3. Чувство увядания (1/1)

Никакого огненного дракона над горами не зажигалось, и никто из небожителей не просил о помощи. Так ответила Линвэнь, и ее голос в духовной сети звучал несколько удивленно. Возможно, тому причиной был не только неожиданный вопрос, но и взволнованный тон обычно сдержанного генерала Сюаньчжэня — очнувшись, Му Цин не сразу смог прийти в себя и отделить сон от реальности. Он долго сидел в центре защитного круга, чувствуя, как бьется сердце, словно после настоящей ожесточенной схватки, а горло саднит от крика, которого не помнил. Ему очень давно не снились кошмары, он отвык, каково это: как бог отказался от потребности в сне, а как смертный — слишком уставал и проваливался в темноту сразу же, едва его голова касалась сложенных под щекой ладоней, ведь зачастую у него не было даже подушки.Над горой вместо пожара едва-едва лениво тлела полоска зари. В храме ничего не изменилось, это все еще было не очень большое и темноватое под крышей помещение, лишь ветер нанес палых листьев по углам, и пара фруктов упала со стола для подношений. Только теперь, спустя время, Му Цин запоздало почувствовал боль и перевел взгляд на свою левую руку — оказалось, он опрокинул свечу, и его ладонь забрызгало обжигающим алым воском, словно кровью.Когда по ступеням поднялся первый служитель — совсем юный мальчишка с метлой — и начал готовить зал к утренней молитве для остальных монахов, Му Цин, наконец, покинул мир смертных. Он прошел совсем близко от младшего ученика, едва не коснувшись его рукавом, и тот поежился от порыва холодного ветра и посильнее затянул шарф на худой шее. Но к его ногам, будто само собой, подкатилось самое спелое, самое румяное яблоко, как подарок от его строгого божества.На Небесах за время отсутствия Му Цина ничего не изменилось тоже. Золотые крыши дворцов по-прежнему сияли так, что больно было смотреть, свежий ветерок приносил лепестки и тонкий сладкий аромат цветущих персиковых деревьев. У кого-то в саду громко и раздражающе кричал павлин.Му Цин остановился у ворот в свои владения и положил руку на массивное кольцо на тяжелой створке, будто пытался почувствовать… что? Касались ли металла теплые сильные пальцы, оставили ли след своей духовной энергии? Ждет ли его возвращения кто-то внутри? Тревога и надежда сплелись в груди черными и золотыми шнурами вокруг сердца.Пока он быстрыми шагами пересекал мощеный камнем первый внутренний двор, к нему торопливо подбежал один из младших служащих с подносом, на котором громоздились свитки, оформленные шелком разных цветов: алый — для молитв, касающихся целых городов и потому требующих его личного вмешательства, пурпурный — для отчетов о миссиях подчиненных, зеленый — для внутренних дел дворца. Волосы младшего духа войны были затянуты в такой же высокий хвост, как у самого Му Цина, и он давно замечал, но никогда не понимал, почему служащие Дворца Сюаньчжэня копируют его прическу. — Мой генерал, у меня к вам три вопроса! Первое: вот эти отчеты нужно заверить вашей личной печатью, иначе мы рискуем пропустить сроки сдачи во Дворец Линвэнь…— Сделаю, оставь в моем кабинете, — коротко распорядился Му Цин.Младший дух войны был настойчив и следовал за ним по пятам, рассказывая о делах в мельчайших точных деталях — ведь во Дворце Сюаньчжэня не ждали меньшего от служащих — но только к его последним словам Му Цин по-настоящему прислушался.—… И еще, генерал Наньян искал вас.Сердце Му Цина пропустило удар, а потом забилось быстрее. Теперь ему точно стало не до отчетов. Фэн Синь искал его. Ждал, быть может. Это значит, что он принял правила игры, действительно прикинулся, что не слышал слов Му Цина в храме и простил неверный шаг только в этот раз. Фэн Синь, он… он всегда был толстокожим, правда же? Он смеялся даже над самыми дурацкими шутками, никогда не обижался и долго не держал зла, его нельзя по-настоящему сильно ранить словами, верно? Он ведь взрослый человек, а не беспомощный ребенок. Му Цин надеялся на это, но в то же время проклятый внутренний голос, который всегда высчитывал худшее, напоминал о белой вспышке, хлестнувшей его до потери дыхания, когда он замер и не мог оторвать взгляда от карих глаз, в которых вместо привычного солнечного света полыхали молнии. Больнее и горше всего оказалось от того, что он сделал больно Фэн Синю. Но ведь самые дорогие и действенные лекарства всегда самые горькие, разве не так?Торопливо проходя через внутренние дворы и галереи, Му Цин чувствовал, что где-то в груди само собой расцветает что-то теплое и сияющее. Он представлял другого бога в этот самый момент: мерящим внутренние покои нетерпеливыми шагами, в ожидании разглядывающим свежие росписи на стенах — бабочек, легко опустившихся на лепестки полураскрытых, едва тронутых румянцем, бледных бутонов магнолии. Он представлял, как Фэн Синь сидит на краю постели — расслабленно откинувшись назад и опершись на руки, как покачивает ногой, а позже по-простецки небрежно скидывает обувь, упершись загнутым носком одного сапога в пятку другого.Вероятность того, что он в спальне прямо сейчас, была ничтожно мала, и Му Цин разумом понимал это, ведь с чего бы ему там быть? Они не договаривались, где и когда встретятся в Небесной столице. Но почему-то сердцу очень хотелось надеяться — отчаянно и вопреки всему.Он несколько мгновений не решался раздвинуть двери комнаты и разрушить собственные иллюзии, что Фэн Синь мог угадать его желания, прочитать мысли и оказаться именно там, где сейчас так нужен. Потому что Му Цину было очень нужно его просто обнять, прижаться к широкой груди, угнездить подбородок на плече и вдыхать горьковато-сладкий возбуждающий запах. И чуть прикусить гладкую загорелую кожу на шее, где бьется жилка. Чувствовать, какой Фэн Синь теплый и живой, и знать, что между ними все в порядке — с его точки зрения. Потому что есть разница: когда ты рушишь все сам и когда это делает кто-то другой! И Му Цин был согласен только на первое.Стоя возле дверей, он забыл, как дышать.Они боги, и никто не исполнит их молитвы, но ведь есть что-то выше них, что-то, у чего все еще можно просить? Если он будет так же искренен, как та девочка с рыжими, словно цветки бальзамина, ногтями, что в его храме молила о возвращении возлюбленного до первого снега, исполнится ли его желание?Му Цин знал, что нет.Он с грохотом резко развел в стороны расписные створки дверей. Спальня предсказуемо оказалась пуста, постель никто не согревал, но подушки были разбросаны, а простыни смяты, как в тот день, когда Му Цин поспешно спрыгнул с Небес, получив сообщение о новой статуе в горном монастыре. Разочарование и отвращение к себе накатили холодной волной, окунули с головой и заставили пошатнуться, опереться рукой о косяк. Не потому даже, что Фэн Синя здесь не было, но потому, что он сам так глупо надеялся на невозможное, почти бежал по выложенным белыми камнями дорожкам сада и коридорам дворца, заставляя младших служащих убираться со своего пути, ронять свитки и ножницы для обрезки деревьев. А как он хотел? Разве с ним могло быть иначе?Му Цин сделал шаг вперед, но сразу же запнулся обо что-то. Темная полынья на светлом деревянном полу — сброшенный второпях зеленый плащ с двумя золотыми пряжками, беспорядок, что оставил за собой один неряшливый лучник, когда был здесь в прошлый раз. Теперь Му Цин понял, что пытался сообщить его служащий — генерал Наньян искал его после той ночи, желая позвать на совместную охоту за какой-то опасной тварью. Это тогда он ждал здесь, не теперь.Му Цин поднял тяжелую ткань и, почти не думая, поднес ее к лицу, но плащ не хранил больше ни искр тепла, ни знакомого запаха. Все остыло, выветрилось, ушло со временем. Полотнище затрещало в пальцах, и Му Цин разорвал его с треском, сжал в кулаке пряжку, раня ладонь об острые края.Проклятый Фэн Синь! Что еще он забыл в этот раз? Перчатки? Носки? Зачем это все? Зачем его вещи расползаются по всему дворцу, наконечники стрел находят на клумбах среди гортензий, в кухне завелась любимая пиала для чая? Фэн Синь везде, его слишком много. И в сердце — тоже. И в то же время его нет, нет рядом здесь и сейчас.Как он ошибся и допустил такую привязанность? И чья привязанность бесит его больше — своя собственная или Фэн Синя?В сердцах Му Цин отшвырнул клочки зеленой материи, с чуть слышным рычанием распинал валики подушек, сдернул с постели простыни, желая так же избавиться от воспоминаний о том, что на них творилось: как сплетались их с Фэн Синем тела, как между поцелуями они шептали имена друг друга. Это были единственные слова, в которых они нуждались. Ради чего было говорить что-то еще?!За спиной Му Цина что-то мелькнуло, и он внезапно почувствовал, что не один. Будто в том кошмарном сне за его плечом кто-то полоснул острыми когтями. Он развернулся резко, тяжело дыша, посреди обломков своей разгромленной спальни… и из медного зеркала, из лунной золотой глубины на него взглянуло собственное лицо. Бледное, с трудом узнаваемое, некрасиво перекошенное испуганной гримасой, с дорожками слез на щеках. В комнате не было никого, кроме него и его тревоги, зародившейся ночью, когда ему приснился огненный дракон.Зеркало он расколол ребром ладони.Фэн Синь не вернулся в Небесную столицу и на следующий день, и спустя еще несколько.Му Цин будто на всякий случай испек его любимые медовые печенья и оставил в спальне возле круглого окна, выходящего в сад на заднем дворе с вечно-цветущими весенними сливами, колючими соснами и тихо шелестящим бамбуком. Словно приманку для невоспитанного пса, который во время трапезы то и дело норовит поставить передние лапы на колени хозяина, выпрашивая угощение, облизываясь и глядя блестящими глазами существа, которое знает, что ему ни в чем не отказывают, а ругают и бьют по ушам лишь для вида. Сам ушел работать в кабинет на всю ночь, надеясь разобрать отчеты и прошения, накопившиеся за время его отсутствия, но вздрагивал и подолгу замирал с кистью в руке, прислушиваясь к каждому шороху и ожидая вскоре услышать уверенные шаги.Никто не пришел.Утром Му Цин сложил нетронутые, чуть зачерствевшие угощения в красную лаковую корзинку и замер, закрыв крышку верхнего отделения, не зная, что делать дальше. Чтобы еда не пропадала, он мог бы послать гостинец во Дворец Наньяна, но это было бы слишком странно, вот так, на виду у всех. Другие небожители болтали разное про них с Фэн Синем с самого их возвращения на Небеса в чинах младших служащих, и добавлять этими печеньями пищи для любителей шептать за спиной совсем не хотелось.— Что я делаю… — тихо пробормотал Му Цин, сжимая кулак, чтобы вызвать спасительную ярость, всегда способную холодным колючим ветром очистить его мысли. Он больше не голодный мальчишка в плохо подогнанных монашеских одеяниях с чужого плеча, который закатывал глаза и с неодобрением смотрел на юного наследного принца и избалованного им телохранителя, которые капризно оставляли на краях тарелок не пришедшиеся им по вкусу кусочки. Ему теперь вообще не нужна еда. Он может хоть бросить эти печенья павлинам в саду Пэй Мина и не думать об этом больше!Он отдал корзинку одному из подчиненных и сухо проинструктировал раздать сладости детям в деревне возле одного из самых бедных своих храмов.Фэн Синь больше не придет, ему плевать на Му Цина. И это стало окончательным ответом на мучившие его все эти дни вопросы. Но разве Му Цин не сам этого добивался? Расстаться без объяснений и лишних слов, пока не стало еще больнее. Вернуться к тому, что было прежде, когда на совещаниях Богов Войны они стояли в противоположных углах зала и не смотрели друг на друга. И даже еще раньше… потому что не смотрели они очень уж старательно, а их ссоры и удары, которыми обменивались, жестоко по очереди впечатывая друг друга в мостовую главной улицы столицы и стены чужих дворцов, кричали о том, что им не все равно. Противоположность любви — это не пламенная ненависть, это безразличие. Они вернутся к тому простому времени, когда еще не повстречали друг друга и их жизни не переплелись между собой. Когда Му Цин еще не привык к спокойствию, что за твоей спиной есть кто-то, кому доверяешь безгранично, когда еще не хотел заботиться ни о ком, кроме матери, своей родной крови. Когда его еще не приручили мыслью о другой семье — той, что выбираешь сам. Фэн Синь, он… найдет себе какую-нибудь новую Цзянь Лань, которая подойдет ему больше и подарит то, что ему на самом деле нужно: красные одежды, общий дворец, всю эту правильную чепуху собачью. Возможно — еще одного ребенка, которому он станет хорошим отцом с самого начала. И это будет куда больше, чем сможет — и захочет — дать Му Цин. И дело не только в его обетах: их желания и представления о будущем никогда не совпадали. Му Цину быть одному было привычнее и проще. Он — не Се Лянь и знал, что не у всех отношений сказочно-счастливый конец. И он не верил в навсегда, потому что ничто не вечно: люди расходятся, умирают или исчезают как-то иначе.В этот раз стало даже как-то спокойно и головокружительно легко в резко опустевших голове и сердце. Ему казалось, он перешагнул горизонт душевной боли и получил долгожданное избавление от лишавшей его свободы алой нити судьбы.Так будет лучше для них обоих.Просто удивительно, сколько времени освобождало отсутствие Фэн Синя в жизни Му Цина. Никто не останавливал посреди улицы, прицепившись дерзким взглядом, не вовлекал в привычные перепалки, всегда перераставшие во что-то большее, очень тесное и физическое. Ни с кем после не приходилось проводить длинные унизительные часы, объясняясь за чей-то случайно разбитый мраморный фонтан и совершенно ненамеренно сломанное вековое дерево в саду. Другие небесные чиновники больше не пытались назначить их на совместные задания в мире смертных, желая помирить и сблизить — Му Цин на раз раскусывал эти интриги, потому что предназначавшиеся им чудовища всегда оказывались слишком слабыми, чтобы отправлять против них сразу двоих из сильнейших Богов Войны в пантеоне. Фэн Синь же каждый раз удивлялся и радовался, если миссия заканчивалась быстро, и звал в любимые таверны или любоваться водопадами, сидя на плоском валуне посреди реки. Иногда Му Цин соглашался, и еда правда оказывалась вкусной, виды — живописными, а компания… терпимой. И он не был против повторить.Теперь ни с кем не приходилось делить время вечеров и ночей, делая каждый раз сложный выбор между необходимой и важной работой и собственными удовольствиями под одним одеялом. Му Цин запер спальню на замок, оставил внутри всех расписных бабочек и цветы, в надежде, что без должного использования комната скоро развоплотится сама. В конце-концов, это был его дворец, и все в нем подчинялось его воле и поддерживалось его духовной силой.Он разобрал отчеты и прошения, провел инвентаризацию своей оружейной и разработал новую систему тренировок для духов войны под своим началом. Наконец, отметил на большой карте в кабинете все, даже самые малые, святилища в свою честь и прикинул несколько новых территорий, на которые можно было расширить влияние. Это было бы словно толкнуть Фэн Синя плечом, нарываясь на драку.Он был очень занят.И почему-то просидел несколько часов в библиотеке Дворца Линвэнь, читая о различных техниках подачи сигналов бедствия, которыми пользовались небожители. Огненный дракон ему приснился, но Му Цин проник в достаточное количество снов, чтобы знать: не все, увиденное там — ненастоящее. Настоящими всегда оставались он сам, владелец сна, их чувства и ощущения.Но, расправившись с делами за пару дней, он все еще не чувствовал должного удовлетворения, а лишь все ту же пустоту и тошнотворно-качающую легкость, будто исчезло все твердое и надежное, за что он мог бы ухватиться. В один из по-небесному прекрасных вечеров, застывших в янтарном закатном свете уходящего солнца, сидя после дневных трудов на самой верхней террасе своего дворца, Му Цин поймал себя на мысли, что не может сосредоточиться на медитации. Привычные слова мантр, которые он шептал все громче, текли мимо, не касаясь ни сердца, ни разума. И хотя он почти чувствовал аромат благовоний, которые неустанно жгли в его храмах внизу, под облаками, духовные силы восстанавливались непривычно медленно, будто что-то в нем самом увяло и оборвалось. Только он сам не понимал, что.Открыв глаза, Му Цин все же посмотрел на соседний дворец с сияющей золотой глазурью крышей и яркими зелеными балками, украшенными резными головами драконов. Вернулся ли Фэн Синь в Небесную столицу или все еще гуляет в мире смертных? Если подумать, в этом ведь не было ничего необычного. За прошедшие столетия он часто пропадал надолго, то лично защищая свои владения от демонов, а на самом деле пытаясь забыться в бесконечных сражениях, то носясь по пыльным дорогам и бедным деревням в поисках Его Высочества наследного принца Сяньлэ. Сам Му Цин находил это бессмысленным — как один человек может охватить весь широкий белый свет и найти того единственного? Это всего лишь глупая трата собственных усилий для успокоения нечистой совести. Сам он тогда оставил запрос во Дворце Линвэнь, рассчитывая на системную работу сотен духов литературы. Но ни бывшему телохранителю, ни слуге не удалось найти своего господина, лишенного духовных сил и потому неотличимого от простого смертного, пока он сам в третий раз не вознесся на Небеса под грохот рушащихся дворцов и сумасшедший перезвон большого колокола.Мысли качнулись от прошлого к настоящему. А что, если Фэн Синь давно вернулся, но настолько не желает видеть Му Цина? Что, если ему правда стало безразлично? Он сдастся вот так просто, не бросив десять слов в ответ на одно? Это было как-то даже оскорбительно.Что ж, раз так, то Му Цину безразлично еще больше!Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение.Он помнил наизусть слова из Дао дэ Цзин, но сердце не хотело лишь созерцать и успокаиваться, не хотело отпускать.Му Цин вздохнул, вновь закрыл глаза, поднял лицо навстречу последним солнечным лучам и совсем не почувствовал их тепла. Лишь под веками все залило красным, как пожар и как кровь. Он просто должен стараться лучше, медитировать дольше, работать усерднее, и тогда все будет хорошо. Разве это не то, что он делал всегда?Му Цин не сразу заметил, что из всех путей по Небесной столице в последние дни выбирает дорогу мимо Дворца Наньяна. А когда заметил — вновь шел так близко к ограждающей его стене, что мог бы протянуть руку и коснуться ее кончиками пальцев, легко провести по неровной поверхности серого камня… как по загорелой коже с посветлевшими метками старых шрамов, которым Фэн Синь, кажется, никогда не придавал значения. Просто трещины и несовершенства, которые его ничуть не портили, но делали собой. О происхождении некоторых шрамов Фэн Синя Му Цин знал: те, что на груди, оставили собственные стрелы лучника, направленные рукой Цзюнь У в последней отчаянной битве; перекрещивающиеся тонкие линии на плечах появились когда-то во время первого изгнания Се Ляня с Небес; маленькое пятнышко в форме полумесяца на колене напоминало об одной неудачной тренировке, когда им обоим было пятнадцать. Но куда больше на теле Фэн Синя оставалось историй, которые для Му Цина были загадками. И, наверное, теперь он никогда не узнает ответов.Му Цин зажмурился и тряхнул головой, сделал следующий шаг, и под сапогом захрустели сухие опавшие листья. Прямо над ним за стеной рос огромный дуб, его крона была такой пышной и раскидистой, что однажды стала заслонять вид из Дворца Сюаньчжэня. И именно поэтому после долгих споров и угроз собственноручно выкорчевать помеху к чертовой матери, Му Цину пришлось сдаться и надстроить верхнюю террасу. За это время проклятое дерево успело спокойно разрастись еще больше, и Му Цин, конечно, ни за что не признался бы в этом, и особенно Фэн Синю, но вид сверху стал только лучше. А еще ему нравилось наблюдать за сороками, гнездящимися среди сочной листвы и на крыше его собственного дворца, перелетавшими туда-сюда, словно живой крылатый мостик между двумя соседними владениями.Теперь ветви склонялись над стеной и сорили гладкими желудями и побуревшими листьями с волнистыми краями. Хотя погода стояла безветренная, в их шелесте Му Цину вновь послышались неразборчивый смех и вкрадчивые шепотки, забирающиеся под кожу. Он открыл глаза и обернулся. От его резкого движения в сторону шарахнулись два похожих, как близнецы, духа литературы, идущие следом. Едва удержав в руках свои свитки, они поспешили перейти на другую сторону улицы, склонив головы друг к другу.— Ай, это он, Генерал Сюаньчжэнь! Помнишь, как он довел до слез А-Юн своими придирками и запросами об огненных драконах?— Тшшш, не смотри, пойдем быстрее, может, он нас не запомнит…Это было не то, на что следовало обращать внимание. Му Цин знал, что Фэн Синь был прав: большинство небожителей его едва терпели. Это было вполне честно, ведь он и сам почти ни к кому не испытывал ни теплых чувств, ни привязанности, и сложно сказать, что стало причиной, а что — следствием. Впервые попав на Небеса как помощник Се Ляня, он очень быстро с разочарованием обнаружил, что многие из тех, кого смертные называли богами, были лишь кучкой никчемных сплетников и бездельников. Они прятали кинжалы за медовыми речами и только и ждали, пока кто-то оступится, чтобы с удовольствием пнуть еще вчера сильного или просто лицемерно забыть, даже если до этого пили его вино, принимали от него добродетели и расточали лживые похвалы. В юности смертный Му Цин воображал, что здесь будет иначе. Но Небеса оказались ниже, чем он представлял, тут, как и везде, рассчитывать можно было только на себя. Так к чему пытаться заводить друзей? Все равно остальные были… не Фэн Синь. Не честный, открытый Фэн Синь, неспособный на подлость и потому без промедления бросавший ругательства в лицо. Другого такого не будет, жди он хоть десять тысяч лет.Сверху медленно спланировал еще один листок. Застывший на месте Му Цин подставил левую руку и поймал его в ладонь.Что-то в этом покрытом пятнами мертвом листке было неправильно, тревожило, словно часть головоломки, которая упорно не желала становиться на место, в предназначенный для нее паз. Му Цин нахмурился и несильно сжал пальцы, не желая сломать хрупкие прожилки и черешок. Только теперь на мизинце своей руки он заметил небольшое красное пятнышко возле ногтя — ожог от воска, попавшего на руку в ночь, когда ему приснился кошмар о собственном пылающем храме. Это не было тем самым, что настойчиво болело с тех пор, и не составило бы ни малейшего труда залечить малейшей крупицей духовной энергии, и все же…“Если само не сойдет до первого снега, это будет значить, что…” — внезапно загадал Му Цин.Но не знал, как продолжить, ведь никогда не интересовался приметами — ни в смертной, ни в божественной жизни. Помнил лишь имя — Сяомянь, сложенные вместе узкие девичьи ладони, зажженную палочку благовоний между ними и тонкую струйку сизого дыма, вьющуюся в холодном, пропитанном дождем воздухе. И искренние слова: “Пожалуйста, пусть вернется домой”.Му Цин прошел вдоль стены до высоких ворот, и в этот раз заметил, что шляпки украшающих их золотых гвоздей блестят не так ярко, как прежде, а на выкрашенной зеленой краской древесине появились царапины. Створки были приоткрыты, поэтому Му Цин не смог сдержать любопытство и заглянул внутрь. Он бывал во Дворце Наньяна прежде, поэтому его не удивила планировка: первый двор был небольшой, в стыках мостивших его каменных плит настойчиво пробивалась яркая живая трава и одуванчики, а главный зал Фэн Синя больше походил на огромный военный шатер со съемными стенами, открытый всем ветрам. И куда более значительную территорию в его владениях занимали тренировочное поле с мишенями для стрельбы, низкие хозяйственные постройки и отнюдь не декоративный пруд, в котором можно было плавать и кататься на лодке.Внутри на ступенях у ворот сидели три духа войны, широкоплечие и пышущие здоровьем и мужественностью — не только во Дворце Сюаньчжэня служащие напоминали своего генерала. Судя по гибким пластинчатым доспехам и длинным плащам, они должны были нести почетную караульную службу, но мечи их были сложены у ног, а за собственными азартными восклицаниями и стуком фишек по игровой доске они слишком поздно услышали скрип ворот и легкие шаги.— Вот же позорище, — холодно процедил генерал Сюаньчжэнь, нависнув над ними. — Эта партия выигрывается в два хода.Двумя легкими пинками острым носком сапога он разметал построение фишек. Сам Му Цин предпочитал более благородные игры.Младшие служащие мгновенно бросились в стороны, словно вспугнутые кошкой утята, и потянулись за оружием, но Му Цин показал им раскрытые пустые ладони, поэтому они замерли, не обнажив лезвия мечей ни на цунь, не зная, как поступить дальше. Стычки-то со служащими конкурирующего дворца у них, конечно, случались, они регулярно клеймили трусами, неженками и белоручками духов войны из Дворца Сюаньчжэня и назначали поединки в дальних садах, где одуряюще пахли жасмин и сирень. Но что делать с самим Богом Войны Юго-запада, дерзко вторгающимся на Юго-восточную территорию?— Генерал Наньян отсутствует по важным делам. Зайдите… ну, попозже?..— И что это за дела такие важные? — Му Цин постепенно наступал, растягивая слова и с удовольствием отмечая, как пятятся от него чужие подчиненные. В своем дворце он ни за что бы не потерпел подобного праздного времяпровождения, но, по правде говоря, легко мог представить, как Фэн Синь хмурится, но присоединяется к игре младших. И выигрывает, пусть и не в два хода, а почесав в затылке чуть дольше. А потом гоняет их на тренировке, пока они не упадут на землю от усталости.— И как же долго он отсутствует, раз вы настолько распустились? Что ж, правду говорят: каков господин — таковы и слуги.Глупо, но он действительно ожидал привычного ответа. Любого: грубого “не твое собачье дело”, сверкающих глаз и скрипа зубами, гневного румянца, заливающего щеки и шею, вздувающихся вен на сильных руках, так и чешущихся разбить наглецу нос, как спелую хурму. Он даже чувствовал определенное предвкушение. Но, будто разбежавшись, остановился перед стеной, когда понял, что стоящий перед ним юноша пусть и был высоким и статным, пусть его щеки тоже поцеловало солнце чуть заметной россыпью веснушек, а волосы вились небрежно — не Фэн Синь. Совсем не Фэн Синь. И его присутствие даже не ощущалось поблизости.Му Цин замер, подавившись следующей провоцирующей ядовитой фразой. Чужой мальчишка перед ним ошалело хлопал честными карими глазами совсем другого оттенка, его слегка оттопыренные уши пылали. Двое товарищей за его спиной тоже не смели ничего возразить. Эти младшие духи не были Му Цину ровней, даже если бы к ним присоединились все остальные служащие Дворца Наньяна. Никто, кроме Фэн Синя, не был.Му Цин топнул ногой, вложив в движение больше раздражения на самого себя, чем на младших.— В наказание за нарушение дисциплины в отсутствие вашего генерала — 81 круг по тренировочному полю. Немедленно!Юноши оторопело вытянулись на месте, инстинктивно среагировав на властный тон и повелительную ауру старшего божества, и уже почти промаршировали исполнять наказание, когда поняли, чей это приказ. Командовать в чужой обители — неслыханно! Совершенно недопустимо и оскорбительно, такой шаг назад во многовековом соперничестве! — Генерал Сюаньчжэнь! Это… как вы?.. что вы собираетесь…— 108 кругов, — холодно отрезал Му Цин и прошел мимо, эффектно взмахнув рукавами, украшенными шелковыми кистями.Никто его не остановил. Кто бы на всех Верхних и Средних Небесах посмел? Он впервые вошел во дворец Фэн Синя в его отсутствие. Странное чувство, словно он делал что-то запретное, будто вломился не в дом, а в чужую гробницу. Му Цин постоял, пытаясь уловить колебания чужой магической энергии, чуть брезгливо поморщился при виде пылинок, танцующих в солнечных лучах, похожих на еще один ряд колонн, поддерживающих крышу. Без хозяина все здание казалось пустым и хрупким, как шкурка цикады. Еще с их общей смертной юности Му Цин помнил, что в комнатах Фэн Синя всегда царил беспорядок, будто он просто не способен был раскладывать свои вещи по местам. Свечной воск у него вечно капал на узорчатые полы, и сломанные стрелы валялись повсюду. Му Цину это сперва казалось избалованностью телохранителя принца, породистого пса в золотом ошейнике, которого хозяин очень любит и пускает с грязными лапами в свои покои, позволяя слишком много. Лишь позже он понял, что дорогие и красивые вещи просто никогда не интересовали Фэн Синя, он прощался с ними легко и не стремился ничем владеть. Наверное, и сейчас самое ценное, что у него имелось — это его Фэншэнь, знаменитый черный Лук Бога Ветров. Гораздо дороже для него всегда были люди.В скромных светлых внутренних покоях, отделанных лакированным деревом без всяких росписей и простой рисовой бумагой, Му Цин несколько раз нагнулся, бездумно по привычке поднимая с пола то широкий парчовый пояс, то нижнюю рубашку из тончайшего полотна, то рыжую, как цветки бальзамина, ленту из тех, которыми Фэн Синь перевязывал волосы. Свернул, подержал в руках, после открыл наугад один из сундуков и не промахнулся — в нем действительно хранилась одежда. Он убрал все, кроме ленты, с ней его пальцы не захотели расстаться, обернули вокруг запястья, которое никак не могло забыть ощущение наказующего черного обруча. Не задумываясь, Му Цин то и дело поглаживал мягкую гладкую ткань, принадлежащую другому человеку, и от этого становилось спокойнее.Все здесь говорило о том, что хозяин покоев покинул их давно, но не планировал задерживаться надолго. На столе были развернуты свитки, словно с ними начали работать, разложили в нужном порядке, да так и не вернулись закончить. Му Цин опустился коленями на плоскую шелковую подушку и подобрал один из документов, потом второй. Почерк Фэн Синя тоже ничуть не улучшился за столетия, это была какая-то неуклюжая скоропись вперемешку с помарками и кляксами. Му Цин почти слышал, как бывший королевский телохранитель ругается сквозь зубы, упустив еще одну каплю туши с конца кисти. Наверняка, во Дворце Линвэнь есть целый отдел духов литературы, единственная задача которых заключается в расшифровке писанины Фэн Синя. Му Цин быстро понял незамысловатую систему: прошения лежали справа, отчеты — слева. Когда немного привык разбирать неровные столбцы иероглифов, некоторые из описанных историй даже показались ему знакомыми, хотя слог Фэн Синя был проще и грубее, чем его собственный. Вот только свои отчеты о совместных миссиях, выполненные изящной каллиграфией, Му Цин давно и вовремя подал в канцелярию. Фэн Синь бы тоже успел, если бы не загулял и вернулся раньше.— Как можно быть таким растяпой…Он отыскал в комнате кувшин, на дне которого еще плескалось немного воды, капнул в тушницу и плавными движениями растер тушь. Сперва просто исправил ошибку, которая слишком привлекала внимание, потом закатил глаза, вздохнул и дописал пару пояснительных вставок на полях, после не досчитался описания еще одной миссии…Когда стемнело, один из младших служащих принес в покои зажженную свечу и блюдо с виноградом, стараясь ступать вежливо и тихо — получалось у него не очень. — Благодарю, — бросил Му Цин и устало потер переносицу большим и указательным пальцами.Кто бы мог подумать, что свою первую ночь во Дворце Наньяна он будет проводить подобным образом.— Фэн Синь, Фэн Синь… Что же у тебя за дурацкие дела? Разве ты не чувствуешь, как все твое разваливается без тебя?Конечно, написание отчетов за Фэн Синя вышло ему боком.— ...И в заключение совещания осталось обсудить только состояние дел на южных территориях.Генерал Мингуан, сидящий на тигриной шкуре, брошенной на ступени перед креслом Небесного императора, которое даже спустя несколько лет все еще ждало того, кто был и достоин, и согласен его занять, поднял руку и уронил лоб в ладонь, словно его настиг убийственный приступ мигрени. — В заключение? Дражайшая Цзе, ты шутить изволишь? Это же сейчас затянется еще на пару часов как минимум, если эти двое опять прилюдно примутся меряться своими…Генерал Сюаньчжэнь, стоящий справа, с выражением кашлянул, без слов высказывая свое неудовольствие. Совершенный владыка Линвэнь, без тени улыбки стоящая слева, громко зашуршала свитками в руках, пока не нашла нужный, потом склонилась к Пэй Мину и громким шепотом сообщила:— Совершенный Владыка Наньян сегодня отсутствует. Он взял задание в мире смертных в канун холодных рос.— И до сих пор не вернулся? А кто-то пытался с ним связаться в сети духовного общения? — Пэй Мин оглянулся по сторонам. — Кто-то из его дворца, вероятно?Смотрел он при этом почему-то на Му Цина, весьма многозначительно приподняв бровь.Неужели кто-то видел, как Му Цин утром выходил из Дворца Наньяна, и уже разнес сплетни по всей Небесной столице? Все словно загоняли его в тесный угол и накрепко связывали своими ожиданиями. Очень хотелось закатить глаза, но следовало соблюдать приличия, поэтому Му Цин лишь скрестил руки на груди — осторожно, чтобы не показать край рыжей ленты Фэн Синя, все еще чего-то ради повязанной вокруг запястья. Будь ты хоть слугой, хоть небесным чиновником самого высокого ранга, нельзя дать понять, что думаешь и чувствуешь, нужно сохранять бесстрастное выражение лица и не подпускать чужие слова близко к сердцу.— Я ему не хозяин, чтобы дергать за поводок каждый раз, когда он лезет мордой в грязь....А ведь он даже не подумал о том, чтобы связаться с Фэн Синем. Но почему это он первым должен вызывать его в духовной сети? Му Цин поджал губы.— Что ж, в первый раз за восемь сотен лет можно простить неявку. Но нет смысла обсуждать Юго-запад без Юго-востока, посему... — Пэй Мин ударил себя ладонями по бедрам и начал вставать. — Совещание на сегодня объявляю…Небесные чиновники в зале заволновались, заговорили все разом, поднимая голоса до оживленного шепота, кто-то ткнул в бок Его Высочество Тайхуа, заставив его проснуться с громким “А? Что?”. — Я готов доложить обо всем Юге.Голос Му Цина прозвучал негромко и спокойно, но твердо и уверенно прорезал переплетение пустых хаотичных разговоров других небесных чиновников.Пэй Мин посмотрел вправо со смесью нетерпения и легкого разочарования, приправленного удивлением — кажется, ему в самом деле понравилась идея закончить совещание раньше времени, но кое-кто бестактно все испортил. Генерал плюхнулся обратно на тигриную шкуру, потер пульсирующий от боли висок и обреченно махнул рукой, давая разрешение начинать отчет. Всего несколько лет у подножья высокого кресла Небесного императора — и генерал Мингуан как-то даже начал понимать Цзюнь У.Разбирая ночь напролет документы Фэн Синя, Му Цин стал разбираться в недавних делах Юго-востока почти как в своих. Поэтому теперь действительно смог стройно доложить за них обоих, будто боги Юга и вправду уже объединили силы. Остальные небожители слушали его очень внимательно, даже, пожалуй, слишком — не задавали вопросов, не отвлекались на шепотки между собой, не перебивали вопросами и хмыканьем в каких-то особенно заинтересовавших их местах. Казалось бы, для докладчика это должно быть благоприятными условиями, но Му Цин чувствовал, как атмосфера в зале становится все тяжелее и гуще, будто над каждым из присутствующих клубились облака невысказанных слов. Некоторые отвели или опустили глаза.С каждым мгновением плечи Му Цина напрягались все болезненнее. Он совершил ошибку, но уже не мог пойти на попятную.— Что ж, это было… очень обстоятельно. Благодарю за доклад, генерал Сюаньчжэнь, — произнес Пэй Мин, слегка кашлянув.Наконец, он смог объявить совещание закрытым, и все присутствующие с облегчением разошлись со своих положенных по этикету мест, сбиваясь в группы и переговариваясь среди шуршания парчовых одежд. Кто-то обсуждал сказанное сегодня, а кто-то уже договаривался о встречах в свободное время в чайных павильонах и на горячих источниках.Му Цин задержался не дольше, чем требовалось, чтобы вежливо попрощаться с Пэй Мином и Линвэнь, и направился к выходу из зала, с привычным безразличным видом не глядя по сторонам, не слушая чужие разговоры и ничего не говоря. Все, что происходило между небесными чиновниками вне работы, его не касалось и никак к нему не относилось.Очень давно, когда после падения Сяньлэ он поднялся на Небеса во второй раз, его тоже звали провести время вместе, но те времена давно прошли. Ему хватило одной такой вылазки для медитации в благодатных землях в горах, спасибо большое. После он сделал все, чтобы его хорошо узнали — вечно язвительного, замкнутого и нелюдимого, не видящего смысла поддерживать вежливые беседы о погоде, стилях каллиграфии и вкусовых оттенках чая. Его собственный почерк был признанным произведением искусства, а во дворце хранилась обширная коллекция редких чайных листьев, ради напитка из которых многие небожители с легкостью отказались бы от вина, но он совершенно не желал делиться ничем своим с чужими людьми, которые казались такими пустыми. Му Цин тоже слишком хорошо их знал.Со временем приглашения сошли на нет, и он понимал, почему: зачем звать того, кто слишком часто отказывался и отворачивался с высокомерным видом? Не понимал он другого: что теперь чувствует больше — облегчение от того, что его оставили в покое, или тоску по человеческому участию? Одиночество — это нелегко.В этот день он не мог не уловить обрывки фраз, летящих ему в спину, словно мелкие камешки:“Как складно говорил обо всем Юге, а? Будто уже готов заменить генерала Наньяна на посту”.“Где, кстати, генерал Наньян? Очень уж удачно он пропал из Небесной столицы, очень вовремя. А случайно ли?” “Коварно, очень коварно…”“Его видели выходящим из Дворца Наньяна в отсутствие хозяина. Спорим, уже присматривается, как занять территорию...”Му Цин остановился за порогом зала, глядя на режущие безупречно ясное небо золотые крыши, упрямо стиснул зубы, увереннее расправил плечи, выше поднял подбородок. Только так здесь и можно выживать.Проклятый Дворец Наньяна и дурацкие отчеты! Не стоило писать их, не следовало сдавать в канцелярию Линвэнь и уж точно не нужно было запоминать детали! Нельзя было показать, что его волнует состояние чужих дел и чужое место. Зачем он только взялся разгребать беспорядок Фэн Синя? Пусть бы растяпа опоздал, получил свой выговор и отдувался сам!Или ничего ему и не было бы, ведь за неявку генерал Мингуан простил его очень легко. Но это совершенно не похоже на Фэн Синя, подумал Му Цин, медленно спускаясь по ступеням на главную улицу Небесной столицы. За восемь сотен лет он никогда не пропускал собрания без причины, всегда возвращался с заданий вовремя или дисциплинированно оповещал, что задерживается, как образцовый служащий, каким был и в миру до своего вознесения. Неужели остальные сами не чувствуют, насколько подозрительно и нехарактерно все происходящее? Неужели никто совсем не знает Фэн Синя?Неужели только Му Цин... Поверят ли ему в этот раз, если он расскажет о своей тревоге?..Он вспомнил сухой дубовый листок на своей ладони, и теперь понял, что с этим было не так. Это ведь Небеса, здесь нет осени, здесь железо не ржавеет, а дерево не гниет, и все держится на духовной силе небожителей. Почему же тогда чахнет дерево в саду Фэн Синя?Но это не его дело. Он решил остановиться и теперь не должен позволять себе подскакивать от малейших домыслов. Сколько раз ему ставили мнительность в вину? Довольно. Фэн Синь — один из самых могущественных богов войны, ничего с ним не случилось.Но даже самому трезвому рассудку тяжело уговорить беспокойное сердце.В ту ночь Му Цин открыл покои с постелью и расписными бабочками, опустившимися на цветы. Просто не мог думать ни о чем другом и в конце-концов сбил замок рукоятью сабли, от чего жалобно застонали деревянные панели раздвижных дверей.Вопреки его желаниям, комната никуда не делась, не развоплотилась сама собой, будто смеялась над волей самоуверенного хозяина. В беспорядке, разоренная им самим, но бледные лепестки нарисованных на стенах магнолий не увяли и не облупились, а таинственно и маняще сияли свежей краской в лунном свете, проходящем через забранные тонкими планками узорчатые окна. Му Цин прислонился к дверям спиной и судорожно вздохнул. Потом медленно поднял руку и расстегнул ремешок, скрепляющий высокий ворот его одеяний, и только теперь заметил, как туго он был затянут на шее весь день. Кто его так затянул? Он сам.Полностью распоряжаясь своим временем все эти дни, не отвлекаясь на того, другого, их глупые перепалки, слишком простые задания в мире смертных и бессмысленные прогулки у водопадов после, он не почувствовал себя более свободным. Му Цину казалось, что желание исполнилось, что связывающие его нити судьбы разрублены, и что он лучше справляется в одиночестве, как и всегда. Но он был не прав. Он очень давно не испытывал настоящего одиночества: даже когда уходил после падения Сяньлэ, он не расставался с Фэн Синем и Се Лянем, нес их с собой в сердце. Му Цин повел плечами и позволил богатым верхним одеяниям соскользнуть на пол, потом распустил широкий пояс, стягивающий талию так, что тяжело было дышать. Возможно, дело было не в поясе. Легче всего ему дышалось, когда он был с Фэн Синем, даже в те моменты, когда задыхался от его поцелуев. Потому что с ним не нужно было надевать маску холодного безразличия и показной вежливости, не нужно было думать о каждом своем слове и осторожном следующем шаге в лабиринте небесных интриг. Не нужно было просчитывать, как каждое незначительное действие отразится на будущем. Можно было снять все маски и перестать играть все роли: быть не приложением к наследному принцу Сяньлэ, не строгим божеством, не идеальным образцом для подражания младших служащих и не коварным соперником в борьбе за территории и верующих. Можно было, наконец, позволить себе кричать — громко, ругаться — некрасиво, бить — не сдерживаясь. Отпустить и остаться только собой. Каково это — Му Цин почти всю жизнь ощущал только рядом с Фэн Синем, будто четко видел в его глазах свое истинное неидеальное обличье. Фэн Синь не давал ему забыть, кто он такой, и потеряться среди бесконечных сотен лет и тысячи ложных лиц.Вот только он своей рукой расколол это зеркало.При мыслях о Фэн Сине в знакомой и уже привычной темноте этой спальни по плечам и бедрам Му Цина побежали мурашки, и внутри что-то сжалось — фантомные воспоминания об уверенных твердых ладонях, которым в этой комнате позволялось почти все. Он вздрогнул и поежился, отгоняя совершенно неуместные теперь воспоминания, но от прикосновения к коже тонких тканей одежды стало только хуже. Он рванул застежки, чтобы скорее избавиться от этих ощущений, покончить с ними любым доступным способом.Обнаженное тело было напряженным и чувствительным. Доски пола холодили стопы, будто Му Цин пересекал не комнату, а шел босиком по грозящему треснуть льду бездонного озера. Ночной ветер из окон перебирал волосы на затылке призрачной рукой. Ткань не покрытого шелковой простыней матраса неожиданного грубо царапнула всегда ожидающую удара спину, когда он медленно опустился на постель, словно лег на поверхность темной воды. Он лишь смутно представлял, какие чудовища могут таиться в глубине.Му Цин знал, как справляются с тоской, одиночеством и желанием — пусть и лишь в теории. Он все еще формально оставался девственником, но не был наивным с самого начала. Когда растешь в бедном квартале, где все буквально сидят друг у друга на головах, невозможно не увидеть всякое. Поэтому Му Цин был в курсе, как и откуда берутся дети и что может случиться с недостаточно осторожными привлекательными девушками. И с юношами определенного типа внешности тоже — он слышал истории и понимал, что его лицо и изящное сложение отвечают некоторым вкусам. Его проблемой всегда была привычка сравнивать себя с другими и осознавать: слишком хорош собой и умен для простолюдина, слишком талантлив для слуги и слишком везде ни к месту.Телесная близость вызывала отвращение — звуками, запахами, насилием, — и Му Цин никогда не желал иметь с этим ничего общего. Поэтому его обеты были не только выражением любви и восхищения Его Высочеством, поразившим его в юности в самое сердце, но и надежной стеной, защищающей от самого низменного в человеческой природе.Так было, пока Фэн Синь со свойственной ему простотой не показал, что может быть иначе. Что единение плоти это не обязательно унижение и боль, а лишь часть пути к теплу и сладости, к слиянию обнаженных душ.Му Цин закусил губу, нерешительно провел рукой по животу и коснулся себя так, как не позволял себе прежде, сжал холодные сухие пальцы. Он был так тверд, что это было мучительно, и то была твердость промерзшей зимней пустоши. Чтобы она вновь стала плодородной и взорвалась буйным цветением, ей нужны были солнце, облака и дождь.Му Цину нужен был Фэн Синь. Без него все было не то и не так.Он почувствовал вскипающее раздражение. Попытался двигать рукой, постарался удобнее устроиться на постели ближе к ее центру, откинул голову на валик подушки и почувствовал боль. Заколка с острыми краями все еще стягивала волосы, и Му Цин торопливо сорвал ее и отбросил в сторону. На память сама собой пришла гармоничная форма и гладкий полированный камень другого украшения, нефритового кольца с узором из дубовых листьев, которое так подошло бы Фэн Синю. Надо было все же купить его у того резчика.Му Цин представил, как Фэн Синь медленно-медленно надевает подаренное им кольцо, вставляет в отверстие большой палец — сперва лишь на ноготь, потом еще немного дальше… Он закрыл глаза, чтобы ничего не отвлекало от воображаемого образа, облизнул губы, и его рука снова скользнула по члену вверх, а потом вниз, легче и более плавно, чем прежде, из-за выступившей смазки. Предвкушение удовольствия мягко подкралось и затаилось неподалеку, поэтому Му Цин понял, что делает что-то правильно, и не остановился. Он продолжил думать о Фэн Сине и его неторопливых уверенных движениях, когда тот занимается тем, что умеет и любит еще со времен их общей юности в Сяньлэ. Вот он затягивает ремни на защищающей предплечье кожаной краге — туго, но ровно настолько, насколько требуется. Вот он встает в стойку, расправляет плечи, и на его обнаженной слегка вспотевшей спине играют мускулы. Вот он натягивает тетиву, и лук едва слышно поет от напряжения. И Му Цина Фэн Синь всегда касался так же — не нежно, как следовало ласкать женщину, но и не слишком грубо, в самый раз, точно зная, что может выдержать его партнер в драках и объятиях.С губ Му Цина сорвался сдавленный нетерпеливый всхлип, пятки заскребли по матрасу. Ему теперь жадно хотелось большего, всего, к чему его успели приучить: прикосновение кожи к коже, горячее влажное дыхание на шее, массирующие крестец пальцы. Так нечестно! Фэн Синь прикормил его лаской постепенно, как недоверчивого дикого кота, а теперь его не будет рядом. Как Му Цин сумеет один?.. Должен суметь, как и все остальное в своей жизни.Он слегка повернулся набок, и его вторая рука тоже потянулась вниз в попытке усилить ощущения. Му Цин доверял своему телу, закаленному и натренированному столетиями сражений. В бою оно двигалось на инстинктах и никогда не подводило. И в то же время он поразительно плохо себя знал. Он знал, что красив, но никогда не изучал и не разглядывал, не касался везде, не сбрасывал одежду перед зеркалом. Для него все еще оказывались неожиданностью собственные реакции на довольно простые вещи: как он дрожит, когда кончиками пальцев ведут дразнящие дорожки по его бокам, как поджимает пальцы ног, когда долгими тянущими поцелуями покрывают внутреннюю поверхность его бедер. Фэн Синь оставлял алеющие следы на тонкой белой коже и будто скреплял печатями секрет их отношений. Потому без опыта Му Цин не сразу сумел нащупать между ягодиц податливое место. Он не собирался ничего делать, он просто… Указательный палец вошел лишь на ноготь, лишь еще немного глубже. Он воображал, что будет больно. Представлял, что новое непривычное ощущение чего-то чужеродного внутри сразу оттолкнет. Но это оказалось чем-то неуловимо знакомым. Будто именно здесь всегда и был центр пульсирующего сладостного напряжения, толкающего его тело навстречу прикосновениям Фэн Синя. И это было до странности освобождающее открытие.Они могли столетиями кидать старые, но не перестающие ранить оскорбления, и попадать точно в цель, потому что знали друг друга как самих себя, а может и лучше. Но вот забавно: они никогда не считали, кто кому больше раз спасал жизнь. Это было чем-то, что не обсуждалось, между ними не было места долгам и цветастым благодарностям. И столь же очевидным был факт, что, если Му Цин когда-то решится пойти до конца, если нарушит обеты и ступит на другой путь самосовершенствования, то сделает это только с Фэн Синем, доверится только ему. Кому же еще?Му Цин со свистом втянул воздух через зубы. Фэн Синь в его голове улыбнулся — той самой улыбкой, которую Му Цин не видел никогда и нигде, кроме моментов, когда другой южный бог склонялся над ним, полностью безоружным и открытым. Улыбка, которая в любой другой ситуации бесила бы невероятно — самоуверенная, торжествующая, гордая. Му Цин ни за что бы не признался, но любил, что был единственным во всех трех мирах, кому она предназначалась.Фэн Синь-в-голове улыбнулся, отпустил тетиву, и стрела попала точно в цель. Му Цин еще мгновение балансировал на краю, а потом оступился и сорвался в бездну.Тягучее удовольствие накрыло с головой, и он с громким протяжным стоном перекатился со спины на бок, сжался в комок, подтянул колени к груди и крепко зажал ладони между бедер, все еще рвано двигаясь. Ощущения были слишком сильными, слишком острыми, хотелось остановиться — но это было невозможно. Он тонул и захлебывался, но не в стылой черной воде, а в летнем золотом меду.А как только смог вынырнуть и попытался вдохнуть, накатила уже привычная волна головокружения от растраты части духовных сил — небольшое напоминание о том, что будет, если он окончательно поддастся плотским страстям и нарушит свое обещание Небесам. Чем дольше он шел по выбранному в юности пути, чем могущественнее становился, тем труднее было повернуть назад и начать все с начала. Собственная сила давно стала не только надежными защитными стенами, но и клеткой, в которой он сам себя запер.Му Цин знал по прошлому опыту, что почувствует, но даже не думал, насколько в этот раз будет плохо. Оказалось, раньше от помутнения и паники его каждый раз хранило приятно тяжелое горячее тело рядом и кольцо сильных рук, в которых он чувствовал себя в большей безопасности, чем в нарисованном собственной кровью защитном круге. Это было то крепкое и надежное в его жизни, за что он мог ухватиться и не думать ни о тесных клетках, ни об оковах. Фэн Синь держал его, пока не прекращалась дрожь и не отступала слабость, гладил по волосам, нажимал на все успокаивающие акупунктурные точки, а потом просто утыкался носом в его мокрый от пота висок и шептал на ухо что-то глупое. Му Цин не пытался разобрать слова, они были не важны. Но именно в этом был смысл, потому что в такие моменты они двое были ближе всего, сливались не только телами, но душами. И не было страшно за будущее, и не мучило прошлое.Теперь он был один. Лежал, придавленный к постели, грязный, беспомощный и несчастный, и мог только дышать, широко открывая рот. В носу щипало и хотелось плакать. Выплеснувшееся семя засыхало, неприятно холодя и стягивая нежную кожу между бедер. Без Фэн Синя все это было отвратительно и неправильно, удовольствие выворачивалось наизнанку, будто Небеса жестоко наказывали его каждый раз, когда ему было хорошо: за теплом неизбежно следуют холода, после смеха приходится плакать. Но это то, что он заслужил за свое лицемерие, за попытки обойти обеты. Какой же он глупый! Он сделал это с собой сам: не познав чего-то теплого и сияющего, не привыкнув к нему и не расслабив узлы на своем сердце, он не тосковал бы теперь в темноте и одиночестве. Зря Му Цин вообще позволил себе это испытать, у него ведь никогда не могло выйти ничего путного, просто потому что он — это он. Быть святым и непорочным легко, когда не знаешь, от чего отказываешься, и когда по желанию души поступаешь так, как считаешь правильным. Но что делать, если то, что считаешь правильным и добродетельным, и то, чего хочешь — не совпадают?— Черт бы тебя побрал, Фэн Синь.Му Цин спустился в мир смертных в ту же ночь, не тратя времени на медитацию и полное восстановление. Уж на то, чтобы убедиться, что его тревога беспочвенна, наорать на Фэн Синя, схватить его за ухо и притащить обратно на Небеса, сил в любом состоянии хватит. Он просто сделает это, но не станет извиняться и признавать ошибкой то, что сказал прежде в храме.