4. Шутки закончились. Действие первое (1/2)
Не прячься за стеклом машин, тонированных в чёрный цвет. Мне прикоснуться разреши к тому, чего взаправду нет. О да, безумец я и фрик, носящий длинное пальто, но мне так нужен этот приз, я думать лишь могу о том, как, замирая и дрожа, вдыхая белую ваниль, иду по лезвию ножа сквозь мимолётные огни, сквозь ледяную тишину властолюбивых городов, как, принимая морок внутрь[к чертям банальный передоз], шагаю прямо в темноту, где припарковано авто. ?Ура!? горящему мосту. Я – тень в распахнутом пальто. Не прячься более, прошу: получишь больше, чем отдашь. О да, безумец я и шут. Но ведь и ты безумна, да?Шерил Фэнн. Что ж, да, она почти пожалела о том, что сделала. Стоило прекратить всё это ещё тогда, когда было возможным. Но не сегодня. И не сейчас. Потому что уже слишком поздно что-то менять, ведь реку не повернуть вспять, а сделанное не переделаешь. Потому что умирающий не может восстать из мёртвых. Так-то. И в данный момент Юля меньше всего думала о всяких там зомби и на кой хрен они вообще восстают из мёртвых. Или из живых. Юля дёрнула руку, намереваясь вырваться из цепкой хватки, но пальцы жёстче обхватили запястье. Сильнее. Больнее. Она посмотрела в глаза Джея и увидела… интерес. Любопытство. А на дне его глаз плескалась зарождающаяся ярость, и вот-вот цунами захлестнёт психа, вот-вот он ответит на устроенный спектакль одного зрителя и одного актёра.
?Каждому воздастся по его вере?. Мечтать не вредно.
На лице Джокера сегодня ни намёка на грим, кожа чистая, только шрамы пересекали щёки и искажая красивое лицо. — Отпусти, больно, — она намеревалась вести молчаливую борьбу, не дать ни единого повода зацепиться хоть за одно слово, потому что любой разговор — это лишь повод. Так хренушки, накося выкуси, но… Практика показывала, что Юля и планирование — вещи несовместимые, как коза и три баяна. — Да неуже-ели? — безумие в глазах Джокера сменилось невинностью. Но тут же он прищурился и чуть подался вперёд, вглядываясь в Юлю. — А знаешь… — он цокнул языком, облизнулся и чуть наклонил голову вперёд и вбок, — бывает ведь ещё боль-не-е. А не пойти ли месье на ху… на хрен? И он рванул её на себя с такой силой, что этого рывка с лихвой бы хватило, чтобы вытрясти все мозги из головы, и удивительно, как они ещё не вылетели. А вслед за рывком последовала страшная боль: Джокер заломил Юлину руку за спину и потянул вверх — до хруста, заставляя Юлю опуститься на колени перед ним. Она взвыла подобно раненому зверю, крик прокатился по комнате и ударился о стены, прошёл сквозь них и осел по соседним квартирам поверх пыли и грязи, наслоившись на старые чужие вопли, коих в этом бараке более чем достаточно.
Она оказалась скована и зажата между Джокером и жуткой, нечеловеческой болью. До искр из глаз, смешанных со слезами. Всё тело пульсировало, все ощущения сбегались по нервам к заведённой за спину руке, охваченной судорогой и дикой резью. И внутри всё тоже свернулось и завязалось узлами. Во рту горечь. В ушах белый шум. В голове боль. — Вот это боль-но, куколка, — Джокер сделал ударение на слово ?это?, — а всё остальное так, щекотка. Не более. Ага? Юле хотелось пошевелиться, высвободить руку из захвата, но тело не слушалось. Не было ни сил, ни отваги, потому что страх перед ещё большей болью куда сильнее бравады и гордости. Юлой вертевшееся ?С-с-су-у-ука? никак не желало слетать с языка, подчинённое всё той же боли, сковавшей даже до этого развязный рот. Она словно впала в кому, не чувствуя ни себя, ни Джокера, ни жизни, ни мира вокруг — только боль. Боль. Ничего другого. Ни мыслей, ни слов.
— А чего это ты вдруг замолчала? А-а? Ну-у же, куколка, поговори-и со мной. Я так хочу по-бол-тать с тобой о чём-нибудь. Повисло тяжёлое молчание, нарушаемое хриплым дыханием и всхлипами. Обморок сыграл бы на руку, стал бы долбаным освобождением от ужасных мучений, но сознание, чтоб его, никак не желало выключаться. И в этой тишине, в застывшем болезненном мгновении, наедине со своим мученическим страданием, мысли постепенно возвращались в голову. Толчками. С каждым ударом сердца. Юля уставилась в пол широко распахнутыми глазами, едва различая сквозь солёный туман, как слёзы падали и разбивались. Кап. Кап. Вдох. Выдох. Боль вышла из берегов и разлилась по спине, тягучая, острая, не дающая покоя и путающая слова с вязкой слюной.
— Ну дава-а-ай, смелее, забей меня до смерти своими никчёмными слова-ами, — он понизил голос до шипящего шёпота и когда после недолгой паузы рявкнул, Юля вздрогнула и зажмурилась от новой волны рези: — Открой свой рот и вытряхни из него хоть что-нибудь! Он отпустил её так же резко и внезапно, как схватил, и Юля, потеряв равновесие, шлёпнулась на пол. Выдохнула всхлип и зажмурилась: в онемевшую руку взрывом возвращались ощущения, и от этого хотелось взвыть ещё громче. Бушующего когда-то давно страха не было, вместо него в груди клокотала бессильная ярость. Вытекала из самого сердца жгучей лавой, сжигающей всё на своём пути. Любое препятствие. А над всем этим — обида, будто кто чиркнул зажигалкой у открытой канистры с бензином, и вот-вот бахнет будь здоров.
Опираясь на здоровую правую руку, Юля тяжело поднялась, опустив голову, поверженная, но не сломленная. ?Врагу не сдаётся наш гордый…? А варяг ли? Она молчала, не разрешая рою слов вырваться наружу изо рта и заполнить комнату звуками своего голоса на потеху шуту. Дай ему сто слов, и он отобьёт их тысячами тысяч. Разобьёт каждое и вернёт осколками, раня душу и сердце. Придурок.
Только сейчас до неё дошло, что всё то время, что она приходила в себя, он покатывался со смеху, обидно посмеиваясь и нисколько не стесняясь. И так захотелось взять что-нибудь в правую руку, здоровую и невредимую — потяжелее, да как пройтись по хребту этого орка. Юля подняла голову и посмотрела на недоделанного скомороха. Это развеселило его ещё больше: он, не отводя взгляда, продолжал самозабвенно хохотать. Смех — высокий, неприятный, сумасшедший — резал по ушам. Мерзавец издевался. Потешался. Внезапно Джокер замолчал, будто не он только что чуть не помер от безудержного веселья, и улыбнулся. Вокруг шрамов собрались складки. Он подался вперёд, вторгаясь в личное пространство Юли и нисколько не заботясь об этом. В глазах плескались злость, будто этот человек только и ждал чего-то такого, чтобы скомандовать самому себе: ?Фас!? Улыбка уже не кривилась от ярости — губы растянуты почти приветливо, почти радостно, почти довольно. Почти.
— Рискнёшь повторить ещё что-нибудь из сказанного, птичка? Хм-м? — один уголок губ опустился, и на лице осталась недобрая ухмылка. Юля сдула упавшую прядь и отвернулась к столу. Это мягкая провокация, чтобы, типа, вылетел ответ ?нет? — и тогда всё пойдёт по плану ?А?, но если она, скажем, выплюнет в него очередное ?Придурок!?, то здравствуй, план ?Б?. Нет нужды сто раз повторять вслух, что Джокер тот ещё придурок, потому что он и сам об этом прекрасно знает. Наверное. В раздумьях Юля шарила по столу взглядом и прикидывала, что да как. Взять бутылочку и выплеснуть содержимое на Джокера? Не, он же не будет сидеть и ждать, когда это его окатят не пойми чем: в такой суете Юля рисковала облиться сама. Хотите избавиться от человечества? Начните с себя! Ага десять раз. Этот начнёт, угу, ждите. Ключ. Ну да, ну да, ?посмотрите-ка, какой я викинг с ключиком наперевес, пойду кого-нибудь завоюю?. Она обернулась и посмотрела на Джокера: он всё так же сидел и с интересом наблюдал за ней. Не исключено, что смекнул уже, раскусил план, которого на самом деле толком и не было.
— Что-то… хм… не так? — невинно спросил он. ?Ах, он ещё и спрашивает! Не, не, всё так, всё норм, каждый день ведь с маньяками общение проходит, сам Чикатило мне крёстный папа?. Если по-хорошему, то разойтись бы на этом моменте, послать друг друга по-дружески на хер и свалить каждый в своём направлении. Можно даже как в сказке стрелу пустить и отправиться на поиски счастья или — тут уж как получится — очередной жопы, услужливо предоставленной небесной канцелярией вместо лягушки.
Наверное, если бы у Джокера нашлось бы хоть что-то, похожее на совесть, он бы спокойно мог стать автором фразы: ?Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сама пожелала, чтобы я тебя приручил?. — У тебя с головой не всё в порядке. Джокер разочарованно причмокнул и поморщился. — Ты повторяешься, это я уже слышал. Может, это у тебя с памятью нелады? Придумай что-нибудь оригинальное. Давай. Давай-давай-давай! Не заставляй меня с-с-скучать. Джокер оскалился, напрягся, словно перед прыжком. Склонил голову и посмотрел исподлобья, всё ещё скалясь. Юля прочитала по беззвучно шевелящимся губам: ?Давай?. Какое-то, блядь, цирк уехал, а клоуны остались. Точнее один, и тот оказался с тараканами в голове, не желающими жить по канонам учебника по психиатрии. Мир вдруг сжался даже не до размеров душной комнаты, пропахшей дешёвым горьким кофе и затхлостью, а до дивана и стола, а центр маленькой Вселенной — Джокер. Наэлектризованное безмолвие, нависшее над ними, не сулило ничего доброго, как, впрочем, и всё остальное. Злые глаза. Хищная ухмылка. Добрая улыбка. Злые глаза.
Юля отвернулась, не выдержав зрительный контакт. На краю, на дальней стороне стола, лежал сложенный пополам складной нож, и это точно не случайность. Может, Джокер знал, что всё будет именно так, что его куколка не будет послушной, хорошей девочкой, а выпустит острые коготки и покажет маленькие опасные зубки. Хомячки ведь тоже звери? Поэтому он нарочно оставил любимую игрушку, чтобы разыграть спектакль.
Да ладно?! Типа если выдрессированная куколка поведётся на это, то получит сахарок? Мистер ?я не планировщик? на самом деле очень любил всё планировать и очень радовался, когда всё шло строго по задумке. Эффект домино. Первая упавшая деталь запускала необратимый процесс, но если где-то выбивался ряд и игра прерывалась не там, где должна, Джокер сердился. Стало быть, раз его развеселила речь Юли, он всё знал наперёд, что так и будет. Сволочь. Фашист. Так вот. Нож там не просто так. Это, мать её, сраная игра. Старые добрые кошки-мышки. Естественно, Юля — не кошка, но даже у мышки есть крохотные коготки, а уж зубы — то, что надо. Тяпнуть от души хватит. Она, не оглядываясь, прижала всё ещё ноющую левую руку к груди, а правой поддержала её, баюкая, как младенца. Солдат наполовину вышел из строя, но у солдата есть рабочая правая сторона, так что песенка ещё не спета, мистер, а мышка не зажата в углу. ?Ещё повоюем?. Юля села на пятки и отвела взгляд от стола, уставившись на тёмный провал окна. Ещё недавно солнце заглядывало в комнату и ложилось лучами на стены, вылизывая выцветшие обои. А сейчас там затаилась темнота, невольная свидетельница драмы и пиздеца. — Четыре негритенка пошли купаться в море, — Юля разомкнула пересохшие губы и позволила голосу родиться. Она посмотрела на Джокера, и он улыбнулся, понимая, что его планы свернули совсем на другую тропинку, и ему это, кажется, нравилось. — Один попался на приманку, и их осталось трое, — глядя ему в глаза, произнесла Юля. Он причмокнул, предвкушая действо. — Трое негритят в зверинце оказались. Юля снова отвернулась к окну. В густой черноте ни звёзд, ни луны. Наверное, тяжёлые болезненные тучи заволокли небо, готовые вот-вот разродиться далеко не последними снегопадом и метелью этой странной весной, обернувшейся колодой карт. Юле не посчастливилось вытянуть Джокера.
Любопытный ветер стукнулся в окно, но стёкла не пустили его гулять по тёплой комнате. — Одного схватил медведь, и вдвоем они остались. Джокер молчал.
— Двое негритят легли на солнцепеке. Вдруг по воле какого-то грёбаного случая всё получится? Даже самые именитые картёжные шулеры ошибались и попадали впросак. А этот Джокер и вовсе не настоящий — хорошая подделка, загляденье, просто ягодка. Волчья. Пора. — Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий. Юля прыгнула вперёд, навалилась на стол и схватила нож, зажав его в кулаке и боясь выпустить. Тело спружинило, готовое перекатиться или перепрыгнуть, преодолеть чёртово препятствие, она почти смогла, почти сумела. Почти. Джокер дёрнул за левую — да чтоб тебя, Иуда! — руку, и Юля вскрикнула — на мгновение на глаза опустилась густая полночь, поцеловала в глазные яблоки и тут же отпрянула, отталкиваясь. Яркий свет ударил — резанул. Превозмогая боль, Юля инстинктивно ухватилась здоровой рукой за край стола, при этом всё ещё сжимая нож.