Не сдавайся, не сдавайся, не сдавайся! (1/2)
Мы изо всех сил стараемся вспомнить, что нас интересовало до войны. Музыка и живопись, литература и спорт, автомашины, общение с друзьями в соцсетях - все это как-то разом потеряло смысл и померкло. Я натыкаюсь на переписку двух своих бывших одноклассниц, которые обсуждают мою фотографию, сделанную еще до госпиталя. "Почему в форме", "стрижка не в тренде, сейчас модны светлые локоны", "автомат - для козырности, да?". Мне не то чтобы неинтересно с ними говорить; мне противно. Противно, потому как они остались дома. Они провели этот год за обсуждением нарядов и причесок, кто кого бросил и кто с кем остался, а я ушла в какой-то параллельный мир, где важны были совсем другие вещи. И вернуться назад у меня не получается, как ни старайся...
К психиатру мы все-таки наведались, опять вчетвером. Кажется, что если оставить кого-то дома, не взять с собой, то с ним обязательно случится что-то страшное. Само собой получается, что мы практически не расстаемся.
Врач, коротко глянув на нас, предложил зайти по одному. Когда мы отказались, он покачал головой и попытался захлопнуть дверь кабинета. И, кстати, Ринат не угадал, на этот раз блокировать пришлось Жеку.
Уже слегка успокоившись, мы сидим на широком кожаном диване напротив напуганного врача.
- Мы знаем, что находились под воздействием препаратов, что они подавили эмоции и изменили психику. Что нам теперь делать и как с этим жить?Врач поднимается с места, медленно задергивает шторы на окнах, вытаскивает аккумулятор из стационарного телефона и из мобильника, выключает из розетки "пилот".- Знаете, ребята, у нас есть негласное распоряжение - с солдатами не работать.
- Мы не солдаты, мы офицеры, - педантично поправляет его Ринат.
- Ну, пусть офицеры. Вы ведь не знаете о волне самоубийств?- Что? - Мы переглядываемся, по коже пробегает холодок. Нет, это не страх, это подсознательное "я так и думал".- Многие, вернувшиеся из армии, не видят смысла в мирной жизни. Как и вы. Но вас четверо, вам легче, вы друг друга цепляете. А их цеплять некому. Вот и режут вены, прыгают с крыш, пьют снотворное и денатурат....
Меня передергивает. Опять не страх - скорее, отвращение.
- И сколько таких, незацепленных?
- В нашем городе - две сотни. - Он вновь поднимается на ноги и, заложив руки за спину, начинает расхаживать по комнате. - Власти их, понятное дело, скрывают, незачем это афишировать...
- А почему тогда вы отказываете фронтовикам в помощи?- А чем я вам могу помочь? - В тон Тиме спрашивает он. - Да ничем. Никто не может заставить вас хотеть жить. Я вам только успокоительные могу посоветовать, и то... В вашем случае их надо горстями есть. Вы от них даже скорее умрете, чем от тоски этой. Так что, - он подходит к нам и присаживается на корточки. Только сейчас я понимаю, что он тоже молод, лет тридцать, не больше. - Держитесь, ребята. Вот и все, что я могу вам посоветовать. Держитесь, не сдавайтесь.
Держитесь и не сдавайтесь. Эту фразу я повторяю себе каждые десять-пятнадцать минут, стараясь хоть как-то отогнать тоску. Помогает, но ненадолго.
Облазив интернет, мы нашли несколько вариантов интерьеров, и постарались воплотить их в жизнь. Теперь у нас яркие шторы, цветастый ковер, на стенах поверх унылых пожелтевших обоев - плакаты с изображением джунглей и водопадов, морских зверей и кораблей. Наш дом стал маленьким островком света и тепла в этом сером мире тоски, в который превратился город. Переступая порог, мы оставляем кусочек груза с души за дверью.