глотке проблемами, — рассказывал Пам, подкрепив жестом ?сыт по горло?. — Моя сестра выглядывала из-за угла и поняла мою шутку и последствия. Да, сестры раньше понимают, как устроен этот мир. Древесный скрип. Море. Аме увел в открытое море сочувствующий взгляд.— Знаешь, я ведь раскрыл тебе весомую часть своей биографии. Ты мог бы хоть слово сказать, — вновь заговорил Пампурей с одухотворенной интонацией.— Я не? зжнаю таких сшлов, которые шу(сю)да можно было бы всштавить, — ответил Аме голосом, снисходительно перешедшим до полушепота. Он не знал, с какой интонацией реагировать на такой рассказ: он не мог и даже не пытался поставить себя на место Пампурея.— Хлопни по плечу, пожелай моим племянниками сладких снов и вали варить духи, — в шутку предложил Пам.Пам и Аме засмеялись.— Знаешь, беды и после той ночи не перестали обходить нас стороной, но такое проще было делить друг с другом. И я рад и теперь делиться с ней своей жизнью, и рад, что она делится своей со мной. Ты правильно поступил, решив вернуться домой.— Неунывающий Пампурей, — сказал Аме, растянув искренние чувства в своей широкой улыбке. — Я буду сшку?чать.Внимание Пампурея и Аме привлек стук у противоположного борта.— Она ш(с)нова набирает ему воду. Каждый раз ш(с)ама, каждый раз по ра?ж(с)пиш(с)анию. Вряд ли он к такому привык. — заключил Аме.Мадам Па стояла возле борта в освещении масляной лампы, опуская в воду ведро на веревке. Еще одно пустое ведро стояло у ее ног.— И вряд ли успеет привыкнуть, — добавил Пампурей, посмотрев на Аме.— Только живым. Прож(с)то головы как доказательш(с)тва не хватит? — обратился Аме к новой теме.— Им нужно не доказательство, а потеха. Увидеть последние судороги. Может, услышать плачь напоследок.— Этот не прош(с)ле?зится.— Нет. Но каким бы высоким не был эшафот, ликуют всегда те, кто снизу. Горожане получат удовлетворение, самые безумные из них — удовольствие, а ситиректор — голоса в предвыборную копилку. Эта казнь станет его триумфом и лакомой темой для нищих. Ее будут смаковать несколько дней, пока за болтовней не будут слышны урчащие желудки. — А что получит она?Пампурей чуть промедлил с ответом, рассматривая черную фигуру, активно работающую локтями.— Новую цель.? ? ?Мадам Па осторожно поднимала со стуком о борт корабля ведро, полное соленой воды, Ветер развевал плащик на одном плече, а из-за другого вынырнул Кункка, что, впрочем, совершенно не смутило женщину в черном. — Позволите помочь? — обратился Кункка.— Благодарю, но я справлюсь.— Кажется, на сохранение его жизни вы тратите не меньше сил, чем на его поимку.— Нет, господин капитан. Для его поимки у меня была команда значительно меньше. И я очень признательна вам в оказании помощи транспортировки.Кункка усмехнулся.— Господин капитан? Очень…странно и смешно звучит.— Уважительно и почтительно. Но если вас смущает такая форма обращения, я могу поменять ее на господин Кункка.— Я не господин, — ответил Тайдол.Эти слова Па уже слышала сегодня. Но сейчас она услышала разницу между надменностью и смиренность. Увидела разницу между слизняком и мужчиной, и от этой разницы дрогнула рука.Мадам Па достала полное ведро, но, перенося его через фальшборт, была неаккуратна и расплескала немного воды, попав в лампу. Огонек задрожал и ослабел, но не угас. На это мадам тихо выругалась:— Черт…Кункка обошел Па за спиной.— Ничего страшного, — поспешил успокоить Тайдол.Кункка немного отодвинул намокшую лампу и начал откручивать колбу. Па еще немного поглазела на этот акт помощи, отцепила веревку от набранного ведра и прикрепила к пустому.— Вы сказали, что ваша команда для задания была меньше, чем на корабле. Вас было несколько? — спросил Тайдолл, откручивая колбу.— Эта была не команда. Это было сборищ… — Па осеклась — ...набор партнеров.Мадам начала медленно опускать ведро в воду, скребя деревянным сосудом о деревянный борт.— С партнерами обычно делят добычу и успех, но на борт вы одна взошли. Не похоже, чтобы и они разделили ваш триумф.— Разве задание было обычным?— И тем не менее им хватило ума согласиться. Кто эти люди?— Интересуют имена или род деятельности?— Где вы их нашли, — уточнил Тайдол.— Для такого обычного сотрудничества я нашла их в обычной таверне.— Те, кто безвылазно сидят в таверне, обычно не отличаются умом. Рвением, в некоторых случаях — храбростью, но не умом. Уверены, что они разобрались в формулировках?Открутив колбу, капитан положил ее на ящик пососедству и достал из кармана белый платок с синим обрамлением. Кункка принялся вытирать платком намокшие внутренности светильника.— Моей вины нет в том, что заскучавшие коллекторы и голодные охотники иначе трактуют выражение хладнокровный и безжалостный убийца. Они даже не стали тратить время, чтобы дочитать до конца список его преступлений и частей света, где он приговорен к смерти. Этот список составляли годами, а они пробежались по нему, словно, — Па сделала паузу, подбирая сравнение, — оценили крепость пойла. Погибали они еще быстрее, — хладнокровно и безжалостно закончила мадам, смотря на Кункку.— Коллекторы и охотники за головами. Таких долго уговаривать не пришлось, — заметил капитан.— Я не уговаривала. Я лишь сделала предложение, и их жадный авантюризм откликнулся. Мадам Па набрала ведро и потянула его наверх.— Это не первая моя таверна. И те герои не станут последними из таких, — добавила мадам.Закончив с колбой, Тайдол вытащил из кармана пузырек с маслом для бороды и стал осторожно наполнять резервуар с топливом.— Полагаю, следующим днем все тосты в таверне звучали в их честь.Наполнив резервуар, Кункка достал коробок спичек и зажег одну.— Я не владею знаниями застольных традиций, капитан. Но если так завсегдатаи пьяных балаганов прощаются со своими… — и вновь она осеклась — ...героями, то да — тем днем стаканы стучали в память о них, — согласилась Па, поставив поднятое ведро на фальшборт. Горящей спичкой Кункка зажег лампу и повернулся в сторону мадам Па, осветив ее лицо. В глаза сразу бросились тонкие, изящные, подчеркнутые красной помадой губы. От них не оторваться.— Звучали, — поправил ее Кункка.— Что?— Звучали. Не стучали. В память о погибших не чокаются. Это как раз одна из застольных традиций. Стоит запомнить, если и дальше планируете искать партнеров в тавернах.Мадам Па опустила второе ведро рядом с первым, и капитан Кункка подозвал свободного матроса: — Крипс.К капитану Тайдолу подбежал молодой матрос.— Да, капитан.— Отнеси эти ведра в орлопдек. Одно вылить сейчас, другое — на рассвете.— Да, капитан.— И проследи, чтобы Герлик записал мое распоряжение, иначе он забудет и скажет, что ты ему ничего не говорил.— Да, капитан. Крипс взял оба ведра и удалился с палубы.Тайдол держал лампу так, чтобы отчетливее было видно лицо Мадам Па с огненно-грейпфрутовыми глазами. Лицо, поднятое к нему из-за разницы в росте — женская мечта. Лицо, с которого он не сводил глаз. — В вашем ведомство будет рады узнать о сэкономленных деньгах. — Эти деньги были потрачены в интересах погибших, — спокойно отстаивала свою правоту мадам Па, спрятав руки за спину. — На что? На похороны?— Деньги получили их семьи. Те, разумеется, у кого они были. За холостяков я компенсировала потерю работников, а еще за одного погасила долг в борделе. Я рассталась с условленной суммой в интересах партнеров.— Честно и занимательно. Особенно — часть про бордель. Я бы как-нибудь послушал про это поподробнее.— Это был бы короткий рассказ, капитан. Одним из партнеров была женщина, а я компенсировала ее смену: то, что она могла дать и что могла подарить, — с кокетливой улыбкой ответила Мадам Па.Витавший в воздухе вопрос застыл на лице Кункки, но капитан так и не решился уточнить, какого рода была компенсация.Тайдол чуть отвел взгляд на лампу — единственное, что было между ними.— Вот, — он указал на светильник, качнув им, — теперь вы ни на кого не наткнетесь этой ночью, — сказал он, протянув ей светильник.— Боитесь, что я встречу кого-то, капитан? — ответила мадам Па, приняв ее.— Боюсь, что кто-то встретит вас. Неловкая пауза. Повод ее нарушить — а может, еще чуть-чуть поговорить с ним — нашелся только у мадам Па. — Кстати, насчет возмещения. Я приложу все усилия, чтобы мое ведомство компенсировало вам потерю вина. Напомните, пожалуйста, название.— Брю Масте. Ни с чем не перепутаете. Оттенок — в тон вашим губам. От услышанного мадам Па сглотнула, и свободная рука рефлекторно потянулась к губам — проверить, отчего же он обратил на них внимание, но вовремя остановилась. — Хорошо, капитан, — приняла к сведению мадам Па.Она коснулась козырька кивера на прощание и направилась к себе в каюту.— Доброй ночи, Ни’иф, — ласково бросил вдогонку Кункка. Па остановилась. Замерла, неожиданно услышав свое имя, но все же повернулась, чтобы ответить:— Доброй ночи, капитан.Кункка остался на палубе под луной, с надеждой смотря ей вслед, а Ни’иф шла по темным коридорам, не оборачиваясь, но перед глазами стояли образы друг друга. Ее силуэт память рисовала вокруг красных губ, а его — из аромата масла: лаврового листа и ноток рома. ? ? ?Будущий первый помощник Керуак улегся в гамаке в кубрике, крепко сжимая свои записи. Он еще раз взглянул на рисунок. Из-за недостатка деталей на рисунке в длительных плаваниях Кер начинал забывать исключительные черты той, кто на нем запечатлена. Это бесило, но это был единственный способ сохранить в тайне личность замужней женщины, изображенной на нем. Отсутствие возможностей покинуть родной город, запрет мужа на кошек в доме. А Керуак мог все это дать. Так что ее замужество бесило еще сильнее. Но политические убеждения и твердая гражданская позиция объединяли этот несовершенный брак сильнее, чем отталкивали противоречия. Пока они с мужем неустанно чего-то требовали на демонстрациях, пока она срывала голос в унисон с малочисленными единомышленниками, тряся транспарантами с острыми как дротик лозунгами на открытых митингах, Керуак прятался от проблем насушных в открытом море. Теперь же по пути домой он мечтает о размытых улочках из-за быстрого шага, спонтанном сексе после разлуки и остывшем ужине после. Керуак засыпает, фантазируя, как будет рисовать рассказы на потолке лежа с ней в постели.? ? ?Герлик сидел, сгорбившись и уткнувшись в свою книгу. Пальцами он мотал и перебирал карандаш. Герлик был сосредоточен и внимателен, и потому внезапное появление Крипса не вызвало панику и суету. Герлик тихо закрыл книгу, без хлопка, и спрятал ее под туникой, стоя спиной к Крипсу и двери. Времени у Герлика хватало: прежде чем войти, Крипс поставил одно ведро на пол, чтобы освободившейся рукой открыть дверь, и Герлик услышал. Крипс вошел в орлопдек и поставил ведра рядом с заключенным. Обоняние скованного убийцы уловило соленые нотки дома — бездны. Впервые за долгое время Са’ал подал признаки жизни — размял шею, подняв ее с пугающе громким вздохом. Крипс и Герлик с любопытством и без страха наблюдали за измученным узником.— Капитан сказал одно вылить в полночь, другое — на рассвете, — нарушил молчание Крипс.— Хорошо.Но Крипс продолжал смотреть на Герлика.— Капитан сказал проследить, что ты запишешь его распоряжение, — объяснил Крипс.— Нахрена? — вопрошал Герлик, разведя руки.— Не знаю. Но капитан сказал, чтобы ты записал.— И где, по-твоему, я должен записать это?!— Не знаю, но капитан…— Да-да! Капитан сказал. Я уже понял, — резко перебил Герлик.Герлик вздохнул, поставил руки на пояс и быстро осмотрел орлопдек в поисках подходящего места для размещения расписания. Он подошел к заключенному и на стене, прямо перед лицом А’арка, написал два красных слова: полночь, а ниже — рассвет.— Если я забуду, он напомнит, — кивнул Герлик в сторону Са’ала.Крипс кивнул и продолжил смотреть на них.— Капитан еще что-то сказал? — недовольно поинтересовался Герлик.— Нет.— Тогда исчезни, — спокойным тоном распорядился Герлик.Крипс не придал значения типичной грубости Герлика и пошел обратно.Герлик подошел к ведрам и поднял оба. Оценил их вес короткими движениями в локтях и выбрал полегче, поставив на пол второе. Поднял ведро обеими рукамии начал постепенно выливать соленую воду на скованного Са’ала. Заключенный А’арк дрожал, напрягся каждый его мускул. Пальцы его рук и цепи зазвенели в мелодии, которую узник стал забывать — блаженство. Закончив, намокшей рукой Герлик стер надпись ?полночь?. ? ? ?Кункка вернулся к себе в каюту и запер за собой дверь. Он уже сделал несколько шагов вглубь своей каюты, но, одолеваемый сомнениями, вернулся проверить запертую дверь. Убедившись, что ничьи незваные глаза не проникнут в комнату, Тайдол встал на колено перед своей кроватью. Поднял покрывало и подвинул к себе деревянный ящичек по уже знакомой колее царапин на полу. Открыв ящик маленьким ключом, Кункка достал небольшой пузырек с фиолетовой жидкостью. Капитан Тайдол тяжело дышал, а левая рука дрожала. Дрожь потихоньку охватывала всю левую часть наступательным фронтом. Кункка залпом выпил содержимое пузырька жадными глотками. Рука безвольно шлепнулась на пол, и пузырек покатился, пока не встретился со стопой. Дрожь прошла, и Тайдол дотянулся до пустого пузырька, чтобы убрать его в ящик в знакомую компанию из двух таких же, однозарядного пистолета и пожелтевшего рецепта от эпилепсии с выцветшими, фиолетовыми пятнышками. Капитан посмотрел на закрытую дверь, но взгляд был устремлен сквозь, на то самое место, где они стояли вдвоем. Кункка заскрипел своим кулаком и все же пустил его в свои штаны. Тайдол помял рукой между ног, но не встретил там твердого отклика — лекарство уже подействовало.Психуя и дергаясь, Кункка выдернул руку из штанов и схватил однозарядный пистолет.Дуло у виска; безумие и горечь в намокших глазах и злобный оскал на лице. Курок взведен, но палец предусмотрительно убран с крючка. Кункка выдавил истерический смех, который оттолкнул дурные мысли и дуло от виска. Прижавшись спиной к кровати, он запрокинул голову и уставился в тускло освещенный потолок. Там он не нашел ни ответов, ни намеков; и, наверное, именно это его и успокоило — отсутствие всякой провокации. Тайдол уронил руку на ноги и продолжил нервно дышать через рот с опущенной головой. Затем глубоко вздохнул, отплевался без слюны сквозь бороду и спрятал пистолет в ящик до следующего приступа. ? ? ?Свои лекарства Кункка получал у невнушающего доверия, на первый взгляд, доктора из района Барака. Яды и снадобья — этот лекарь с одинаковым успехом мог спасти жизнь и отравить ее. На сознательный выбор пациента или клиента. Рецепт с названием недуга для анонимности и грош монет — доктору можно было доверить свое здоровье и секрет.? ? ?За косой дверью с низкой рамой — на поклон — в комнатке без окон Ни’иф стояла на коленях перед кроватью. Карты дня были аккуратно разложены и в ответ дарили оптимистичный расклад. Обрушенный молнией мост сулил невозвратность, а рассвет — долгожданный финал. Ни’иф потянула третью карту, но в маленькой квадратной комнате раздался стук в дверь. — Мадам, я прэ?неш(с) выам ужин, — донесся из коридора голос Аме.— Момент, — ответила мадам Па и сложила карты в колоду, так и не узнав, что таилось под третьей рубашкой. Колоду Ни’иф убрала в сверток из серой ткани, где уже лежали клинки Са’ала, овальное зеркальце в потертом, деревянном обрамлении и небольшая кожаная сумка, аптечка.За дверью Аме держал на небольшом подносе дымящийся суп с душистым ароматом и вымытую ложку.— Благодарю, — Мадам Па с признательностью приняла поднос.Набравшись смелости, Аме добавил:— Мадам, кроме ужина, я хотел бы прине?ш(с)ти иж(з)вэ?(и)нения за моего друга. Он бывает ре?ж(з)ок, несдержан и...и порой его дейсштвительно хочется убить. Но он сожалеет, я уверен.— Как вы и сказали — он несдержан. Промелькни в его голове мысль о сожалении, он бы не стал сдерживаться и сейчас стоял бы здесь вместо вас, господин Аме. Я всю жизнь охочусь на тех, кто не тратил силы на подавление своих намерений. Ни’иф попыталась потихоньку закрыть дверь, придерживая поднос другой рукой. — Доброй ночи, господин Аме, — попрощалась мадам Па.— Мадам, вы бывали на осштрове Сан-Луж? — спросил сквозь щелку дверного проема Аме.Ни’иф взяла паузу, чтобы вспомнить те места, что она когда-либо посетила, но среди морей и городов Жалобного океана место под названием Сан-Луж не всплыло.— Нет.— У моей семьи там парфюмерная. Была. Давно разорившаяся парфюмерная, — он говорил сбивчиво, обрывисто. — Но мы делали прекраш(с)ные духи, — сказал Аме с замиранием сердца, будто в последний раз. — После этого плавания я сшобирался вож(з)родить ж(с)емейное дело и хотел ш(с)на?чала вас спросить: вы пож(з)волите наж(з)вать мой первый аромат в вашу честь?Мадам Па замялась, надвинула брови над отведенными в сторону глазами.— Духи? Их будут распылять в хлеву, чтобы отбить вонь?— Нет-нет, мадам, — запинался он от смеха, — их будут раш(с)пылять люди на ш(с)э?бя для приятного запаха. Ну...некоторые, конечно, и для маш(с)кировки вони.Любопытство Ни’иф приоткрыло дверь.— Господин Аме, а какой будет запах?Аме одухотворенно улыбнулся и занялся любимым делом — рассказом о духах:— Сшмесь стойкого, несломимого цитруса и нежного, изящного персика.— Персик?— Да, мадам. Но если хотите, вместо персика я могу добавить грейпфрут. В тон вашим глазам.— Думаю, вы лучше меня знаете, какие ароматы предпочтительно смешивать. Аме выдержал короткую паузу и привел решающий аргумент, чтобы добиться расположения Ни’иф; чтобы она наконец ответила хоть что-нибудь.— В Сан-Луже ваше имя будет витать в воздухе.Па уставилась своими грейпфрутовыми глазами на Аме, но ответила в присущей ей манере — кивок и двумя пальцами за козырек кивера. Но в этот раз с улыбкой.— Еще один вопрош(с), мадам. Вы позжволите узнать ваше полное имя, чтобы я сщмог определитьша(ся) с названием ш(с)воего дэ?(е)бюта?Ни’иф смутилась на долю секунды, приоткрыв рот, и на выдохе тихо ответила: — Ни’иф Даггер Па.? ? ?Мадам Па поставила поднос на стул, стоящий в углу квадратной комнаты. В самое темное место, о котором напомнит только голод. Из свертка она достала зеркальце и аптечку и положила их перед собой на кровать.Плащ сложила вчетверо и подложила под колени, на которых продолжала стоять перед кроватью. Сняла кивер, чтобы использовать как подставку для зеркальца. Из-под головного убора выглянули белые и спутанные как паутина волосы, подвязанные тонкой резинкой. Локоны были похожи на жертву парикмахера дилетанта. Разная длина, разный наклон, разный зачес — словно прическу собрали из разных кусков волос разных людей на облитой клеем голове. Но на деле лишь обстоятельства задания были иными, из-за которых волосы и отросли чуть ниже середины лба и едва доставали кончиками до ушей. Хотя некоторые участки все еще напоминали о привычно выбритой голове. Мадам Па расстегнула черный мундир, под которым засверкала серебряная рубашка с длинными рукавами, заправленная в брюки. Мундир отложила в сторону и принялась расстегивать мутные, белые пуговицы рубашки. Из-под рубашки показалась ключица, затем плечи. Даже в тусклом свете квадратной каюты холодная верхняя часть туловища контрастировала с теплыми оттенками на лице и шее. В маленьком зеркале уживалась громада противоречий.Из аптечки Ни’иф достала пудреницу и остатками пудры поправила минимальный макияж, мелкие изъяны которого были заметны только женщине. Па с грустью различала в зеркальце живую разницу между украшенным лицом и местом, где шея переходит в грудь. Бледная кожа отказывалась реагировать на солнечные лучи и оставалась верна безжизненному цвету. Неизлечимую бледность Ни’иф прятала под черными одеяниями: в темных недрах копаться страшнее, и потому позади оставалось меньше поводов для сплетен. Под несгибаемым хищным взглядом во рту танцевали несколько кривых зубов, которые Ни’иф легонька подергала, будто пыталась исправить врожденный изъян. Па оголила плечи и провела пальцами по своей ключице. Повертела головой перед зеркальцем, сдержанно любуясь незамысловатым рельефом на шее.Тонкая бледная линия связывала многообразие изящных черт в одну единственную правду, которой противилась только Ни’иф, — она прекрасна.Па выдохнула на зеркальце и начала рисовать линии одним пальцем на запотевшем стекле. Тонкая шея, профиль носа, очертания щек — идеальные, на ее взгляд. Очень старательно — и совершенно непохоже. Затем наклонилась к портрету и прошептала ему прямо в лицо:— Твое имя развеют в Сан-Луж.И стерла рисунок рукой.? ? ?Ночью ребристое море сияло каменьями под луной. Море, сияющее полотно которого рассекали хищные плавники. Спинные плавники вздымались из непроглядной черноты и полукругом, в два ряда, синхронно устремились к единственной белой точке этой ночью, чтобы сомкнуться на борту ?Эррайв?. Змеи незаметно подкрались к спящему кораблю. Са’ал глубоко вдохнул знакомый аромат бойни. Слизерены их настигли…Змеиный авангард отдал свои массивные орудия вспомогательной линии, второму темпу, и огромные ящеры вцепились в сырые борта когтями, поднимая на палубу свои мускулистые, безногие, коралловые тела. Их широкие ноздри выдыхали клубы дыма, а длинные зубы были сомкнуты в упорядоченные ряды. Это был единый, дисциплинированный отряд, который встретил лишь изумленные лица на борту, пораженные безмолвием. Первый из матросов выронил лампу из обмякшей руки, но ни единого слова. Широко открытый рот, но пустой от ужаса. Слизерен вцепился своей могучей челюстью в голову и мощным рывком шеи выбросил за борт бездыханное тело, оставив на палубе лишь оброненную лампу, слетевший сапог и брызги крови и мозгов. Ящер из вспомогательной линии лишь проводил взглядом выброшенный труп. Убедился, что безлицый, неузнаваемый труп так и останется дрейфовать поблизости, будоража запахом крови. И хотя ни одна капля не долетела в воронье гнездо, оцепенение впередсмотрящего сменила долетевшая с палубы паника, которую он вложил в свой колокол, истерично трезвоня тревогу и неразборчиво крича. Вспомогательная линия слизеренов подбросила оружие своему авангарду. Секиры, копья, мечи — все обросшие полипами и пропитанные кровью. Выстрелы, звон клинков — на корабле развернулся бой. ? ? ?Мимо камбуза проползла длинная тень. Озирающаяся тень, ищущая жертву по запаху и звуку. Но запах, тянущийся из кухни, отпугнул змея: там не было ничего, чем можно было бы утолить голод и жажду крови.Из-за поварского стола, чуть высунув голову, дрожал и наблюдал Альяж. Не знавший ни единой молитвы он просто умолял уйти огромного, клыкастого убийцу; мысленно прогонял его; отважно приказывал морскому зверю пойти прочь. Все это вперемешку нашептывали трусливые губы, которые кок едва контролировал, держа в руке единственные острый нож, самый любимый и самый преданный — единственный, кто не оставил Альяжа наедине с ужасом.Экха будили от мертвого часа крики, выстрелы и топот бегущих сапог в коридоре. Ягбе придерживал рукой эфес сабли на поясе в надежде, что сегодня она ему не пригодится. Экх озирался на звуки шагов и прятался за бочками и досками строительной бригады. Мимо неслис две пары ног: одна — босоногая, другая — в сапогах.— Кто на нас напал?! — спросил матрос в сапогах.— Не знаю, — резко ответил босоногий и рванул по лестнице вверх, преодолевая несколько ступеней за один шаг. Обутый последовал за ним, но не с таким рвением.Экх пробирался по коридорам, ориентируясь на громкость: чем громче звуки сражения, тем дальше нужно от них держаться, сворачивая подальше от стонов и призывов. Этот путь привел его в то место, которое избегала жизнь на корабле — камбуз, откуда донесся звон опрокинутых приборов . Экх попробовал разглядеть сквозь щель дверного проема обстановку на кухне, но сумрак и нескончаемый грохот с палубы скрывали все детали. Ягбе, прислонившись к стене, одной рукой отворил дверь. Скрип петель канул в шуме битвы, но Альяж заметил проникнувший на кухню свет. Он спрятал голову за свой стол и притаился возле края, окруженный упавшими ложками, отчаянно сжав обеими руками свой нож, а Экх продвигался вглубь камбуза с саблей, пронзающей острием страшную пустоту. Он двигался трусливо, мелкими шажочками и каждый раз, приставляя заднюю ногу, уговаривал себя развернуться. Стоя в метре от стола, Ягбе замер, для решающего рывка. Альяж приготовился отбиваться. Прыжком Экх выпрыгнул перед коком, а повар лишь отбрасывал дрожащего солнечного зайчика трясущимся ножом.— Ты должен быть наверху! — выпалил Экх.— Нет, это ты там должен быть, а я — повар! Я на своем месте.Оба взяли паузу, чтобы отдышаться и найти компромисс между совестью и страхом.— Но мы можем проверить корабль. Вдруг кто-то из них проник, — робко предложил Альяж.— Из кого из них? — Можешь подняться и сам посмотреть. А можем осмотреть корабль. Вместе. Это будет наш секрет. Еще один, думаю, влезет в твой карман. — С этими словами Альяж заметно приободрился, дрожь в руках исчезла, а в глазах появился отвратительный, подлый блеск.— Да, можем оставить его там. — Воспоминания о предыдущем разговоре с Альяжем уняли тревогу. — Нужно проверить нижние помещения.— Нужно проверить склад. На корабли нападают ради наживы.Альяж одобрительно помахал указательным пальцем. Он подошел к двери, выглянул наружу и позвал Экха:— Здесь никого нет.— Хорошо, — спокойно ответил Экх, пряча саблю в ножны.Он взял один нож из коллекции Альяжа. С рукоятью в виде идиотского узора бычьих яиц. Ягбе вышел из камбуза и приблизился к коку, в руках которого все еще был нож.— Иди вперед, — скомандовал Альяж.Когда на его команду не последовало реакции, Альяж повернулся, чтобы обратиться напрямую:— Я говорю…Его речь оборвал нож, пронзивший свисающую мужскую грудь в области сердца, хотя такое тучное тело невозможно было разделить на зоны и части: все они слились в жирную массу. Затем последовал еще один удар в грудь, потом — в живот. Тупое лезвие с трудом пронзало наеденную броню, но это была проблема не Экха. Это стало излишней болью для Альяжа. Кок отшатнулся от очередного удара, оперся рукой о стену и попытался отмахнуться своим ножом. Мясник безысходно попытался убежать и получил еще несколько ударов в спину. Повар скулил, ныл и пускал слюни, но от шока не мог вымолвить ни слова. Альяж повалился на спину от бессилия, выставив перед собой нож. Экх без лишних усилий отобрал его. Ягбе присел рядом с Альяжем, чтобы кок лучше расслышал, и поднял оба ножа перед собой — на выбор — и спросил:— Которое из лезвий слаще? Весь в соплях и слезах Альяж не ответил.Экх демонстративно выронил острый.— Это смаковать я буду долго, — с усмешкой сказал Ягбе, приставив нож к горлу Альяжу.Мясник пытался помешать, но весь его скудный запас сил уже вытек через болезненные отверстия. Экх давил лезвием изо всех сил, разрывая тупым острием глотку Альяжа.Глаза кока налились кровью, зрачки расширились, а из удрученной, покрасневшей гримасы полетели кровавые слюни пылкого сопротивления; а ведь Экх не прошел еще и полпути. Мясник откашлялся и прекратил борьбу. Рассечение едва перешло экватор жирной шеи. Ягбе оглянулся, подобрал брошенный нож и спрятал оба за спиной. Экх достал свою саблю и вымазал ее в крови Альяжа. Промокнул руки и нанес его кровь себе на мундир, рукава, запачкал подбородок и брызнул рукой в лицо, закрыв рот, чтобы капли не попали в полость. Замаравшись в алиби, Экх двинулся в сторону от лестницы на палубу.? ? ?Звон тревожного колокола поднял с пола Кункку, на котором капитан заснул после вечерней истерики. От недосыпа в горле пересохло и сухость губ нечем было размочить, а сонливость напару с сумерками в каюте прятали саблю. Тайдол бросил ножные на пол и рванул на палубу.Искры, змеиный рык, лязг клинков и отвратный металлический привкус — первое что бросилось в глаза и ноздри. Легкий пожар от оброненной лампы на клочке корабле освещал резню и ее зачинщиков. Справа Тайдол заметил Ни’иф, элегантно режущую своих врагов кинжалом, слева чуть дальше сражался Керуак, но первым к капитану подбежал Крипс.— Где первый помощник Йоро?! — громко спросил Кункка.— Спешил к вам, капитан.Повертев головой в поисках первого помощника, Кункка обратил внимание на дверь в свою каюту. На ее ручке повисла обрубленная рука, а подле лежал кусок сломанной катаны. Бывший первый помощник был найден, хоть и не целиком.За разговором, вакханалией на борту и отходняка от лекарственного зелья Кункка не заметил, как на них обратил внимание один из слизеренов. Молодой змей цвета промокшей брусчатки с бирюзовой грудью крепко сжимал свой бронзовый трезубец. Слизерен устрашающе оголил клыки и рванул к капитану и трясущемуся матросу. Свой первый удар змей нанес по Крипсу, сзади, и раскроил череп молодому матросу, забрызгав Кункку содержимым головы. Разделавшись с первой целью, змей воинственно зашипел, предзнаменуя атаку на Кункку. Слизерен поднялся на хвост, словно встал на дыбы и обрушил трезубец на Тайдола. Кункка сумел отскочить и в контратаке рассечь бок змея. Слизерен зашипел и чуть попятился, опасаясь еще одного выпада. Смирившись с болью в боку, ящер ринулся на Кункку, но путь преградил внезапный гик. Напористый, но неопытный слизерен попытался неуловимым движением проскользнуть под гиком, но по ту сторону стоял человек, переживший боев больше, чем клыков у этого морского зверя. Этот поединок Кункка тоже планировал пережить. Мощным ударом капитан Кункка разрубил верхнюю челюсть слизерена. Отрубленный кусок отвалился от лица, а трезубец выпал из рук. Извиваясь кольцами и жалобно ревя, поверженный ящер уполз с палубы, рухнув в море. Замена из вспомогательной линии уже ползла в бой.Сразив змея, Кункка отшатнулся и заметил нечто болтающееся на своем мундире. За один из орденов зацепился глаз из рассеченной головы Крипса. Кункка внимательно взглянул в этот широкий зрачок, застывший в ужасе и панике, застывший в свой последний миг, а затем капитан Тайдол и сам осмотрел палубу. Чуть наклонившаяся треснувшая мачта, обрубки тел, а под ногами лежал отломленный кусок штурвала. Кункка посмотрел на штурвал и обнаружил, что на нем висит бездыханное тело змея, чью шею пробила острая деревяшка, оставленная после поломки. Глаза закатились, а из отверстия капала кровь. Уже не сочилась, но первоначальный цвет мертвого слизерена под слоем крови было не различить; но, опустив голову, Кункка различил грациозные штрихи Ни’иф кинжалом. Па уже успела оставить глубокие ранения на теле нефритового змея с фиолетовым галстуком; отсечь несколько пальцев и выколоть глаз, но поединок еще не был окончен. Силы обоих противников были истощены. Нефритовый слизерен уронил удар из последних сил, но уткнулся в сопротивление Ни’иф. Клинки скрежетали. Змей раскрыл пасть и потянулся языком и отвратным запахом к Па, вдавливая ее в скрипучие доски и склоняя ее уставшие колени. Выстрел! Язык вывалился из пасти, из отверстия в голове брызнула кровь, а челюсть расслабленно раскрылась, как у жертвы лоботомии. Тяжелая туша чешуйчатого рухнула на пол, стукнувшись при падении головой о фальшборт. Над мертвым телом победоносно стоял Пампурей с пистолетом в руке, а другую он протянул Ни’иф. Руки Пама были залиты кровью и облеплены рассыпавшимся порохом. Увидев спасение мадам Па, Тайдол Кункка облегченно остановился посреди корабля. Их взгляды встретились, пока не появилась третья пара глаз. Замена сраженного Кункой слизерена вынырнул из ночи позади Ни’иф. Руки его были заняты: подтянулся за фальшборт — его челюсть стала основным оружием. Змей вонзил в Ни’иф клыки и резко рванул, разорвав плечо, предплечье и вырвав левую грудь, но чудом не задел сердце. Кункка бросился к ней, но был остановлен подкравшимся сзади слизереном. Одну руку змей положил на плечо капитану: так по-дружески, словно напоследок вонзает предательский клинок в сердце. Но вместо клинка — литая пика, вместо сердца — сквозная, кровоточащая рана в боку, да и удар не был предательским — предательски Кункку покинула внимательность в бою.Тайдол упал на четвереньки, склонив голову со звонким шоком в ушах. Змей приготовился добить жертву, прицелившись в затылок, но на палача капитана бросился Керуак и мечом исказил траекторию удара пикой, которая прошла рядом с шеей Кункки и пронзила доски. Слизерен переключил все свое внимание на еще бойкого члена команды, бросив истекающего кровью Тайдола. И так сдохнет. Керуак едва успевал реагировать на молниеносные выпады змея. Слизерен работал руками, а Керуаку приходилось вкладывать силу всего тела, чтобы отбиваться. Такое превосходство в силе должно было сделать разницу, и Кер пропустил удар. Обратной стороной пики слизерен отправил Керуака в нокдаун. Кер полетел в груду разбитых бочек, а его три зуба покатились по палубе. Болевой шок. Керуак успел заметить пику сверху и увернулся. Слизерен глубоко вогнал острие в дерево и с силой выдрал пику вместе с кусками сосны. Керуак из последних сил нащупал саблю и выставил ее перед собой, готовясь отразить очередной выпад змея...и облегченно вздрогнул, когда на шею слизерена обрушилось мачете Аме. — Помоги Паму! — Аме поднял Кера и толкнул в сторону Пампурея, тащащего на плече капитана Тайдола Кункку.Шатаясь и собирая картину в искрящихся от удара глазах, Керуак доковылял сквозь побоище до Пама и был встречен дулом пистолета. Нервный и дерганный Пам опустил оружие и жестом пригласил Кера помочь. Вместе они понесли капитана, ища суетливыми глазами нору, в которой можно спрятаться, а Кункка пытался взглядом найти Ни’иф, но в глазах остался лишь ее фантом памяти. ? ? ?Очередная жертва, свалившаяся с корабля, дала команду вспомогательной линии слизеренов. Они достали свое оружие из темной воды и двинулись к кораблю синхронным строем. Кто-то пополз наверх, в гущу сражений, а некоторые пробивали обшивку корабля, выбрасывая на дно бесполезные пушки, и проникали в недра ?Эррайв?. Малой кровью слизерены не обошлись — теперь хлынут реки.? ? ?Горящее тело впередсмотрящего рухнуло на борт корабля и повисло сухой тряпкой на сломанной спине. Следом за ним рухнуло воронье гнездо с обгоревшими креплениями. Замерев в тесном убежище над дракой, впередсмотрящий стал заложником маленьких габаритов своего бумажного гнезда. Шальная пуля пробила стенку и угодила в бумажный пакетик с порохом в кармане. Искра — и выцветшие события из расклеенных газетных вырезок вновь ярко заиграли. ? ? ?Экх продолжал свой поиск безопасного угла босыми ногами по залитому морской водой и кровью полу. Каждый новый шаг открывал новую грань бескомпромиссной воинственности слизеренов. Строительная бригада была порублена, и члены тел смешались как израсходованный строительный материал. Послышалось ?Помогите?. Экх поспешил пройти мимо, но стон оказался таким знакомым. Никакой другой внятной мольбы Герлик не услышал и пошел на звук плача и воя.Визги и стоны. Как хочется их заглушить; как хочется спрятаться; но в эту ночь на корабле такого угла не было — а в кармане Экха был. Унять ажитацию и спрятаться от кошмара всегда можно было в маленьком пакетике.? ? ?Хозяином вытья оказался Герлик. Он лежал неподвижно на спине, под которой в соленой воде растеклось бурое пятно. Зареванное лицо, сабля в ножнах в нескольких метрах от Герлика. Только глаза, спрятанные под сморщенным от боли лицом, неустанно бегали, пока остывало остальное тело. — Щиплет, — проскулил Герлик. — Сейчас, Экх! — поспешил обнадежить Герлик.Герлик попытался поднять Экха, но Ягбе остановил его ором:— Нет! Больно! Не надо! Пожалуйста! — И залился слезами. — Пожалуйста, — продолжал тихо, сквозь пузырящиеся сопли выть Герлик.Экх осмотрел темный коридор и достал из кармана свой пакетик.— Тебе придется потерпеть, друг, — предупредил Экх .— Что это? — Это поможет тебе. Снимет боль, пока мы не доплывем до Требриджа. А дома мы тебя вылечим.— Мы?— Доктор. Он поможет тебе.— Правда?— Мне он помогает много лет. Экх просунул руку под шеей Герлика, чтобы приподнять голову, и нащупал жуткое рассечение, начало которого было не найти, а конец дотянулся практически до затылка. — Не жуй! Глотай! — командовал Экх.От отвратительного вкуса Герлик скривился и его едва не стошнило, но в цене такого вкуса заверил Экх.— Скоро подействует, — убедительно добавил Экх.Болезненную гримасу Герлика сменил довольный и беспечный облик. Лицо превратилось в растопленную сласть, бормочущую сладкие воспоминания и образы. На мгновение этот вид, взгляд со стороны, растянул улыбку у Экха, но она быстро исчезла, когда он осознал, что эти фрагменты бурные и яркие, но, рожденные фантазией, а не памятью — последнее, что увидит друг. Герлик попрощается с жизнью, разминувшись с ней в конце. Экх задумчиво разглядывал пустой пакетик. Впервые и наконец его содержимое подарило покой и умиротворение, как и заверяла когда-то мать. ? ? ?Пампурей и Керуак несли на плечах бледного капитана, едва умещаясь втроем в тесных коридорах. — Что им нуэ(ж)но? У нас ниче(г)о нет: мы все выгру(з)или, — вопрошал Керуак со злостью от непонимания и бессилия против этого морского народа.После потери зубов выговаривать слова стало сложнее, и потому Кер пытался изо всех сил замаскировать этот внезапный изъян, глотая звуки и целые слоги, а вместе с ними — порой и весь смысл. — Значит, то, что погрузили, — ответил Кункка.Кункка с трудом уже мог держать голову ровно, а вот Керуак и Пампурей поняли друг друга с одного взгляда и наметили один единственный путь — в орлопдек. Мелко перебирая асинхронными шажочками, они добрались до орлопдека. Дверь была открыта а Герлик давно испарился, бросив своего ночного попутчика.Пампурей аккуратно уложил капитана.— Освободи его, — без сил вымолвил Кункка.Тайдол достал связку ключей и самостоятельно, тяжело перебирая пальцами, выбрал нужный. Кер с опаской взглянул на ключ и перспективы такого шага, но капитан вмешался в его раздумья:— Ну же, первый помощник! — из последних сил приказывал Кункка. Керуак бросил взгляд на Пампурея. Пам хоть и удивился новому статусу Кера, но был твердо на стороне капитана. Первый помощник Керуак послушно взял связку ключей.В давно покинутом орлопдеке соленый запах перемешался с запахом жира археокетаОн вставил ключ в первый замок, но не отворив его, обратился к А’арку:— Сейчас я проверну ключ...и время вспять, когда ты был свободен, — говорил Кер, позабыв про свой шепелявый комплекс, — когда мог свободно убивать. Мы отняли у тебя три дня. Забирай их обратно.По своему обыкновению Са’ал не сказал ни слова. Он лишь легонько повернул голову в сторону Керуаку, но даже сквозь мешок они поняли друг друга. Са’ал впервые ему ответил.Заключенный А’арк по частям возвращался к свободе и нормальной циркуляции крови в затекших конечностях, пока не рухнул на пол. Вопреки тревожным ожиданиям Пампурея и Керуака он не попытался сразу подняться, встать с колен. В этой комнате были те, кто склонил голову, прося о помощи, укрылись в полупустой комнате с истекающим кровью капитаном, но, в отличие от узника Са’ала, их колени и локти не тряслись, зарядившись адреналином наверху. Все глаза внимательно смотрели на Са’ала, но тот уставился в единственную светлую точку в орлопдеке — на лампу. Осторожно, практически трусливо А’арк снял мешок и тут же закрыл рукой ослепленные глаза. Три дня в мешке. Даже уроженцы темного рифа всплывали ради глотка кислорода и дневного света. Лицо его по строению напоминало морду слизеренов отчетливыми чертами рыбы с превалирующими над слизеренскими атрибутами ящеров. Верхняя губа на вытянутой морде была исполосована шрамами разной глубины и длины, словно изрезана лезвиями. В приоткрытом рте от глубоких вдохов на нижней челюсти можно было рассмотреть два пустых гнезда, где прежде были клыки. Прямо под шрамами.Покачиваясь на спазмах, Са’ал подошел вплотную к своим освободителям. Пам приготовил пулю, а Керуак держал руку на эфесе, но А’арк не обратил на них внимания и присел напротив капитана. Са’ал заглянул в глаза Кункки и потянул из истощенных рук саблю. Пам и Керуак нервно отреагировали, но Кункка остановил их:— Пусть берет, — сухо и изнеможденно отрезал Тайдол.С саблей Кункки и свободой в руках Са’ал попятился к двери, не сводя глаз со своих бывших надзирателей. Он вышел из радиуса освещения лампы и сверкнул большими овальными глазами в дверном проеме, слившись с тенью.Керуак тут же бросился к капитану.— Нужно остановить кровь. Прижми здесь, — скомандовал Керуак.Пам послушно прижал к сочащейся дырке мундир капитана, а Керуак вытащил свой ремень из штанов.— Нузна сухая ткань, — констатировал Кер и без спроса сорвал тряпку с головы Пама. — Наклони его, — продолжал командовать Кер. Пампурей. пожалуй, впервые в жизни исполнял команды молча. — Ты не особо впечатлен сегодняшними событиями, да, Пам? — спросил Кункка.— Нападением? Вы же не думаете, что эти ящерицы — самые страшные, с кем я сталкивался, — с горделивой ухмылкой ответил Пампурей. Тайдол улыбнулся в ответ, но кровавый кашель смыл улыбку. Керуак протянул ремень за спиной капитана, чтобы затянуть на животе, но ремень оказался слишком коротким, чтобы обнять могучее тело Кункки.Пам и Керуак взглянули друг на друга.— Кровь не останавливается, — отчитался Пампурей.— Дай руки, — сказал Керуак, и, не дожидаясь ответа, самостоятельно вытянул перед собой руки Пама. — Держи ровно.Керуак соскреб перочинным ножиком остатки пороха с окровавленных рук и присыпал, скорее, прилепил своими дрожащими пальцами порох на ране капитана Тайдола. Керуак достал пачку спичек спичку из пачки спичка в пальцах тремя пальцами за самый кончик чиркнул—чирк! зажег трепещет в танце огонек и замерли сердца.И все это похоже на расчетливый, аккуратный план, но на деле мысль пронеслась в его голове вспышкой, искрой той самой спички без всякого расчета и прилежности, но с надеждой в сердце. Первая спичка — неудача вторая — тоже пятая — и сырость сжирает огонек седьмая зажигает блеск крохотного пламени отражается в сочащейся из раны крови и глазах переживающих матросов. Керуак подносит ее к месту слепка пороха, уже полностью залитого кровью.И тонкая струйка дыма — единственное свидетельство некогда маленького зарева в руках. Их объединяли металлический привкус во рту, резкий запах серы в носу и безмолвный фрагмент памяти, о котором никто уже не будет спорить. Никто, кроме Керуака.— Это еще не ф(в)се, — не сдавался Керуак.Он бросил капитана и Пампурея и уселся рядом с цепями. Звон стальных звеньев. Керуак пытался добыть искру от ножика и цепи. Но, на взгляд Пампурея, Кер просто повернулся спиной и игнорировал скорбные факты. — Рану еще можно призечь.Пампурей нахмурился, взглянул на лампу, в которой Кер мог добыть огонь, мог раскалить нож, чтобы прижечь рану, но говорить об этом не стал, потому что Керуак сделать уже ничего не мог, как бы не старался.— Кер, — обреченно позвал Пам.Но Керуак не слышал его.— Керуак, — чуть увереннее обратился Пампурей.Керуак продолжал добывать искру. Тогда Пампурей обратился к новому члену экипажа.— Старпом! — громко и ровно воззвал Пам.Обращение Пама попало — первый помощник замер, и Керуак вместе с ним. — Капитан мертв, — доложил матрос Пампурей.Среди тишины и безнадеги в орлопдеке слышен был лишь треск огонька в лампе. Впервые Керуак почувствовал боль там, где прежде были зубы. Прощупал языком вакантные места во рту.Наконец Кер поднялся и демонстративно стал над мертвецом: презрительно смотрел сверху вниз на невзгоды, которые не должны были до них дотянуться. И хотя Керуак и сам понимал абсурдность и наивность своей стойки, он обрел решительность и от внеочередного повышения, и звонких слов Пампурея, и от лица капитана, которое встретило конец с выражением, будто не смерть за ним явилась, а он позволил ей войти после частого стука. Напущенные брови, слипшаяся и примятая от крови борода, скрывавшая нелепый, совершенно не героически приоткрытый рот, с которым умирает каждый, словно хватается за последнее слово. Но Тайдол не молвил — он отдавал приказы. В углу все еще стояло одно ведро, наполненное водой для Са’ала. Керуак закрыл изумрудные глаза Кункки и принялся умывать лицо своего капитана тряпкой, сорванной с головы Пампурея. — Что ты делаешь? — спросил Пам.— Мы поднимем его наве(р)х. Команда дол(з)на пв(р)оститься с ним. Лицом к лицу.? ? ?Обрубки хвостов, извивающиеся без хозяев, и осколки зубов; шляпы и перстни, потерявшие пальцы и головы. Босоногий остался без головы, что стремглав несла его в драку; обутый с пробитым легким умирал дольше: поскользнувшись в сапогах на крови, он приземлился спиной на острый обломок. Свой меч он так и не успел достать, и тот остался висеть из ножен наполовину. Под одним из змеиных тел, из головы которого торчал кончик мачете, лежал придавленный тушей и кровавой феерией Аме. В его глазах застыло красное зрелище с Са’алом в главной роли. Бескостная гибкость и резкие повороты, глядя на которые крутило позвонки даже обездвиженному Аме. Отточенные многочисленным убийствами удары, после которых А’арк без опаски сразу поворачивался к жертве спиной. В нем не было ни капли сомнений и эмпатии. Он забирался на головы змеям и выкалывал глаза; резал толстые слизеренские глотки, словно нежную аристократическую шею в подворотне. На его теле цвета топи не разглядеть крови, но она ливнем спускалась с плеч и вытянутых челюстей как с кровавой тучи. Лежали и дрейфовали погибшие, бежали и прятались уцелевшие — пока на палубе не остался только Са’ал с капитанским клинком, утолщенный слоями багровой гущи. Бой был окончен, и вокруг корабля под лучами нового солнца тянулись багряные шлейфы скрывшихся слизеренов. Са’ал наворачивал один короткий круг за другим вокруг одного конкретного тела в черном и разминал шею и плечи. Он взял за шкирку полуживую Ни’иф и дотащил ее до борта, усадив напротив себя. Небрежным движением руки скинул с нее кивер, прощупал лоб, провел рукой по волосам. — Всегда было интересно, что тут такого, раз ты сумела меня поймать. Или ты руководствовалась чем-то другим? — спросил он, надавив на область сердца, откуда был выдран кусок, отчего Ни’иф застонала. — С такими ранениями ты к ней не доплывешь, — подытожил Са’ал и отошел от Ни’иф. Монолог он продолжил на ходу:— Но теперь она тебя уже не примет. Хоть стерва сама бессердечная, но вот других искалеченных не жалует.Он медленно прошел, хлюпая ногами на окровавленной палубе, чтобы оторвать кусок забрызганного паруса, и перевязал им окровавленную грудь Ни’иф.— Хотя все эти три дня от смерти и мук меня отделяло твое смиренное чувство долга перед ней. Раз я твой должник, я должен сохранить тебе жизнь. Или на самом деле я бросаю тебя подыхать? — он сделал наигранное задумчивое лицо. — Мы по-разному это понимаем, да, тварь?Но все внимание Ни’иф заострилось на сабле Кункки. Са’ал это заметил.— Знакомый клинок? Хочешь знать, откуда он у меня? Или...хочешь знать, что случилось с прежним владельцем?На слове ?владелец? Ни’иф перевела взгляд на Са’ала и выдала свою обеспокоенность.— Значит, владелец, — подытожил А’арк. — О нем больше не стоит переживать. Но мы и это по-разному это понимаем. Не так ли, тварь?Са’ал протянул саблю Ни’иф, и она подняла целую руку в ответ, но А’арк одернул клинок.— Нет-нет, сначала верни мои и тогда получишь этот, — и с этими словами он схватил ее лицо, сдавив щеки. — Они росли со мной — во мне! Увечили меня, оставили свои отметины! — Са’ал указал на шрамы. — Они мои, сука! Не твои! Куда ты их спрятала?! Сколько еще защитников осталось на этой посудине? Караульные псы, — Са’ал злобно сплюнул, — что должны были сопровождать меня, доставить невредимым, а теперь сами попрятались у меня за спиной. Так может, мне самому обыскать корабль? Скольких недобитых щенков я найду в этих темных углах? Ни’иф посмотрела в сторону двери на нижние палубы.— Ааа... — удовлетворенно прошептал Са’ал. — Умница, Ни’иф. Расскажи мне, где они.Он миновал все трусливые углы и норы корабля, пускал мимо ушей любой шорох, а глазами игнорировал трепет и блики. Он шел по незнакомому маршруту, и каждый поворот не отличался от прежнего, но каждый из них приближал его к ним. Он их нашел. Завернутые в тряпье в каюте Ни’иф лежали литые клинки, наконечник которых живо слился с родными клыками А’арка, что проросли из нижней челюсти и увечили день за днем. И каждым своим взмахом Са’ал делился знакомой и родной болью с врагами.Он забрал их и уплыл, чтобы и дальше щедро одаривать.