16. Спи, сладкий (1/1)

Иногда он весь локти и коленки. С ним невозможно устроиться рядом, всегда что-то упирается в бок. Подушка оказывается под спиной, одеяло безжалостно стащено. Ему то жарко, то холодно, то холодно и жарко одновременно. Слишком светло и слишком шумно, если открыть окно. И ты не решаешься напомнить, что неоднократно видел, как он совершенно спокойно спал чуть ли не в разгар перестрелки, заявив, что ему скучно и он будет ждать Бэтмена, пока его ребятишки резвятся с Гордоном.Иногда, когда ты слишком выдыхаешься за вечер, тебе плевать на это, ты даже не помнишь, как отрубаешься, в полудреме рухнув в кровать, превращенную в что-то среднее между норой и гнездом, лишь отвоевав край одеяла.Иногда, когда усталость настолько сильна, что не можешь пошевелиться, но вот мозг уснуть не желает, прокручивая снова и снова детали прошедших событий, в какой-то момент ты начинаешь беситься. Тебе хочется столкнуть его к краю кровати, которая, кстати, вполне достаточного размера, чтобы на ней можно было спать хоть поперек, отобрать подушку и хорошенько двинуть локтем в бок, чтобы он прекратил паясничать. И ты начинаешь себя накручивать, какая же он эгоистичная дрянь, даже в таких элементарных мелочах желающий настоять на своем и показать, кто здесь главный. Это набухающий внутри гнойник злобы, от которого ты не пытаешься избавиться. Нет, наоборот, ты его лелеешь, только радуешься, когда он увеличивается, чуть ли не до настоящей ненависти. И ты понимаешь, насколько мелочное и детское это чувство, но не способен его заглушить. И даже упиваешься. Что-то в этом есть от того, что ты испытывал, сдавливая его горло, когда он хохотал тебе в лицо.Обычно дело кончается тем, что ты встаешь и уходишь в гостевую спальню. Нет, не хлопнув дверью, ты выше этого. Пусть валяется, игнорируя аккуратные попытки его подвинуть, что-то злобно цедящий сквозь зубы во сне, тебе плевать. Не стоит тратить нервы. Простая арифметика, тебе нужен сон, ты его получишь, а устраивать ссоры из-за этого?— просто смешно и низко. Господи, у тебя аж челюсти сводит от одной мысли. И почему-то вспоминается приторный голосок Харли, жеманно уговаривающего ее Пудинга ?ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?…В голове начинает что-то пульсировать, и кулаки сжимаются, и хочется как-то выместить, вылить из себя эту злобную напряженную энергию. То ли ударить кого-то, то ли трахнуть цыпочку с вечеринки, сзади, чтобы не отвлекаться на ее раскрашенное лицо. О, да. Было дело. Ты угрюмо ухмыляешься. Не все слухи о плейбое-Уэйне правда, но и не все врут.Впрочем, всплеск быстро проходит. Может, самодисциплина получше, чем в двадцать, может, возраст. Может еще что-то.Сегодня как раз такая ночь. Ты измотался. Все тело болит после того, как бэтмобиль врезался на повороте в стену. Тебя метнуло по кабине, а затем еще неудачное падение вчера, и колено, как назло, ноет уже неделю. Та мерзкая унылая и безнадежная боль, которую ты не желаешь приглушать медикаментами. Иглоукалывание должно быстро сработать, но с синяками во весь бок ты не решаешься показаться своему тибетцу?— терапевту. Это сложно объяснить увлечением параглайдингом, на которое ты списывал свои последние ушибы.У тебя все болит, ты добрался до пещеры на чистом адреналине, и только сняв костюм и поручив Альфреду обычную рутину, выбравшись из душа чуть не упал. Упал бы, если бы вовремя не оперся о стену.А затем ты буквально вечность тащился вверх по ступенькам, удивляясь, откуда взялись новые пролеты в такой вроде как знакомой лестнице.В отцовском… Нет, в своем кабинете ты едва избежал искушения плюхнуться на кресло и так и остаться там. А еще лучше?— просто повалиться на пол. Но ты продолжал упорно хромать, прочь, по коридору, в спальню.Чтобы обнаружить, что эта скотина опять захватила всю кровать, свив одеяло жгутом, сбросив одну подушку на пол и скорчившись вокруг второй.Наверное, в тебе просто что-то кликнуло. Что-то, что иногда срабатывало и раньше, когда ты видел эту мерзкую эгоистичную рожу.Сейчас тебе слишком плохо и слишком больно, чтобы миндальничать и играть в благородство. Перед глазами белая муть с мельтешащими ртутными пятнышками, челюсти сжимаются так, что зубы скрипят, а вспышка злобной ярости слишком сильна, чтобы ее сдерживать.?И не надо по отношению к нему ее сдерживать. Он заслуживает. И куда большего?В этой туманной мути ты карабкаешься на кровать и, чтобы он подвинулся, пихаешь его в спину. Прямо по почкам. Сильно. Хотя в последний момент какой-то предохранитель там, даже не в голове, а, наверное, в спинном мозге, пытается перехватить и погасить удар, или хотя бы отвести руку. Так что кулак к твоему собственному смурному изумлению не столько ударяет, сколько скользит по боку.Но, наверное, удар все же достаточно сильный.Он не просыпается. Вздрагивает, как-то странно, всем телом, подбородок поджимается к груди, а руки охватывают торс, ладони приклеиваются к ребрам, колени дергаются к животу, но движение не доходит до конца.А еще он издает странный звук. То ли всхлип, то ли смешок. И все.Это не то, что ты ожидал.Вскинуться, развернуться, моментально проснуться. Этого. Вскрика, возмущения, ссоры. Этого.В голове словно крутится шестерня, которая никак не может сцепиться с другой. Это раздражает. Ты не понимаешь. И это недоумение выводит тебя из осоловелого ступора.Ты опираешься на локоть. Садишься. Смотришь на него. Наклоняешь голову набок, пытаясь понять, а точнее ухватить мысль, которая вот здесь, почти доступна, но все время ускользает. Снова смотришь на его спину, на прижатую голову, на руки… Что-то в этой позе…что-то…Твое тело устало, но очнувшийся мозг быстро набирает привычные обороты. Анализирует, достраивает. А потом ты понимаешь.Руки словно припеленуты к телу.Это смирительная рубашка.Ее нет?— но она есть.Этот удар?— от него, но получил он его от того, кого сейчас здесь нет.И мертвенной гнильцой тянет от слова, всплывающего в твоем сознании.Аркхэм.Ты ведь поэтому так не любишь там появляться, правда? Никогда?— лишний раз не проходить по покрытому брусчаткой двору, не заходить в двери-шлюзы, не идти по коридорам. Тебя передергивает, когда санитары подходят к бэтмобилю и шутливо спрашивают, где же твой попутчик, когда ты выталкиваешь им навстречу очередного сумасшедшего преступника. Тебя корежит от одного слова ?попутчик?. Оно как-то гадко намекает, что то, что ты сам не идешь вместе с ним за ворота уродливого готического здания?— не более чем легкое недоразумение. Это сложно, но ты стараешься как можно реже соприкасаться с ним. Какая-то суеверная часть тебя смертельно уверена, что чем больше ты любым способом с ним соприкасаешься, тем больше вероятность, что ты привлекаешь к себе какое-то мрачное и опасное внимание этого места. Возбуждаешь его интерес. А тот, кто Аркхэму интересен, никогда окончательно не покинет его стен.Тебе не хочется знать, что там происходит. Но ты ведь всегда подозревал, да?А в такие минуты?— почти наверняка знаешь.Ты просто сидишь и смотришь.И внезапно ловишь то самое состояние, что и тогда, во время медитаций. Ты почти не чувствуешь своего тела, а вот в голове все четко и ясно. Ты словно поднялся над всеми переживаниями и эмоциями, над усталостью, над крутящимися мыслями и смотришь со стороны и чуть сверху.На себя, сидящего, подвернув ноги, на краю кровати.На человека, сжавшегося в комок посередине.Одного. Засыпающего одного. Просыпающегося одного.Десятки. Сотни. Тысячи ночей.Всю жизнь.Всю ту жизнь, которую он помнит.Не наученный, не представляющий даже, как это?— засыпать и просыпаться рядом с другим.Но великолепно знающий, как укрываться от внезапного удара.Мало того. Всегда ожидающий удара.Даже здесь. Даже сейчас.Но здесь нестыковка.Ты ведь знаешь его. Однозначно лучше остальных. Возможно, даже лучше, чем тот —самого себя.Джокер спит не просто чутко. Он, кажется, даже во сне слышит любой шорох.Почему же он не проснулся, когда ты вошел?Почему не проснулся, когда ударил??Потому что я?— это я?.Но это только один слой. Под ним есть другой. Глубже.?Если ты не можешь или не хочешь сопротивляться?— ты можешь убежать. А если бежать некуда?— ты всегда можешь убежать в себя?.Не можешь.Или не хочешь…Ты сидишь. И постепенно тело снова начинает болеть. Сначала напоминает синяк на боку, потом спина, потом колено. Но в голове еще есть эта ясность. Спокойная ясность чистой воды, кристальный холодный отблеск понимания.Ты тяжело опираешься на руку и укладываешься на бок. Боль в боку сначала резко колет, а потом постепенно начинает идти на убыль. Ты лежишь, смотришь на взлохмаченный затылок, на напряженные плечи.А затем, потихоньку, медленно подтягиваешься к нему.Закидываешь руку сверху и потихоньку притягиваешь к себе.И чувствуешь, как сжатое тело начинает медленно расслабляться.Это арифметика. Десятки. Сотни. Тысячи ночей?— в одиночестве. И считанные ночи?— нет. Что перевесит? Что еще долго будет перевешивать?Ты успокаивающе проводишь рукой по его боку. И чувствуешь, как он расслабляется.А затем как-то неуверенно во сне подается к тебе, чуть накатываясь на тебя.Ты слегка улыбаешься. Хотя что-то в этом неосознанном доверии смутно тебя тревожит. В нем есть что-то неправильное, опасное.Но ты откладываешь эту мысль. Над ней стоит подумать?— но не сейчас. И определенно?— не сегодня.И, постепенно проваливаясь в сон, тебе закрадывается в голову мысль: а выдержим ли мы достаточно, чтобы сравнять этот счет?Но утром ты ее не вспомнишь.