Глава 3. Любовь (1/1)
Бежать, задыхаясь под слепящими, упругими струями воды по лицу. Холодные капли смешиваются с солеными. А еще страшно. Страшно настолько, что Люси плевать, что на часах только пять утра, плевать, что сеанс не скоро. Просто кажется, что она сейчас утонет, либо замерзнет прямо здесь. На этой, как назло пустынной улице, не обращая внимания на осень и листья, вбитые в мокрый асфальт.
Взбежать по ступенькам, влететь в лифт и застыть, обхватив себя за плечи руками. Зеркальные стенки отражают насквозь промокшую блондинку, пряди волос облепили лицо, а еще она сильно дрожит. И не скажешь, от чего больше – от холода и страха или от того, что плачет. Долгожданный тихий звон остановившегося лифта, долгожданный блеск таблички без имени, незакрытая дверь, да и к чему ее закрывать?Она уверена, посетителей там нет, она уверена, ее выслушают, она уверена…она уверенно спотыкается об порог и падает, еле успевая выставить ладони, чуть не задевая ширму, обдавая ее брызгами с волос цвета поблекшего золота. Сгорающие лепестки магнолии на шелковой ткани темнеют под расплывающимися пятнами, а Люси смотрит на серое, свинцовое небо, на косые водопадные струи ливня, на молнии, белыми трещинами разрывающие небосвод, и закусывает руку, чтобы не разрыдаться окончательно, чтобы не взвыть от тошнотворных воспоминаний. Что-то сухое и мягкое опускается на ее голову.- Не поворачивайся,- он совсем рядом, за спиной, сел на корточки и аккуратно пропитывает махровым полотенцем длинные локоны. Пальцы, что касаются иногда кожи, горячие. А может, это Люси такая холодная? Может, это был не сон? Может она превратилась в одну из статуй этого пустого парня? Девушка вздрагивает и судорожно всхлипывает.- Шшш,- тихий шепот в замерзшее ухо. Обжигающее дыхание и волосы щекочут щеку. А пальцы нежно, невесомо массируют зажатые в панике плечи, заставляют расслабиться.- Чтобы это ни было, оно осталось там, среди смятых простынь и измочаленного угла подушки,- успокаивает он Хартфелию. Человек, которого никто не видел. Психолог, готовый выслушать каждого, и которого не выслушает никто. Доктор, чьих пациентов встречает безжизненный компьютерный голос. Вот он, совсем рядом, она, кажется, слышит его сердце, она ощущает его дыхание и еле уловимый запах степных трав. Синие краски лабиринта блекнут, отступает холод, и хлюпающая вода впитывается полотенцем, что заботливо уложено на плечи и голову. А еще нестерпимо хочется повернуться. Странно, она никогда не замечала, какой у него приятный голос. Слегка хрипловатый, совсем слегка, и она бы ни за что это не узнала, если бы эта хрипотца не царапала ей бы сейчас ухо. И теплый. Такой, что хочется слушать постоянно. И руки уютно замерли на плечах, жгут поверх полотенца. Невыносимо хочется повернуться, и она не выдерживает, пытается разглядеть, кто за спиной, но ладони аккуратно опускаются на скулы, ловят лицо, удерживая его на месте. Пальцы касаются губ, спина касается парня, и полотенце сползает на пол. Дыхание выровнялось, сердце больше не стучит, словно у загнанного в угол зверя, и глаза, кажется, слипаются. Она так и не выспалась. Легла в два, проснулась в четыре, мокрая от холодного пота, утопающая в застоялой воде и тающем льде лабиринта. А за окном ливень, словно током по оголенным нервам.
- Спи,- шепчет он, и Люси с удовольствием слушается этого голоса. Он ведь врач, ему виднее. И сил нет, закончились в безумной гонке через город, утекли с дождем в холодную землю, опустошая и без того истощенную девушку. Она засыпает, откидываясь назад, в уютные объятия рук, которые тихо ее баюкают.
Она проснулась нескоро, на кушетке, прикрытая теплым одеялом. В небе сияли звезды, так отвратительно похожие на замерзшие слезинки, а в комнате было пусто, как всегда. Проснулась, впервые выспавшись, без сновидений и страха. Словно кто-то хранил ее покой. И она знала, что этот кто-то пахнет, как летнее поле, как умиротворенность, которой ей так не хватает. А ведь она даже не почувствовала, как он нес ее сюда.- С добрым утром,- в голосе за ширмой слышался смех, и она помимо воли улыбнулась, поплотнее заворачиваясь в одеяло. Дождь, кажется, уже перестал, и она безумно была этому рада.- Спасибо. За все,- ответила она, грустнея с каждой секундой. Она ведь не просто так сюда пришла, она ведь должна выплеснуть то, что бьется в душе, и желательно поскорее. И он это тоже понимает и мягко предлагает рассказать, зачем она примчалась сюда в столь раннее время, почему рыдала и пряталась от дождя.
- Начнем?- голос опять сухо-официальный, словно и не было полотенца тихого шепота на ухо. А по шее, кажется, до сих пор бегают мурашки.- Я легла спать очень поздно, часа в два. Засиделась в ноутбуке, делала презентацию папе. Сплошные графики, линии и дробящие ум цифры, в общем, ничего привлекательного. Я настолько устала, что даже и не думала, что снова окажусь там. Максимум, что я ожидала – очередной бессмысленный сон или глупый кошмар, но никак не хлюпающая под ногами вода, в которой то и дело кто-то проплывал. Я брела, временами спотыкаясь, временами проваливаясь в невидимые ямы. С каждым шагом вода становилась все более мутной, словно река приближалась к болоту, к поросшему осокой и затянутому трясиной водоему. Так и оказалось, только, кажется, это было не болото. Это целое море гнило и умирало, источая трупный смрад и противные звуки от лопающихся на поверхности пузырей. Чтобы проснуться, мне надо преодолеть это море, я знала это тогда, когда только увидела его. А лодки рядом не было. Не было мало-мальски пригодного бревна, хоть какого-то обломка дерева, ничего. Только вода, затянутая трясиной и темнота, в которой кто-то периодически двигался. А может, это были тени, не знаю, я не хотела об этом думать,- Люси остановилась, собираясь с силами. Ноги, подогнутые под себя, были ледяными, несмотря на теплое одеяло, и девушку била дрожь, словно она заболела. Хотя, вполне вероятно, что это просто был страх и отвращение. Девушка собралась с духом и продолжила:- Пришлось лезть в эту отвратительную, гниющую воду. Я надеялась, что трясина – лишь верхний покров, и не засосет меня навсегда. Ил под ногами взбивался, баламутил и без того грязную воду, забирался вверх по щиколоткам, вверх под рубашку, хотелось долго и чувством толи отплевываться, толи отмываться. Ступни вязли, погружаясь в склизкий песок, не давали идти быстро, как бы я этого не желала. Я словно проталкивала себя сквозь неподатливую массу грязно-бурой воды, стараясь не думать о том, что она может скрывать. Иногда моих ног касалось что-то до ужаса холодное и липкое, заставляя меня морщиться и закусывать губу. Потерять равновесие – значило утонуть. Впрочем, как оказалось, от моих жалких попыток держаться наплаву ничего не зависело. Очередной шаг, ногу обхватывает что-то отвратительное и тащит вниз, в тьму застоялой воды,- Хартфелия сглотнула, откидываясь на кушетку. Парень за ширмой молчал, казалось, что его вообще там нет. впрочем, может так было и лучше.
- Мрак, теплая жидкость лезет в рот, в глаза, в нос. Я не боюсь тонуть, я смертельно боюсь остаться здесь навсегда, но несмотря на то, что больше меня никто не держит, я не могу выплыть к свету. Может, потому, что света нет? Я потеряла ориентацию в пространстве, запуталась в густоте моря и взметнувшемся иле, и, как ни странно, совершенно не задыхалась. Хоть глотать стоячую воду было безумно противно. А еще, коснувшись пальцами ног дна, я увидела человека. Отвратительно распухшее, синее, вздувшееся тело, одетое в одни штаны. Что-то вилось вокруг него, баламутило воду, вызывало струйки пузырьков грязно-зеленого цвета, и поблескивало в свете флуоресцентных водорослей и останков рыб. Наконец, оно появилось, выплыло со стороны лица утопленника, которого я не видела. Чешуя глубокого синего цвета, такие же завитые локоны и глаза, словно вся глубина моря в них впиталась, не темнота дна и не воздушная синь мелкоты, а нечто среднее, нечто пугающе непонятное, как и эта русалка.
- Русалка?- в голосе слышалось неприкрытое удивление.- Раньше ведь все было реальным, так?- Так,- блондинка грустно улыбнулась и заправила выбившуюся слегка влажную прядь за ухо.- Что-то поменялось, но что?- бормотал доктор себе под нос.- Ладно, продолжай.- Она подплыла, эта русалка, и обняла утопленника, положив его голову к себе на хвост. Его лицо, оно, оно было идеально сохранившимся, пугающе контрастировало с остальным полуразложившимся телом. Черные, как смоль, спутанные волосы облепляли идеальные черты лица, словно выточенные из мрамора. А остекленевшие глаза были цвета той самой ужасной глубины, когда из оттенков остается только тьма, разлагающая душу. И они смотрели прямо на меня, гипнотизировали, завораживали. И я в них утонула.
Одиночество. Одиночество обволакивает саму сущность этих существ, живущих во мраке морской пучины. Раньше...Раньше все было по-другому. Лазурные воды радушно встречали полудев-полурыб, брызги кристальной чистоты долетали до самих небес под мощными всплесками их хвостов, таких блестящих и отражающих своей чешуей яркое полуденное солнце, кровавый закат или полную, словно огромная жемчужина, луну. А потом пришли люди. Пришли, по привычке разрушая все, к чему прикасались, загрязняя море своими отходами, уничтожая косяки рыб, отбирая у океана все, и не давая взамен ничего. Их сети срывали прекрасную чешую, их острые крючки застревали в нежной коже, а грубые руки хватали проплывающих русалок, вытаскивая на убийственный воздух, чтобы больше никогда не вернуть в воду. А еще они принесли с собой любовь. Резвящиеся в потоках девушки не знали такого чувства, не испытывали мук и страданий, связанных с ним. Они просто жили, наслаждаясь каждым днем. Дожили.Джубия каждый день приплывала к заливу. Все ее подруги давно скрылись в глубине морской, убегая и прячась от режущих сетей и грязи, словно трупные пятна, распространявшейся по воде. А Джубия влюбилась. Она не знала, что то чувство, что жгло ее изнутри называлось так, просто знала, что если сейчас последует за легкомысленными русалками, то умрет без этого рыбака.
Грей был самым удачливым в селении. Каждый вечер он вытягивал полный невод рыбы, самой лучшей и крупной, даже там, где ее и не должно быть. Он знал, что это проделки русалки, что она влюблена в его алебастровую кожу и черные волосы, своеобразное предательство моря ради него. Но, честно говоря, ему было плевать.Нет ничего хуже отчаяния. Оно грызет изнутри, словно дикий зверь, словно огромная акула прознала о предательстве девушки и мстит ей. Ему плевать, она знала. Да только ей не все равно. Она не может выйти к нему. Просто потому, что ног нет, да и колдуньи, способной отдать их за голос или другую важную часть тела, тоже в пределах видимости не наблюдается. И вот в такие моменты, когда умирающее солнце окрашивает утесы в цвет тягучей крови, когда море в последний раз, с огромной неохотой отдает своих детей, вот в такие моменты отчаяние обычно находит выход. Она не может выйти к нему. Значит, он спустится к ней.Ничто не предвещало грозы, ничто не предвещало ужасной бури, сметающей валами волн все на своем пути. В тот вечер только один рыбак вышел в море, остальные давно поняли безнадежность попыток поймать что-то в негостеприимных водах. Только один рыбак был утащен разбушевавшейся стихией в океан. Или это была одна до отчаяния влюбленная русалка? Да только неважно все это, люди точно так же умирают от обилия воды, от давящей тяжести, от нехватки воздуха. Они умирают, просто потому, что рождены на земле, что не желает делится своими детьми с ревнивым океаном. Умирают, несмотря на слезы морской девы, распахивая рот в беззвучном крике. Здесь всегда тишина. Тишина и мрак, не делящийся на оттенки. Здесь холодно и кажется, что время застыло, как эта русалка, обнимающая свою мертвую любовь.