Часть 1. Глава 3 (1/1)

В трактир ?Выпей и пой? вваливается горожанин с газетой в руках и плюхается за стол к своему приятелю:— Ты слыхал? — горожанин пролистывает скучные новости о царской семье и делах местного губернатора, пока не натыкается наконец на светские новости. — Вот, погляди. Вдова дроттина Теодора, дроттинан Адамина Аркадьевна Теодор, окочурилась в собственной постели!— А тебе-то что? — посмеивается приятель и тушит самокрутку в блюдце. — Ты тоже что ль к ней в постель хотел? Староват ты для неё. Она мальчиков помоложе любила.— Интересоваться надо, что в родном городе происходит! — задирает указательный палец горожанин. — Смотри, чего пишут: ?найдена мёртвой без следов насильственной смерти. Покойной было сорок пять лет?. А как такое бывает, что молодая здоровая женщина просто так берёт и помирает? Поди убили, а нам неправду говорят!— Ты ничего не знаешь, — машет рукой приятель. — У меня брат жены в городской охранной службе работает, так что я побольше твоих газетчиков слышал. А ты мне тут толкуешь про покойницу, что три дня как схоронили. Интересно мне оно?— И молчишь, злодей! — бьёт ладонью по столу горожанин. — Рассказывай давай, что там было да как!— Чего там рассказывать? — фыркает приятель и сворачивает новую самокрутку, рассыпая табак по столу. — Слуги говорят, легла спать и не проснулась. Ложилась одна. Вечером накануне был у неё мальчишка молодой. Из Сторстада его занесло каким-то ветром к ней в кровать. Заперлись они, значит, а потом ближе к ночи он уехал. Кондратий его звали. А фамилия… То ли Опушкин, то ли Рощев… А, Лесной! Так вот. Шурин мой сначала на этого Кондратия Лесного подумал. Может, до смерти бедную вдову залюбил или задушил, как узнал, что не один он у неё такой. Да ещё странность была — он от дроттинан Теодор рванул в гостиницу, а оттуда — на вокзал, на первый поезд в Сторстад. Но слуги сказали, как он уехал, Адамина Аркадьевна чаю попила, ванную приняла, велела ей шею растереть — одним словом, ещё час ко сну готовилась. Жива, здорова была, зевала разве что больше обычного— И что же — просто так, без причины померла? — хмурится горожанин.— Да ты погоди! Дай рассказать! — осаживает его приятель. — Шурин её губы понюхал, а оттуда дух — хоть стой, хоть падай! Вина она вылакала ведро, наверно. А вперемешку с вином — снотворное. Он сразу спросил: что ела, что пила? Оказалось, пили они с Кондратием вино. А от её бокала даже после помывки снотворным несёт.— Так что тут думать? — недоумевает горожанин. — Он и отравил! Девицы лёгкого поведения тоже так делают: снотворное в стакан, и все ценности из дома вон!— Не всё тут просто, — качает головой приятель. — Из дома ничего не пропало. То есть, совсем ничего. Да и дура ли вдова — такие пахучие капли не учуять? Гулящие девки порошок снотворный сыпят, он не пахнет. И порошок этот всегда с собой приносят. Его в аптеках запрещено продавать. А тут капли — пахучие, что твои носки. И в гостиной у неё такие же стоят. Тут мой шурин всё и понял: не мог её никто отравить. Сама выпила, чтоб бессонницей не мучиться, да не рассчитала.— А откуда ж у неё бессонница вдруг? — На племянника, наверно, зла была: завещание, что на него написано, скомканным в углу гостиной нашли. А в камине — записка. Сгорела, а подпись осталась: Обожающий, дескать, вас, Ханан Миккелевич Даромыслев. Поди денег просил или ещё чего. Я в их семейных делах не разбираюсь.— Погоди, — потирает подбородок горожанин, пытаясь разобраться. — А завещание на кой? У ней же детей своих не было. Как ни поверни, всё племяннику достаться должно. Или этих племянников много?— Да не племянник он ей вовсе, — понизив голос, рассказывает приятель. — У неё лет пятнадцать назад, ещё при живом муже, была интрижка с мужиком из деревни. А у мужика сын был, вот этот самый Ханан. Плохо жили, говорят, вроде, он сына колотил даже. И Адамина Аркадьевна выкупила его, отправила в академию на художника учиться. А чтоб люди не спрашивали, говорила, мол, племянник.— Вот дела! — хлопает себя по коленям горожанин. — И как теперь Ханан один справится, без тётки своей?— А чего там справляться? — хмыкает приятель. — Наследство получит богатое да и заживёт себе! Титул дроттина ему не полагается, дроттина за заслуги дают, но дом-то его будет. И, вроде, у Адамины Аркадьевны этих домов по всему Нют Странду — штук пять. Разберётся, он мальчишка неглупый, академии не все кончают. Да и шурин говорит, Ханану за портреты платят неплохо. Может, он на тёткины деньги выставку свою откроет.— И чего там, есть, что выставлять? — недоверчиво спрашивает горожанин. — Чего мы, важных рож никогда не видели?— Это искусство, не нам с тобой туда лезть, — хлопает его по плечу приятель. — Вот для нас вся мазня одинаковая, рожа есть рожа, речка с лесом — она и у вождей Готто речка с лесом. Чтоб разбираться, что красиво, а что нет, надо в академии учиться. Я вот на выставки не хожу, потому что не понимаю ничего.— Ну, не скажи! — не соглашается горожанин. — Вот когда на цветок смотришь, тебе ж без академии понятно, что оно красиво? Слушай… а может, племянник Адамину специально… того? Чтоб рожи больше не рисовать?— Да не, незачем ему, — подумав, отвечает приятель. — Она ему денег щедро отсыпала. Сколько раз он тут, в трактире, пил и ел, и с ней, и без неё, ты видал? И наряды новые у него всегда, по фигуре пошитые. И любовников они с тёткой вместе искали, сами между собой решали, кто Адамине Аркадьевне, а кто Ханану. Ни в чём она его не ущемляла. На кой такую тётку травить? Да и не было его в тот вечер в доме. Шурин мой узнал, Ханан днём накануне приехал в бордель, да так там и остался до утра.— В борделе? — удивляется горожанин. — В борделе теперь и мужика снять можно?— Я ж говорю, не нам с тобой об искусстве болтать, голова твоя дубовая, — стучит по лбу приятель. — Он там баб раздевает, а потом велит позировать. И всю ночь рисует сидит. Зачем — пёс его знает, бабы-то одни и те же. А может и сосут ему мужики-вышибалы. Такому богатенькому можно и отсосать.— А вот смотри, — листает горожанин к следующей новости, — говорят, у нас, прямо на красной улице...