20. Никогда (фик по стихотворению) (1/1)

Это было странно – не заказывать букет, а подъезжать к цветочному магазину, заходить туда самому и выбирать. Лилии. Он выбрал лилии. Тяжело пахнущие белые с розовыми прожилками лилии.

Два года тому назад он заказывал букет очаровательных едва распустившихся розовых бутонов. Такой большой, что за охапкой цветов не было видно девочки-курьера, похожей на цветочницу из какого-то старинного французского фильма. Она выглядела бы пошло в своей карикатурной униформе, если бы не была такой искренне милой.Это было странно – ехать днем по улицам в белом лимузине на заднем сидении, не уткнувшись в телефон, не слушая музыку, не терзая клавиатуру лэптопа, не прокручивая в голове последнее дело, над которым работаешь, и даже не листая распечатки Люциуса. Просто тупо смотреть в изголовье водительского сиденья. Он знал, что Альфред, сидящий за рулем, периодически бросает на него обеспокоенные взгляды, но даже и не думал смотреть в ответ.

Это было странно – входить в распахнутые кованые ворота днем, идти сначала по главной аллее, а затем свернуть на боковую дорожку, и идти по ней, вперед, к толпе других мужчин и женщин в черных костюмах и плащах. Лето только начиналось – но холодный ветер продирал до костей будто была на самом деле ранняя осень. Он даже мельком поглядел на землю – удостовериться, что на тщательно подстриженной траве не лежат первые пожухлые желтые листья.Это было странно – стоять в третьем ряду, не в привычной первой линии. Первая линия – для родственников и близких. Вторая – для друзей и сослуживцев. Третья – для всех остальных. Вот его место. Просто один из остальных.Он сам был в черном костюме и черном летнем плаще. Это предписывал этикет. И помогало спрятаться. От других. И от самого себя.

Это было странным – не быть приглашенным. Прочесть новость в ленте новостей, и потом запросить у секретарши информацию о дате и времени.

А еще – смотреть и не знать, что именно ты чувствуешь. Что-то сжималось, томилось, натягивалось внутри – но он не мог сказать, что это. Обида? Грусть? Тоска? Сожаление? Да, скорее всего. Именно это.

Должен был идти дождь. По всем правилам в такой день должен идти дождь. Но было солнечно. Холодно, ветрено и солнечно.Разумеется, его узнавали. Кивали, подходили пожать руки, перебрасывались парой слов, на которые он отвечал чисто автоматически, не задумываясь. И у всех на лице было то самое настороженно испуганное выражение, которое всегда возникает в этом месте. Он понимал, что для многих банальности здесь казались чем-то живительным. Чем-то, за что стоило цепляться. Чтобы как можно скорее вернуться обратно, в привычную повседневность, в которой понятно как себя вести и что от кого ожидать. Он понимал, но не желал себе и другим в этом потворствовать. Поэтому смешался с другими – теми, кто стоял в третьем ряду.Люди подходили к небольшой кафедре и что-то говорили. Кто-то эмоционально. Кто-то заготовленную перелицованную приличную речь. Только хорошее - или правду? А что было правдой?Как она улыбалась в тот вечер, когда они встретились на благотворительном балу?

Как она скинула туфли и шла босяком, когда они бродили по саду, пока остальные продолжали свои выверенные светские беседы?

Как у нее появлялась морщинка между бровями, когда она хмурилась и как она улыбалась, не стесняясь показывать маленькую щербинку на переднем зубе, улыбаясь ему, пристраивая поудобнее подушку под щеку?

"Не хмурься, Брюс. Ты так серьезно смотришь… Почему ты такой серьезный?""Не знаю. Наверное, потому что мне хорошо. Наверное, потому, что хочу, чтобы это длилось вечность"."Вечность – это скучно…""А я - скучный.""Это точно". – Она смеется. – "А мне нравится, как оно есть. Наслаждаться моментом".Она тянется и прижимает свою ладошку к его щеке. Он чувствует металлическое прикосновение обручального кольца на ее безымянном пальце.А затем поворачивает голову и смотрит на букет. Громадный букет розовых бутонов, настолько большой, что ваза не помещается на столе и ее приходится поставить на пол.***Постепенно ручеек идущих к небольшой кафедре иссяк. Последние слова. Все отходят на пару шагов.Распорядитель подает знак, раздается слегка слышное жужжание.

А затем белый лаковый гроб медленно и торжественно опускается вниз.***Родственники и близкие уже отошли прочь. Они заняты собой, нет, друг другом. Возможно, многие из них годами не виделись. Странный человеческий обычай – собираться всей семьей только когда она увеличивается или уменьшается. Отошли, положив свои цветы и испачкав перчатки горстью грязи, которую кидают на белую крышку.Он не смог. Не смог поднять грязь и кинуть ее на этот белый гроб, уже заляпанный чужими шмотками грязи. Пусть это прах к праху и пепел к пеплу. У него не поднимается рука. И не поднимается рука уронить эти белые с алыми прожилками лилии туда, где их сейчас закроют. Где они никогда больше не увидят света.Поэтому он кладет их чуть в стороне. На пригорке.

Понимая, что служители их уберут. Возможно, выкинут, вместе с остальным мусором.***"Наши жизни пересекались". Вот что он сказал бы, если бы решил подойти к кафедре.На благотворительных балах. Небольших частых вечеринках. Иногда – просто в общей компании. А еще – что она была светлым человеком. Может, не самой счастливой – но светлой. Из тех, кто делал мир лучше. Просто одним своим присутствием. Делала то, что считала необходимым, и то, что хотела. Была куда искренне многих других, и за это иногда казалась простодушной. Но за этой показной простодушностью было что-то куда более мудрое, чем стылая мудрость десятка пыльных библиотечных томов. А еще – что в ее жизни он, миллиардер, плейбой и король новостных заголовков, был всего лишь одной из мимолетных теней. На короткое, такое короткое время высветленный ее пристальным и пытливым вниманием, а затем – затерявшийся в хороводе десятков других лиц, окружающих ее. Гримасничающих, морщащихся и улыбающихся.

А еще было хорошо знать, что она по-прежнему где-то рядом. Это согревало. Не то, чтобы он имел право или претендовал на ее тепло, но тем не менее… Это был один из тех огонечков, который светил во тьме Готэма. Одна из причин, почему все же стоило все продолжать и продолжать, ночь за ночью. Потому что "правосудие" и "справедливость" иногда начинали казаться просто бессмысленными пустыми словами, а вот смех и веснушки на светлой коже – вот это было настоящим.Сожаление. И еще ощущение, будто какая-то ниточка сейчас порвалась. Вот что это было за сосущее чувство в груди, вот что это было за стонущее ощущение.

***Он все же поворачивается. Основная группа уже уходит прочь, к воротам кладбища. Люди теснятся, вокруг родителей, супруга, будто инстинктивно закрывая их собой, постепенно выталкивая прочь, из стылого королевства смерти в царство живых.В Готэме, мрачном, злобном Готэме инстинктивно боятся даже упоминать смерть. Будто так можно вызвать из небытия эту бледную тень, только и ждущую, пока кто-то назовет ее имя. Готовую выйти тебе навстречу, улыбаясь кроваво-алой улыбкой.- Странно, что здесь нет ворон. Или воронов. Приходится их заменять.Брюс вздрогнул всем телом. Но не обернулся."И вскричал я в скорби страстной: ?Птица ты иль дух ужасный,Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,В край, тоскою одержимый, ты пришёл ко мне сюда!О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?? (Здесь и далее цитаты из стихотворения Э. А. По. "Ворон" Перевод К. Бальмонта)За спиной раздался смешок.- Я отвечу – никогда.Брюс стиснул зубы. Вдохнул. Выдохнул. Пальцы сжались в кулаки. Очень хотелось повернуться. Так резко, чтобы успеть заграбастать воротник плаща и хорошенько встряхнуть, а то и…- Ну, разумеется, я моментально подумал, что кое-кто не упустит возможности лишний раз повариться в патетической тоске-печали по одной из своих бывших подс…Вот на этот раз Брюс-таки обернулся. Его взглядом можно было прожечь дыру в бетонной плите. Не хуже, чем взглядом одного небезызвестного пришельца. По крайней мере, это заставило-таки стоящего на расстоянии вытянутой руки от него человека заткнуться.Впрочем, он в ответ только широко улыбнулся.- Подумал, что стихи будут как раз в тему. А еще там, если ты, разумеется, не прогуливал литературу в колледже, главный герой вопрошает, не увидит ли он прекрасную деву после смерти среди ангелов. А ворон, жестокий и злобный ублюдок, накаркивает ему в ответ всякую гадость.

Джей пожал плечами и склонил голову к плечу, действительно будто пытаясь изобразить повадки ворона. И, кстати, у него весьма неплохо получилось. По крайней мере в скуластом худом лице и вправду казалось промелькнуло что-то неуловимо птичье.

Лицо Джея было покрыто дневным гримом, так что даже с расстоянии вытянутой руки казалось практически неотличимым от лица любого другого горожанина. Впрочем, одежда на нем черной не была – темно-песочного цвета плащ, светлый костюм-тройка, нежно-бежевая рубашка в тон. Не привычные кричащие цвета, но и не приличествующий случаю траур.- Если так подумать, - Джей смерил его взглядом, - на ворона скорее тянешь ты.

И замолчал, скалясь.Честно говоря, у Брюса аж горло перехватило – столько всего ему хотелось высказать, что он даже и не знал, с чего начать. Отчитывать за отсутствие такта – вообще абсолютно бессмысленная вещь, возмутиться – только плеснуть бензина в костер, попытаться отмолчаться – ну, это сейчас у него просто не получится, отмолчаться. Издевок хватит на несколько часов вперед.- Ты за мной…- Следил? – радостно предложил тот. – Брюси, тут даже особых усилий прикладывать не надо было. Мало того, зная твою ранимую и мрачно-романтичную натуру я так и подумал, что ты решишь почти что таинственным незнакомцем почтить память одной из своих бывших пассий, при этом ненавязчиво помозолив глаза ее уже бывшему мужу. Думаю, если у него и были какие-то сомнения до этого, то теперь отпали. Так что, вполне возможно, это поможет ему справиться с потерей.Нет. Душить клоуна под взглядами могильщиков и случайных посетителей – не самая умная вещь, пытается себя убедить Брюс. Убеждать приходится со всей силы. Впрочем, рука-таки дернулась.Мерзкое создание заулыбался и даже слегка откинул голову, будто подставляя шею. От этого Брюсу внезапно стало омерзительно. И в первую очередь – он сам себя чувствовал омерзительным.- Я не буду выслушивать все это….- А то у тебя пропадет настроение, - как-то вкрадчиво пропел Джей. Нет, Джей не издевался.

Брюс внезапно понял, что за привычной клоунадой он взбешен. По-настоящему взбешен. Мелкие признаки – угол плеч, то, как слегка подергивались пальцы, не то чтобы привычно скалящаяся, но натянутая улыбка. А главное – взгляд. Пронзительный, оценивающий. Выхватывающий малейшие детали. Даже захотелось сделать шаг назад. Или два.- О, да. Конечно. Воспоминания… сладостные воспоминания. Сладкая меланхолия, под которую можно еще и так чудесно пострадать. Может, даже еще и помечтать – каково было бы если бы…И внезапно до Брюса доходит – тот ревнует. Это было как-то настолько неожиданно и абсурдно, что он чуть было не замер, воззрившись на Джея с открытым ртом. Настолько это было странно и неуместно.Хотя, нет. Если так подумать…

А ведь и вправду. Что еще связывало его с ней, кроме той мгновенной и яркой, свет падающей звезды, вспышки? Тех нескольких встреч, от которых, если уж говорить по-честному, осталось только несколько воспоминаний, будто мгновенные фотографии, сохраненные в отдельной папочке на смартфоне, которые иногда открываешь, пытаясь вспомнить и уловить то самое чувство, что было-тогда? Те ощущения? Чувство счастья и какой-то бесшабашной и легкомысленной легкой радости? Тот недолговечный мир на двоих?И вот к этому тот ревновал. К этой частице в памяти, в душе Брюса, которая была разделена с кем-то другим. Недоступная ему.Брюс прищурился. Да, сейчас в Джее проскальзывало это – та самая, бесящаяся ярость, которую изредка видел Бэтмен. А хищный прищуренный взгляд выискивал малейшую уязвимость, маленькую, почти назаметную щелочку, которую можно поддеть, вклиниться, расширить, ударить. Проникнуть. А потом – переделать по-своему и вывернуть все так, чтобы казалось – это именно так и должно быть.

Потому что… Потому что Джею должен принадлежать весь Брюс. И, как он не желал делить Бэтмена с другими, прилюдно объявляя его – своим архиврагом и угрожая каждому, кто посмеет поднять руку на его собственность, так он не желал делить Брюса даже с тем, кто теперь остался лишь в его воспоминаниях.Вот к чему эти издевки. Явные оскорбления. Поддевания. Снизить значимость того, что было. Унизить. Высмеять. А то, что высмеено – оно ведь теряет важность и значимость. Даже если до этого казалось ценным – сдувается, теряет цвета и волшебство, становится чем-то обыденным и незначимым. Пошлым.И ведь стоит сейчас поддаться, ответить – просто даже огрызнуться – и так или иначе Джей его заговорит. Уже ведь пытался. Уже поддевал.И поэтому Брюс сделал то единственное, что только мог.

Повернулся и пошел прочь. Не обращая внимания на резкий вздох сквозь сжатые зубы у себя за спиной. На окрик. На топот шагов по дорожке, на попытку дернуть за рукав. Может, он слегка даже вжал голову в плечи, когда шел прочь – но это было неважно.Такую слабость он мог себе позволить.Может, на самом деле – это действительно совсем не так уж и важно. Всего несколько его воспоминаний. И со временем они, конечно же, поблекнут. А может, и вообще выскользнут из памяти. Но сейчас – они были его. И никто больше права до них касаться не имел.Он почувствовал, что Джей больше не идет за ним. И почти споткнулся. Почти остановился и повернулся. Почти почувствовал почему-то острый укол вины. Но сдержался.А человек в темно-песочном плаще стоял и провожал его взглядом. Лицо ничего не выражало. А затем внезапно он щелкнул пальцами и беззвучно захохотал какой-то своей мысли."И воскликнул я, вставая: ?Прочь отсюда, птица злая!Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, чёрной,Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!Вынь свой жёсткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!??Каркнул Ворон: ?Никогда?."