Часть 2. Глава 1 (1/1)

Тяжёлый вздох директрисы над личным делом Кондратия не сулит ничего хорошего. Лесной этого ожидал. Говорят, хочешь победить — будь готов к поражению.— Я видела многое, но чтобы так… — директриса поджимает слишком пухлые и яркие для такого неказистого лица губы и качает головой. — Значит, герр Лесной, вам двадцать два года. Вы никогда не учились магии и слабо представляете, чем Кёр отличается от генриера.Её голос режет уши. И церемонное обращение. ?Герр?. Не поленилась же, зараза, дочитать до рассказа о его благородном происхождении.— Представляю! — возражает Кондратий и, повернувшись на скрипучем деревянном стуле, кладёт локти на её стол. — Есть обычные люди, а есть владеющие силой, которые рождаются Кёрами или генриерами. Кёр — это тот, кому принадлежит Имя и власть. А генриер — это тот, кто ему служит. Между Кёром и его природным генриером, если они встретятся, возникнет магическая связь. Так что всё я понимаю. И не называйте меня ?герр?. Я предпочитаю обращение ?господин?.Халла Гардовна тяжело смотрит на него поверх толстых очков. То ли со злостью, то ли с жалостью, как на родившегося уродом. — Герр Лесной, вы знаете, сколько будет дважды два, и говорите, что хотите обучаться высшей математике. Похвальная смелость, однако… — она снова шуршит страницами личного дела и становится всё мрачнее. — Вы трижды оставались на второй год в своей военной академии. Полгода назад, зимой, вы были отчислены за ряд грубых дисциплинарных нарушений. И приходите к нам сейчас, в конце лета. Что же вы делали полгода?По глазам видно, как ей царапает нутро тёмно-серая форма военной академии. В школе Кёров и генриеров никто так не одевается.— Болел, — фыркает Кондратий и снова прислоняется спиной к стулу, боком к директрисе.— И ваш врач, разумеется, может подтвердить бумагой вашу длительную и тяжёлую болезнь? — недоверчиво спрашивает Халла Гардовна.— Я болел душевной скорбью, — усмехается Кондратий, рассматривая большой книжный шкаф напротив, и вытягивает ноги. — Это может подтвердить владелец пивной рядом с моим домом. Он часто меня видел.— Несчастная любовь? Роковая женщина? — лицо директрисы кривится от презрительной улыбки. — А теперь раны на вашем сердце зажили?— Именно. Любовь и женщина, — кивает Кондратий, посмеиваясь про себя от мысли, как точно эти слова описывают, что с ним произошло в Нют Странде, и как неверно его понимают. — Раны не зажили, но учиться я готов.— Прекрасно, — недовольно фыркает Халла Гардовна и захлопывает картонную папку. — Взять вас на постоянное обучение мы не можем. Но раз уж у вас такое печальное положение и никак иначе достать документ об образовании вы не можете, то походите к нашим учителям. Через год-другой получите аттестат, если сдадите экзамены. С учителями будете сами договариваться. Сходите в воспитательскую, на второй этаж, получите книжку с именами и кабинетами. Можете быть свободны.— Благодарю, — выдавливает из себя Кондратий, поднимается и уходит, не оборачиваясь.Кулаки чешутся отделать круглую сытую физиономию директрисы, чтобы кровью перемазала свои бумаги. Ещё противнее от себя — что позволил так с собой разговаривать. Гордость требовала остаться неучем, но достоинство сохранить, а он досидел до конца и дослушал, что о нём думает эта тётка. Которая даже не помнит, как четыре года назад отказала ему.За четыре года многое могло измениться. Ему могли дать свободного генриера, и, может быть, Кондратий даже полюбил бы его. Или привык. И не было бы в его жизни никакого Ханана, будь он проклят.Кондратий спускается по длинной деревянной лестнице, стуча сапогами, и утихшая было за полгода злость вновь просыпается. Вот так надо было ответить Ханану, прямо в лицо! Чтобы знал, как обманывать. Чтобы знал, что не игрушки это всё. Чтобы прикусил навсегда свой лживый язык.?Не стоит вспоминать. Да и не понял бы он ничего, какие бы слова я ни сказал?, — одёргивает себя Лесной. А в памяти всё стоит: поздний вечер, тёмный коридор дома дроттинан Теодор, гадкий вкус пьяных поцелуев вдовы — и виноватые до невозможности глаза Ханана, застывшего на лестнице в белой пижаме. Совесть замучила, значит. Где была его совесть, когда он обманом тащил Кондратия к тётке в постель?Даромыслев многое говорил. Что Лесной сразу запал ему в душу. Что он не хотел отдавать Лесного дроттинан. Что пусть многие слова Ханана были неправдой и тётка никогда не запрещала ему гулять с мужчинами, любовь-то была настоящей. И что ничего он так не боится, как потерять Кондратия.?Не потеряешь, если не захочешь?, — ответил тогда Кондратий, не соображая, как реагировать на то, что узнал от Ханана и от пьяной Адамины Аркадьевны, разболтавшей, каков её племянник на самом деле. Но что-то в тот вечер в груди Кондратия умерло безвозвратно. Самому смешно, каким он, оказывается, нежным был до поездки в Нют Странд. Вроде, уже не маленький был, много грязи и подлости повидал, а, получается, верил в людей, раз от предательства Даромыслева его так пробрало.В раздумьях Кондратий едва не пробегает мимо второго этажа. И только теперь понимает, что не спросил, как искать воспитательскую. Лесной прохаживается по широкому светлому коридору, рассматривает большие деревянные двери. На каждой номер, и ни на одной нет поясняющих табличек. Хоть в каждую стучи и спрашивай. При мысли о том, как на него будут смотреть, когда он выберет не ту дверь, становится страшно. Но подниматься обратно к директрисе и уточнять у неё — ещё хуже. Пока Кондратий растерянно озирается по сторонам, по лестнице поднимается девушка, кажется, не намного старше его. Судя по форме — серой, простой, но не похожей на форму рядового, с пиджаком, напоминающим мундир — она преподаватель. Несмотря на то, что выглядит она воинственно — высокая, с коротко остриженными светлыми волосами и решительным взглядом голубых глаз, шагает, как военные, — подходить к ней не страшно. В ней ощущается стремящаяся в покорности душа. А ведь Кондратий раньше не любовался девушками. Не чувствовал ни восхищения, ни желания завладеть. Странное чувство.?Наверно, она генриер, — понимает Кондратий. — Меня к ней тянет, потому что я Кёр и своего генриера я не встретил?.Когда Лесной приближается, преподавательница сначала смотрит на него заинтересованно и оценивающе, но после её лицо становится сосредоточенным.— Вам что-то подсказать? — спрашивает она ровным голосом.— Я ищу воспитательскую. Мне нужен список учителей. Я учился в другой школе, и теперь мне нужно сдать экзамены, чтобы получить аттестат. Я… вообще не изучал магию раньше. Я был студентом военной академии.Рассказывать о себе этой девушке гораздо проще и приятнее, чем директрисе. Должно быть, директриса тоже Кёр, поэтому от неё ощущается враждебность. Директриса видит в Лесном угрозу своей власти. Интересно, почему.— Воспитатели ещё не вернулись с каникул, и их комната закрыта, — огорчённо произносит молодая преподавательница, убирает короткую светлую прядь за ухо и озадаченно бегает взглядом по коридору. — Но, может, я пока вам что-то расскажу. У вас есть время? Через полчаса я буду свободна. Меня зовут Борислава. Борислава Годимировна Шиповникова. Я преподаватель психологии Связи. Можете звать просто Бориславой.Она говорит спокойно, но просьба… ощущается. Лесному кажется, что он слышит, как Борислава хочет, чтобы он с ней пошёл. И от неё не веет опасностью. А ведь женщин он с некоторых пор боится.— Кондратий, — представляется он и чуть улыбается. — Да, я подожду.***я не прошу от вас заботылишь уходя гасите светкоторый вы во мне включилис ним очень трудно засыпатьОлеся ЦайПол маленькой преподавательской комнаты покачивается под ногами, и совершенно не вызывает беспокойства то, что Борислава предлагает пересесть со стула на кровать. И то, что она полчаса назад налила Кондратию вина, тоже не насторожило. Она же не такая, как Адамина. Совсем нет. И она не пристаёт, а просто поддерживает под локоть, чтобы Кондратий по пути от стола к кровати не споткнулся об её вещи. Деревянная кружка чуть не выскальзывает из пальцев Лесного, но Борислава её ловит, ставит на тумбу и доливает ещё вина. Кондратий запрокидывает голову и прислоняется затылком к стене, оклеенной иностранными газетами. Голову кружит хлеще, чем на качелях. Мир снова куда-то плывёт, но на этот раз, кажется, по-настоящему: проседает матрас, потому что рядом, подложив под бок подушку, падает Борислава. Допивает остатки вина прямо из горла, достаёт из-под кровати новую бутылку и смотрит. Внимательно. Прямо-таки сверлит глазами. Кондратий лениво переводит на неё взгляд и медленно моргает. Она очень хочет что-то сказать. И по лицам читать не надо, чтобы догадаться.— Господин Лесной… — начинает Борислава, опускает ресницы и водит пальцем по горлышку открытой бутылки. — Вы когда-нибудь убивали?Кондратий усмехается, берёт с тумбы кружку и медленно пьёт. Как на такое ответить другому человеку, если и сам себе не можешь?Борислава криво улыбается и тоже прислоняется к стене. Садится ещё ближе, но по-прежнему не касаясь.— Вы применяли магию против людей? — вполголоса спрашивает она, отвернувшись.— Не знаю, что это было, — бормочет Кондратий и опускает кружку на покрывало.Знать бы, на какую магию вообще способны Кёры. Отец говорил мало. Что магию творят в основном генриеры. Как-то управляют природными стихиями. А Кёры дают генриерам силу и лечат их раны. Как применять силу Кёра в отсутствие генриера — не понятно.— Я умею хранить тайны, — шепчет Борислава и отпивает ещё вина прямо из бутылки. — Свою же храню. Только Вам расскажу. Хотите? Честное слово, никому раньше её не доверяла. Иначе не сидела бы тут, рядом с Вами.— Говори, — кивает Кондратий и снова опускает потяжелевшие веки.Ей верится. А в голове всё кружится, будто он падает в яму без дна.— Я применяла магию. Задушила. Просто человека. Своего мужа. Так ему и надо, козлине, — тихо, но с гордым злорадством рассказывает Борислава. — Представляете, приполз домой пьяный, как обычно, и придумал, что имеет право на меня руку поднимать. А кто он такой? Он мне что ли Кёр, чтобы так со мной так обращаться? Он мне не хозяин и не будет им! Так я взяла и задушила его. Вытянула весь воздух из глотки и не дала вдохнуть. А потом уложила в постель и всем сказала, что нажрался, уснул лицом в подушку, вот и задохнулся. Никто и проверять не стал. Все знали, что он пьёт, не просыхая. Лесной поворачивает голову и рассматривает Бориславу уже будто другими глазами. Ей идёт эта злая радость. Этот хищный блеск в голубых глазах. Была бы она юношей… А Борислава подливает ему в опустевшую кружку и рассказывает дальше, довольная собой:— Никому, ни одной живой душе не позволю трогать меня. Я — вещь своего Кёра. И всё равно, что я его не знаю и никогда мы не встретимся. Помру — но защищу то, что принадлежит ему. — Он бы гордился тобой, — неопределённо улыбается Кондратий и запивает мысли вином.Где ходит его собственный природный генриер? Только боги, Холодун и Соларня, знают, но они давно не разговаривают с людьми.— Жалко только, родня мужа меня из дома выгнала, — со вздохом продолжает Борислава и делает ещё несколько больших глотков. — Хороший был дом, я б его себе взяла. Но не нужна я им, потому что детей не родила. А я что, от пьяницы рожать должна, так ещё и от чужого человека, не Кёра? Да я с тем гадом в постель даже не ложилась! Была б я посмелее в молодые годы, вообще бы за него замуж не пошла. Да я ж была из деревни. Как школу закончила, приехала к мамке с батькой, а они на уши мне присели, что замуж пора. Я и пошла, как овца. За зажиточного. Чтоб ему на том свете пусто было.Она сползает по стене на плечо Кондратия, и её губы подрагивают в странной улыбке. Словно Борислава сама не знает, хочет ли она улыбаться. Рядом с ней становится спокойнее и буря в душе утихает. — А я сам не знаю, убил или нет. Но если подумать... выходит, что убил, — признаётся Кондратий и кладёт руку Бориславе на плечо. Никогда его не тянуло в женские объятия. После Адамины женщин вообще по большой дуге обходить охота. А сейчас не противно. — Я… очень хотел, чтобы она выпила то, что я намешал. Я первое лекарство схватил, какое под руку попало, и налил в вино. Думал, ей плохо станет и я уйду. А оказалось, я ей снотворного налил, которое с вином нельзя. Как я ушёл, она уснула и не проснулась больше. Это я потом узнал, когда меня допрашивали. Я, конечно, сказал, что при мне она не пила ничего. Поверили. Подумали, что сама намешала, да не рассчитала.— А зачем заставили? — оживляется вдруг Борислава. — И как? Вслух приказали, словами?— Она меня с собой в постель уложила. Шантажом, — нехотя признаётся Кондратий, отводя взгляд. А ведь он собирался об этом молчать. Не говорить никому, как бы близко к душе не подошли. — Потом она попросила ей вина налить. И я туда лекарства долил. Первое, какое нашёл. А потом понюхал и понял, что этой дрянью вся комната сейчас пропахнет. И не вылить, заметит. И если она не выпьет, конец и мне, и Хана… человеку, которого я любил. Протянул её бокал и захотел, как ничего в жизни не хотелось, чтобы выпила. Чтоб живот у ней скрутило. Чтоб не трогала меня больше и чтобы к тому, кого я любил, руки свои грязные не тянула. Она возьми и выпей. Стала зевать. Попросила меня уехать. И ночью умерла. Когда я был в поезде из Нют Странда в Сторстад.Под конец голос Кондратия стихает, а пальцы крепче сжимают кружку. Она большая, крепкая, только пообтёрлась от времени.?Зачем признался?? — хочется разозлиться на себя. Это же позор, когда отымели насильно. Ещё и женщина — мужика. Одно утешает — Борислава пьяная вусмерть, забудет. А не забудет — можно сказать, что перебрал и чушь смолол.— Шантажом в постель? Кёра?! — Борислава в гневе бьёт кулаком по стене. Под её рукой мнётся газета. — Да что эти люди!.. Зла не хватает.И гладит Кондратия по волосам, как маленького. И приговаривает:— Никто. Никто никто больше. Ни человек простой, ни Кёр и не генриер. Я не позволю.Лесной стискивает зубы. Не разобрать, что хуже. Когда так жалеют, как калеку, или когда сразу в лицо плюют. Но злость отпускает.— Ради кого Вы пошли на это?.. — робко спрашивает Борислава и прислоняет Кондратия к себе. — Он был генриером?— Нет, — вздыхает в её плечо Кондратий. — Просто человек. Он меня во всём обманул, в каждом слове. А я ему очень поверил.— Человек? — переспрашивает Борислава с таким презрением, будто Кондратий признался, что полюбил давленного слизняка. — Что он Вам… как?!Кондратию и самому противно вспоминать. Дрянь. Он выпивает ещё полкружки, прежде чем начать рассказ:— Пристал ко мне в пивной. Сказал, что я ему сразу понравился. Что у меня взгляд интересный. Потом ещё три дня по мне песни о том, что любит подчиняться, что рядом со мной он теряет голову и видит своё счастье только рядом со мной. Что только я понимаю его страдающую душу и только я о нём забочусь. Сейчас понимаю, что шито белыми нитками, а тогда верил, как дурак. Плакался он мне, что его тётка заставляет жениться и вообще всячески притесняет. Но уезжать от тётки ко мне в Сторстад не хотел. Вот где была моя голова? Уже тогда я должен был понять, что никуда он в меня не влюбился и никто его дома не мучает. Кому плохо и кто влюблён, те за любую возможность хватаются. А он… тьфу. Завирал, что хочет сначала то сделать, это сделать… что сам потом меня найдёт… Я уже тогда чуял, что не сходится тут чего-то. Но подумал, что он сильно боится перемен. А он просто мне лапшу на уши вешал, чтоб под свою тётку подложить. Она пьяная призналась, что он сам придумал такой план: сделать так, чтоб я его пожалел и якобы ради того, чтобы тётка не клала его в психушку, согласился бы с ней переспать.Чем больше Кондратий вспоминает, тем злее гнев рвёт душу. Лесной отставляет кружку и бьёт со всей силы кулаком по кровати.— Мразь. Убил бы, да руки марать неохота. А знаешь, что самое отвратительное? Что если бы той ночью, когда я выходил от его тётки, он бы сказал, что всё это было нужно, чтобы потом он мог спокойно со мной жить. Если бы он упал мне в ноги и попросил не уходить. Я бы остался. Хоть он и лгун.Борислава тяжело дышит и молчит. И вдруг обнимает Лесного сильнее.— Он недостоин просто сдохнуть. Ему бы страдать всю жизнь от какой-нибудь мерзкой хвори! А Вы… господин Лесной, не думаю, что Вы могли всерьёз полюбить человека. Вы же Кёр. Вы привязались к нему, потому что он воззвал к Вашим естественным чувствам Кёра. К стремлению властвовать, заботиться и жертвовать собой ради своей собственности. Я чувствую, у Вас нет связи с Вашим природным генриером. А Вам, как любому Кёру, хочется власти. Не судите себя за это увлечение.— Да. У меня нет генриера, — глухо произносит Кондратий и прикрывает глаза. — А ещё у меня нет аттестата. У меня ничего нет и я ничего не умею. Я не умею быть солдатом, хотя учился этому почти всю жизнь. Не умею и не хочу уметь шагать строем и выполнять приказы. Я не умею применять магию, с которой родился. Мне двадцать два, и я никто. Я пьяница, вот я кто.Теперь противно становится от себя. До того, что хочется плакать и причитать, что его, такого несуразного, никогда никто не полюбит. Только природный генриер и мог полюбить, но его черти носят неизвестно где. А может, и помер он давно. Но глаза остаются сухими. Словно Кондратий вовсе не умеет плакать.— Вы Кёр. У Вас этого не отнять, — Борислава снова гладит его по волосам. — Ваша сила всегда будет с Вами. А ещё Вы интересно рассказываете. Вам бы писать фантастические книги о Ваших приключениях.— Я не умею писать, — тихо усмехается Кондратий. — Только лет в семнадцать писал стихи про любовь. Но в семнадцать лет кто не писал.— Стихи? — Борислава отстраняется и заинтересованно смотрит в его глаза. — Стихи — это здорово. Почитаете что-нибудь из Вашего?— Я не помню, — моргает Кондратий. — Я потом сжёг. Стыдно даже вспоминать.Никто ему не говорил, что его стихи дурны. Он увидел это сам, когда повзрослел.— Тогда Вам надо преподавать, — радостно предлагает Борислава. — Вы знаете математику? Нам как раз нужен учитель математики. Будете и работать, и экзамены сдавать. И генриеры будут перед Вами краснеть и бледнеть. Хотите?— А потом я открою свою школу, и передо мной будет краснеть и бледнеть весь магический мир, — фыркает Кондратий. — Я буду пропагандировать идеи любви, свободной от общественных норм. Чтобы ни родители, ни кто-то… ещё не мешал. Чтобы если случится любовь или тем более если встретятся природные Кёр и генриер, чтобы не были препятствием ни разные сословия, ни разные страны, ни родительский запрет, ни то, что они одного пола. Ничего.Вино дарит крылья. Минуту назад, пока Кондратий не услышал собственные слова, он сам не верил, что такое возможно. Что будет существовать мир, где любовь станет выше границ между благородными и простолюдинами и где каждый будет выбирать супруга по сердцу, не спрашивая родительского позволения. Но что, если он, Кондратий, сам построит такой мир? Поработает сначала учителем, а потом, набравшись опыта и найдя сторонников, будет воспитывать в собственной школе других людей, не таких, как ныне живущие, а мыслящих свободно.Ошарашенная Борислава хлопает голубыми глазами, а после сползает на пол, целует руку Кондратия и воодушевлённо отвечает:— Какие правильные вещи Вы говорите, господин Лесной! Решайтесь. Я Вам во всём помогать буду. Только не забудьте свои идеи, когда проспитесь. Знаете… если бы не было где-то там, далеко, у Вас генриера, а у меня Кёра, я бы даже Вас полюбила. Прямо сейчас взяла бы и полюбила. Но мы с Вами другим людям принадлежим.Вздыхает и отводит гаснущий взгляд. Кондратий по невнятному, необъяснимому порыву берёт её за подбородок и проводит пальцами по щеке. Борислава смотрит с грустной надеждой, целует его ладонь и прислоняется влажными ресницами. Что-то жжёт руку изнутри, хочет уйти к ней, Бориславе, и это что-то до боли хочется отдать.— Вы очень хороший Кёр, — шепчет Борислава сквозь слёзы, зажмурившись. — Служить Вашим идеям будет честью. Только не забудьте их.В маленькой полутёмной преподавательской спальне стоит тишина. Потрескивает, догорая, последняя свеча. Пахнет воском, деревом и старыми газетами. Грудь Лесного распирает от отчаянной тоски по свободному миру, в котором он не жил, и природному генриеру, которого он не знал, но которого, наверно, сильно любил бы. Всё-таки у него ничего по-настоящему нет, а значит, и нечего ему терять, кроме жизни и остатков чести.Третьего память моя сохранилаБыл он учтив и хорош собоюИ слов его пламя едва не спалилоСердце моё да вместе с душоюАх, если б душа вдалеке не бродилаЕсли бы сердце было на местеТак, может быть, я бы его полюбилаТолько что делать, еслиВ мои глаза не заложена изменаЕкатерина Болдырева