Часть 1. Глава 2 (1/1)

Осторожный троекратный стук.Нежный недруг, ненадёжный друг, –Не обманешь! То не странник путьСвой кончает. – Так стучатся в грудь –За любовь. Так, потупив взгляд,В светлый Рай стучится чёрный Ад.М. ЦветаеваВ комнату Кондратия осторожно стучатся. Трижды. Лесной приоткрывает дверь, впускает Даромыслева, тут же захлопывает обратно и закрывает на два оборота. Запыхавшийся Ханан сползает по стене на пол расстёгивает тулуп и обмахивается шапкой, потерянно глядя в стену напротив. Как же быстро он бежал, что так покраснел и взмок? Лесной приносит ему воды и спрашивает:— Надолго у тётки отпросился?— Только на пару часов, — уныло вздыхает Ханан, целует пальцы Кондратия и выпивает воду залпом. — Да и их с трудом выпросил. Она начинает подозревать меня в обмане. Боюсь, она может узнать, что я вообще не появлялся мастерской на этой неделе. Не представляю, что тогда будет.Лесной фыркает, сжав зубы. Он знает Даромыслева всего три дня, а его страх перед тётей уже начинает испытывать терпение Кондратия.— Тебе восемнадцать. Ты закончил академию. Ты взрослый, — в который раз повторяет Кондратий, прислонившись плечом к стене и скрестив руки на груди. — Как долго ты собираешься перед каждым шагом спрашивать позволения тёти, словно дитя?Даромыслев поднимает несчастный, почти умоляющий взгляд:— Как я могу обидеть тётю Адамину, господин Лесной? Как я могу ранить её сердце резкими заявлениями, что я больше не намерен её слушать? Ведь она столько сделала для меня! Когда я был ребёнком, она забрала меня у отца, который издевался надо мной, оплатила моё обучение живописи, и теперь почти все мои заказчики — её друзья! Кем я был бы без её помощи?— Лучше стать нищим, но свободным, чем унижаться перед тёткой, — цедит Кондратий и отходит к окну.Нет, он никогда не поймёт, как можно по собственному желанию отдать свою жизнь в распоряжение родни. Когда восемнадцать исполнилось ему самому, он в тот же день попытался перевестись из ненавистной военной академии в другую школу, о которой мечтал всю жизнь. Но его сперва попросили дождаться окончания учебного яра, а после и вовсе отказали. Якобы магии нужно учиться с детства, а взрослым поздно объяснять, как пробуждать силу.Он никогда не простит отца за свою разрушенную жизнь. И не пожалеет тех, кто пресмыкается перед семьёй добровольно.За окном, через дорогу, шумит вокзал. Громкоговоритель выкрикивает объявления об отправлении и прибытии одно за другим. Поезда гудят, скрежещут, коптят белое северное небо чёрным дымом. Сквозь крепкие каменные стены и толстое стекло вокзальный гул доносится словно издалека. Не оглушает, а успокаивает. У Кондратия мелькает мысль, что он мог бы так жить — слушая поезда перед сном и в минуты задумчивости. — Вы злитесь?.. — переспрашивает из-за плеча Ханан, подкравшийся неслышно, как тень. — Так будет не всегда. Я женюсь на ком-нибудь, тётя Адамина увидит, что я не брезгую женщинами, и успокоится. — Я здесь только на две недели, — напоминает Кондратий, не оборачиваясь. — Может быть, на месяц. Я должен буду вернуться в академию, иначе меня отчислят. Твоя тётя не поверит, если ты вдруг женишься на едва знакомой девушке и уедешь с ней в другой город. Это будет сильно пахнуть обманом.Услышав собственные слова, Кондратий криво усмехается. Он сам готов увезти к себе в Сторстад юношу, которого знает три дня и с которым даже не целовался. Просто человека, не наделённого волшебной силой. Что в душе так отчаянно хочет спасти Ханана от тётки, Лесной до сих пор не понял. Может, хочется, чтобы Даромыслев смотрел преданными глазами только на него, Кондратия. Может, это говорят идеалы морали, вбитые в военной академии — не бросать слабого, не отступать, если способен что-то сделать. А может — влюблённость. Говорят, владеющие силой не влюбляются в простых людей, но стоит взять Ханана за руку, и вся прежняя жизнь без него кажется бессмысленной и полной страданий.Вместо ответа Даромыслев падает на колени и прислоняется лбом к ладони Лесного: — Я расстроил Вас. Простите, — выдыхает Ханам. — Вы больше не услышите про тётю, обещаю.?Я про неё увижу, и это гораздо хуже?, — хочет сказать Кондратий, но только гладит его по волосам. — Почему она следит за тобой? Какое ей дело, где и с кем ты проводишь время? Ты ей даже не сын!Ханам поджимает губы, отводит взгляд и несколько мгновений молчит. А после сглатывает и начинает говорить медленно, будто через силу: — Когда я учился в академии… произошёл один случай… то есть, не случай… Я был увлечён одним поэтом. Он тоже учился со мной. То есть, на другом направлении, литературном. Мне было… лет шестнадцать, кажется. Учителя доложили моей тёте, что я провожу много времени с неким молодым человеком. Она была очень зла. Теперь она постоянно подозревает, что у меня может появиться новый любовник. Однажды… она заплатила проститутке, чтобы та провела со мной ночь, после подробно расспросила девушку, смогла ли та меня достаточно заинтересовать. Проститутка сказала, что я был холоден с ней. Тётя пришла в ярость и пригрозила лишить меня наследства, если в течение года я не женюсь или если меня увидят с юношей. — Лучше жить в голоде и бедности, чем в страхе, — надменно повторяет Кондратий, берёт Ханана за подбородок и заставляет посмотреть в глаза. — У меня в Сторстаде есть дом, в нём никто не живёт, моих родителей уже нет. Моей стипендии тебе хватит, если покупать еду на рынке, а сам я её не трачу. Зачем тебе пропадать здесь?Ханан долго смотрит, не отвечая. С мольбой и страхом. Чего он боится? Что придётся обходиться без тётиной прислуги, самому готовить и убирать? В военной академии и форму своими руками стирать приходится, и ничего, привыкают даже самые нежные. — Только Вы любите меня, господин Лесной, — горько выстанывает Ханан и прячет лицо в полах его мундира. — Только Вам есть дело до того, что творится с моей несчастной душой. Я не могу пользоваться Вашей добротой так бессовестно и тем более разорять Вас. Вы подарили мне надежду на светлое будущее, и этого достаточно. Дайте мне время. Я придумаю, как усыпить бдительность тёти, найду собственный источник средств, приеду в Сторстад и отыщу Вас. Я буду Вам писать. Не думайте, будто я смогу Вас забыть.Как бы горячо Ханан ни заверял, в его решительность верится с трудом. Сам он никогда не осмелится пойти против воли обожаемой тётушки. В самом деле, есть люди, душа которых просит рабства, и Даромыслев явно из таких. Но почему он предпочитает видеть хозяйкой родственницу, а не того, в кого влюблён? Выбирая между любовью и семьёй, Кондратий никогда не выбрал бы семью. — Что с тобой делать? — хмыкает Лесной и гладит Ханана по щеке. — Я не смогу спокойно жить, если брошу тебя в этой беде. Но ты не хочешь, чтобы я тебе помог. — Простите меня, господин Лесной… — еле слышно шепчет Даромыслев.***Ранний зимний вечер пронизывает ледяным ветром и давит снеговыми тучами. Снег хрустит под широкими копытами тяжёлой северной лошади и под колёсами брички, сыпется за шиворот тонкого пальто, летит в глаза и размывает чернила письма. Кондратий в который раз разворачивает мокрую бумагу и перечитывает:Господин Лесной, пожалуйста, приезжайте как можно скорее. По прибытии Вы всё поймёте. Адрес прилагаю.Искренне обожающий Вас,Ханан Миккелевич ДаромыслевКондратий мнёт записку пальцами, отчего-то не мёрзнущими на ветру, и озирается. Бричка выворачивает на длинную, всю в фонарях — значит, главную улицу Нют Странда. Получается, везут прямо на дом к дроттинан Теодор. Вот чувствовал Лесной, что с вредной тёткой Ханана придётся знакомиться и что добром это не кончится.Останавливают у двухэтажного каменного дома. Почти без украшений, но с мраморными колоннами на крыльце. Такие дома строят для отличившихся военных — дроттин. На сердце у Лесного становится ещё неприятнее от множества догадок: а если за Хананом следит не только тётка, но и её супруг? О том, чего уважаемые дроттины могут хотеть от Лесного, лучше вообще не думать. А впрочем, что они могут? Написать в его академию, дескать, ваш студент выпивает и проводит время с молодыми людьми? Пусть пишут, если бумаги не жалко! Кондратий решительно шагает к дверям и стучит. Будь, что будет.Открывают сразу. Ждали, собаки. — Проходите, господин Лесной, — приглашает старая, по-нехорошему спокойная служанка. — Дроттинан приказала проводить вас в комнату.В тихой, полутёмной от закопчённых ламп прихожей тепло и не дует, но ощущением неуюта пробирает до мурашек. Кондратий вешает пальто и шапку в шкаф, и они словно сливаются с его чёрным нутром. — Идёмте, господин Лесной, вас ждут, — воспитательским тоном произносит седая служанка.Предчувствия Кондратия становятся всё мрачнее.Одного взгляда на лестницы и коридоры хватает, чтобы понять: разговор с хозяевами дома вытрясет из Кондратия душу. Убранство подчёркнуто традиционное и вместе с тем неряшливое. Ковры не подметены и уложены неровно, тяжёлые шторы в пыли, а гобелены с изображениями древних георгских царей навешаны вперемешку с портретами правивших позднее. На третьем этаже среди царей попадаются и незнакомые Кондратию военные. Должно быть, местные нютстрандские дроттины. Портреты такие же пыльные, как шторы. Словно их повесили единственно ради того, чтобы показывать гостям, дескать, мы помним великих своей родины. Пусть висят приличия ради — а как и в каком порядке, не важно.Вот и тётке Ханана наверняка не важно, что будет с жизнью племянника — лишь бы приличия соблюдал. А кто их придумал, эти правила? И кто следит, чтобы их соблюдали? Холодун с небес смотрит?Кондратия приглашают в комнату, обставленную с претензией на современность: и с диванно-кресельной зоной для приёма посетителей, и с маленькой столовой в дальней половине. С такими в худшем смысле традиционными коридорами смотрится то ли лицемерно, то ли безвкусно. — Садитесь. Я доложу дроттинан Теодор о вас, — требует служанка и, поклонившись, как требуют правила, захлопывает дверь за спиной Кондратия.Из чувства противоречия сидеть не хочется, и Лесной расхаживает по комнате, через каждые два шага останавливаясь, чтобы не наткнуться на мебель. Всё настойчивее что-то подлое, что-то малодушное в нём спрашивает: что он здесь делает? Ради чего он приехал ссориться с чужой тёткой? Ради труса, который не смеет родне слово поперёк сказать? Ради человека, не наделённого магией? Наверно, талантливого и умного — Ханан говорил, что закончил Академию высоких искусств с красным дипломом и что теперь его ценят заказчики — но просто человека. Сумевшего за три дня запасть Кондратию в душу — но просто человека.?Пусть другие будут слабы и боязливы — я до подобного не опущусь. Я знаю, что такое честь?, — одёргивает себя Лесной и сжимает кулаки. Он примет этот бой ради себя. Чтобы совесть осталась чистой. Проиграть в бою не стыдно — стыдно бежать и бросать тех, кто не способен бороться за себя.В комнату, шурша длинной юбкой, входит высокая, выше многих мужчин, беловолосая женщина в платье шириной с дверной проём и вся в сверкающих камнях. — Значит, это вы — господин Лесной, — ухмыляется она, закрывает за собой двери, поворачивает в замке ключ и прячет его в кармашек на поясе. — Я многое о вас слышала. Я — дроттинан Теодор, Адамина Аркадьевна. Отчего же вы не хотите присесть? — Я не устал, — как можно ровнее отвечает Кондратий и отводит взгляд, чтобы раньше времени не выдать презрение. — Какое вино вы любите, господин Лесной? Белое, красное? Или, может быть, коньяк? — спрашивает дроттинан и сама, своими руками расставляет на столе бокалы.Не выходит у неё играть радушную хозяйку — слишком отчётливо в памяти звучит щелчок замка. — Я не пью, — твёрдо отвечает Кондратий и остаётся в диванной половине комнаты. — Не пьёте из мелкой посуды? — хмыкает дроттинан и разливает по бокалам красное вино. — Или не доверяете уважаемой супруге дроттина?На провокацию Кондратий не отвечает. Ещё чего не хватало. Но пока он раздумывает, как бы отказаться и вежливо, и в то же время категорично, Адамина Аркадьевна отпивает из бокала и ставит его на край стола, поближе к Кондратию: — Вино не отравлено, господин Лесной, — посмеивается она и садится боком к столу, закинув ногу на ногу. — Я хотела поговорить с вами, а не убить вас. — О чём?Терпение начинает подводить Кондратия. Чем длиннее вступление — тем дряннее новость, которую собираются сообщить. — Не обижайте меня, попробуйте, — дроттинан пытается звучать кокетливо, но с её резким голосом и пронизывающе холодными глазами это выглядит нелепо. — Родственники моего мужа сами выращивали и собирали виноград. Они владеют прекрасными южными виноградниками у самой спиритэльской границы.Кондратий выдыхает сквозь зубы, садится за стол и делает маленький глоток. Вино в самом деле приличное, но здесь, в доме врага, он напиваться не будет. — Моя бабушка была родом из республики Спиритэль, — отстранённо произносит Кондратий, — в её деревне тоже делали вино. Но моему деду, георгскому, оно не нравилось. — В вашей семье считают, что георгские женщины не умеют угождать георгским мужчинам? — вздёргивает бровь дроттинан. — Пожалуй, я с этим соглашусь. Я была у вас, в Сторстаде, и знала многих здесь, в Нют Странде. Наши, георгские, дамы думают только о титуле кавалера и его наследстве. А то и вовсе о плате, которую могут получить за ночь. Это очень огорчает.Как заговорила, змея. Уголок губ Кондратия дёргается в кривой усмешке, и Лесной отводит взгляд в сторону. Она всё поняла и знает, что у него роман с Хананом. Теперь хочет, чтобы Кондратий ей пожаловался на испорченных женщин в их родной стране, чтобы утешить на словах или предложить знакомую барышню, разумеется, чистую и невинную.Лесной сжимает ножку бокала и задумчиво трёт её пальцем. Что отвечать — не ясно. Долго подбирать слова и молчать тоже нельзя — молчание выдаёт окончательно. — Я готова закрыть глаза на бесчестное преступление, которое вы совершили по отношению к моему дорогому племяннику. Никто не узнает, что вы совратили его. Но при одном условии, — голос дроттинан становится настоящим, жёстким. — Если вы, господин Лесной, отдадитесь мне.Гнев в одно мгновение выжигает всё в груди Кондратия: — Я не совершал никаких преступлений, — цедит Лесной, глядя ей прямо в глаза. Скрывать презрение больше нет нужды. Карты раскрыты. — Пишите в мою академию, о чём хотите.Адские псы погрызли бы кости этой мерзкой твари! И это она, привыкшая добиваться любви шантажом, говорит о бесчестности!— Это преступление против морали, и вы прекрасно всё понимаете. Никто не пожелает своему ребёнку оказаться в руках такого человека, как вы, — дроттинан плюётся ядом в каждом слове. — Если вас привлекают деньги моего племянника, я сама заплачу вам. Но если в вас осталась хоть капля порядочности, оставьте его в покое.От негодования у Кондратия пропадает дар речи. Теперь она апеллирует к морали! Как только Даромыслеву хватает терпения выносить эту женщину? Меньше получаса наедине с ней, и Кондратий уже не знает, как удержать себя от прямой ссоры.— Нам с вами не о чем говорить, — Лесной рывком встаёт, пошатнув стол. — Велите запереть за мной дверь, и я уеду.Тётка его слушать не будет. Ханана он спасёт только в том случае, если тот сам решит бежать от своей надзирательницы. А сегодня в этом доме Кондратию больше нечего делать.— Вы никуда не поедете без моего позволения, господин Лесной, — смеётся Адамина Аркадьевна и постукивает пальцем по ключу сквозь ткань пояса. — Но если вы настаиваете… Я разрешу уехать вам. Будьте свободны, как ветер в степи. Однако во избежание ваших дальнейших встреч с Хананом я буду вынуждена сегодня же отправить его в сумасшедший дом.Кондратий фыркает и трёт костяшки пальцев. Ударить бы дроттинан в челюсть, чтоб до ночи не встала, забрать ключ… А дальше что? Уговаривать Ханана на побег? Он не решится, будь его тётка хоть трижды насильница и шантажистка. Да и не поверит. Слишком привязан к ней.— Ради чего? — спрашивает Кондратий в сторону. — Вы готовы пожертвовать своим племянником. Зачем?До зубовного скрежета не хочется верить в то, что эта гадость происходит на самом деле. Что его, Кондратия, топят в этом грязном болоте. Что он позволяет так себя унижать.— Чтобы получить тебя, — скалится дроттинан. — Но решать тебе.Она чуть не облизывается. Почуяла запах победы. Уже поняла, сволочь, что Лесной не позволит ей уничтожить Ханана. Пожертвует собой, но не позволит.Гаснет одна из масляных ламп. Лесной бросает на неё короткий взгляд и сглатывает. Из плафона тонкой струйкой поднимается дымок от потухшего фитиля.— Вы позорите себя и своего супруга, — Кондратий сверлит глазами алый камень жены военного на её пальце.Умирающая гордость душит. Позволить наглой тётке затащить его в постель шантажом. Ради чего? Но уйти ещё страшнее. Страшно бросить бедолагу Даромыслева наедине с этой тварью.— За огласку не беспокойся, я не стану болтать. Я замужняя женщина, мне слухи ни к чему, — отмахивается дроттинан, обходит стол и в несколько больших глотков допивает вино из его бокала. Её юбка шелестит по ковру. В нос бьют приторно сладкие духи. Лесной отшатывается, чтобы затянутая в корсет грудь не задевала его лицо. Мерзкая холодная рука обводит воротник мундира Кондратия, задевая шею. Переломать бы эти пальцы к адским псам.— Не такой ты, значит, гордый, как изображал мне тут, — самодовольно щурится Адамина Аркадьевна. — Раздевайся.