20. Вива, Кальман! (1/2)

Возможно, она перестала входить в его гениальные планы, потому что когда приехали прихвостни, Джокер выгнал их на улицу взашей, едва они успели переступить порог. Ареса погнали туда же. А когда Юля шагнула в коридор, Джокер зашипел на неё: — А ты куда собралась? Она правда понадеялась, что он решил оставить её дома, но… Но, но, но. Он не нервничал, не метался в панике по квартире с воплями ?где моя помада? Мне нечем накрасить свои шрамы! Юмми, одолжи свою, будь подруженькой?. Юле вдруг показалось смешной мысль, что у них до сих пор не завелось общей косметички на троих. Да, Арес тоже в группе единомышленников.

— Я думала… Он раздражённо перебил её: — Ах, Юмми, иногда ты слишком много думаешь и всё не о том. Затем он оставил её в гостиной и закрылся в их спальне. Наверняка ему было глубоко начхать, но всё же: Юля его не простила. Может быть, она не обижалась за сегодняшнее, потому что это стало какой-то разухабистой нормой в духе американских горок. Но червь обиды всё же грыз её — за тот самый случай, когда он сыграл на её переполненных чувствах. Проехался по ним танком. Она едва сдерживалась, чтобы не постучать в дверь их комнаты и поделиться новостью: ?Я на тебя всё ещё сержусь!?

Джокер такой человек, что если поманить его какой-нибудь кисло-сладкой обидкой, он воспримет это как приглашение к действию. Тут и к гадалке не ходи, сразу ясно, что в его нездоровой головушке родится вполне себе здоровый — насколько это возможно для психоприпадочного — план. Поэтому Юля держала чувства в узде.

Джокер не заставил себя ждать. Он вышел, вытер руки о полотенце и бросил его возле дивана, и когда Юля вознамерилась поднять его и отнести в ванную, больно ухватил за плечо.

— Нет времени на глупости, малыш-ш. И дёрнул. Мистер Джей при параде, сразу видно, что злодейский злодей задумал какую-то распрекрасную пакость. Не факт, что кому-то понравится. Но кого это волнует? Уж точно не его. Свежий грим красноречиво передавал, что перед тобой тот самый маньяк, да-да, ?будет резать, будет бить?. Куча синонимов у слова Джокер: террорист, анархист, потрошитель. И тэ дэ. И тэ пэ.

Как по заказу в городе прохладно, и его рубашка в фирменный ромб очень кстати, как зелёный жилет и пиджак. Пальто он пока не надел. Что ж, ещё не вечер. Он сунул галстук Юле в руки со словами: ?Помоги-ка мне с этим?. И сел на подлокотник дивана. Он не смотрел на Юлю. Будто её и вовсе не было в комнате, но она хорошо понимала правила этой игры. Не глупить. Не тупить. Не пытаться задушить злодея его же галстуком. Даже красные, густо намазанные алым губы не мешали Джокеру облизываться. Причмокивать. Он то и дело прикрывал глаза, и его ресницы дрожали. Иногда кивал чему-то, только ему понятному.

Он умел завязывать галстук, Юля не раз видела, как он мастерски справлялся с этим нехитрым делом. Ему просто нужна её причастность. Он репетировал. Из вредности ей хотелось поцеловать его, чтобы поубавить яркости на губах, но всегда оставался риск. Например, он мог укусить её — это как часть театрализованного представления, и это самое меньшее, что он мог выкинуть. Гулять так гулять! Когда Юля закончила с галстуком, Джокер вернулся в спальню за пальто. И уже оттуда крикнул: — У тебя десять минут, Юмми! Оу! Так, значит, он всё же не вычеркнул её из своих злодейских планов. Чудненько. Домашние растянутые треники с клубничками и кофта с мопсом — явно не тот наряд, который подразумевался рядом с маэстро.

Она втиснулась в закрытый джинсовый комбинезон, подпоясалась таким же пояском и достала купленные по такому поводу новые кеды. Со знаком Супермена на носах.

Переодевшись, Юля на скорую руку уложила волосы, подправила макияж и последовала за своим злодеем на выход. У двери он остановился, обернулся и сверкнул чёрными провалами на Юлю. Сердце пропустило удар. Затем вернуло его с удвоенной силой. Джокер оттолкнул её от себя, и стоило больших усилий удержаться после ощутимого тычка на ногах.

Джокер залез в один из пакетов, служивших хранилищем для редко используемого реквизита, и, пошуршав в его внутренностях, вытащил белые перчатки. Выпрямившись и перестав горбиться, Джей взял Юлину руку и хлопнул на её ладонь найденные перчатки.

— Отпечатков на пальчиках у тебя, ах-х, нет, но раз уж мы не озаботились це-ельным рисунком… В общем, надень.

Затем он наклонился к ней, близко, нос к носу, чтобы она могла как следует рассмотреть его белое лицо с чёрными глазницами и кровавой улыбкой. Его изувеченное лицо улыбалось шрамами, но на губах ни тени веселья. Джокер приоткрыл рот, приподнял голову и посмотрел на Юлю сверху внизу. — Ты… Ты ведь в курсе, что бу-удет, если плохая девочка ослушается? Она облизнула свои губы в такт губам Джокера. И кивнула, не отрывая взгляда от его тёмных, смолянистых глаз.

Вставать у него на пути открыто и дерзко — не тот способ, каким Юля хотела закончить свою скромную жизнь.

Они вышли из дома. У фургона Юля получила свою часть игрушек — гарнитуру и резиновую маску в виде головы мадонны. — Так я в деле? — в горле пересохло. Хотя пистолет ей не выдали, но шоу же ещё не началось, всё самое интересное впереди. Сегодня она не водитель, а, как и большинство прихвостней, заняла место в фургоне. Другая машина. Не привычный синий фургон, нет. Сегодня белый ?Форд?. Мягкие сиденья, внутри пахло лимоном — скорее всего машина в угоне, потому что вряд ли Джокер или его болванчики озаботились бы таким почти лакшери уютом. К вещам не стоило привыкать, потому что сегодня есть, завтра нет.

Джокер сел рядом с Юлей и запахнул пальто, посмотрел в зашторенное окно и поправил зелёные волосы. Покривил губы, причмокнул. — Н-ну, малыш… — хрена с два из его уст это ласковое слово. Это слово-предупреждение. Для привлечения внимания. Типа помахать платочком: ты в беспросветной жопе, Юмми, проходи, чувствуй себя как дома, можешь пропылесосить. Он взял её руку, спрятанную в белой перчатке, и сжал. Несильно. Белое в фиолетовом. И в этом жесте, на удивление нежном, на самом деле никакой романтики. Скорее всего, он пробовал почву. Искал что-нибудь в Юле. Ниточки, за которые можно будет впоследствии потянуть.

Конечно, ей не дали роль. Точнее, ей не дали важную роль первого плана, потому что она не Харли мать её Квин. И это хорошо, потому что глубоко внутри Юля всё ещё представляла себя нормальной. И нормальную жизнь тоже представляла: что-нибудь адекватное обязательно ещё случится с её жизнью. Дом, работа, мужчина под боком. Стоп.

Юля вылезла из фургона вслед за Джокером, когда они остановились. У неё же это всё есть? Она посмотрела на своё ?женское щастье? и поняла, чего ей не хватало: нормального мужчины. Нормального. Голосом Глеба Жеглова: ?Нор-маль-но-го!? Чёрт возьми, она же не Грета Гарбо какая-нибудь и Мэрилин чёрт побери Монро, чтобы вот так жить, как на американских горках. Как на пороховой бочке с зажжённой спичкой в руках. Но от лирики к прозе жизни. Всё было спланировано точно. Наряженные официантами щеночки Джокера вовремя убрали официальную охрану от чёрного входа, и падающие друг на друга доминошки уже не остановить. На место людей в чёрном встали пешки клоуна. И тут до неё дошло: это она целую неделю прозябала дома, занималась праздным ничегонеделанием и ждала, ждала, ждала. Иногда доводила Джокера до белого каления. А вот он не отдыхал. Не сидел, мать-перемать, в отпуске. Он расставлял фигуры на шахматной доске. Следил, чтобы они встали на свои места, прижились, как пересаженные органы, чтобы не загноились.

Скорее всего, камеры наблюдения вывели из строя давно или аккурат перед приездом новых гостей, потому что короткий и тихий приказ ?маски, ребята? прозвучал у самых дверей. Охранники вели себя профессионально, впустили без лишних вопросов и выглядели… здоровыми. На голову в смысле. Возможно, мистер гений нашёл слабое место в чиновничьей системе и подкупил пару ребят. Завербовал.

Джокер ни на кого не смотрит. Он вальяжно вошёл в здание, и это всё равно, что внести в помещение осиный улей и оставить его внутри. Бросить и закрыть дверь, чтобы людям стало весело. Юля чувствовала себя лишней на этом празднике абсурда, она не той породы, она вообще не умела жалить.

Противно. Мерзко. Липко. Скверно представлять себе расправу над невинными при помощи ос, это запрещённый приём, потому что от него нет противоядия.

От Джокера тоже нет противоядия.

В маске было душно, но не так, чтобы задыхаться или терять сознание. В наушниках стояла тишина, и иногда Юля ловила себя на мысли, что её забавы ради нарядили во всё это. И гарнитуру ей дали намеренно сломанную. И когда обидка откуда-то вынырнула, в ухе послышался голос Джокера. ?Голди, отведи кро-ошку Юмми на балкон?. Послышалось ответное сиплое ?угу?. К ней подошёл высокий парень, в смокинге, при параде, весь такой джентльмен, только на голове маска Микки Мауса. Не того милашки мышонка из девяностых, а раннего, страшного, как атомный пиздец. Чёрно-белый, вместо глаз — мёртвые глазницы, а на уровне рта оскал. Вряд ли это тянуло на полноценную улыбку.

?Юмми, а ты будешь па-аинькой, — снова заговорил Джокер. —Следи за кроликом Роджером — это наш крошка Арес, будешь ему передавать обстановку. Смотри. Это не “Форт Боярд”. Если ты не поможешь дру-угу, его могут отпра-авить… Нет. Не в запасные игроки. А прямиком в морг. Так что следи за обстановкой, карамелька, и рассказывай обо всём подозрительном своему пасха-альному зайке?. Кажется, все остальные тоже слышали это чудесное послание, потому что когда голос Джокера затих, а Юля вернулась из гипноза, она обнаружила на себе несколько масочных взглядов. Все наблюдали за ней. Вряд ли парней устраивал расклад, что в любой момент какую-то соплячку могли сделать ответственной за их жизни.

Юля нашла Джокера. Он дёрнул верхней губой, будто собирался улыбнуться. Но нет. Глаза изучали лестницу, ведущую на второй этаж. Он то ли разочарован, то ли чего-то ждал. Правая рука, опущенная в карман, дрогнула. Пальцы выскользнули наружу. Щёлк. Он подал сигнал, и один из подельников отдал ему свой автомат. Юля отступила на шаг, но Микки Маус — Голди — подтолкнул её вперёд. Молча. Эхо их шагов на лестничном пролёте звучало траурно. Набатом били каблуки лакированных ботинок. Всадники апокалипсиса приближались. Стук-стук. Цок-цок. Тихий топот гипнотизировал.

Тут много всего неправильного. Нечестного. Вывернутого наизнанку. Бэтмен. Его нет, рыцарь не прилетит и не спасёт, всё очень просто: никто не придёт. В этом мире есть только одна правда: на одной чаше весов злодей, а вторая пустовала.

Попавшиеся по дороге официанты, выползшие то ли подышать на лестницы, то ли что, отпрянули к перилам. Разом. Глазищи вытаращили, рты пооткрывали, но так ничего и не пискнули — ступор сыграл против них. Понять их можно. Если видишь перед собой людей в масках и с пушками наперевес, а во главе колонны самый известный размалёванный клоун, то жди комедию. Чёрную.

Джокер прошёл мимо официантов, а двое его парней отправились отправлять работничков к праотцам. Юля отвернулась и поморщилась, когда до неё донеслись хрипы и тихие болезненные стоны. Что делать? Как что? Идти дальше, потому что её ?фу? ничто по сравнению с дулами автоматов и пистолетов.

В наушнике раздался тихий голос Джокера: ?Кастет, Малыш, выключайте?. Никто из шедших не сделал лишнего движения, и стало понятно, что где-то в здании сидела ещё парочка засланных казачков. Минимум. Возможно, Джокер приказал им выключать камеры, но вскоре последовал следующий приказ, когда они все остановились у белоснежной двери в зал: ?Дылда, глуши?.

?Ита-ак…? Джокер потянулся к золотистой дверной ручке. А у Юли в голове закрутилось: ?Ита-ак, господин мэр, сейчас вы охренеете и обратно не выохренеете?. Хочется слиться со стенкой и побыть зрителем, но Юля не успела как следует обсосать эту мысль, не смогла засунуть её за щёку, чтобы на подольше хватило, потому что Голди увёл её от дверей. Ещё один пролёт. Тут чисто, никого нет, осы забрались в пчелиный улей и собрались устроить хаос. Наверху темно и пхнет пылью, хочется снять маску и почесать нос, но она терпит. Иногда задерживает дыхание. Голди открыл невидимую в полумраке дверь и втолкнул Юлю в какое-то небольшое помещеньице. Она тут же принялась ощупывать всё вокруг себя, заостряя внимание на окошке света впереди себя. Всё вокруг в покрывалах, в скрученных паласах, то тут, то там навалены сложенные друг на друга скатерти. Юля подкралась к проёму и посмотрела вниз, на разношёрстную публику. Прямо под ней столик с напитками, слева и справа столы с дорогими закусками. Посреди зала шоколадный фонтан, служивший одновременно украшением и фондю. То и дело гости подходили к нему, болтали, смеялись, окунали в шоколад фрукты на шпажках.

По правую руку небольшой оркестр: саксофонист, два гитариста, барабанщик с причудливой установкой. Юля не разбиралась в музыкальных инструментах. Кажется, они исполняли что-то из джаза. Музыка приятная, спокойная, располагающая. Никакой пошлости, и это похвально. Хоть и ненадолго.

Женщины в дорогих платьях, на каблучках, с причёсками. Всё очень дорого, фешенебельно — слово-то какое, откуда и вынырнуло. Мужчины в костюмах. Если женщины излучали флирт, кокетство, за ними тянулся шлейф непринуждённости и лёгкости, то каждый мужчина олицетворял педантичность. Строгий чёрный тон, по случаю очень праздничный, невычурный, без капризов.

Из мыслей её вывел вставший рядом Голди, она касалась плечом его руки, но мужчину это, кажется, не волновало. Оглядев зал, Юля заметила напротив ещё один балкончик, возможно, там тоже кто-то из людей Джокера. Оба балкона застеклены, окна тёмные. А внизу… Шампанское. Вино. Угощения. Непринуждённый джаз, сливающийся с голосами. Нота за ноту, слово за слово, шаг за шагом. Сердце отмеряло секунды. Раз… Господин мэр! Два… Пока не поздно, господин мэр… Дверь, слева от балкона, распахнулась, и Джокер, чуть наклонившись вперёд, шагнул в зал. Лениво. Осматривался, озирался, облизывался, в этом всём он, узнаваемый шут. Приподняв руку, он положил автомат на плечо и обернулся на следовавших за ним ребят. Люди в масках тут же разбрелись по залу и принялись сгонять людей к музыкальной зоне. Подальше от дверей.

Поздно, товарищи. Поздно. Вам всем кабздец.

Молодой мужчина с подкрученными усами и зачёсанными набок светлыми волосами вышел вперёд, оглянулся на охреневающих людей и вернул своё внимание вошедшим. — Оу! Чёрт, меня предупреждали, что будет весело, но я никак не ожидал аниматоров такого высшего сорта! Браво, господа, браво! Он захлопал в ладоши, и кто-то из толпы неуверенно хлопнул в унисон несколько раз. Он не видит. Не видит взгляда Джокера, не видит его оскала, не видит, как Джокер приподнимает голову и чуть наклоняет её набок. Щурится и облизывается. Парень смотрит, но не видит. Не понимает, что перед ним не аниматор. Не_аниматор. Юля ищет глазами кролика Роджера, уже знает, что будет с парнем, у которого усы закручены. Ей многое видно, потому что балкончик расположен невысоко, а тёмные непрозрачные стёкла — со стороны зала — не позволяют заметить ещё одних ряженых. Бах! Так и есть. Мозги врозь. Пол усыпан красными бриллиантами, гроздьями, гранатовыми зёрнами. И тело среди этого украшения как дополнение, как последний мазок, штрих, потому что кровь не должна быть без тела. А всё вместе способно уверить собравшихся, что у аниматора есть чуток шутеек, только они не для гостей, а для шута. Шутить будет он и смеяться тоже будет только он. — Ах, какая прекра-асная пу-ублика! — восторженно, нараспев тянет Джокер, переступив через тело парня. — Мне показа-алось или вы заскуча-али? М?

Он остановился за несколько шагов до первой линии заложников и осмотрел их. Кролик Роджер в толпе. И это не тот прикольный парень, бугай со смешной косичкой. В нём не узнать того фрика, который ходит по дому в майке ?Винкс? и в космических леггинсах. В зале кролик в чёрных джинсах и в чёрной кожаной куртке.

— Роджер, — пробует подать голос Юля. — Седой мужчина позади тебя копается в карманах.

Может, у него нож, может, телефон. Арес не кивает, не подаёт никакого знака, просто разворачивается и с размаху бьёт мужика прикладом пистолета по носу. Кровища хлещет! Мужик орёт, как в жопу ужаленный, за что получает ещё один удар. Оседает на пол, люди вокруг него расступаются. Кто-то плачет, причитает.

— Дамы и гос-с-спода! — Джокер оглядывает людей и идёт мимо скопившихся. Автомат всё ещё у него на плече. — А где ваш мэр? Где же Ча-айка?

Он с любопытством пробегается глазами по людям, ищет. Его губы двигаются, как будто он что-то напевает. Песенку, может, считалочку.

Это была считалка. Голос Джокера родился, выполз из горла, переполз через рот, через зубы и очутился в зале. Окутал. Автомат сполз с плеча и уставился провалом на людей. — Тили бом, тили бом, загорелся кошкин до-ом. На каждый слог он переводил дуло автомата с одного человека на другого, и у Юли замирало сердце.

— …тили бо-ом… Чёрный зрачок автомата уставился на высокого красивого юношу. Совсем молодого, наверное, ещё школьника. С лица ещё не исчезли юношеские, почти мальчишеские черты. Глаза паренька полны ужаса, губы искривились в уродливой гримасе, он весь дрожал. — Бом, — с этим словом Джокер положил дуло парню на плечо и вздохнул. — У тебя дорогие часы. Сколько сейчас-с времени? Юноша, кажется, уловил мнимую надежду на спасение и, выйдя из оцепенения, поспешно опустил глаза к левой руке. — Де… девять тридцать, — заикаясь, ответил он.

— Непра-авильно, мальчик, — осуждающе ответил Джокер и снял дуло с плеча. Направил в голову. — Время у-ми-ра-ать. — Пожалуйста, — раздался плаксивый голос, нарушивший гробовую тошнотворную тишину, вот-вот готовую разродиться воплями и рыданиями. — Это мой брат. Джокер перевёл прищуренный взгляд на девушку в золотом платье. Она неуверенно переминалась с ноги на ногу и теребила ткань на бёдрах. Изо всех сил старалась смотреть на клоуна, видно, что переступала через начавшую полыхать панику.

— Брат? — переспросил Джокер и отдал автомат одному из подельников, стоявшему рядом. Порылся в карманах, насвистывая и покачивая головой. И добавил чуть увереннее: — Бра-ат. Звук ?т? соскочил с языка глухим щелчком, и Джокер положил ладонь девушке на шею. В другой руке сверкнул нож, и парень отшатнулся. По залу прокатились охи и ахи. Бедняжка так отчаянно смотрела на его наполненные краской шрамы. — Хочешь узнать, откуда эти шрамы? — история номер ?дцать?. Джокер закатил глаза, облизнул губы и заговорил. Тихо. Вкрадчиво. Будто втолковывал что-то жизненно важное. — У меня был… брат.

Он потянул девушку к себе, ближе, почти прижался к ней. Нависал.

— Отча-аянный, сме-елый, у него были широкая душа и доброе сердце. Но одна-ажды… однажды его забрали на войну. И я тоскова-ал! Он оскалился, выговаривая это грустное слово, горькое, вкладывал в него всю свою лживую боль, порочную до безобразия. Уродовал всю суть жалости. Выворачивал её.