3. Мягко стелет, да жёстко спать (1/2)

И дни тянулись, долгие, полные ожидания не пойми чего.

И сбежать бы подальше ото всех, но постепенно засыпающий страх пока ещё держал за локоть покрепче любого желания. Да и куда идти? В какую сторону? И по этому-то самому району, где без Джокера не смей сунуть носа из квартиры, потому что преступники не дремали? Кто знает, сколько врагов нажил этот клоун, пока шутки свои шутил. Кровавые, надо полагать. Одинокая, миленькая, молоденькая девушка рисковала найти приключения в первые же минуты, как выберется из дома. Надо не забыть помножить на то, что псих вообще обожал самые злачные места, скрытые от мирских глаз, зато тут же притягивал к себе не самых приятных личностей и хуевертил ими как хотел.

В противовес ему Гарик был хорошим собеседником, его боялись и уважали — не так, как Джокера, но всё же. Да и человек он отличный. Не грубил, руку не поднимал, зато развлекал байками да побасенками, много рассказывал о своей жизни, к тому же выслушивал Юлю с большой охотой. Они просиживали на кухне возле окна долгими вечерами, пили чай и слушали радио, а когда помехи не пропускали станцию в эфир, Гарик читал стихи, и мир вокруг замирал. Собеседник же держался, не уходил в запой, хотя по глазам было видно, что душа требует горькой. Начинался обратный отсчёт до того момента, как зелёный змий выбирался из бутылки и убаюкивал Гарика, вливал в его уши ласковые речи, чтобы осесть русской горечью на языке. Вот на днях, когда в самую метель Юле взбрело в голову ни жить ни быть выползти на улицу, чтобы купить себе сок и пряники, — благо мистер "я не планировщик" кое-какую наличность оставлял, — Гарик тут как тут, выплыл из своей квартиры, уже наряженный в чёрную куртку и синюю вязаную шапку с причудливым помпоном. Юля в очередной раз проглотила вопрос: "А как это вы угадываете, что я куда-то собралась?" В местном магазине собралась шпана, и Юля уже хотела повернуть обратно домой, но Гарик откинул эту мысль. И они вместе вплыли в магазин, а за ними прошмыгнула и метель, тут же любопытно и бессовестно укладываясь на ступени, ведущий от двери в зал. Шпанята глянули на Гарика и... Всё. То есть ничего. То есть ничего не сказали и дел никаких не учинили.

Юля невесело положила голову на руку и повесила нос, вспоминая прогулку и рассматривая остывший чай в зелёной невысокой кружке, как будто ?Майский чай?, заваренный по второму разу, мог поведать что-то такое, что доселе было скрыто от глаз. Чем там занимается великий комбинатор, мошенник и авантюрист? Вершил большие дела.

С месяц назад Юля добралась таки до ноута, чтобы проверить, как там пиратская ссылочка с ?поводком?, и к своему удовольствию обнаружила, что кто-то очень хороший добавил ещё одну ссылку для расширения привязки. Юля долго думать не стала над тем, что делать. Четыре недели — четыре клика. И вуаля! Получите дополнительные пиратские четыреста метров и личной свободы. Не благодарите. Она, конечно, переживала, не полетит ли так называемый первый закон Азимова ко всем чёртовым бабушкам вместе взятым. Конечно, Джокер роботом не был, но всё же. Да и Азимов не подвёл, не устроил никакой антиутопии в стиле Оруэлла. За это, конечно, спасибо. — Чего печалишься? — хрипло спросил Гарик и зыркнул на Юлю сквозь дым папиросы. Она вздохнула, качнула ногой под столом и снова посмотрела на чай. Тоска без конца и без края.

— У меня день рождения сегодня, — промямлила Юля. Гарик почесал щербатый нос и покачал головой. Постучал жёлтыми от табака пальцами по столу и враз перестал сутулиться, выпрямившись на старенькой табуретке, видавшей, наверное, и Брежнева, и Хрущёва, разве что Ленина вряд ли застала, но всякое может быть.

— А чего ты раньше-то молчала? — хриплый голос силился взлететь до высот, подчёркивающих удивление и доброе отеческое возмущение, но вместо этого хрипел ещё сильнее, больше напоминая задыхающийся паровоз. Она пожала плечами, взявшись наконец за кружку, но так и не отпила. — Да как-то даже не знаю. Слушайте, а есть у вас бумага и ручка? Открытку, что ли, себе состряпаю. У Гарика, кажется, было всё. Он вообще напоминал какого-то по недоразумению забытого булгаковского героя, выпавшего когда-то из ?Мастера и Маргариты?, и так и затерянного в глубинке. Некто из свиты Воланда, но с чистым сердцем, трезвым разумом, герой совести и морали, пусть даже и со смутным недобрым прошлым. Скелеты в шкафах наверняка прилагались. И если Джокер вязался буквально ко всему, душу выворачивал, чтобы вытрясти из человека причины, цели и следствия, то Гарик, пропойца и добряк, принёс тетрадочку в клеточку и ручку. Всё старое, но всё целое. И ни о чём не спросил. Умница просто. Было, конечно, опасение, что Гарик расскажет Джокеру, но пока вроде как за ним такого не замечалось. По крайней мере, от психа не прилетало. Вот ведь: ?Ты мой личный сорт шизофреника?. От души поблагодарив Гарика, Юля упорхнула в комнату. Однажды она уже сумела послать весточку маме с бабушкой, что всё хорошо и что её не убили. Но при этом многозначительно умолчала о том, что её похитил киношный припадочный маньяк, у которого ни стыда, ни совести.

?Здравствуй, мама!? Слишком официально и тривиально. Как будто сейчас мама прочитает самые плохие новости в своей жизни. Хотя, если подумать, именно это сейчас и случится.

?Мама, меня похитили, но у меня всё хорошо?. Нет, нет, ни в коем случае. Тут, конечно, одна правда, ни слова лжи, но мама увидит только ?похитили?.

?Мама, передай бабушке, что я сбежала с психопатом, он жуткий маньяк и отбитый на всю голову шизик, но с ним весело и иногда даже хорошо?. Так себе. Можно сразу же выезжать на похороны бабушки, а там, глядишь, и мамины подоспеют. Или классика: ?То лапы ломит, то хвост отваливается?.

Мда. Оказывается, плохие новости не так уж легко сообщать, особенно если для тебя они относительно хорошие, пусть и с переменным успехом, а вот мама с бабушкой радоваться точно не будут. Юля посмотрела в окно: ночь прижалась к стеклу и подглядывала. Подсматривала за чужим письмом, предназначенным не ей, не хозяйке теней и тёмных переулков. Её власть — это разбитые фонари, но она хотела больше, желала заполучить чью-то чужую тайну, чтобы унести её с собой в рассвет.

Бабушкино привычное и ироничное со смешинкой ?Девке двадцать шесть, а всё как дурочка с переулочка? улыбнуло. А ведь раньше раздражало. На поверку оказалось, что ума у Юли и правда оказалось не так чтобы много. Отдала бравым рукастым китайцам сорок тысяч рубликов, чтобы попасть в плен. Ну как плен… Тут подошло бы другое слово. Союз? Нет. Скорее, согласие. Джокер её терпит, она его терпит, и каждый получает какую-то выгоду. Ох, нет! Не каждый! Джокер уж точно ничего не получает, а Юле достаются страх на кончике ножа, щепотка горьких слов и целая кастрюлька хорошего секса. Помимо прочего они разговаривали, бывало, целые вечера коротали за беседой. И когда Джокер не выворачивал душу наизнанку, как наволочку, он был неплохим слушателем, а психологом так просто первоклассным. И черти, которые грызли Юлину душу уже много лет, благодаря Джею оказались на поверку не более чем бренными песчинками. Побег уже давно не казался запретным плодом, который так и манил, так и просился в руки, дескать, давай, рискуй, сорвись с места и растворись в социуме. Казалось, даже Джокер уже не так зверел, и в моменты тет-а-тет общение складывалось уже без особых угроз. Хотелось послать весточку, а не сбежать. Конечно, зашквар не особо куда делся, Джокер не обманывал, что он не принц, а тот ещё огнедышащий дракон. Так ведь и Юля на принцессу мало тянула. Слабоумие и отвага повстречались с полыхающим огнём, и завертелось. Так что же поменялось? Когда бездна между пастушкой и драконом обзавелась мостом относительного взаимопонимания? И… Собственно, а есть ли взаимопонимание? Дома, конечно, хорошо. С этим не поспоришь. Но теперь сытая спокойная жизнь имела пресный привкус однообразия. Тут же, конечно, не семья — ни разу, зато есть Гарик, который мозги не полощет, от одиночества спасает лучше любого телевизора, а когда возвращался со своих проделок Джокер, то жизнь взрывалась фейерверком. Не было никакого завтра, зато ?сегодня? — не туманный звук на краю пропасти, а скрип половиц в казённом доме, из которого никто не гнал. Мама, мамочка, знала бы ты, во что вляпалась твоя дочь неразумная. Нехорошо анализировать прошлое, ведь его никак не изменить и не повлиять на то, что было, но всё ж таки Юля раз за разом возвращалась к тому дню, когда заказала себе чудо чудное и диво дивное. Китайцы молодцы. Это бесспорно. Но вопрос в другом: молодец ли Юля? Она нависла над тетрадным листком и погрызла ручку.

Тяжело быть здоровой на всю голову при человеке, который на свою голову не здоров от слова совсем.

Говоря по правде, тёмная Юлина сторона шептала да нашёптывала, что никуда линять не надо, потому что условия проживания хоть и поганые, но всё окупалось весьма и весьма недурным сексом и довольно интересной жизнью.

Тишина в комнате обнимала за плечи и нашёптывала слова для письма.

Итак. Написанное должно выглядеть легко и непринуждённо, чтобы ни у мамы, ни у бабушки не возникло сомнения, что их кровинушка в руках у самого лучшего психопата, от которого Юля пока не готова отказаться. Но тут как тут из-за плеча показалась рука, обтянутая серым свитером почти полностью, и пальцы в сухой белой краске аккуратно подцепили листок и, встряхнув его, подняли. Юля вздрогнула и резко обернулась. Ну конечно! Явился не запылился. Словно почуял диверсию, которой на самом деле не было.

— Так, так, та-а-ак. Хо-хо! Хм-м. ?Привет, ма-ам!? О, ка-ак интерес-сно. Давай-ка вместе почитаем, что же такого интере-есного можно рассказать мамочке о жизни её девочки, — Джокер тряхнул головой и самодовольно улыбнулся. Юля вскочила со стула, чтобы забрать у него письмо, но он положил на её плечо ладонь и надавил. Дескать, садись давай, садись, сейчас повеселимся. Он встал позади, склонился над ней и вздохнул. Одной рукой упирался в стол, образовав ловушку: реши Юля дёрнуться или сделать лишнее движение, тут же бы перехватил её. А во второй руке листочек в клеточку. — ?Пр-р-рости, что пропала без объяснений, но-о… м-м-м… возникла острая необходимость сменить обстановку. Как ба-абушка? Надеюсь, вы не сердитесь на меня. Выполнишь небольшую просьбу? Не вол-нуй-ся только, но мне нельзя называть свой а-адрес (х-ха! напомню, что у меня всё хорошо), но мы можем наладить общение. В каждом письме я буду на-зы-вать тебе то или иное мес-сто, куда ты должна будешь отправить свой ответ. Только без нравоучений! Адрес, по которому ты мо-ожешь отправить ответ завтра же, не тяни, потому что я не-е зна-аю, сколько тут ещё пробуду. И да, не езди и не ищи меня, потому что я подружилась с а-авто-осто-опо-ом?.

Джокер тряхнул головой и пригладил рассыпавшиеся завитушки. Натянул на губы полуулыбку, вздёрнул брови и посмотрел на Юлю исподлобья, чуть наклонившись. — Тебе… хм… никто не говорил, что врать нехорошо? Нет? Вот как, оказывается, называют теперь секс. Авто-осто-оп. Подружилась с автостопом. Мне нравится эта игра слов. Ух-ха! Хе-хе! Джокер сложил лист бумаги вчетверо и убрал в карман джинсов. Облизнулся и поправил волосы. Склонился к Юле и шумно втянул воздух, а на выдохе издал смешок, но весело отчего-то не было.

— Ну, и-и… раз уж я дома… Чего время зря терять: давай-ка мы с тобой займёмся автостопом. Хи-хи… А то я соску-учился по нашим путешествиям. Улыбка сползла с его лица, Джокер был серьёзен. Вы ж на него посмотрите! Шутки шутит с самыми серьёзными щщами, но ему об этом лучше не говорить, а то мало ли. У него с чувством юмора особенные отношения, и лучше этого товарища не злить лишний раз, иначе есть вероятность разбудить в нём вулкан похлеще Везувия. Думая об этом, Юля не отводила от Джокера глаз. Зелёные волосы зачёсаны на одну сторону, кудряшка к кудряшке. На лице ни капли грима, но краска со временем въелась в кожу, и глаза всё так же смотрели из тёмных провалов. Он нервно облизывал губы. Склонил голову чуть вперёд и набок. С Джокером, так уж сложилось, вообще мало что заканчивалось хорошо, хотя для него как раз, наверное, норм. Юле остро захотелось врасти в стул, потому что изучающий, острый, срывающий все внутренние душевные крышки взгляд бегал по ней, видимо, выискивая, за что бы зацепиться. Но ей чертовски нравилось находиться между его руками, то, как он нависал над ней, в этом крылось особенное безумие, в котором хотелось остаться подольше.

А ведь Джокер, бывало, таскал её с собой то туда, то сюда, но везде она оставалась тенью. Невидимкой. Даже зрителем ей не позволяли быть. И как этого засранца до сих пор не поймали? — Хм. Хах. Ждёшь особого пр-р-риглашения? — опасно оскалился он. Губы. Как такие губы могли говорить такие острые, такие обидные слова? Разве для этого они? Юля не могла отвернуться, смотрела как загипнотизированная, вспоминая каждый болезненный и волнительный поцелуй. А Джокер облокотился о спинку стула, всё понимал и давал девчонке возможность рассмотреть себя ещё раз как следует. Облизнулся, и губы заблестели. Сердце сильнее ударилось в рёбра, мысли сбились в клубок, и уже непонятно, где страх, а где желание. Всё едино. Из страха рождалось вожделение, и низ живота тяжелел. А когда ждать стало нестерпимо больно, Джокер наклонился — слишком медленно и в неторопливости жестоко — и прижался губами к губам.

То ли у него фазы шизы не совпадали с учебниками по психиатрии, то ли зима была слишком тёплой, отчего тараканы в голове не сразу осознали, что пора бы уже накрывать хозяина медным тазом и вызывать весеннее обострение, но Джокер сегодня был удивительно сам не свой. Это настораживало и подкупало одновременно. У психа никогда ничего не бывало просто так: ?потому что? — не его вариант. Совсем. Любая мелочь важна. И в нежном, почти любовном поцелуе скрывалось не меньше чертей, чем в самом безмятежном омуте, но вместо вопросов Юля подалась навстречу и обняла Джокера.

Юле хотелось жёстких и болезненных объятий, хотелось сгореть в его руках, растаять, умереть в них, и её собственные руки блуждали по его плечам в нетерпении, поднимались, останавливались на лице. Кончики пальцев ложились на шрамы, а этот негодяй даже поцелуя не прерывал, был жаден и неистов. Но руки! Руки всё так же на стуле. Пальцы лежали на спинке и даже не сжимали её неистово.

Руки Юли скользнули по его плечам вниз и легли на запястья. Сжали. Джокер отстранился, облизнулся и чуть склонил голову.

А затем выпрямился и постучал — да чтоб она провалилась! — по спинке стула. Глубоко вдохнул и повёл плечами, потянул брови вверх и с укоризной посмотрел на взвинченную Юлю.

— Ку-уколка, автостоп, знаешь ли, хм, такое дело, что это человек на обо-очине должен заинтересовать, а не водитель, хм, — он наконец оторвал руки от стула и взмахнул ими, словно дирижёр перед невидимым оркестром. Но тяжёлые инструменты так и не грянули в мёртвой тишине, окутавшей двоих в старой комнате, пропахшей кофе и пылью.

Это определённо игра! А ставки какие? Жизнь, смерть, целостность-сохранность? Всё разом? ?Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды?. Ох, месье знает толк в томлении! Не ударить бы теперь лицом в грязь, а то кто ж знает этого психа: говорит ?ха?, а понимать надо как ?хо-хо?, а за недогадливость мог и окунуть в метафоричную бочку унижений. А потом хоть удуйся вся, хоть тресни от обиды, Джокера только повеселит спектакль ?ах, посмотрите, какие униженные и оскорблённые?. Автостоп. Игра. Юля кое-как прорвалась сквозь головокружение, осторожно прикоснулась к джинсам и потянула бегунок молнии вниз. Вжух. Это же автостоп, верно? Юля посмотрела наверх и встретилась со взглядом, полным неподдельного интереса. Джокер ведь знал, что по-другому и не могло быть. Жаждущий ищет колодец, пусть даже тот полон чёрного безумия, в которое заглянешь — непременно пропадёшь. Джокер — это эхо, превращающееся в голос говорящего. Он хотел увидеть спектакль и позволил актёру второго плана выйти в свет софитов и блеснуть перед публикой. Публику, несомненно, представлял сам маэстро. С ним любая правда оборачивалась болью и ложью, а ложь звучала звонче любой пощёчины. Это факт. "А факт — самая упрямая вещь в мире". Юля села поудобнее и, не переставая следить за реакцией главного зрителя, стянула с него голубые джинсы и белое бельё. Джокер положил одну руку на бедро, а вторую оставил на спинке стула — чтоб она провалилась, несчастная. Эта нарочитая безучастность нехило так выбивала теоретическую табуреточку из-под ног: бац, и висишь на верёвочке, связанной из своих путаных мыслей. Автостоп. У Джокера любая мелочь выверена по плану, не зря же он стоял весь такой искалеченный Аполлон. Фигура — все греческие боги обзавидовались бы хором, а какой-нибудь Микеланджело утащил бы психа в свои пенаты, но не для того, чтобы что-то там ?шпили-вили хоровод водили?, а чтобы сделать его своей музой. ?Сотворение Адама? — Джокер вписался бы туда идеально, как там и был. — Я понимаю, что я могу вызвать нехилый восторг, но… ха-ха! Ты там ещё долго собралась пялиться на меня? Точнее, на одну ча-асть меня. М? Масляное любопытство сменилось острым желанием, отозвавшимся внизу живота теми самыми пресловутыми бабочками, о которых не говорил только ленивый. Юля поднялась со стула, встала на носочки и дотронулась губами до нахально улыбающегося рта. Она думала, что Джокер оттолкнёт её, но нет, издал ироничный смешок и ответил на поцелуй. Не убил. Не стукнул. Не оттолкнул. Класс!

Ей хотелось, чтобы рвал её, кусал, щипал, чтобы прижимал к себе, пугал и манил, и она простонала от досады, что ничего из этого не получила до настоящего времени. До этого жестокого мгновения. Юля снова потянулась к его рту, но Джокер уклонился, лукаво посмотрел на неё и медленно, думая о чём-то своём, провёл языком по губам. Они растянулись в улыбке, и вокруг шрамов собрались страшные складки. В глазах заблестело неведомое доселе — или Юля просто не обращала внимания раньше? — удовольствие. Будто он наблюдал нечто очень приятное, что-то между игрой невинных глупых котят и наконец-то пойманного в тугие сети Бэтмена, смирившегося со своей грустно-смешной участью.

— Какая нетерпеливая, хе-хе, — протянул-промурлыкал он, не снимая с лица убийственно-нежную улыбку. И приподнял голову, глядя на девчонку сверху вниз. — Не боишься своей напористостью спугнуть водителя, а-а? Подумает ещё, что-о… хм… ты маньяк в юбке. Его брови потянулись вверх, и Джокер засмеялся.

А потом были долгие томительные поцелуи, полные обжигающего огня и всесжигающего на своём пути желания. Требовательные пальцы на коже, и Юля знала, что пройдёт день-другой, и в тех местах, к которым жёстко прикасался Джокер, распустятся багровые цветы. Она подставляла шею для его зубов и терпела, прижималась, льнула к своему мучителю и не отпускала его от себя ни на миг. Она подчинялась, отдавала себя на растерзание и наслаждалась каждой сладкой пыткой. Был взгляд — тягучий, тяжёлый, из-под прикрытых век. Острый. Заползающий под кожу, взрывающий и разбивающий на сотни осколков. И отвернуться нельзя, потому что в наказание за непослушание вплетённые в волосы пальцы тянули голову назад. До искр из глаз. До слёз.