5. Шутки закончились. Действие второе (2/2)

— Я не могу, — её голос дрогнул. — О, поверь мне: можешь. Он встал позади поудобнее, прижался к её бёдрам, вжав в столешницу, и расправил пальцы, не позволяя им снова сжаться в кулак. Его руки горячие. Он действовал плавно, почти не причиняя дискомфорта, но в каждом движении угроза: дёрнись, и я сделаю больно — больнее, чем могло быть. Чуть склонившись вбок, Джокер заглянул в её лицо и хмыкнул. Она кричала. Наверное, содрогнулся не только дом, но и весь божий свет. Её подушечки пальцев удобно легли в выемки, и Джокер положил свою ладонь сверху и надавил.

— Ш-ш-ш, чш-ш, тише-тише-тише, — мурлыкал он и прижимал её голову к себе, то и дело касаясь губами уха. Тьма выедала глаза, чёрная-чёрная ночь легла на них траурной лентой, и приобнимающий Джокер как погребальный саван. По иронии судьбы не смоляной, а изумрудный. Все невысказанные слова соскальзывали с языка криками отчаяния. Дьявол! Пальцы пульсировали, и эта жгучее мучение поднималось всё выше и выше, ползло по руке, забиралось в рот и оседалов лёгких, утопало тяжестью в желудке и рвалось наружу.

Отложив руку в сторону, он налил в освободившиеся ёмкости кислоту и проделал то же самое со второй рукой. Юля не могла понять, кричит она или уже нет. Покинуло ли её сознание или всё сон. Ночной кошмар, в котором всплыло всё то, чего она так боялась. Может быть, боль ненастоящая. Может быть, рука, подхватившая её за талию и удерживающая от падения, — всего лишь жёсткое объятие во сне. Тик. Так. Ти-ик. Та-ак. Маятник качался. Взад. Вперёд. Голос погрузился в горло уставшей измученной птицей и замер. Притаился. Юля прислушивалась к звенящей тишине: кажется, испуганное эхо всё ещё блуждало по кухне, искало выход, билось о стены, стучалось в холодное окно, пытаясь вылететь навстречу ветру. А может, это не эхо, а её голос. Может быть, она всё ещё кричала.

В безмолвие вплелось шуршание воды. Юля вздрогнула, поморщилась, согнулась и положила голову на полусогнутый локоть. В голове проносилось: ?Раз… Два… Раз… Два… Три…?. Она считала пульсирующие толчки, удивительно синхронные в обеих руках, ужасно жгучие, словно под кожу насыпали красного перца и зашили рану.

?Тише, тише?, — снова раздалось над ухом. Джокер держал её ладони под холодной водой, и миллионы иголок прошивали обожжённые пальцы. Тик. Так. Больно.

Когда кран выключился, Юля всё ещё плавала где-то в бессознании. Открывала глаза, встречала туманную дымку перед глазами. Кажется, картинка двоилась, троилась и, чёрт возьми, Юля билась об заклад, что узоры кухни складывались каждый раз по-новому, как в калейдоскопе. Закрыть глаза. Открыть. Моргнуть. Видение рассеивалось, но когда слёзы наворачивались на глаза, всё повторялось снова.

С пальцев капала вода, когда Джокер куда-то повёл Юлю. Она хотела оттолкнуть его и даже ткнула локтем, но попала в пустоту. Он сдавленно хохотнул. ?Ставлю жизнь психоприпадочного на то, что улыбается?. Доведя её до кровати, Джокер помог лечь. Ну просто рыцарь без страха и упрёка, чудо из чудес. Наверное, даже совесть проснулась. Джокер и совесть. Несмотря на боль, кажется, к Юле возвращался саркастический настрой, приправленный злобой. Ей очень хотелось стукнуть этого Бармалея, чтоб ему пусто было, но силы оставили.

Она устала и больше не могла заставить себя открыть глаза. Рвано всхлипывала, вытирая мокрые от слёз щёки рукавами кофты. — Сон лечит, — промурлыкал Джокер, когда Юля с головой завернулась в одеяло, изо всех сил стараясь избегать прикасаться к ткани подушечками пальцев. Потом она долго искала удобное положение для рук, чтобы уменьшить боль. Копошилась, как утка в сетях, наверное. А всё из-за этого фашиста. Мюллер хренов. Юля вздохнула. Кровать рядом с ней скрипнула и продавилась. Отлично. Кощей пришёл, злорадствовать изволит. Он откинул одеяло, открывая её голову, и прежде чем успел что-то сказать, Юля попыталась всё-таки ткнуть его локтем. Джей поцокал языком и почти по-дружески прижал её руку. — Ну-ну-ну. Ты сейчас не в той форме, куколка, чтобы драться со мной, — сколько насмешки в голосе! Месье выпустил внутреннего демона, почесал его и своё садистское эго, а после вдруг стал вести себя как ни в чём не бывало. Никаких моральных сил не осталось, душу и сердце будто выжгли вместе со злосчастными отпечатками. Юля ощущала кровавую дыру в груди и то и дело прикладывала истерзанные руки к сердцу, проверяя, на месте ли оно. Сил на борьбу не осталось. Завтра. Всё завтра. А сегодня она позволит усталости свалить себя с ног. Юля обернулась и бросила испепеляющий взгляд на Джокера. Он качнул головой, быстро посмотрел в сторону и вернул взгляд обратно на неё. В его глазницах тьма. Кажется, когда он кого-нибудь разглядывал, то выпускал её на свободу, позволяя заглядывать в испуганные людские сердца.

Юля вздохнула. Ну чо началось-то в их жизни? А? Нормально же всё было. Ну, то есть, ничего нормальным не было на самом деле с самого первого дня, но как-то поспокойнее было, что ли. Никакого членовредительства. Хотя… Двое в койке, не считая ножа.

Она закрыла глаза и процедила сквозь зубы, изо всех сил сдерживая все накопившиеся ругательства: — Изыди, нечистая сила. Наверное, она ещё долго лежала, обиженно сопела, изредка всхлипывая, и безуспешно протирала взглядом дырку в стене. Спала ли? Вероятнее всего. Хотя ощущалось, что бодрствовала во сне. Или спала наяву. Сюрреалистичные сны казались взаправдашними, ?вот те крест?; ни одного Джокера, зато полным полно невиданных существ, выползающих из предутреннего марева, липкого, туманного, ложащегося на окна и вслушающегося-всматривающегося. Сонная заря заползала под веки и освещала свой путь фонарями. Юля просыпалась, стряхивала морок с глаз и вглядывалась в темень.

Проснувшись в очередной раз, она услышала сопение за спиной. Вслед за этим почти сразу ощутила тяжесть мужской руки, перекинутой через её талию. О, вы только посмотрите! Иудушка пришёл погреться. В ответ на мысль о Джокере истерзанные пальцы почти сразу отозвались неприятным жжением. Юля попробовала выбраться, хотела отползти на другой край кровати, но его рука удержала. Прижала. Очень легко, но настойчиво. Дескать, дёрнись, и познаешь силу. Он уткнулся носом в её шею и тихо прошептал сонным голосом: — Спи, пташка. Утро добрым не бывает. Ферштейн? Конечно, каждому ферштейн. Вот и Юля проснулась, чувствуя, что с какой бы ноги она сегодня не встала, нога при любом исходе будет не та. Даже если обе опустить одновременно, то судьба скривится и съязвит что-нибудь типа: ?А чо не с правой? Надо с носка, а ты с пятки?. И как в воду глядела: фашист уже куда-то усвистал, может, даже на кухне спрятался от обиженной девушки. Правильно. Сегодня Юля ощущала острую необходимость и силы пройтись по нему чем-нибудь тяжёлым.

?Я жив, — снимите черные повязки!? Юля выползла из кровати, оставляя одеялко в одиночестве, и поплелась осматривать хоромы в поисках неприятеля. Раз уж её утро не задалось, очень хотелось и Джокеру испортить день грядущий. Гадость какую-нибудь сказать. Не зря же народная мудрость гласила: сделал гадость — сердцу радость.

Кухня встретила запахом кофе и пустотой. В раковине стояла чашка с серой царапиной на пузатом оранжевом боку; дверца навесного шкафчика открыта — на полке бинты, открытая пачка соды, пантенол, хлоргексидин. Сбоку торчал уголок пожелтевшего листка, Юля вытащила его и прочитала: ?Будь умницей, не глупи?. Она оглянулась на дверной проём, а затем бросила лист в мусорное ведро. Ну да, ну да. Диктатор таким образом напомнил о себе и предостерёг от всего того, что могла задумать Юля в отместку. То есть если она встретит его хуком справа, он типа обидится? Да? Ой, ну отлично тогда, надо потренировать удар. Так как в спальне и в кухне его не нашлось, Юля заглянула в гостиную, затем в ванную. Так и есть. Сделал дело — ушёл смело. Обидно, что она не смогла его сама выпроводить полюбовным ?скатертью дорожка? или ?чтоб ты сдох?. Одеваться было трудно, особенно не хотел поддаваться бюстгальтер, окаянный вражина. С горем пополам Юля натянула его, затем справилась с кофтой, периодически шипя от вспыхивающей боли. Как только она управилась с джинсами, в квартиру негромко постучали. Дверь приоткрылась, и показался Гарик. Он скромно вошёл в комнату и, вытерев тапки о коврик, махнул Юле. — Салют, служивая! Она невольно улыбнулась и поздоровалась в ответ. Гарик потряс шуршащим пакетом с пельменями и пошёл на кухню; Юля, как уж получилось, поправила волосы и последовала за ним. Забралась на стул, тут же оглядываясь, не осталось ли вчерашних улик. Вроде нет. Джокер всё прибрал и даже вроде как заветную бутылочку или куда-то заныкал подальше, или вовсе унёс из квартиры. Умница. В противном случае Юля бы изо всех сил постаралась показать ему, где в великой и могучей России раки зимуют. Гарик тем временем похозяйничал, нашёл кастрюлю, наполнил водой до середины и поставил на плиту. Спичка чиркнула о бурый исчёрканный бок и занялась весёлым огоньком. С грустью наблюдая за Гариком, Юля постучала по мятой пачке костяшками, разглядывая надпись ?Прима?. А к чёрту всё. Она высыпала пару штук на стол, взяла одну и, вытянувшись вперёд на стуле, поднесла к конфорке. Огонёк тут же лизнул бумагу и горький табак, блеснул маленькой искоркой, и Юля поднесла папиросу к губам. Принюхалась. Поморщилась. Затянулась. Вопреки ожиданиям, как это бывало в фильмах, не закашлялась, но скривилась, ощутив во рту просто ужасный ужас. Будто кто умер прямо там. — Юль, ты куришь, что ли? Не знал, — усмехнулся Гарик, высыпав в горячую воду пельмени и помешав ложкой. — Да я тоже не знала, — призналась Юля. Гарик вытащил из-под стола табурет и сел напротив. Кивнул на руки и спросил: — Болит? — Болит. Он грустно посмотрел на Юлину шею, украшенную "ожерельем" из отпечатков пальцев, и вздохнул. В глубине души она всегда знала, что Гарик — засланный казачок. Пока свихнувшийся всадник апокалипсиса наводил ужас на город и творил свои чёрные делишки, за Юлей всегда кто-нибудь приглядывал. Чтобы не сбежала, тут к гадалке не ходи. Гарик скорее всего самый безобидный из всех соглядатаев, потому что мало походил на… прожжённого головореза, но наколки на руках говорили сами за себя. Синие, размытые, то слова, то символы какие-то. Юля никогда особо не разглядывала, незачем.

— Ты ведь хороший человек, — с укором сказала она. Гарик покачал головой и тоже взял папиросу. Прикурил. Выпустил едкий дым и, скривив губы, мотнул головой. — Не, Юлька, я та ещё скотина подзаборная, черти по мне рыдают и котлы готовят. Я ведь жену свою убил, вот она была хорошим человеком. Грабил, не чурался разбоев, — вдруг разоткровенничался Гарик, а потом вздохнул и процитировал любимое стихотворение:

В грозы, в бури, В житейскую стынь,

При тяжелых утратах И когда тебе грустно, Казаться улыбчивым и простым — Самое высшее в мире искусство.* После еды Гарик осмотрел Юлины руки и вынес вердикт, что всё выглядело настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Вилку держать больно, поэтому приходилось зажимать её между пальцами, отчего руки очень уставали. Вообще всё давалось непросто, с большим количеством нервов. Юля изо всех сил старалась не срываться на Гарике, потому что он тут такой же заложник обстоятельств, как и она. Так что чего человеку кровь пить, это для Джокера все кругом без вины виноватые. Кстати, о нём. Раз уж ясно солнышко изволило убраться по делам своим государевым, стало быть, Юле опять придётся коротать дни со своим подневольным другом. — Зачем ты на него работаешь? — как бы между делом спросила она. Гарик не дурак, он сразу понял, о ком речь, а вдвойне молодец потому, что не стал юлить и отнекиваться. — Он не самый ужасный человек из тех, кого я встречал. Да и работа приятная. Не надо никого убивать, не просит творить бесчинства, считай, работа из дома, — он усмехнулся, глядя на то, как Юля с отвращением докуривает уже вторую папиросу. — Придержи-ка коней, девочка. Это тебе не карамельки, травануться можно на раз-два. Плесни лучше нам чаю да покрепче. Она поставила на стол две дымящиеся кружки и положила в свою две ложки сахара. Помешала не спеша, подумала над ответом Гарика. — А другая работа? — спросила и тут же осеклась. А какая другая? Человек с головы до ног в наколках, разве что лицо чистое, да и на том красноречиво написано, что зэк зэком. В канцелярию какую-нибудь его не возьмут, да он и сам вряд ли пойдёт бумажки перекладывать. Скучно. Волком взвоешь и повесишься на галстуке главбуха. Грузчиком в какую-нибудь ?Пятёрку?? Тоже могли не взять. Скажут, стырит ещё чего-нибудь и смоется, плати потом за него недостачу. Вот и выходило, что работа на Джокера приносила достаточно, на хлеб с малом хватало, ещё и оставалось на папиросы. Именно это и ответил Гарик про иную работу, только другими словами, но смысл тот же. Он звёзд с неба не ловил, знал себе нынешнему цену, хотя, кажется, зачем-то её намеренно занижал. По каким-то своим выверенным параметрам Джей выбрал в охранники именно его: покладистость играла не последнюю роль, это Юля на своей шкуре не раз испытала. Слушайся — будет тебе сахарок.

Сидели так до обеда, болтая о том о сём и ни о чём конкретно. Юля всеми силами заглушала боль душевную и физическую. Чуть позже Гарик сходил за радио, и аппарат украсил тишину звуками музыки и голосами актёров, участвующих в радиоспектакле.

После часа Юля окончательно устала от своих мыслей и захотела развеяться. Может, это закольцованность какая-то. Вся эта ситуация, которая попахивала абсурдом. Гарик что-то рассказывал, Юля уклончиво качала головой в знак согласия, но слов она не слышала. Всё думала о своём. А потом, когда окончательно устала от себя, предложила Гарику съездить в какой-нибудь развлекательный торговый центр. В кино сходить, поп-корн поесть. На аттракционе прокатиться. Одним словом — Юле страсть как хотелось пропасть из этой душной, сковывающей душу квартиры. Гарик, понятное дело, сначала не согласился. Но Юля так театрально и трагически закатывала уставшие глаза, что он в итоге сдался. Пообещав приодеться, уковылял в свою квартиру, а Юля тут же шмыгнула проверять заначки. Две тайными не были, поэтому их и постигла участь разграбления. Собрав в рюкзак всё самое необходимое — спички, деньги, пару комплектов белья, документы, нож, четверть батона — она кое-как влезла в куртку, намотала шарф на горло, натянула шапку и сунула ноги в зимние ботинки. Всё довольно медленно, с шипением, почти со слезами. Ну, вроде готова. Как раз и Гарик появился в дверях, всё ещё сомневающийся, но боевой настрой Юли вселял в него надежду. Из неблагополучного района, в котором обитали по воле судьбы и Джокера, выбрались довольно быстро и без особого труда. Юля не спрашивала, но подозревала, что помимо всего прочего Гарик к тому же местный авторитет. Не зря их никто не трогал и не просто так Джокер выбрал его сторожевым псом. Когда на горизонте замаячило благополучие и более или менее добропорядочные пешеходы, поймали такси и велели везти туда, где веселее всего. Таксист, не долго думая, привёз их в развлекательный торговый центр ?Морячок?, а Юля подбросила маленько чаевых, чем очень порадовала водителя.

Гарик не отставал ни на секунду. Верным хвостом следовал повсюду, ясно давая понять, что так и дальше будет. Юля не сердилась: в конце концов, такая у него работа.

Сначала она огляделась, потом поскакала на единственные карусели для взрослых — миниатюрное чёртово колесо, утягивая Гарика за собой, но он в итоге предпочёл ждать её у выхода. Потом, прокатившись разок, Юля повела его в расположившееся неподалёку кафе, чтобы угоститься по мороженому. Она веселилась, улыбалась, смеялась над шутками Гарика, который, кажется, очень обрадовался тому, что Юля забыла про свои несчастные измученные руки.

Притворяться оказалось совсем не сложно. Она надевала на себя маску радости и праздного безразличия, хотя на самом деле её душили слёзы. Чтобы не разреветься прямо посреди веселья, она смеялась, изображая веселье и удовольствие от происходящего. Покалечили? Не беда, зато весело! Чуть не убили? Так не убили же, есть что отпраздновать! Йо-хо-хо! Голова шла кругом, но Юля держалась уверенно. Натягивала улыбочку, и Гарик, кажется, верил.

Когда она пошла на аттракцион во второй раз, Гарик по привычке отправился следом и снова ждал у ограждения. После они выпили по кофе. Юле захотелось прокатиться ещё, и Гарик спокойно отпустил её одну.

— Развлекайся, — махнул он рукой, досадливо разглядывая табличку, запрещающую курить в зале.

— Я в туалет сначала, — Юля осторожно взяла рюкзак, стараясь не задевать лямки перебинтованными пальцами. — По женским делам. Гарик тут же потерял интерес к её делам, дав понять, что такое он выслушивать пока не готов. И она послушно исчезла в дверях уборной, а потом упорхнула на аттракцион, прокатилась ещё раз, а на выходе вместо того чтобы вернуться к верному телохранителю, бочком-бочком ушла в гардероб, получила свою одежду и мухой ринулась к пожарному выходу. ?Бедный Гарик?, — на ходу сетовала Юля, сжимая в кармане честно стыренный у него простенький кнопочный телефон. Выскочив на улицу, она, кое-как открыв крышечку телефона, с трудом отковыряла симку и выбросила её, а после, добежав до стоянки, прыгнула в первое попавшееся такси. — Шеф,— всегда хотелось так сказать, — гони на автовокзал. Водитель, немолодой усатый мужичок, усмехнулся и повернул ключ зажигания.

— Как скажете, сударыня.

Юля улыбнулась и откинулась на спинку сидения. Пальцы болели, боль надоедливая, не дающая покоя. Тихий смех вырвался наружу, когда она представила лицо Джокера, возвращающегося домой. Она, умница-разумница, оставила ему послание на том самом листе, который выбросила утром в ведро. В насмешку перевернула жёлтую бумажку и, зажав ручку между пальцами, чтобы не касаться обожжёнными подушечками, кривенько вывела злые, ироничные слова, надеясь хоть так задеть что-то в душе Джокера, если она у него есть: ?Пошёл на хуй, дрочи в ладошку?.

_________________________ *С.Есенин ?Чёрный человек?