11. Mad about you (1/1)

Джокера, конечно, держат в одиночке. Но это интересный поворот.Шэдди вообще не ожидал, что в Аркхаме с ним случится что-то интересное. Потому что лечебница наполнена условно буйными пациентами. Условно равно не интересно. Условные люди. Условные пациенты. Как бы. Квази. Они способны причинить вред. Себе. Напугать соседку до инфаркта. Выпотрошить мусорные пакеты, словно дикие еноты. Нести околесицу в банке или пялиться через забор на школьников. Они вызывают мурашки, но не пугают по-настоящему. Джокер — жуткий. Шэдди это понимает сразу, как только в первый раз видит. Джокер такой же гражданин старых добрых США, а потому ему положены все те же права, что и остальным. Кто они такие, пастыри, чтобы лишать их? Джокеру разрешают прогулку во внутреннем дворе лечебницы раз в три недели, в кольце охраны. У Джокера глубоко посаженные черные глаза. Такого цвета, когда зрачок и радужка почти сливаются. Это глаза дикого животного — маслянистые, не моргающие, наполненные такой несмешной серьезностью. В противовес рту, который теперь всегда улыбается. Навечно. Грим смыт, кожа усталая, бумажно-серая, пропитанная свинцом и красителем. Крючковатый нос, впалые щеки, повсюду шрамы — не только в уголках рта. Джокер выглядит угрожающе даже без своих фирменных отметин. И в то же время он интересен. За ним хорошо наблюдать, как за бабочкой, наколотой на бумагу. Каким будет следующий шаг? Шэдди в лечебнице уже года два, рецидив выдался тяжелым — пытался исполосовать соседскую девчонку. Не успел — отрезал только локон и три пальца на правой руке. Ему не жаль и не совестно. Она была шлюхой, помоечной и грязной. Её нужно было очистить, словно апельсин, чтобы она стала сочной, кроваво-красной, спело-свежей, чтобы могла вновь стать чистой и приглядной. Ничего романтического в его действиях не было, хоть врачи и считают по-другому. Шэдди просто хотел хоть чуть-чуть очистить этот лес от скверны. Теперь он живет в комнате, обитой мягким. Это нелогично, как по мнению Шэдди. Джокера привезли в Аркхам не одного. На этот раз с ним Харли. Харлин Квинзелл. Шэдди помнит ее. Она лечила его тогда, в первый раз в лечебнице, лет семь назад, быть может. Шэдди потерял счет, не заморачивается. Она была славной, хоть и шлюхой. Славной шлюхой была. Такую обдирать было бы жалко. Куколка ведь просто, улыбчивая, мягкая и добрая. Шэдди помнит, что она его почти понимала. И пусть все говорили, что он псих, Харли относилась к нему по-другому. Это подкупало. Шэдди тогда решил, что Харли он не тронет.Когда она сбежала с психопатом Джокером, Шэдди был даже немножечко рад. В их полку ведь прибыло. Да и Харли по-настоящему никогда не была такой, как все доктора в Аркхаме. Что-то в ней было резкое, черное, ломаное. За маской мягкости и доброты, за личиной из светлых кудряшек и голубых глаз. У нее в рукаве всегда была эта дикая карта — Джокер. И Шэдди даже рад, словно девочка-фанатка, что именно Харли стала напарницей готэмского серийного. Ей эта роль подходит, джекпот практически. Харли к буйным почему-то не относят. Она живет в обычной палате в женском крыле, ей разрешены прогулки во внутреннем дворе. Сначала она всегда рада, всегда улыбается, живая такая, словно на шарнирах, на резинках, крутится, вертится, скачет. Она ждет, что хоть раз, но увидит Джокера. Потом картина меняется. Изо дня в день Харли Квинн становится мрачнее и мрачнее, на лице появляются синяки, ногти обломаны, глаза запали, волосы свалялись паклей. Она еле идет по замкнутому кругу, старается уйти в самый угол, отстоять там всю прогулку в уголке, не поворачиваясь к другим психам. Лишь бы ее не заметили, лишь бы не увидели, во что она превратилась. Ходят слухи, что с женщинами в Аркхаме не очень-то и приветливы. Ходят слухи, что женщины здесь действительно становятся шлюхами. И не по своей воле. Пастыри обрабатывают их таблетками и лекарствами, заставляют забыть, что творится ночью. А если психички вспоминают, то им и не верит никто. Что с них взять? Они же психички. Шэдди никак не относится к этой информации. Ему все равно. Все женщины так или иначе становятся шлюхами, не так уж и важно, кто отдает их на корм мужскому эго - сами ли они, или мужчины. Исход один. Их служба коротка, их предназначение понятно.Но Харли Квинн — другое дело. Харли — это его билет в один конец из Аркхама. Все на воле и в застенках знают, что вещи Джокера трогать нельзя, что он свиреп с теми, кто пытается посягнуть на его территорию. Таких умельцев обычно находят по частям. Без кожи, потому что из нее Джокер шьет себе новые перчатки. Шэдди не хочет быть дурным вестником, но у него не такой уж и большой выбор. Зато, если Джокер узнает, что именно пастыри делают с его девчонкой, возможно, он решится на побег. Под шумок Шэдди может тоже сбежать. Быть может, присоединиться к маньяку. Работенка по нему. Шэдди не знает, как именно послать Джокеру весть. Он всегда под охраной, всегда среди пастырей. Много их, несть числа. Но ведь он может показать. Харли никогда не выводят гулять в одно время с Джокером. Не только потому, что она выглядит херово, может вызвать у Джокера приступ агрессии, а еще и потому, что их воссоединение — штука опасная.Шэдди решает подправить расписание. Не рассказать Джокеру, что происходит, а показать. Рассчитывать на благодарности не приходится, но получить фору возможно. В кутерьме и бедламе, которые способен устроить Джокер, Шэдди может затеряться, раствориться, улизнуть. Ему этого и надо. Шэдди вписывает прогулку Харли на тот же день, на который назначена прогулка Джокера. Это легко устроить. В женском крыле двери закрываются неплотно, а канцелярия ведется электронно. С карточкой доктора и некоторой осторожностью все выходит удачно.День Икс наступает быстро. В среду в двенадцать часов дня Харли выводят во двор, спускают с поводка. И это удача. Она выглядит ужасно. Пастыри гребаные потрепали ее, наградили своей любовью. Хорошо себя вела, девочка. Под глазами — синее, на губах — красное, кровянистое. Она похожа на отбивную. Принарядилась для папочки. Куксится, обнимает себя руками, кашляет треснуто, еле идет по кругу, низко опуская голову, стыдливо стараясь скрыть истинное положение вещей. Джокера выводят во двор через минут десять. Шэдди наблюдает за ним. Глаза без огня и без интереса, мертвые глаза, не живые, блеклые, затянутые словно какой-то пленкой посмертной. Он выглядит хреново, но это уже по собственной воле. Зеленая краска почти полностью вымылась из волос, лицо узкое, осунувшееся, небритое. Он не смотрит, а если и смотрит, то не наблюдает. Он занят совершенно другими вещами в своей голове. Ему неинтересна эта жалкая кость — прогулка для заключенного.Харли тихонько пищит, когда видит его. Тут же втягивает голову в плечи, пытается обнять себя руками, свернуться в клубок, лишь бы он ее не увидел. Женщины. Все бы им кичиться рылами, как будто нет других важных вещей. Но Шэдди улыбается. Это ведь триггер. Джокер поднимает голову, глаза приобретают нормальный цвет, он смаргивает. Теперь смотрит по-настоящему, замечает. Видит Харли, взгляд оценивающе скользит по ее спине — отвернулась. Делает зарубки. Вычленяет и препарирует. Худые, сведенные плечи, синие полосы от чужих лап на шее, свалявшуюся соломенную паклю, синяки на скулах, вырванные ногти на дрожащих пальцах. Все это за миг. Шэдди видит очень хорошо, как по щелчку, по желанию лишь его воли Джокер превращается в чудовище. Он натурально рычит. Низко и яростно. И вот где настоящая жуть. Шэдди предусмотрительно отходит в самый конец двора. А Джокер начинает отбиваться от пастырей голыми руками. Лихо и люто, так, словно ему не надо для этого оружия. Это чистый акт безысходности и злости, ему не победить. И еще это глупо. Но для Шэдди этого достаточно. Он обратил внимание Джокера на проблему. Теперь осталось только ждать ее решения. Санитары спешно уносят скрученную Харли, потерявшую сознание от вколотых лекарств, крутят Джокера всемером, не могут успокоить с первого раза. Психи, болезненно вытаращив глаза, пялятся на происходящее. И это только начало, Шэдди знает. Ночью он не спит. Он ждет. Не удивлен, когда включается сигнализация. Орет, бегут охранники. Но слишком поздно. Раньше надо было думать. Шэдди смеется. Джокер идет по коридору. В его окровавленных руках нож. Это похоже на какой-то второсортный хоррор. Но в то же время картинка завораживает. Оторваться невозможно, и Шэдди приближает лицо к окошку, безбожно пялится. Кап. Джокер подходит чуть ближе. Кап. Поворачивает голову. Кап. - Мистер Джокер, - прокашливается Шэдди, - ходят слухи, что один молодой охранник не умеет держать хер в штанах, - Шэдди не улыбается, просто смотрит на профиль Джокера. А он поворачивается к Шэдди и смотрит в ответ. Глаза выпачканы чем-то черным, стали совершенными провалами. Рот — в крови, улыбка нарисована криво и по-детски, но ничего более страшного Шэдди еще не видел. Он сглатывает и отодвигается в тень. Но Джокер продолжает пялиться, не моргая. Шэдди передергивает плечами. Он не хочет, чтобы Джокер открывал камеру, почему-то он хочет остаться здесь. - Ха, - выдает короткий смешок Джокер, - ты знаешь его имя? Шэдди молчит. Ему нужно вот сейчас разыграть свою карту, обменять свободу на имя. Но страх заползает через уши и глаза, через его грязный рот в самое сердце. Шэдди так боится этого короткого ножа в руках Джокера, его ровного недвижимого взгляда, так боится, что Джокер согласится на сделку, что проглатывает язык. Молчит, не может вымолвить и слова. - Эдди Ортман, - наконец хрипло выдает Шэдди. Просто, чтобы Джокер ушел. Чтобы исчез из Аркхама, забрал свою шлюху Харли, чтобы больше никогда не видеть этих двоих, механизм их куцых отношений.- Спасибо, - вежливо отвечает Джокер, насвистывая песенку, удаляется прочь по коридору.И внезапно этой благодарности достаточно. Другой не надо. И торговаться тоже не надо. Шэдди чувствует острый металлический дух крови, слышит мерные глухие шаги Джокера даже сквозь звуки орущей сирены. А потом все стихает. Шэдди опускается на пол камеры, подтягивает к себе колени, сидит на обитом мягким и пытается отдышаться. Он будто пробежал добрую милю. А теперь, наконец,в безопасности. Он найдет другой способ выбраться, не включающий в себя взаимодействие с Джокером. Тише едешь — дальше будешь.