19. Без кота и жизнь не та (2/2)

Юля нервно почесала кончик носа и сунула руки в карманы пижамных штанов. — Я тут… прибираюсь. Джокер покосился на полотенце под ногами, перешагнул через него и прошёл мимо Юли. — Ага, — ответил он и ухмыльнулся. Не поверил. Но и бить не стал, хотя Юля ожидала новой встречи со стеной. Может быть, Алиса Льюиса Кэррола именно так и оказалась на самом деле в другом мире: её просто слишком часто били головой о стену, и она словила в припадке и Шляпника, и кролика, и говорящих гусениц с исчезающими чеширами. Все беды от котов! Вот! Кот охотно проскользнул обратно, потёрся о хозяйскую ногу — Джокер наклонился, потрепал Маффина по голове и забрал из Юлиных рук банку сметаны, которую она достала из холодильника — заправить вчерашний салат. Открыл крышечку и предложил вкуснотищу коту. Юля поглядела на салатник, на кота, на Джокера. Вздохнула. А Васька сунул морду в банку и сладко-сладко залакал. Муркнув и тряхнув лапкой, обернулся к Юле, зажмурился и заурчал. От удовольствия. Мохнатое зло мало походило на зло в этот момент, потому что вокруг серой полосатой морды, аккурат по размеру банки, тянулся сметанный след. Кот в сметанной рамке. Васька тряхнул головой, но это не помогло: белый круг по-прежнему обрамлял морду. Джокер потряс банкой, приглашая своё ручное чудовище откушать ещё немного. Васька не отказался, сунул морду обратно в банку и принялся угощаться дальше. — Ты ещё планируешь какие-нибудь поездки? — чтобы скорей переключиться с кота на что-то другое, Юля уцепилась за первое, что подвернулось в голову. — Завтра, — подумав, Джокер добавил: — Завтра вечером.

Ну охренеть теперь! А раньше нельзя было сказать? А если бы Юля запланировала поход в театр и заранее бы даже купила билеты? ?Дырку ты от бублика получишь, а не Шарапова!?, — голосом Высоцкого подумала Юля, но вслух не озвучила. Зубы целее будут, и она погладила ушибленную макушку.

Ярик имел полное право сбежать из дома: связать узелочек, привязать к палочке, и аревуар, комрады. Аста ла виста, детишки. И винить его не в чем, потому что когда тебя чуть не сожрали и оставили моральным и физическим инвалидом, самое верное — это рвать когти и спасать то, что осталось от тушки. Бежать, и неважно: хоть ночь, хоть война за стенами, хоть небо свалится на землю. Всё равно. Главное — удрать от одной опасности, с остальными разберёмся по ходу пьесы. Джокера же, кажется, не волновали толком ни мышь, ни кот, возможно, потому, что один как раз должен разобраться с другим. И если бы Ярик был посговорчивее и пошёл бы на прямой контакт с Юлей, она вынесла бы его из дома и отпустила бы на все четыре стороны. Как она ни пыталась выждать его или уловить присутствие, всё время ушло коту под хвост. Васька, к слову, тоже как будто потерял интерес и к мыши, и к кухне вообще. Он целый день проспал: утром дрых на кресле у Ареса в комнате, днём посапывал на коленях у мистера Джея, и тот лениво поглаживал полосатого по голове. Ближе к вечеру Васька развалился на ковре, и Юля очень хотелось на него наступить, но рискнуть не осмелилась. Не при Джокере. Впрочем, тем же вечером Васька хозяином вошёл в кухню, решив проверить свои владения. Всё ли спокойно? Всё. Он обнюхал миску, наполненную свежим мясом, — Арес в обморок не упал, но, вздохнув, удалился в комнату. Кот слопал первый кусок, покосился на Юлю и принялся за следующий кусочек. Она подкралась к нему — Джокер где-то в недрах квартиры, поэтому маленький разгуляй можно себе позволить — и приступила на хвост. Васька обернулся и зашипел, прижав уши. Затем недовольно заурчал и вернулся к мясу, поедая его уже нервно. Без прежнего смака.

Взгляд у кота тяжёлый. Юля разглядела его, когда наступила на хвост ещё раз, чуть сильнее. На этот раз ни предупреждения, ни дополнительного урчания, Васька развернулся и саданул Юлю по ноге. Р-раз! И добавил вдогонку клыками, впившись в кожу, и тут же, отцепившись, стрелой вылетел из кухни. Только сейчас, опомнившись от шока, она успела выпалить вслед террористу негромкое ?блядь!? Догнать бы и дать мохнатому тапкой по жопе, да там кое-кто крышует монстра. Юля достала из навесного шкафчика ватные диски и перекись и, опустившись на табуретку, принялась осматривать ногу.

Саданул так саданул, садист, сатанист и фашист! Выродок! Кровь впитывалась в ватный диск, но почти сразу же сочилась из ранки новая порция. Юля не стонала, хотя очень хотелось, потому что саднило нещадно. Шумно выдыхала сквозь сжатые зубы — да. Полушёпотом ругаться матом — тоже да. Сидеть и скулить — нет. Красные разводы на коже напоминали больше о бое, чем о небольшом недоразумении. Юля подняла голову и посмотрела на вставшего в проёме Джокера. Он склонил голову набок и лениво наблюдал.

— Где ты раскопал это недоразумение природы? Бессмысленно спрашивать ?зачем?, потому что, скорее всего, Джокер заскучал. Почувствовал, что начал покрываться плесенью, вынужденный ждать. Джокер и ?ждать? — слишком разные понятия. Несовместимые, хотя Юля уверена, что он умел это делать. Происходящее — тому доказательство. Он стал меньше спать, пересматривал одни и те же новости по несколько раз, мог отшвырнуть пульт. Один раз запустил им в Юлю: она в последний момент увернулась и покрутила пальцем у виска.

Потянувшись и прочистив горло, Джокер ответил: — Н-ну, Маффин слишком хорош, к тому же я наблюдал за ним не первый день. И-и… Маф-фин, — по слогам чеканит он, — оставил местную шавку без глаза. Выдрал. Вцепи-ился в морду и располосовал, — его голос конфетный, сладкий-сладкий, будто он рассказывал не о том, как кот потрошил пса, а о чём-то приятном. По-нормальному приятном. Как принято у других. — А-а-а чёрному кобелю прокусил нос, ну тому, которого подкармливали у кафе ?Матрос и ребята?. От, ах, носа ничего не осталось. Джокер ржёт, гогочет, вытирает ладонью лицо. — А вчера я видел, ка-ак Маффин тащил дохлую ворону, — и засмеялся, видимо, посчитав эту ситуацию весьма забавной. Бр. Мурашки по коже, а ему всё хиханьки да хаханьки кровавые. Она слушала, прижавшись к его плечу, подобрала ноги под себя и не могла найти подходящих слов. Психопат отыскал психопата. Может быть, у Джокера не было монстров глубоко-глубоко на дне души, может, он сожрал их, когда стал Джокером и заполнил освободившееся пространство своими гнилыми мыслями. Злобой. В отличие от него Юля обнаружила внутри себя огромную болячку под названием ?обида?. Болело, свербило, пульсировало. Зрело. Потому что мудак воспользовался её чувствами и сыграл на них, раскинул партеечку, развлёк себя и забыл.

Юля не забыла. По вечерам, перед сном, она смотрела на Джокера и представляла, как накрывала его лицо подушкой и душила его. А он не сопротивлялся, потому что — идите на фиг — это её фантазии, в них всё так, как хочется ей. Точка! Она садилась ему на грудь и смеялась, заливаясь слезами. Размазывала слёзы и сопли по щекам и ждала, когда чёрт полосатый сдохнет уже. Давила на подушку и слушала хрипы. В реальности же она бы даже подойти к нему не успела с этой самой подушкой. Но это же безобидные мечты: стоп, ещё дубль! Она тоже заскучала и считала минуты, складывая одна к одной в копилочку. Чтобы чем-то занять вечер, снимала вещи с сушилки, складывала их аккуратно, и внутренний голос тихонько приговаривал: ?Любит…? Сняла полотенце, приподняла, чтобы разглядеть на свету получше: посередине вот-вот обещала появиться брешь. ?Не любит…? Одна из футболок Джокера. Мятая, надо погладить. ?…любит…? Юлины белые трусы в сердечках. ?…не любит…? Ещё одно полотенце, вафельное, с цыплятами у подсолнуха. ?…к сердцу прижмёт…? Кот неподалёку зевнул и сладко-сладко потянулся. Юля покосилась на него и отложила носовой платок — пятна крови неизвестного происхождения так и не удалось свести. Кот приоткрыл один глаз и тут же захлопнул. ?…пальцы переломает… Тьфу ты!? При виде кота в голову сразу приходили нехорошие мысли. Например, хвост намотать. Но тут же прилетал ответ: ?Ты ему хвост — Джокер твои кишки?. Утром кот вальяжно, вразвалочку вошёл в комнату, жмурился, урчал от удовольствия, напевал свои мурмурки. Хвастался. О том, что кот именно хвастался, Юля поняла, когда он запрыгнул на кровать и прошёлся по её ногам. А потом перелез на Джокера и уселся. Если бы Юля провернула такой номер — да-да, прошлась бы по спящему Джокеру и улеглась бы на него — её бы зарыли в пол. А Васька… Мистер Джей погладил негодяя и дотронулся большим пальцем до серой субстанции в пасти блохастого. Юля села. Близко не наклонялась, чтобы не остаться без лица, но поразглядывала и так, и эдак. Ярик… Серая субстанция, больше напоминавшая сгусток чего-то инопланетного, оказалась дохлым мышом. Юля прислушалась, к себе, к довольному урчанию наглого кота, к восторженному дыханию Джокера. В груди ворочалось, больно отстукивало, вырывалось.

Страшно, обидно, неуютно — да. Паскудно — да. Хотелось ли реветь, скулить, стонать? Да. — Молоде-ец, — протянул Джокер и потрепал кота по голове.

Забрал у Васьки мышку, откинулся на подушку и расхохотался. Заливался, захлёбывался, словно забыл про сидящую рядом Юлю. Он вытянул руку над головой, будто собирался проглотить зверька, но так и застыл с мышонком, нависшим над его лицом. Юля не до конца понимала, что происходит. Какое-то гротескное зрелище, но определённо грандиозное. Театральность Джокера зашкаливала, он любил работать на публику, даже если зритель всего один. Или полтора — кот сойдёт и за половину. Джокеровское гогочущее ?Ух! Ух… Ух-ха! Ха-ха-ха!? врезалось ломом в уши и оставляло невидимые уродливые вмятины. Во время таких приступов гиенистого смеха Джокер уродлив, но вместе с тем перетягивал на себя всё внимание. Может быть, потому, что в его хохоте слишком много угрозы и жажды крови. Отсмеявшись, шут молча поразглядывал мышь, повертел её перед носом и, потеряв к ней всякий интерес, бросил Маффину-Ваське. Прямо на кровать. Юля отвернулась, поборов острое желание выгнать животное с одеяла, но тут же ей стало любопытно, кого из двоих кровопийц она считала большим животным. Васька не стал есть несчастного, многострадального зверька, он утащил его в комнату и оставил рядом с диваном, у одной из ножек. То ли как подарок папочке, то ли просто где бросил, там и норм. Юля нашла Ярика случайно, когда искала закатившуюся куда-то серёжку — маленькую аккуратную ромашку. Она пошарила рукой у дивана, и пальцы наткнулись на холодный трупик мыша. Не смея пугаться и визжать от неожиданности, Юля тут же сгребла тельце в карман олимпийки, вытащила из-под ванны небольшую коробку из-под печенья — на белом фоне эмблема Бэтмена и надпись ?Бэтпеченье? — и обустроила в ней уютный гробик из старых носовых платочков и из ваты.

По традиции тело упокоилось на заднем дворе их одноэтажного дома. О трупе бывшего хозяина как-то уже не думалось: раз покойник до сих пор не припёрся мстить мстю, то пусть себе лежит под землёй. Справившись с борщевиком при помощи лопаты, Юля аккуратно пробралась на освобождённый от зарослей закуток, выкопала полметровую яму и опустила туда коробку с Яриком.

— Бедный Ярик. Ты жил хорошо, хорошо портил моему Упырьку нервы и умело сгрыз немало проводов на его изобретениях. Я придумаю, как отомстить за тебя, мой маленький дружок.

Пафоса хватило бы на всю вселенную про Бэтмена, а на деле, когда нос к носу живёшь с Джокером, делишь с ним хлеб насущный и кровать, то как-то пафоса сразу убавляется. Юля отвернулась от земляного холмика. Как она сможет отомстить? Сломает зубную щётку своего неугомонного беса? Вместо сахара насыплет соли в кофе? Это баловство. Он играл с ней, ворошил её мысли и её жизнь, подобно холодному осеннему ветру, ворвавшемуся в комнату и разметавшему всё на своём пути, что поддавалось его стылому дыханию.

Впрочем, у Вселенной тоже есть чувство юмора. После обеда Джокер велел Юле быть готовой к восьми вечера. Ничего толком не объяснив, они с Аресом укатили по своим кровавым делам, оставив Юлю в недоумении. На часах без пятнадцати три, времени вагон и ещё один вагончик, и особо торопиться некуда. В запасе время и на почитать, и на поспать, и на телик оставалось немного. На какой-нибудь фильм. Юля прибиралась, приводила домашний очаг в порядок, попутно останавливалась у телевизора и смотрела то новости, то сериал.

Когда она проходила мимо серванта, кот совершил диверсию: он спрыгнул на Юлины плечи, впился когтищами в кожу, зашипел, заурчал, заорал, как адская сирена. Юля завопила в унисон. Схватила Ваську за первое, что у него подвернулось под руку и потянула изувера с себя, голося от боли и не уступая ему в вопле. Пока она стаскивала с себя эту наглую тварь, кот успел несколько раз тяпнуть её за шею и за каждое ухо. Поменяв тактику, Юля закинула руки за шею и ухватила кота за шкирку, больно впилась ему в загривок и, помогая себе свободной рукой, сняла с себя адское чудовище. Шальная мысль, что делать дальше — убивать или не убивать паршивца — пришла почти сразу. Юля запаковала Ваську в первую попавшуюся тряпку, одна из футболок мистера Джея, и унесла орущего кота в ванную комнату. — Убить тебя нельзя, гадёныш, — жаловалась Юля сквозь сжатые зубы и давила желание смыть кота в унитаз, — значит, я тебя искупаю, паразита такого. Битва неравная. Кот орал, пускал в ход когти, пучил глаза, а Юля, обмотав руку всё той же футболкой, одной рукой держала его за загривок, а второй поливала зверя из душа. Футболка едва спасала, пару раз коту удалось вцепиться в ногу и порвать домашние штаны. Пришлось кое-как стягивать с себя их и щеголять в промокших трусах. Васька шипел, прижимал мокрые уши к голове, вращал дикими-предикими глазами и всем своим видом требовал экзорциста.

Улучив момент, Васька подпрыгнул, чуть не цапнул Юлю по носу, брякнулся в ванную и подскочил, как дважды ужаленный. Ему хватило ещё одного хорошего прыжка, чтобы шмякнуться на пол и, заливая всё вокруг себя водой, врезаться в дверь и просочиться в коридор. Юля выругалась, схватила махровое полотенце и побежала за Васькой. — Стоять! — верещала она. Бах! Открыла дверь. Кот бросился под ноги Джокеру, вошедшему в дом. В их уютное гнёздышко. Он успел положить накладные бороду и усы на стул, когда всё завертелось. Дрожащий — то ли от воды, то ли от страха — кот жалобно мяукал, прижимаясь мокрым боком к джинсам хозяина. Тёмные глаза Джокера стали ещё темнее. Опаснее. Взгляд углубился. И непонятно, кто из всех замерших домочадцев больше похож на ночной кошмар: всклокоченная исцарапанная Юля, трясущийся Васька или приподнявший голову Джокер. Он чуть повернул её в сторону, прищурился и присмотрелся к Юле. Прочитал что-то своё. Она первая нарушила молчание, зашипев на кота:

— Падла!

И тут же взвизгнула: — Ай! — твёрдая мужская рука схватила её за волосы. — Ой! — рука толкнула её в комнату, не выпуская волос. Теперь пришла Юлина очередь визжать, потому что вернувшийся домой хозяин отобрал у неё полотенце, отвесил жутко болезненный подзатыльник и рванул с неё мокрые трусы. Ткань пошла трещать и рваться по швам, Юля вертелась ужаленным ужом, пытаясь устоять мокрыми босыми ногами на влажном полу, но её припечатали к стене возле кровати, заломили руку, и даже этого хватило, чтобы она перевела всё своё вниманье на боль, вспыхнувшую от руки и по спине. Джей дышал ей на ухо, что-то рычал — она не слышала, не разбирала слов, сосредоточившись на боли. Под лопаткой, вдоль позвоночника, в плече. Везде. Дышала ртом, всасывала воздух, будто от этого могло стать легче. Неожиданная жгучая боль на заднице заставила Юлю вытянуться в струнку вдоль стены и забыть про заломленную руку, она приподнялась на носочках и приоткрыла по-рыбьи рот. Задохнулась, хотела было возмутиться такому покушению на себя, но не успела: скрученное полотенце снова обрушилось на её пятую точку и, кажется, оставило там нехилую красную дорожку. Мистер Джей отпустил её руку и схватил за волосы, прижимая голову к стене. И Юля уже не могла так свободно вертеть головой. Она пыталась прикрыться руками, но когда полотенцем прилетело по пальцам — очень ощутимо — пришлось инстинктивно их вздёрнуть и прижать к груди.

— Напомни-ка мне, пти-ичка, — он тянет последнее слово слишком приторно, слишком сахарное слово на жестоком языке, оно превращается в яд в устах говорящего, — что я неда-авно говорил про Ма-аффина? М?

Она зажмурилась, тяжело дыша, прижатая к стене. — Оу, я должен предупредить, что э-это… Это вопрос. И ты должна на него ответить, ку-колка. Юля тяжело сглотнула и разлепила влажные губы. Голос дрожал. — Н-не трогать кота. — Ве-ерно, — Джокер кивнул и перехватил Юлю поудобнее.

— Он спрыгнул на меня и расцарапал… — Тш-ш-ш, — шепчет Джокер и тянет губы в зловещей улыбке. В уголках губ собираются морщинки, кожа натягивается вокруг шрамов. — Тогда продолжим. Да? Удар. Удар. Юля выла и билась в жёсткой хватке. Он кинул её на кровать. Юля воспользовалась возможностью привстать на коленях и когда собиралась вытянуться в полный рост, щёку обожгло. Джокер отвесил ей звонкую пощёчину, и Юля упала на бок, тут же выставила перед собой руку, всё ещё визжа и туго соображая, что ей предпринять. Она хотела пнуть его, но Джокер поймал её ногу, сжал лодыжку — и Юля снова закричала, попутно выгнувшись, пытаясь освободиться из болезненной хватки. Он подтащил её к себе, и ей ничего не оставалось другого, кроме как подчиниться, потому что когда она приподнялась на локте, новая пощёчина прилетела в ответ на её брыкания.

И всё же она попыталась извернуться, когда почувствовала, как он наваливается на неё. Юля попробовала выгнуться, и ей удалось цапнуть изувера за запястье. Он тут же пропустил пальцы через её волосы и сжал в кулаке, удерживая голову и давая насладиться моментом. Предвкушением. Ожиданием. Джокер — это горько и сладко на языке. В подтверждение этих слов он наклонился и куснул Юлю за верхнюю губу.

— А огонёк-то гори-ит, — иронично тянет слова, вглядываясь в её глаза. — Девочке понра-авилось. Он не спрашивал. И стыд прокатился по венам, потому что должно быть страшно, душно, тошно. Не похоть должна переливаться через край, а слёзы обиды. И ужаса. Но на дне колодца уже занялся пожар, алое марево.

Юля попыталась отвернуться, чтобы спрятать от паяца стыд в бессовестных глазах, но он сжал её волосы сильнее. Зашипев, она подчинилась. Он наклонился ниже, перевёл взгляд с влажных глаз на раскрасневшиеся губы. Дотронулся до них своими губами, словно пробуя молодое вино на вкус, рассуждая, сколько можно выпить. Юля прикрыла глаза и раздосадовано вздохнула, когда поцелуй, полный порока, разомкнулся.

Он наклонил голову ниже, ища Юлины глаза. Усмехаясь, наслаждаясь её бесстыдством.

— Так ты… плохая девочка или хоро-ошая?

На языке вертится порочное ?плохая, плохая, невозможно плохая?, но Юля стискивает зубы, не разрешает даже мыслям просочиться, потому что ей кажется, что тогда она точно проиграет. Себя. Жизнь. Совесть. Всё. Потому что такие вещи должны пугать, страх должен трещать по швам, человек должен умываться слезами безысходности и отчаяния.

— Нет, — то ли голос, то ли всхлип, и Юля понимает, что вся трещит по швам. Он слишком близко, дышит в её щёку, касается кожи носом, скрипучим голсоом добивает сладким ?ха-ха, хо-хо?. Джокер резко толкнул её на кровать, и Юлино дыхание сбилось от жуткой боли. Джокер забрался сверху, поставив одно колено около Юлиного плеча, а вторым нажав на её спину. Она собиралась впиться в его ногу ногтями и расцарапать, но взвыла, когда во всех красках ощутила, как полотенце огрело её по заду.

Не увернуться, не выскользнуть, Джокер наваливался сверху и нещадно бил многострадальный Юлин зад полотенцем. Она выгибается от рвущей боли, а он по-змеиному наклоняется к ней и смеётся прямо над её ухом. И бьёт со страшной силой, и снова хохочет, высоко, заливисто, задыхается. А когда Юля всхлипывает, он хватает её за горло и встряхивает. Смех тут же тонет в тишине. Жирная точка на хохоте. Или многоточие.

Зад горит, и Юле бы хотелось выползти из-под своего психоприпадочного, но его колено давит. А пальцы так впились в горло, что сожми он его чуть сильнее, и хрустнет глотка. Он дышит тяжело, сбивчиво, будто бежал марафон, а не порол полотенцем девчонку. Внезапно его вес исчез, и стало так легко дышать, Юля повернулась на спину и отползла в угол кровати, вжалась в стену и сдула с лица синие пряди. Растёрла тыльной стороной ладони слёзы по щекам.

— Небольшой урок, — шипит он, расстёгивая пуговицу на брюках, тянет бегунок на молнии вниз. И рявкает: — Сюда! Она подползает к нему, побелевшая и напуганная, садится перед ним и жмурится, когда он поднимает руку. Ждёт. Он не бьёт, кладёт ладонь на её щёку и дотрагивается большим пальцем до губ. — Плохая девочка, — схватил пальцами за подбородок и оскалился. Она боится. До чёртиков, дрожит, но подчиняется.