II (1/1)

Вот вывели его на площадь, а по пути среди зевак всё замечает тех, когда знал прежде. Вот у порога дома стоит его друг Дмитрий, а вместе с ним к нему прижимается плачущая Дуня, а там, глядишь, и мать… Стоят и его знакомые, стоит и хозяйка, говорит о чем-то с Зосимовым… Но не на них он смотрит, а старательно высматривает одну единственную хрупкую и слабую фигуру. ?О, Соня, где теперь ты???— так и спрашивал себя Раскольников, глядя по сторонам. ?Нет, нет Сони… может, она даже и не знает, куда я ушел. Говорил ли я об этом? О, я бы точно сказал. Значит-с.… все же оставила. И пускай!? ?И пускай!??— не раз повторялось у него впоследствии в голове тогда, как усаживали его в карету. Всё смотрел он в окошко, теперь и города ему не было видно… Вся поездка была словно очень долгой, казалось, что тянулась она часами и никогда бы не прекратилась, но на деле ехали они быстро, ведь Раскольников не был единственным за что-то осужденным. В лице некоторых преступников читалось безразличие, навеянное тоской предстоящего. И только он сам уже будто бы засыпал, но стук копыт резким образом прекратился, а сама карета остановилась. Его снова выволокли на холод, от чего тот пришел в себя. Как только они пришли к единственным стоящим виселицам посреди сосен, то Раскольников снова замер и даже не сильно верил происходящему. Не такими последними минутами жизни он представлял свое раскаяние. Узнают ли о нем теперь родные… Соня?.. Хоть кто-нибудь сможет ли представить себе, где он теперь брошен, оставлен на смерть? И сам он мог ли бы представить, что смерть его уже ждет?.. На душе было тяжело от каждого шага, который он делал в направлении небольшой площадки. Он старался идти не слишком спешно, но и не слишком медлительно, ведь ощущал он в себе не утомленность и смирение, напротив?— в нем все больше и больше пробуждалось желание жить. Ему стыдно, что он так бездарно и глупо загубил свою жизнь. Свидригайлов, сумевший покончить с собой, кажется ему сильнее духом, чем он сам. Но уж некуда бежать, не к кому обратиться за помощью, и чувство отчаяния, всё больше и больше поглощавшее его, заставляет трястись пуще прежнего. Вот уже и накинута петля, которая и стала его точкой приговора. Ее прикосновение к шее обдалось каким-то жаром, словно и не веревка это была, а раскаленный крюк, вцепившийся ему в горло. Сдвинуться теперь не предоставлялось возможным, как и поднять глаза, чтобы еще раз посмотреть на что-то в последний раз, кроме заполонившего весь вид снега. Эти секунды, эти мгновения тянулись еще дольше, и всё больше ему хотелось это прекратить, но уже поздно. Поздно уже все… Но не могло, не могло так кончиться! Не могло быть это его слабостью, не мог он смириться со своим положением, даже когда уже был опущен вниз. И только сейчас он наконец кричал, цепляясь за сжимавшуюся петлю, что-то кряхтя и неистово дергаясь. Это было ужасно больно, невыносимо, но он так и хотел сам прокричать: ?Не могло так кончиться!?. И оно не кончилось. Вдруг мучения его сменились камерой. Он узнал её, и как только случилось это чудо, Раскольников тут же приподнялся в кровати, часто-часто дыша и прокручивая в голове события, какие только что видел. Он коснулся собственного горла, и не чувствуя больше на нём петли, не чувствуя больше этой жгучей боли, облегченно выдохнул. ?— Это как же… Сон? —?выдал он, растерянно осматриваясь и не веря собственным глазам. Сон. Значит ли это, что ещё может он всё исправить? Даровали ему второй шанс, и все же прав он? Докажет правоту свою, докажет то, что сумеет преступить черту, не побоясь закона и осуждения? Правдивы мысли его? ?— Все великие люди с рождения преступники. Все. Это их природа. Моя природа… Неужто я из низшего разряда? —?глухо произносил он, всматриваясь в эти мрачные, гнетущие стены. Не торопясь, все ещё подрагивая всем своим телом, смотрел он на руки. Всё вокруг его ладоней будто сужается, не поддается зрению человеческому, размываясь и сменяясь тьмой, приобретая странную ауру.?— Они шли на всё ради своей цели. Сколько крови пролито?.. Мерещилось ему будто на руках его, вечно дрожащих, не пот, а кровь, такая алая-алая, ледяная, прямо-таки пробирающая до костей своим холодом. Или же хватил его озноб от болезни, а видит он всего лишь галлюцинацию? ?— Получил ведь я деньги? Получил. Добился своего? Добился. Значит, имею я право. Точно имею. Он встал, шатаясь, все ещё встревоженный. Голова кружилась и болела. ?— По головам пройдусь, того гляди, и своего добьюсь… Так? —?волнительно вымолвил Раскольников, глядя на проход, через который его провели сюда. Он ускользнул от рук смерти, ему даровали жизнь, ещё один шанс, какой выпадает не каждому, а лишь одному, достойному, способному преступить через писанные законы и собственное нутро. И не в характере дело его, в таком малодушном и легкомысленном, как думают другие, не в теории и статье, которую никто не способен понять и воспринять как надо. Человеческая сущность сама распорядилась так, сама поделила людей и наградила властью лишь некоторых. Пальцы рук сами обхватили решётку, и будто намертво приросли к ней, не желая отпускать ни на миг. Тревога и волнения резко сменились состоянием, какое описать словами будет трудно, ведь ощутить его могли лишь те, кто был наделён силой, господством над другими.?- От чего же я так сдался? Я им всем докажу… Всем до единого! И меня никто не тронет, они не смогут… Не посмеют! Они лишь ничтожества, жалкие существа, напрасно пытающиеся осудить, того хуже, повесить меня! —?воскликнул Раскольников в крайнем раздражении, скрипя зубами. —?Но им ничего не удастся!? Вдруг послышался гул. В помещение вошёл молодой человек, тот самый, что застал раскаяние студента. В руках его были бумаги, сам он выглядел весьма серьёзно. -Родион Романович, пройдемте! Перед судом нужно-с бумаги заполнить… Бежать. Ему нужно бежать. Сейчас его выпустят, и он бросится наутёк, прямо к выходу… Но получится ли? Не словят его, не убьют ли на месте за этакую выходку? Нужно быть предельно внимательным и высчитать каждую секунду, прежде чем… -Да что ж стоите вы неподвижно! Шевелитесь, Бога ради! —?толкал его полицейский. —?До суда уж немного осталось, не тяните время. Каковы шансы на побег? Пока волочили его, всё размышлял, как бы не споткнуться бы на узкой лестнице. Были у стен мужики какие-то, вот знакомый письмоводитель стоит рядом с поручиком. Оба смотрят на него с неким негодованием, качая головой. Рабочие стоят, со своей трижды треклятой краской, запах которой так и бьёт в нос. Но именно она и могла сыграть на руку, как и набитая битком прохожая, протиснуться через которую самому будет проще, чем своре полицейских, пытающихся схватить его, и вечно открытая настежь дверь, проскользнуть через которую не составит труда. Как только усадят его на стул, подготовят перо с бумагами, разойдутся по прочим делам, он тут же сбежит. И никто не удержит его, не отобьют его шанс на выживание, ведь он знает, что должен выжить. ?— Пожалуйста, распишитесь здесь и здесь. —?заторопился полицейский, указывая пальцем на строки. В руках Родиона находилось перо, еле державшееся в его руках. Как бы ни пытался он взять его, оно всё падало и падало. ?— Право, не могу я. —?кисло улыбнулся преступник, продолжая дрожать. —?Мне бы… Перо другое? ?— Ну уж извольте! Перо?—?Да. Как же я подпишу бумаги без пера, посудите… Заметно занервничав, полицейский все же отлучился на время. Другой бы осудил его за такой, казалось бы, халатный поступок, но почему-то тот был уверен, что Родион никуда не денется. Его внешность, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Выглядел он ну слишком потрепанно, болезненно, ещё и трясется не переставая, еле двигаясь. Куда ж ему деваться? ?— Позвольте спросить, вот это перо,?— вернувшийся человек сделал на этом слове особый акцент. —?оно вас устраивает? ?— Ну-с… —?Родион демонстративно покрутил его в руке, как бы рассматривая. —?Вполне, сударь, вполне… ?— Чудесно. —?прищурился полицейский. —?Заполните, пожалуйста, здесь и здесь… ?Он отходил ненадолго… Что ещё я могу сделать???— думал Раскольников, растерянно разглядывая стол. На нём, кроме нескончаемой бюрократии, ничего стоящего больше не находилось. ?— Позвольте спросить, как так вышло, что у вас тут опечатка… —?глухо выдал Раскольников, надеясь, что уловка сработает. ?— Что-что? ?— Опечатка тут у вас, говорю… Кажется, он начинает надоедать полицейскому. Тот, только-только начиная серчать на преступника, выхватывает лист и принимается внимательно его изучать, и пока что-то недовольно бурчит под нос, Родион смог тем самым выиграть для себя немного времени, чтобы как следует оценить обстановку. Для себя Раскольников уяснил, что коридор пуст, а на лестнице кроме маляров больше никого не слышно. Если кто и остановит его, он просто скинет его по ступеням вниз… ?— Да нет же здесь ничего! Видать, совсем у вас крыша поехала, чудится что-то. —?поморщил он лоб, вновь обращая взгляд на сидящего пред ним человека. —?Распишитесь уже, пожалуйста! ?Как ещё прогнать тебя, гада? Довести до предела, чтоб ты уже ушёл? Нет… Не вариант…? Взгляд вдруг упал на чернильницу. Ну конечно! ?— Секунду… Рука тянется к чернилам, и уже перо касается их, как вдруг они разливаются по всему столу, и словно тьма заслоняют собой белоснежные листы бумаги, такие тщательно подготовленные… Всё же, было некое преимущество в состоянии студента, ладони которого тряслись так, словно находился он на морозе. За этой оказией вдруг послышались громкий вздох, а за ним и крики. ?— Бестолочь! Бестолочь вы, господин Раскольников! Ждите здесь, а не то не сносить вам головы! —?сердился полицейский, собирая испорченные документы. —?Ещё время на вас только зря потратил, теперь придется менять всё! А знаете ли вы, сколько нынче стоит в типографии напечатать нужное? ?— Зато опечатку поправите. —?мрачно улыбнулся негодник. ?— Наглец! Ума не приложу, как таких мир носит… Ушёл. Родион остался один.