29. Feel nothing for you (1/1)

Фанни пятнадцать. Возраст плохой сам по себе, в таком возрасте стреляют по бутылкам, напиваются пьяными, бьют глупые татухи на пол спины. Это возраст отрыва башки. И Фанни не смеет противиться. Делает все это, еще больше. Разукрашивает лопатки драконами и жар-птицами, вырезает на запястьях десяток шрамов, чтобы ровно было, одинаково, как браслеты, только красивее, режется в карты, бухает, якшается с теми, с кем нельзя. Лишь бы позлить папочку, лишь бы наскрести в его черной дыре вместо сердца немного эмоций. Но он абсолютно ничего не чувствует. Скупой мудак. Жалко родной дочке немного сердца. А, ладно, не очень-то и хотелось.По ночам Фанни плачет, свернувшись в комок. Рыдает беззвучно на продавленном матрасе, запихивает в рот кулак, лишь бы не издать ни звука, ни писка. Не на ту напали – она не позволит им всем знать, что она чувствует. В жопу эти нежности, эти слезливые сказки для самых маленьких. Все пошло по пизде, катится с горы огромным комом, и как раньше уже не будет никогда. То-то же. Нечего истерить, не о чем просить. Она всегда знала, как оно будет. Если бы умер вдруг отец, Харли бы возвела ему алтарь, помнила бы вечно, и их тоже бы заставила. Но умерла именно Харли Квинн. Мама. И это очень трудно, потому что Фанни ее любила, любит и всегда будет любить. И это как болезнь, любовь эта, поразила сначала сердце, потом разум, все тело до самых кончиков пальцев. Фанни ни о чем другом не может думать. А Джокеру просто похуй. Противно называть его отцом. Место королевы Готэма вакантным оставалось недолго. На него легко и непринужденно уселась женщина чужая, сука безродная. Фанни ненавидит Панчлайн лютой ненавистью. А-а-алексис! Так ее называет отец, Фанни при звуке ее имени хочется кричать. Она и орет, когда особенно невмоготу. За это бывает бита, выставлена на улицу, все, что угодно. Фанни насрать. Пусть думают, что это подростковый протест, милости просим. Правда ведь еще более неприглядна – отцу, как и всегда, похуй на мать, в жизни и в смерти, чего уж там. Фанни только интересно, зачем тогда был весь этот театр? Зачем игра в семью? Зачем им нужна была она? Еще один гребаный проект, эксперимент? Фанни хочет знать, но кто же ей ответит. И потому ей остается только хандрить, вести себя, словно заноза в заднице, истерить, тупить, грубить, - все вместе и по отдельности. Панчлайн остается к этой браваде снисходительно-равнодушной. Этакой высокомерной сучкой, снежной королевой, которую мало волнуют проблемы подданных, пусть даже, одна из них – бывшая принцесса этого самопровозглашенного королевства. Она, как удав, неприятно улыбается и ждет, ждет, когда у Джокера закончится терпение, когда он перережет глотку своему же выблядку. А дело не за горами, судя по всему. И в этом мракобесии, в этом темном королевстве ужаса, паники и страданий единственным существом хуже Панчлайн остается Зейни. Её двухлетняя сестра. Причина смерти матери. Так правильнее говорить, сестрой ее нельзя называть, ведь если бы не она, мама была бы жива. Фанни знает, что нельзя так, что Харли не простила бы непутевую дочку никогда, и она, правда, честное слово, очень старается полюбить малявку. Но просто не может себя заставить. Потому что если сама Фанни всеми повадками, ужимками, всем-всем напоминает отца, то Зейни наоборот- копия матери. С черными глазами, с пепельными волосами и узким личиком она все равно идеальное отражение матери. И Фанни ненавидит ее еще больше именно за это, за то, что ей нужно каждый день смотреть на Зейни и видеть в ней другую. Тайко взяла на себя роль няньки. Джокеру не ко времени заботиться об отпрысках, а и не его это дело, бабское совершенно. И Зейни почти не видно и не слышно. Но Фанни знает, что она здесь, все время здесь, ярким напоминанием о другой. Хочется выть. Пэм говорит, что все образуется, а если уж совсем край будет, то они могут перекантоваться у нее. Спасибо за предложение, не надо. Совершенно ясно, что, если бы тетка Айсли хотела, давно бы забрала сестер, или хотя бы одну из них. Но ей плевать, как и всем остальным. Фанни почти ничего не чувствует от этого. Ни боли, ни раздражения. Ничего. И оправданий, конечно же, куча. Боится Джокера, своих дел навалом. Все, что угодно. Но суть ясна – ей все равно. Хороша же материна подруга. Про Селину не стоит даже и говорить. Она ведь теперь на светлой стороне, злодейские сиротки ей в огромном особняке не нужны, хоть и слуг много. В новой жизни не хочется видеть людей из старой, чтобы ни дай бог не запятнать свою кошачью репутацию. Проехали. Никто и не сомневался. Иногда Фанни думает, что, если бы Крейн много лет назад ее порешил, было бы проще. Но этого не случилось. И теперь она вынуждена проходить через весь этот пиздец. Ни конца, ни края. Фанни не знает, что ей делать дальше. А может, просто исполнить заветную мечту Панчи? Съебать в закат? Оставить их, наконец-то, вдвоем? Ебаные новобрачные, как будто. Тело матери едва остыло, а он… Сука. И даже думать так не страшно. Фанни давно перестала бояться отца. Еще тогда, когда он сломал ей запястье, перестала, в детстве. Джокер – монстр, непременно, мудак конченый, все так и есть. Но Фанни – его кровь, ему ее не надурить. И, если она захочет, она его может поставить на место. Беда в том, что она не хочет этого. Она надеялась, что он не забудет мать самостоятельно, что не вычеркнет все воспоминания одним махом из их жизней, не посмеет вести себя так, будто Харли Квинн никогда не было на этом свете. Слишком смелые желания. Джокеру, естественно, все равно. Этого следовало ожидать, это нормально. В этом вся соль врага номер один, чтобы там ни выдумывала мать. Но отчего же так паршиво? Фанни знает, что ей надо валить. Только это в достаточной степени заденет отца, только так она сможет достать его. Потому что единственное чувство Джокера, развитое в достаточной степени, - это чувство собственничества. И когда эта адская мысль формируется в голове Фанни, когда шестеренки приходят в действие, а план почти готов, все идет не по плану. Какая неожиданность. Тайко оставляет Зейни играться на ковре перед телевизором. Всего на секундочку, не больше. И это нормально. Они будто в старом ситкоме. Мамочка в лице Панчлайн сидит на диване с ногами и смотрит любимый сериал, старшенькая Фанни читает комиксы, младшенькая Зейни умильно гулит. А где же папочка? Папочка, конечно, на работе. Фанни и смешно, и тянет блевать от этой странной, вывернутой наизнанку картинки.Зейни в своем репертуаре полной святоши подползает к Панчлайн, тянет к ней ручонки. Фанни не успевает даже понять, что происходит. Это так быстро. Все. Алексис пинает ребенка с отвращением носком ботинка, Зейни падает и начинает реветь. А Фанни просто смотрит. Секунду или две, сама не понимает. Это так медленно – ее кровь пенится, закипает в жилах. Это подростковое совершенно, Панчлайн ей не по зубам, но кровь уже стучит в висках. Ей наплевать. Эта гребаная кривая блядь посмела тронуть ее сестру. Сука! Фанни отмирает, выуживает короткий нож. Она ненавидит пистолеты, так уж повелось в их колченогой семейке. Она бросается на Панчайн ни с того, ни с сего, всаживает бабочку в руку. Из раны бьет фонтан крови, Алексис орет и матерится, выхватывает из набедренной кобуры пистолет и приставляет пушку к голове Фанни. И это момент истины. Вот так все и должно закончиться. Здесь и сейчас. Фанни съебывет, как и хотела. Хорошо хоть не на щите, а со щитом. Жаль только, что малявка останется совсем одна. - Дорогая, я дома, - внезапно произносит скрипучий, холодный голос прямо за спиной. Фанни поднимает взгляд. Джокер просто крутит свой нож в руках, прокручивает между сухих пальцев, срывая лоскуты кожи. Не направляет на Алексис, не угрожает, этого всего нет. Но есть его стальная ярость, сковавшая Фанни по рукам и ногам, вовсе не дуло пистолета. Нет, все вранье, она все еще боится папочку. Потому что такого папочку она не видела слишком давно. Беспощадного, кровожадного, глухого к мольбам и просьбам, волну хаоса и безумия. - Привет, Джей, - Панчлайн кривит губы, кровь продолжает хлестать из ее руки, но пистолет она все же убирает. Даже она чувствует, что что-то пошло не так.- Привет, А-ааалексис, - внезапно Джокер улыбается. Коротко и ярко. А затем он всаживает нож в горло Панчлайн. Одним ударом перерубает ей трахею, заставляет захлебываться собственной кровью. Фанни в ужасе отскакивает прочь, хватает на руки ревущую Зейни. Она много всего видела, давно перестала вести счет трупам в этом доме, но сейчас ей реально не по себе. Панчлайн хрипит, заваливается на бок. Джокер вытирает перчатки о край тренча, непринужденно насвистывая одну из любимых песенок, прибавляет звук на телевизоре, чтобы лучше слышать героиню ?Я люблю Люси?, садится на диван, закидывает ноги на кофейный столик. Сидит рядом с умирающей Алексис, смотрит телек, так, будто ничего не произошло. - Ну, девочки, как прошел день? – внезапно отрывается от ситкома и спрашивает у Фанни. Фанни сглатывает комок, пялится в его черные бездонные глаза.- Но..нормально, пап, - наконец, прочищает она горло и сообщает в пустоту. - Вот и славно, принцесса, - ухмыляется Джокер от уха до уха, - так держать, - он поднимает два пальца в воздух. - Мне можно идти? – севшим голосом спрашивает Фанни, хотя раньше ей разрешение никогда не требовалось. Джокер молчит пару минут, а потом кивает головой. Фанни разворачивается и, прижимая Зейни к груди, удаляется. Она уже почти на площадке второго этажа, когда Джокер зовет ее. Фанни замирает, поворачивается к нему. - Присмотри за сестрой, сладкая, - говорит он, задумчиво качает головой, - мать бы одобрила. Фанни ничего не отвечает, прижимает Зейни еще сильнее к себе. Всхлипывает. У Джокера нет чувств, он ведь бесчувственный мудак, все знают. Все, кроме Харли Квинн. А теперь еще и Фанни. Ладно же, дайте девочке помечтать. Ей только пятнадцать, ей можно.