Лунатик двух тёмных лун (1/1)

Во снах, не закрывая глаз,Я вижу кристиановых собак;В сей час мне нужно отправляться на луговые болота,Собирать блуждающие огоньки.Перенести их все в домИ заключить в клети,Чтобы смело бродить по топям,Пока солнышко не проснулось.Стены дома, ковры, постель, каждая склянка, каждое одеяло и каждый свиток сухого коричневого пергамента пахли камфарой, миррой, миртом и загадочным безымянным деревом, приплывшим эфирными капсулами с далёкого Востока. Курились маслистые благовония, позвякивали на ветру собранные по днищам ракушки и застеклённые мёртвые цветы, подвешенные под низкими потолками. Сено, разбросанное по углам, источало привкус прелого лета, что ложился на язык, щекотал ноздри, навевал сердцу давно истончившиеся сладко-грустные воспоминания.Вит, мурлыча под нос сочинённые и собранные по лугам мелодии, разливал по бутылкам пойманный солнечный свет, попутно откусывая кусок от чуть зачерствевшей марципановой пышки. Колдун повесил на него самую тяжкую работу — ловить Болотные Огоньки, закупоривать те пробкой, развешивать светильниками вдоль стен, сажая в зачарованные клетки. Смотреть на тех было тоскливо, и со временем у Вита выработалась привычка не обращать внимания ни на что из творящегося под кровлей ведовской хижины.Именно поэтому он, должно быть, и не заметил большого крапчатого ястреба, мягко влетевшего сквозь окно и усевшегося на вколоченную в стенку жердь из мшаных лосиных рогов. Ястреб покрутил головой, прищурил опасные желтявые глаза…И, наконец, спрыгнул, поджав под себя крылья, на пол, плавно перекинувшись высоким черноволосым мужчиной.Мужчина тот был бледен, прям, худ; длинные пряди, спадающие каскадом до пояса, сменялись потоком таких же длинных одежд, шлейфом тянущихся следом. Несмотря на принятое поверье, будто колдунам должно запахиваться во всё чёрное, точно воронам на чумном пиру, господин любил цвета снежные, с морозным инеем витиеватых рисунков, которые сам сшивал да накладывал на очередное платье или плащ.Вит, занятый проверкой пойманных накануне Огоньков и утолением настойчивого голода очередной булкой, понял, что находится здесь уже больше не один, лишь в миг, когда заслышал нагоняющее бряцанье древесных и металлических подвесок. Резко застыв, побледнел напрягшимся лицом, осунулся, с трудом проглотил застрявший в пересохшем горле сдобный кусок.— Доброе утро, мой мальчик, — ласковым шелестом пропел почти над самым его ухом колдун. Дождался, пока юноша обернётся, выжимая из себя робкую потерянную улыбку, и ответил улыбкой куда более искренней, пусть и пустой, что нутро проеденного небесной грозой дуба.— Доброго утра, господин, — Вит кротко склонил голову. Выпрямился, точно застывший в полёте лебедь, ожидая новых распоряжений на грядущий зачинающийся день.Обычно колдун не заговаривал с ним без дела. Отдавал поручения, придумывал новые уловочные трюки, окутывал горячим степным сахилом и, ударившись оземь прищёлкнувшей клювом всевидящей птицей, улетал до следующего утра.Сегодня же что-то пошло не так.Колдун приглядывался, хранил покалывающий кожу тревожный мрак, обходил его по медленному изучающему кругу; под статной чеканкой шага шуршали одежды, звенели кольца, цепи и браслеты. Потом, обойдя смеркающееся затейное полнолунье, он остановился, убрал за плечо волосы и неторопливо наклонился, втягивая чуткими ноздрями окутывающий юнца дух. В серых глазах при этом блеснуло опасно накалившееся железо, распустилось бутоном отравленного волчьего ягодника.— Я вижу, у тебя сегодня хорошее настроение, Вит?Юноша, чувствуя всё ближе и ближе подступающее неладное, рассеянно кивнул. Натянул на губы успевшую спрыгнуть обратно под ноги улыбку.— Должно быть, что так, господин. Вчера у меня был хороший улов. Если дева-удача и сегодня благоволит мне, то я соберу уже целенький девятый мешок.Он улавливал, каждой наголовной волосинкой и каждой ресницей улавливал, как при этих словах вспыхнуло нетерпение скривившегося из своего нутра господина, как в том заклокотала злость бьющегося бивнями о сосну вепря, как вздыбилось колкое раздражение пламенного побега, пробившегося сквозь наваленные в городе свиные помои.— Вот как? — всё так же ласково вопросил колдун, никогда не показывающий истинного лица. Покружив ещё немного, остановился за спиной Вита, обхватил ладонью прядь нежных озимых волос. Склонившись, коснулся тех тонким бледным ртом. — Ты так истово ждёшь часа, когда сможешь покинуть меня?— Вовсе нет, господин, — с видимым усилием выдавил Вит, продолжая безмятежно улыбаться. — Я жду часа, когда сам смогу слыть колдуном. И иже смогу обрести долгожданную свободу.— Ты талантливый ученик и прелестный мальчик… — посвистом околдованного горного соловья, спускающегося в людскую нишу в полночный час, пропел мужчина с серью глаз. Оставил волосы Вита в покое, подошёл к столу, поднял и надкусил припорошенное на том луковое перо. — Тебе плохо живётся в моём доме?— Нет, господин, — мягко, прозрачно, вышколенно и медово проговорил Вит. Склонил в знак почтения голову, но ногтями убранных за спину рук непроизвольно впился в блёклую плоть похолодевших ладоней.— Быть может, я уделяю тебе недостаточно внимания?— Предостаточно, мой господин.— Что же мне сделать, чтобы ты переменил своё пожелание? Я не вправе задерживать тебя и нарушать даденное слово, но скажи, мальчик, что светит тебе в том мире, куда ты так жаждешь убежать? Разве есть у тебя место, куда стоило бы возвратиться? Разве есть там хоть кто-нибудь, кто откроет перед тобой дверь своего дома? Таких, как мы, простой люд никогда не жаловал...— Я делаю всё это совсем не ради людей, поэтому не имеет значения, как они станут ко мне относиться. Я…— Ты погибнешь, едва окажешься там, мой дорогой. Запомни это хорошенько.Вит, накрепко стиснув зубы, опустил голову ниже, пытаясь скрыть от цепкого колдуньего взгляда выдающую чернь, пролёгшую на его лице.— Я предлагаю тебе ещё раз поразмыслить на досуге, Вит, — будто бы и в самом деле ничего не замечая — или, может, наоборот замечая, и замечая слишком хорошо, — продолжил мрачный чародей. Поиграл, разрисовав стены волшебной шкурой лесного зверя, световыми пятнами, заточенными в холодные самородки потренькивающих перстней. Одарил юношу, которого день за днём умело и алчно выпивал, заботливой паучьей улыбкой. — Но пока — твоё новое задание. Прошлое, как погляжу, показалось тебе чересчур лёгким? Раз у тебя после его выполнения осталось столько свободного времени, дабы затевать ненужные и опасные игры.Вит хотел было возразить, но не смог даже разлепить губ — магия, насланная чёрным волхвом, намертво сковала плоть и кровь, заставляя беспрекословно подчиняться лживому хозяину и властелину.— Не спорь. Ночные прогулки идут тебе во вред, Вит. Я должен обезопасить тебя от общения со всеми, кто не похож на нас. О чём ты только думал, шатаясь по лесу с тем… мужланом?Вит дёрнулся, напрягся, силясь хоть как-то, хоть сколько-нибудь перебороть чужие чары, да только тщетно, всё это было тщетно, потому как те держали крепко, впивались уздой в подчинённую кожу, заставляя всё ниже и ниже склонять разрывающуюся в темени и висках бессильную голову.Колдун вновь приблизился к нему. Провёл кончиками холодных пальцев по щеке, огладил шёлк переливчатых кудрей.— Кроме обычной ловли Болотных Огней, ты должен будешь отыскать для меня ещё кое-что… Точнее, кое-кого. Найди мне портного, способного сшить умершему ангелу живые ладони.Вит, обуянный лютой химерой из прыснувшего в мясо страха и высеченной кремнием злости, взвыл бы во весь надломанный птичий голос, не запечатывай его губы коварное крадучее колдунство.— Я дам тебе на это три дня. Не справишься — лишишься своего маленького ночного безделья. К тому же, глупый непослушный мальчишка… вынужден будешь собрать не десять, а все тридцать болотных мешков. В твоих же интересах бросить все свои силы на поиски, а не на праздное шатание в обществе тех, кто не стоит и нашего с тобой общего мизинца.Гневный липкий страх, обрушившийся на белокурого юношу вместе с грузом прогремевшего пожизненного приговора, пригнул к земле куском намагниченного компасного металла, вспорол спину, располосовал на бессильную белую труху кости, впился в горло длинной сталью зябких когтей, протиснулся между век и опалил ядовитым зелёным кострищем намокшие ослеплённые глаза.Поначалу колдун обещал, что вернёт ему свободу, как только он соберёт три мешка беспризорно гуляющих по зыбким топям Огоньков. Всего-то три жалких мешка! После этого цифра возросла до пяти. Затем помножилась ещё вдвое. Снова юноша, почти дошедший до заветной десятки, верил, будто свобода достижима и как никогда близка, и снова…Снова…Огоньков с каждым годом становилось меньше; на долгие снежные зимы, рыжея от заставляющих хворать холодов, они уходили под землю, начиная прятаться с начала октября, поэтому на охоту оставалось приблизительно шесть или семь месяцев, и удача, если за это время удавалось наловить хотя бы половину одной-единственной банки.На три же десятка мешков…— Мне едва ли хватит моей жизни…! — кое-как разрывая нити ослабевшего колдовства, в заблестевших слезах вскрикнул Вит, но вскрикнул поздно: дом хлопнул на промозглом ветру опустевшими ставнями, крякнул голосами обращённых из людей деревянных утиц, рассевшихся по длинным лакированным лавкам, и ястреб-колдун, поставивший на душу пойманного снежного мальчика несмываемое теневое клеймо, растворился в брызнувших сквозь лесные верхушки полуденных лучах, гуляющих по полу перемигивающимися полосатыми котами.??????Портной, способный сшить сгинувшему ангелу тёплые ладони, нависал над Витом пыльной хохочущей тенью, пока тот — рассеянный и печальный — брёл сквозь чавкающие болотные топи мимо заброшенной старой церквушки, оставившей от себя один лишь остов и порушившиеся купола, мимо брусчатого мостка через пересохший ручей, мимо сухих посеревших осин и дикой рябины, сбившейся в пёстрые топорные стайки. В зачарованном холщовом мешке за спиной покачивались пустые пока клети, крохотные ошкуренные коробочки, облицованные фресками кедровых сов и дубовых листьев, деревянные брусья для вспугивания заблудившихся Огоньков, излюбленные марципановые пышки, завёрнутые в листья лопуха, фляга с холодной ключевой водой и листом кислой малины.Под ногами шуршала мокрая скользкая трава, уходящая всё глубже и глубже под стяг наваливающейся болотной жижи. Пахло солёным речным духом, протухшей пресноводной рыбой, разложившимся козьим навозом. На ветках искривившихся низкорослых деревьев, потерявших сок и листву, сидели тощие вороны, глазеющие лоснящимися бусинами глянцевых глаз.Когда солнце лениво и боязливо поднялось к зениту, повисело там с недолгое северное время и, перевернувшись через свою же макушку, поплыло обратно вниз, чудодей с золочёными волосами прибрёл в сердце теплящихся дневным жаром болот.Воздух здесь стоял тяжёлый, испаренный, как нагретое в котелке молоко; Виту постоянно мерещилось, что его даже можно потрогать ладонями, если как следует оттолкнуть от себя налипший вал, затрудняющий замедляющиеся потерянные движения.От воды, покрытой мелкой чешуйчатой ряской и переваренными соцветиями жёлтого водореза, поднимался дикенький дух; в нём жужжали тучные чёрные мухи, жадные до крови раздувшиеся слепни, резвые любопытные стрекозы.По берегам, теряясь в сочной зелёной траве, повылазили краповые шляпки сыроежек.Шумели листвой уже обглоданные болотом слабеющие берёзки, не знающие, что вскоре так и погибнут здесь — спадут трухлявыми брёвнами, покуда ненасытный трясинный зверь не пожрёт и их, оставив лишь гнилую кору да редкие прутинные ветки.Вит следовал старой изученной тропкой, проложенной ещё в те времена, когда он был ростом не выше половинки беспомощного саженя. Стопы, обутые в выструганные из дерева и обвитые кожей царвули, назубок знали каждый выступ, каждую выбоинку, каждый каверзный таящийся спуск; повторяя день за днём один и тот же маршрут, Вит давно прекратил гадать, куда подевались все Огоньки.Упорхнули, наверное, куда-нибудь подальше, где не подстерегал невольничий охотник, упрятывая поначалу в темноту мешка или коробов, а после — в заговоренные клетки или банки, где маленьким весёлым духам приходилось томиться совсем недолго; три-четыре дня и ночи, а затем колдун забирал улов своего ученика да уносил с собой под крылом обортничающего ястреба.Виту не было известно, как тот поступал с ними дальше. Не было известно ничего, кроме того, что ни один Огонёк никогда больше не возвращался на родные болота или в их передерживающий страшный дом.Остальные же духи, улавливая запах исторгнутой смерти и сгораемого в холодном костре впитанного волшебства, один за другим покидали эти края, уносясь вместе с осенними клиньями красногрудых журавлей туда, где юноша, пленённый договором лукавящего мрачного волшебника, не мог и мечтать оказаться.Сколько Вит ни бродил, сколько ни прятался в высокой шуршащей траве, терпеливо дожидаясь появления крохотных мерцающих духов — те не приходили.Солнце, задумчиво покручиваясь в самой низкой лощине, привораживало подтягивающуюся навстречу землю. С иной стороны неба, залепленного глинистой дымкой скорого сумрака, всё отчётливее показывалась бледная краюха высокой луны.Вит миновал низкогорье разыгравшегося леса, отлогие гривы буйных холмов. Полюбовался костерогим великаном-лосем, выдыхающим в вечер пары горячего дыхания; тот — одинокий, с крупицами тоски во влажных глазах — звал, звал и звал кого-то, кто никогда не собирался ответить, рассекая тишину звоном далёкого рожка, на его зов.Заросли веха и клещевины между тем незаметно сменялись каменистой россыпью, а та, в свою очередь, вновь погрязала в кустах мокрого и прелого вздутоплодника.Лес, обступивший Вита тугим беспокойным обручем, был пепельно-серым, грязно-бесцветным. По земле ползали туманы, рыскали в его клубах крохкие нечистые существа, оборачивающиеся то лозой, то вороньим гнездом на пике высохшего ясеня. Почва хрустела сухостью, воздух першил горло и слезил глаза.В какой-то миг Вит, почти лишившийся обманутого зрения, углядел за цветком стойкой хохлатки знакомое голубоватое пламя шального Огонька, но ещё прежде, чем он успел сделать хоть шаг или потянуться за клетью — дух, окрасившись в тёмно-кубовые гневные цвета, пронёсся пламенной жилой, разгорелся костром и втянулся в принявшую землю, в очередной раз оставляя неудачного охотника с пустыми руками.Загнанный в угол, теряющий веру в возможное спасение и постепенно смиряющийся с натянутым на задушенное горло собачьим ошейником, юноша слепо побрёл дальше.Он шёл, шёл и шёл под сгустившимся померанцевым закатом, под последней вспышкой уснувшего солнца, под медленно и нерасторопно потянувшейся луной, занимающей место огнеликого брата, под крапинками смеющихся сквозь стекло пуговичных звёзд...Шёл, пока не пришёл в конце всех концов к аспидной нитке неспокойного ручья, бьющегося шуршащими всплесками о грани шлифованных камней: поблизости от его берегов росла одна только горькая да дегтярная дягиль-трава — высокие заросли пригорюнившихся дичалых сорняков.Вит, погружённый в заполошный шквал налипающих на спину уныний, не особенно разбирая дороги, отправился вслед за проглядывающим смолковым течением.С несколько раз он оступился, с несколько раз провалился по щиколотку или колено в веющую холодом мутную воду. Единожды чуть не растянулся плашмя на земле, вовремя ухватившись за ветки здешних древесных умертвий.Путь вёл его дальше и дальше, пока вдруг не оборвался остановившей сбившееся дыхание туманной стеной — сметанной, непроглядной, веющей зяблостью и стёртыми обрывками иных звуколетий.Юный чародей с малолетства знал, что они такое, эти стены. Знал, потому что когда-то сам пересёк одну такую преграду, на веки вечные отдав себя на растерзание миру колдовства и ворожбы, да и в прошлую ночь он ведь тоже…Проник туда ненадолго, где по ту сторону вечной мглы укрывался клетчатым одеялом обыкновенный человеческий мирок, в который путь был открыт лишь настоящим колдунам, но никак не их ученикам.Никогда бы прежде Вит не ослушался наложенных запретов, никогда бы не пересёк запретную грань умышленно, а не случайно, как получилось в предыдущий раз.Никогда!Никогда…Если бы только не удручающие призраки ангела да портного, щекочущие за пятки, плечи и вьющиеся от сырости локоны. Если бы не нехороший, обманывающий, заживо сжигающий огонь в серых глазах его господина, мечтающего поработить пока ещё светлую душу по глупости доверившегося мальчишки-ученика. Если бы не горькое отчаяние и не сладкие — чужие или всё-таки нет… — воспоминания, скребущиеся в юном перепуганном сердце.Вдохнув пропитанный настоявшейся травой воздух, Вит нерешительно протянул подрагивающую от волнения руку. Коснулся пальцами раздутой стылой кромки, погрузил те чуть глубже, уходя на половину исчезнувшей с лика мира фаланги. Ощутил лёгкое незнакомое покалывание, как если бы рывком надел искрящийся языками свитер в особенно морозную зимнюю погоду…Но ничего страшного, вопреки предосторожностям, прочитанным наветам и собственным ожиданиям, не происходило, и Вит, набравшись быстро иссякающей смелости, резко и резво просунул в туман руку по самый локоть. Сжался. Но снова не дождался попросту ничего — ни боли, ни грянувшего сверху проклятья, ни ощущения, будто магическая сила покинула его жилы.Рука ушла в дымку полностью. За ней — рука вторая. Дело оставалось за малым — единым последним шагом, за которым…За которым ждало нечто новое, неизведанное, может, хотя бы чуть менее обречённое, чем улетевшие Огоньки и безответная загадка о том, как же самого себя из новой захлопнувшейся клетки спасти…Вит, накрепко зажмурив глаза, решительно шагнул в препону разделяющего миры переваливающегося тумана.Короткое мгновение — и дымка, причмокнув, выплюнула его на округлые замшелые камни, хохлящиеся мягким зеленоватым пушком. Камней было много, а в расщелинах между ними, беззаботно журча, деловито тёк тот самый ручей; проводив сосредоточенный ток воды рассеянным взглядом, Вит обнаружил невысокую блокадку, сложенную из веток и сточенных коловидных брёвен — кажется, в этом месте вовсю орудовали бобры.Далее, несколькими ярусными градусами выше, желтовато-бурая гладь разливалась отполированным, как стекло в руках у стеклодува, озерцом, а в изголовье его, что корона на венценосной макушке, стоял дом из тех, на который хватало бросить всего одного случайного взгляда, чтобы понять — дом этот уютный, тёплый. Живой.Двухэтажный, каменно-деревянный, с удивительными пристройками вразнобой, покатыми крышами, крытыми еловой веткой и утрамбованной соломой, мхом и лапами царской ягоды — дом этот был воистину волшебным. Даже куда более волшебным, чем то колдовство, которым пользовался наставник юного чудодея.Труба выкашливала застоявшийся мглистый дым, вокруг царили запахи чайной мяты, прелой ромашки, подсушенного вместе с тмином розмарина.Передний фасад украшало огромное, но изумительно поворотливое деревянное колесо — жёрнов водяной мельницы, неприхотливо перекачивающий предложенный озёрный сок.Из воды — то тут, то там — выглядывали замшелые лишайные валуны, облюбованные сонными илистыми лягушками.Позади дома высился, раскинув воистину королевский шатёр, великолепный лес, окутанный магией стебельных и медовых оттенков. Древний, ароматный, заставляющий затаить дух и сидеть обездвиженным раболепным мальчишкой — он покорил сердце Вита одним своим шелестом, одним снисходительным свистом перекликающихся клестовых птах.В мире, куда он попал, правила балом вовсе не ночь, а подходящий к кромке паточный летний день.Вит, позабывший обо всём на свете, смущённо и неловко шевельнулся, намереваясь подняться на ноги…И тут же, разодрав нетревожимую тишину остриями гранитных когтей, на водных валунах, будто вынырнув со дна русальего пруда, появились две собаки. Две большие чёрные собаки, оскалившие пасти в угрюмом и недовольном горлатном рыке.Вит похолодел.Глаза собак — молочноспелые карлики повторённых лун — налились предупреждающим гневом, затем — холодной звериной решимостью. Нагнув головы, они переглянулись и, опустив тугие плетни хвостов, лёгким водорезным шагом потрусили колдуну навстречу, играючи перепрыгивая с камня на камень или погружаясь в брызги разлетающейся во все стороны проточной воды.— Эй-эй-эй! Постойте-ка! Погодите! Дайте я вам хотя бы… хотя бы же… — юнцу сделалось вконец дурно, и язык, намертво прилипший к нёбу, запнулся, ссохся и отказался, как Вит ни старался тот растормошить, говорить.Отшатнувшись от приближающихся страшными прыжками животных, он припал на руки, болезненно ушибся о скол камней. Не обращая внимания на боль, задом пополз назад, к спасительной стене принёсшего его сюда тумана…Правда, стоило лишь единожды мельком оглянуться, чтобы лучше лучшего уяснить — никакого тумана здесь не осталось и в помине.Собаки же, щеря оскаленные зубы и дыбя на загривке тёмную, будто трубная сажа, шерсть, необратимо настигали; всколыхнутая вода, пошедшая на отмель, под их лапами звенела так, будто была вовсе не водой, а самым что ни есть тонким на свете стеклом.Когда до столкновения со сплюнувшими пеной псами осталось всего несколько пар саженей, влекущих кошмарный кровавый исход, те вдруг резко замедлили шаг. Морды, всё ещё оголённые жутким оскалом, разгорелись странной неуверенностью, в лунных глазах заплескалось растревоженное беспокойство.На один короткий миг Виту почудилось, будто он уже сталкивался с этими псами когда-то прежде, пусть они тогда и выглядели чуть иначе, но додумать он этого не успел: внезапно прозвучавший голос, громом поваленного дерева пронёсшийся над землёй и водой, отогнал все мысли прочь, и, вопреки плохо прикрытой злости, сквозящей в нём, он тоже померещился волхву однажды уже встречаемым да всецело знакомым:— Кто здесь?! Что происходит? Кто…Собаки, подняв морды, приветственно завиляли хвостами; Вит, щуря глаза, неверяще глядел и глядел на пробивающийся сквозь лес и густой предзакатный час чёрный силуэт, что постепенно приобретал новые и новые краски. Вот прорезалась смоль коротко отстриженных колючих волос, вот налились белизной перекатывающиеся под кожей мышцы, вот раскрасились птичьей кровью внимательно всматривающиеся твёрдые глаза…— Кристи… друг…? — с тихим недоверчивым смешком прошептал Вит, разлепляя и слепляя трясущиеся холодные губы.Мужчина, что вырос перед ним, одним движением руки остановив заластившихся к ногам собак, и впрямь оказался Кристианом — тем самым прошлоночным человеком, которого чудодей тревожил своими фокусами да пространной порожней болтовнёй. Единственным человеком, с которым за минувшие полтора десятка лет юноша по имени Вит заговорил.— Откуда ты здесь взялся-то…? — севшим голосом прохрипел тот, тоже выглядящий удивлённым и не сильно доверяющим, но каким-то, наверное… совсем чуть-чуть... обрадованным, да…?Ловко спрыгнул с камней, в сопровождении держащихся рядом собак последовав к раскинувшемуся среди валунов, мха и воды, опрокинутому навзничь бедокурному мальчишке…И вконец поддался отразившемуся в зрачках смятению, когда на синих склянных глазах, блеснув в лучах прощающегося солнцеворота, разгорелись нацеженной пустотелой смолой капли просочившейся прозрачной влаги.