Запись 3. Сны и воспоминания (1/1)

Трудно спать в нетопленном доме. Особенно если дом этот – дача, на которой хозяева бывают лишь в исключительных случаях, как то шашлыки по весне и летом, и даже бедный пёс всецело поручен заботам и милости какой-нибудь старенькой сердобольной соседки. Пустой дом выстывает и отсыревает с поразительной скоростью, превращаясь в малопригодную для обитания развалину. И чёрта с два он быстро прогреется. Стучать зубами мне придётся ещё долго. Ну, вот я и стучал, несмотря на три свитера (спасибо вам, щедрые друзья-покойнички), свернувшись на диване клубком под ворохом бесполезных одеял и старой пыльной одежды, и думал то о прошлой моей жизни, то об Алёнке-служанке, мирно дрыхнущей в соседней комнате… Глупая девчонка наотрез отказалась лечь рядом, чтобы согреться, и вместо того отправилась спать на кухню, якобы самую тёплую комнату в доме. Но ей там не теплее, чем мне здесь. Будь по-другому, разве я бы её туда пустил? Везде холодрыга, хоть в ботинках спи…

Зато я запомнил её имя. Почему бы и нет, собственно говоря? Она заслужила это уже только одними своими крепкими нервами и своей поразительной глупостью. Хотя, обычно это свойство именуют иначе – чистотой, наивностью, доверчивостью… Куча словесной шелухи, призванной просто маскировать суть. Ведь это куда тактичнее – окрестить человека наивным, а не дураком. А вот Алёнушка наша – вообще особый случай, она сразу же нацепила на меня образ героя-спасителя в своём сознании (какой я герой?!! Ты что, слепая?! Тупая?! Да я тебя не убил лишь потому, что ненавижу готовку и уборку!), и всецело доверилась этому образу. И это… неожиданно и непривычно. Никогда раньше я не был удостоен чьего-либо доверия, даже в детстве жизнь постоянно преподносила мне уроки на тему «не верь никому сам и другим не дари напрасных надежд». Сама судьба изначально восстала против меня… На этой мысли воспоминания прорвали сдерживающую их доселе плотину и бурной рекой хлынули в моё сознание.Река… Собственно говоря, река и стала первым из воспоминаний. Сейчас я не мог вспомнить ничего о месте, где я родился и рос, кроме одного – оно было на реке. Реке большой, мутной и полноводной, с сезонными разливами, приносящими с собою хаос, отчаяние и мертвецов, плывущих вниз по течению. Иногда я думал – может, каждый год что-то ужасное происходит в верховье реки, и это слезы несчастных людей, живущих у её истоков, наполняют её и заставляют выйти из берегов? Даже сейчас эта версия не кажется мне невозможной. Более того – она даже более привлекательна, чем все естественные объяснения паводков вместе взятые. Но, в любом случае, приносимые с большой водой бедствия никогда не касались меня. До поры – до времени.…Вода все прибывала. Она была повсюду – бурая, грязная, она кружила с одинаковой легкостью солому и бревна, людей на плотах и в утлых лодчонках, захлебнувшихся животных… Мы с матерью и пятилетней сестренкой сидели на крыше нашего затопленного дома, под непрекращающимся ливнем, и вода уже почти лизала холодным языком наши ноги. Сестра плакала, спрятав лицо на груди у матери, шептавшей ей на ухо какие-то утешительные бессмыслицы, я же изо всех сил старался быть смелым и взрослым – почти одиннадцать лет, как-никак! – и, не смея оторвать глаз, всматривался в размытую дождем даль. В эту муть уже несколько часов как уплыл помогать остальным людям наш отец, и я чувствовал, что больше он не вернётся. Слезы текли по моим щекам, смешиваясь с дождем – но я не плакал… даже и не знаю, как назвать то, что со мной происходило. На ум приходит только одна аналогия – река медленно размывала крышу нашего дома, ужас ситуации потихоньку подтачивал «крышу» мою… Гадко и похабно звучит, но так оно и было.А потом, совсем скоро уже, пришла помощь. Дальше всё очень походило на жуткую постановку безумного театрала – насильно эвакуируемые люди – они не хотели оставлять чудом вытащенное на крыши добро, а кто-то даже пытался погрузить на лодку длиннорогую серую корову, многоголосые стенания, больше похожие на вой, безуспешные поиски пропавших родственников… Медленно плывущих по реке, распухших до неузнаваемости. Огни за пеленой дождя. Смутные тени, громкие всплески, крики, плач, крики, плач… Слезы пополняли реку, бесконечным потоком вливались в неё, а значит, людям в низовье будет ещё хуже, чем нам. И, кстати, я был прав – отца мы с тех пор не видели.Я прикусил уголок толстого пледа. Странно – но впервые с момента моего заточения в мешке из собственной кожи всплыла память (о боже, всплыла…) именно об этих событиях. А ведь я уже почти забыл, кто я и откуда… Мне начало казаться, что диван мерно покачивается на волнах, и я, не сдержавшись, тонко и сдавленно заскулил. Перед мысленным взором пенились мутные буруны, река стремительно затягивала меня…В новое воспоминание.За окном был снег. Много-много пушистого, ослепительно сверкающего снега. Кажется, в моих родных краях его не было… или был, но не в таких количествах. Не помню. Сейчас это уже не важно… сейчас я снова там, где очень много снега – и это важно, снег всегда означал переломное событие в моей жизни.

После наводнения пришла длительная, года в два, пора скитаний, которые в итоге завели нас черт знает куда. Если бы кто-то спросил моё мнение, я бы сказал, что худшего места для жизни, чем маленькая деревенька где-то на севере необъятной Российской Империи, найти было бы трудно, почти невозможно, но моего мнения никто не спрашивал, и мы осели в этом захудалом филиале ада. Нужно заметить, что мать моя явно тронулась рассудком из-за пережитых несчастий, и по этой причине никто не хотел связываться с дурочкой, все сторонились нас, и жить нам приходилось попрошайничеством и мелким воровством. В городах было намного легче выжить… В деревне же и подают неохотно, и каждая вещь на счету – не разгуляешься… Настали черные времена.В ту ночь я спал крепко и видел уже привычные голодные сны, и, наверно, приди кому-то в голову идея зарядить меня вместо ядра в пушку и выстрелить, я бы вряд ли ради такого незначительного события оторвался от созерцания явившихся мне картин продовольственного изобилия. Тем более не смогли меня разбудить прорвавшиеся сквозь ткань сновидения возня и странные звуки за тонкой стеной. Я всего лишь зарылся головой в подушку и сердито засопел. Однако совсем скоро мои ноздри уловили смутно знакомый и весьма неприятный запах. Кажется, от него у меня всегда немного кружилась голова, и забивало дыхание… Ничего более точного на ум не приходило, только вот рождалась где-то в глубине сердца смутная тревога… Она накапливалась, накапливалась, пока не выплеснулась вдруг волной паники, захлестнувшей меня, и вынудившей мигом сбросить уютные оковы дремы и вскочить с нагретой лежанки. Холодный пол обжёг босые стопы, но я не обратил на это внимания. С минуту я просто стоял, пытаясь унять дрожь и придать форму своим ощущениям, однако ни одно из этих начинаний успехом не увенчалось, к тому же, полупустая маленькая комнатушка с бревенчатыми стенами начала ощутимо давить на меня. Спотыкаясь, я двинулся к двери, по пути больно ударившись ногой о табурет и опрокинув его, наступил на скрипучую половицу и замер с бешено колотящимся сердцем. Что-то злое произошло за дверью, я знал это точно. Что-то страшное было там сейчас. Собравшись с духом, я сделал последний крохотный шажок к рассохшейся двери, толкнул её – и так и застыл в проходе, чувствуя, как медленно опускаются мои руки, а рот непроизвольно открывается для вопля. Правда, одновременно с этим я полностью выдохнул воздух из груди, поэтому вместо собственного крика я услышал оглушительную тишину. Что было только ещё ужаснее…Посреди холодной большой горницы стоял стол, за ним на лавке сидела моя мать. Вроде бы мирная картина, правда? Вот только там было ещё кое-что, то, что и являлось источником удушливого запаха – запаха мясницкого ряда… Нечто на столе. Нечто, едва прикрытое пропитанной кровью сорочкой, лишенное рук, ног, головы – но явно совсем недавно бывшее семилетней девочкой. Мать держала её голову – голову собственной дочери! – на руках, расчёсывала пальцами волосы и полушёпотом приговаривала:-- Вот видишь? У нас есть еда. Не проси больше кушать. У нас есть еда. Почему ты не радуешься? Не проси больше…Я наконец-то смог вдохнуть, и тут же пожалел об этом – тошнота одолела меня, вмиг ослабевшие ноги подогнулись, и я грохнулся на пол с каким-то деревянным стуком. Перед глазами роилась чёрная и красная мошкара, в ушах возник нарастающий звон, сквозь который я вдруг услышал шорох – а затем как что-то упало и покатилось… И через секунду – шаги. Топ. Топ. Неверной походкой – всё ближе…Тогда-то в моей голове родились голоса. Неясные, они крепли вместе со звоном, гремели оглушительными колоколами, шептали со змеиным присвистом… Я не понимал ни единого слова, только явно звучали в их хоре побуждение к действию и страх… Голоса панически визжали, умоляли, приказывали… И тут прикосновение вырвало меня из звукового ада. Ледяная липкая рука крепко сжала моё плечо, тихий отстранённый голос спросил:-- Ты тоже хочешь есть?Я понял, что лежу ничком на полу и медленно, рывками перевернулся. Мать смотрела на меня тусклыми тёмно-вишнёвыми глазами, только на самом дне их горел жуткий багровый огонёк. На бледном лице не отражалось ни единой эмоции. Искусанные губы дергались в безуспешных попытках сложиться в улыбку.И тут вдруг на лбу у неё открылся зловещий, кроваво-красный третий глаз. Я судорожно сглотнул.-- Ты тоже будешь просить есть?-- Н-нет… - выдавил я. – У нас есть еда.Адреналин бурлил в крови, аннигилируя страх, порождая взамен нечто вроде безумного веселья. Я чувствовал, как стекленеют мои собственные расширенные глаза, как лицо рассекает пополам дикий оскал. Отцепив от плеча тонкие, залитые уже подсохшей кровью пальцы матери, я сжал её руку, поднялся на ноги и повёл сумасшедшую к столу. Я понял, чего хотели голоса. Там… там решение всех проблем…-- Зачем ты сделала это? – без надежды на внятный ответ спросил я, усаживая мать на лавку. – Зачем?!Она лишь потянулась под стол и вытащила оттуда упавшую голову сестры, вновь начала гладить её, что-то тихо при этом напевая.Я осмотрел стол. Пошарил под вываленными на него внутренностями – и почти сразу нащупал то, что искал. Резко развернувшись, я бросился к матери, крепко обнял её – и изо всех своих ничтожных сил всадил нож ей в горло. Сталь была острой, да и я, похоже, подсознательно сделал всё правильно – струя крови брызнула мимо меня, окатив глухую, лишённую окон стену, тело матери несколько раз конвульсивно дернулось и мешком стекло под лавку. Я успел подхватить многострадальную голову сестрёнки, выпавшую вновь из ослабевших пальцев, прижал к груди и опрометью бросился одеваться – я не собирался оставаться в этом доме ни на миг больше, чем потребуется.Вздрогнув, я вынырнул из забытья, с чётким ощущением, что меня душат. Оказалось, я так метался, что один из свитеров задрался и непонятным образом обкрутился вокруг шеи, шерстяным удавом спеленав её. С отвращением сорвав жаркую вязаную ткань, я вновь откинулся на жёсткий заменяющий подушку валик и уставился в потолок. Кто я и откуда… лучше бы мне никогда этого не знать. Я боялся закрыть глаза, я не понимал, что это – сон или воспоминание? Кошмар клубился тенями в углах, выжидал момент, чтобы снова поймать меня в свои крепкие, клейкие, точно паутина, сети… Тени плясали на потолке – свет луны – обычной, без шизофренической ухмылки, но от того не менее зловещей – заставлял ветви деревьев казаться когтистыми лапами невиданных чудищ, продолжением страшного сна.

Я так и не закрыл глаза. Но теперь я ясно услышал…Как скрипит за окном снег.Кто-то бродил по плохо утоптанной тропке под стенами избы. Кто-то взошёл на низкое крыльцо и забарабанил в дверь. К нам никто никогда не приходил – и вот, по закону подлости, принесла нелёгкая. На цыпочках я прокрался в заднюю комнатушку, открыл крохотное окно, выбросил в него свою котомку и сам ужом проскользнул следом – для своих лет я был очень мелким и хилым, зато просочиться в любую щель было для меня плёвым делом. Оказавшись снаружи, я подхватил пожитки и бросился задворками прочь от дома, который со следующей ночи надолго станет обязательным элементом каждого моего ночного кошмара. Не разбирая дороги, я мчался, как никогда в жизни, проваливаясь в сугробы, спотыкаясь и падая, пока не выбежал на главную – то есть, самую широкую из трёх имеющихся – улицу и припустил по ней, совершенно не задумываясь, куда я бегу и что буду делать, когда окажусь ночью посреди дороги, откуда до ближайшего жилья – верст немеряно.

Я совершенно позабыл о том, что желательно смотреть, куда бежишь, и тот факт, что я вдруг на полной скорости врезался во что-то твердое и одетое в тулуп, стал для меня полнейшей неожиданностью. От удара я отлетел на несколько шагов и плюхнулся на пятую точку, не выронив, впрочем, котомки. Сердце выпрыгивало из груди, морозный воздух обжигал лёгкие и его катастрофически не хватало. Туша в тулупе нависла надо мной, загородив солнце, склонилась пониже, и я узнал Федьку – местного здоровенного полудурка с характером задиристого петуха. Сердце в последний раз глухо ухнуло и провалилось не в пятки, а куда-то прямиком в Тартар, и я горько пожалел, что не отправился вместе с ним. С тупой злобной ухмылкой Федька поднял меня в воздух за воротник и встряхнул так, что у меня клацнули зубы.-- Куда несёшься, харя нерусская? – неожиданно тонким как для такого громилы голоском спросил он, обдав меня ядрёным чесночным духом.Я тяжело дышал и дергал ногами, пытаясь вырваться из могучей клешни, более внятный ответ, чем обиженное пыхтение, был выше моих сил. Федька протянул другую клешню и сцапал ею мою ношу с явным намереньем тут же её распотрошить и изъять всё более-менее ценное. Этого я позволить не мог.-- Не тронь! – на остатках воздуха и смелости заорал я и вцепился в котомку обеими руками.Федька без труда оторвал меня от явно сулящей прибыль ноши и, точно котёнка, отшвырнул прочь. Не тратя времени, он развязал тесёмки и вытряхнул её содержимое на укатанный полозьями и утоптанный валенками снег. Девчоночья голова упала лицом вверх, уставилась на идиота мёртвыми мутными глазами. Сверху выпал маленький узелок с пожитками. Полудурок заорал и, выкатив глаза, бросился с рёвом по улице. Я ни с того ни с сего расхохотался ему вслед, и смеялся до тех пор, пока Федька не свернул за угол. Затем я поперхнулся холодом и закашлялся. Лицо горело огнём, лоб жгло, точно раскалённой кочерёжкой к нему дотронулись. Но мне было несказанно весело и хорошо! Неожиданно я точно наяву увидел трёхглазое жуткое лицо матери, и меня враз отпустило.Тут из-за угла вывернуло с пяток мужиков в компании причитающего Федьки, я понял, что пора срочно делать ноги. Не тратя времени даром, я вновь метнулся через узкий переулочек на задворки, пригнувшись и оставив валяться посреди улицы и вещи, и сестрёнку.И увидел, что навстречу мне движется стайка деревенских кумушек. Я судорожно обшарил взглядом окрестности и узрел спасение в виде кучки неогороженных сараев, заманчиво темнеющих по другую сторону переулка. Понадеявшись, что меня не заметят, я бросился к ним и быстро ввинтился в узкую щель между грубыми тёмными стенами. Мои надежды целиком оправдались, - никто не бросился за мной в погоню, кумушки с мирным щебетанием проплыли мимо. Совсем скоро до меня донёсся хоровой бабий визг, затем перепуганный шум голосов, чей-то грубый бас с прокравшимися в него неприятно истеричными нотками вопрошал что-то вроде: «а чо ж это деется, люди добрые?» Меня снова бросило в жар, я нервно и радостно захихикал, прикусив кулак. Хрена с два меня найдут! А если найдут… Я понятия не имел, что в таком случае произойдёт, но это, несомненно, будет жутко и захватывающе… жутко и весело… жутко весело!Поскуливая от не совсем понятных чувств, я протиснулся дальше по тесному проходу и буквально вывалился в укромный, но довольно просторный закуток в окружении сараев…И вывалился из сновидения, полностью дезориентированный и потерявшийся в бесконечных просторах вроде бы узкого дивана. В ходе долгих и, как мне показалось, довольно шумных поисков себя, я понял, что лежу поперёк него, причём ноги были закинуты куда-то на стену, а головой я стукнулся об пол, таким образом окончательно определив своё положение в пространстве. Сквозь нудно-голубенькие занавески пробивался тусклый зимний рассвет, серые сумерки вокруг едва-едва начали отступать, великодушно позволив предметам вокруг начать вновь возвращать себе дневные краски. В неясном свете я увидел ободранные, свисающие лохмотьями шпалеры в мелкий цветочек, разбросанные по полу одеяла и ошметки одежды, изодранный в пух и прах диванный валик… И самый шик – покрывающие все стены слабо фосфоресцирующие рисунки трёх глаз. Алёнушку, похоже, само провидение отправило спать на кухню, ведь вряд ли бы я её пощадил во время ночного буйства. Совсем забыл, что я ещё и лунатик… Чего доброго, расковырял бы бедняжку до самого позвоночника в поисках души… Я рассмеялся, вновь стукнулся башкой, на сей раз об неприкрытый больше валиком диванный поручень, и отключился, отправившись досматривать увлекательный не-сон.

…И почти сразу же осознал – я не один здесь, в моем убежище за сараями. Чей-то пристальный взгляд обжёг меня, точно ушат ледяной воды за шиворот опрокинули, и я вскочил, ничего не видя перед собой, но готовый броситься обратно, однако страх деревенского правосудия не позволил мне этого, я заметался на месте, запутался в собственных ногах и растянулся на животе. Чувство одиночества и безысходности нахлынуло на меня с устрашающей силой, и я разрыдался, уткнувшись лицом в промерзшую неприкрытую здесь снегом землю, я колотил её кулаками, царапал и едва не грыз, а неизвестный все стоял и смотрел на меня, стоял и молчал. И вот когда слезы кончились, а в душе воцарилась огромная, распирающая изнутри пустота, я отважился поднять глаза. И увидел прямо перед собой Смерть. Именно такую, какой её представляют – в черном потрепанном балахоне, будто бы развеваемом несуществующим ветром, с жутким оскалом черепа вместо лица. Я впервые увидел его – Шинигами. И в это мгновение мой мир навсегда перевернулся.