Не отпускай меня. Часть вторая. (2/2)

Но я устал исполнять трюки. Устал доказывать всем, что мне не трудно. Один неправильный шаг, и я полечу вниз. Ты позволил мне забраться так высоко, что падение убьет меня.

Вот она, сила Имени. Известная всем зависимость, как от наркотика. Это первые несколько раз незабываемо хорошо, а потом, если не увеличишь дозу, то наслаждения уже не почувствуешь. Но если наркотики губят человека физически, то Имя — морально. Оно разлагает душу, стирает все хорошее, на что еще можно было опереться. А сейчас мне кроме тебя никто не нужен. Только ты. Мой огромный мир сузился до крохотной точки, принявшую человеческое обличье. Ты — все, что у меня есть, единственное, что имеет ценность.

— Посмотри на меня, — твой низкий голос подчиняет. Я послушно поднимаю голову, смотрю на твое бледное лицо, в твои глаза, полные сожаления, и жду, что ты скажешь хоть что-то.

Но вместо слов ты целуешь меня. Твой поцелуй мучительно долгий, с привкусом сожаления, он чувственный, настоящий, увлекающий своей тленностью. Я отзываюсь немедленно, с отчаянием, поддаюсь твоим движениям, мной управляют твои умелые прикосновения.

В какой-то момент мне кажется, что ты откупаешься от меня своим телом. Что наша физическая близость — своеобразная плата за твою измену, отвлечение моего внимания от более важных вещей. Ты так уверенно используешь мои слабости, нашу идеальную химию, так ловко маневрируешь моим влечением и возрастом, не способным его контролировать, что хочется и смеяться, и плакать.

Я жадно вдыхаю ментоловый запах, обвиваю руками твое тело, извиваюсь под тобой, вжимаясь в твою кожу, не скрывая своей жадности. На тебе нет ни единого места, что не тронули мои пальцы, ни одного миллиметра, где не прошлись бы мои губы. Ты тихо стонешь, когда я всасываю твою кожу, чтобы оставить отметину, одну, вторую, третью. Я хочу утвердить свои права на тебя, хочу доказать, что ты только мой, и ничей больше. Хочу пометить тебя всего, чтобы ты даже раздеться не смог перед своим ”другом”. Я хочу разрушить твое обещание, самым бесчестным способом.

— Колин, не оставляй... — хрипишь ты сипло, но я не слушаюсь. Ты сам используешь этот прием, Морган, но ты не учел, что хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Я знаю, как мне раздразнить тебя, чтобы ты потерял голову. Знаю, как двигаться, чтобы увлечь тебя, как заставить тебя забыть обо всем, кроме меня. Тело не врет. В постели границы стираются. На простынях морали не существует. И обещания здесь не работают.

Не только я в твоих руках. Ты в моих тоже.

***

Самые странные выходные в моей жизни. Мы практически все время проводим в постели, я дышу тобой, глотаю физические ощущения, чтобы заполнить нехватку душевных. Ты скрываешь от меня свое сердце, поэтому я забираю плату твоей плотью. Мы практически не разговариваем, только выматываем друг друга, снова и снова, до полного истощения. Ты не проверяешь свой телефон, потому что я отключил его, пока ты спал. И пусть ты заметишь это только после того, как уедешь, и пусть мне прилетит позже, но сейчас мое время.

Мы даже не прощаемся толком. Вечером воскресенья ты возвращаешь меня домой, измученного и уставшего. Я выхожу из машины, махнув тебе рукой и иду к дому, ни разу не обернувшись.

В душе моей пусто. Желаний не осталось. Такое ощущение приходит, когда достигаешь точки невозврата. Я не могу назвать произошедшее ошибкой, не могу сказать, что с тобой мне было плохо. Но все настолько запутанно и неправильно, что даже думать о тебе мне не хочется.

Дома меня встречают активные сборы. Родители бегают по квартире, перекрикиваясь друг с другом, вспоминая о забытых мелочах, по типу цифровой камеры и плеера.

— Ты взял плавки?!

— Нет! Оливия, где твои кремы? Чем мне тебе спинку мазать?

— Посмотри на нижней полке под раковиной!

— Ты не забыла платье?! О, привет, герой-любовник! Выглядишь потрясно, я так от твоей мамы тоже иногда возвращался.

Отец раскатисто смеется под возмущенный мамин окрик и треплет меня по голове, тут же скрываясь в гостиной, куда я следую за ним, словно загипнотизированный. На полу лежит доверху забитый чемодан, вокруг разбросаны вещи, не прошедшие папин фейсконтроль.

— Вы уезжаете? — выдавливаю я, хмурясь.

— Ты нас за завтраком вообще не слушаешь, да? — В комнату влетает мама, передает папе гаджеты и леопардовые плавки, которые он тут же запихивает в чемодан, чтобы потом быстрым шагом направиться в ванную комнату на первом этаже, за кремами.

— Мы на целую неделю предоставляем дом в твое полное распоряжение! — басит он.

— Никаких вечеринок! — напоминает мама, а потом смотрит на часы и ужасается. — Гарри, уже десять часов!

— Все в ажуре! — откликается он, бросает ей косметичку, которую она с легкостью ловит, и хлопает меня по плечу. — Сын, в нашей спальне непотребства не устраивать!

И только тут я понимаю. Их апрельский отпуск, который они всегда проводят на Тенерифах, где папа сделал ей предложение. И как я о нем забыл?

Мама закрывает матерчатую крышку чемодана, на которую веселый папа тут же плюхается сверху, придавливая гору вещей, чтобы мама смогла справиться с молнией.

— Ты со своим соулмейтом совсем во времени потерялся, — хихикает он и поднимает два больших пальца вверх, — во, молоток, моя кровь!

— И моя тоже, — обиженно напоминает мама, практически победив чемодан, который, кажется, вот-вот затрещит по швам, — у вас ведь все хорошо?

— Да ты посмотри на его шею! У них там все отлично, — отвечает папа вместо меня. Он поднимается, ставит чемодан в вертикальное положение и вытягивает пластиковую ручку. Когда он проходит мимо меня, попутно мне подмигивает:

— Простыни просто смени потом.

— Гарри! — возмущается мама, а папа только смеется из коридора. Он всегда экстремально рад их поездке. Говорит, что она навевает воспоминания, которые изменили всю его жизнь.

Интересно, у нас с тобой когда-нибудь будут места, которые возвратят нас в прошлое, делая еще счастливее? Если ты когда-нибудь сделаешь выбор, нам будет что праздновать? Потому что сейчас я сомневаюсь, что наши отношения вообще можно назвать нормальными. Из воспоминаний только твоя близость и вечное ожидание ее повторения.

Мама берет мое лицо в ладони, ее глаза улыбаются мне.

— Если что, сразу звони, не теряй нас. И все обязательно будет хорошо! Герой-любовник ты, может, и в папу, но интеллект передается от мамы.

Я улыбаюсь в ответ, пусть криво, но ее голос всегда успокаивает меня.

— Хорошо вам отдохнуть, — говорю я, и сам чмокаю ее в губы.

— Ты мой золотой! Не скучай! И никаких вечеринок дома!

Я только киваю, и она скрывается в коридоре, быстро смотрится в зеркало и вылетает из дома, захлопнув за собой дверь и оставляя меня одного.

Я не говорил им, что мне на самом деле очень трудно. Чувство, что я проигрываю чужаку, не оставляет меня. А все мои попытки начать разговор ты заканчиваешь либо упрямым молчанием, либо занятием любовью.

Хотя наше последнее времяпровождение сложно так назвать. Это больше похоже на животную необходимость. Она не созидает, а действует разрушительно, пусть и восполняет наши потребности. Мне кажется, что ты только так меня и видишь: приятная обязанность, судьбоносное искушение, мальчик для увеселения.

Я громко вздыхаю и опираюсь на дверной косяк. Что же со мной происходит? В голове такая суматоха, а на сердце ни одного хорошего чувства. Только бессмысленное раздражение на все, что с тобой связано.

Зачем я столько времени тебя ждал? А ведь все начиналось хорошо. Я был уверен, что справлюсь, вытяну нас обоих. А может, Грег все-таки был прав? Можно ли выдавить любовь из опустевшего тюбика?

Джей ведь пользуется тобой. Я чувствую. Он постоянно названивает тебе, потому что не хочет, чтобы ты привыкал ко мне. Что у вас происходит дома, Морган? Вы ведь определенно обсуждаете наши отношения. Как он отваживает тебя от меня? Какими словами удерживает? Ты же не рассказываешь. Скрываешь его, как будто я могу навредить ему. Тебя даже на фейсбуке нет, из всей контактной информации я располагаю только твоим телефоном.

Я невесело усмехаюсь. А ведь ты правильно делаешь. Отнимая тебя у него, уже потерявшего свою вторую половинку, я подставляю его под удар. Ты — все, что у него осталось. Но ты единственный, кто может сделать меня по-настоящему счастливым. И не только меня. Ты сам обретешь счастье. Но какой ценой?

Как же все запутанно.

Неожиданно перед глазами встают статуи, что я показал тебе на нашем первом свидании. Смотрящие в разные стороны, но тянущиеся друг к другу, что они испытывали в своем одиночестве? Что чувствовали, когда Имя буквально сводило их с ума?

Я задумчиво смотрю на твой почерк на моем правом запястье. И неожиданно меня тянет рисовать, как никогда прежде. Желание настолько непреодолимое, что я лечу в свою комнату, достаю чистый холст и тут же сажусь за работу. Мои руки движутся словно сами по себе, карандаш уверенно выводит любимые очертания, пробуждая в сердце давно забытые, первые эмоции.

Я рисую тебя с нежностью, трепетно, мягко, передавая то, что размылось со временем под давлением окружающей меня реальности. Я отдаю твоему образу все, что знаю о тебе, прорисовываю дорогое лицо во всех тонкостях, учитывая каждую твою подаренную мне эмоцию. С самого начала мне нужен был только один шанс, и я уже был счастлив, потому что ты подарил мне его. А вместе с ним ты проявлял себя в наших отношениях все больше, позволяя мне разглядывать твою душу, не отвлекаясь ни на прошлое, ни на настоящее.

Почему из всего, как можно было бы интерпретировать твои действия, я выбираю только самое негативное и подлое? Может, ты так защищаешь меня. Отдаляешь от своей жизни, потому что менять ее еще не время, потому что тебе нужно самому определиться, как лучше поступить. И при этом ты учитываешь все мои желания, откликаешься на эгоистичные просьбы, прощаешь обидные слова и глотаешь мое неудовлетворение. Но ты не врешь мне. Пусть ты не хочешь говорить. Но ты не пустослов, ты не даешь обещаний, которые не собираешься исполнять. Пожалуй, это лучшее проявление честности.

Комната наполняется дурманящим запахом акрила, и, как мои родители, я впадаю в щемящую ностальгию. Вспоминаю, как ждал тебя, как до конца берег себя и оставался верным, не размениваясь на ненужные отношения. Я вспоминаю, как проявлялось твое Имя, как я берег его, как впервые увидел тебя. И ведь ты пришел за мной, Морган.

Ты выбрал меня.

***

Мне кажется, я снова наполняюсь жаждой жизни. Пусть слабой и неустойчивой, но ночной портрет, что сушился на мольберте, совершил то, чего я не мог сделать, оставаясь в своей голове. С каждым штрихом мне становилось немного лучше, я вложил всю свою душу в картину, не просто наполнил ее эмоциями, я вдохнул в нее жизнь, визуализировал свое заветное желание.

В школе мне даже весело. Я общаюсь с Тревом и Грегом, которые, как мне кажется, снова наладили между собой контакт. По крайней мере, Трев широко улыбается и снова раздражает своими похабными шутками, хотя запястье его надежно прикрыто не только рукавом толстовки, но и напульсником.

Катастрофа происходит на большой перемене. Когда я, оставив Грегори и Тревора, спорящими о плоских приколах последнего, прогуливаюсь возле школы, поглаживая твое Имя. Я смотрю на него и не вижу ничего вокруг, продолжая возвращать все свои чувства обратно на полочки. До этого они были разбросаны, как книги при обыске. Меня отвлекает чужой голос. Он мягкий и нежный, но почему-то совершенно мне не нравится.

— Простите, это вы Колин Касс?..

Я отрываюсь от своего запястья и встречаюсь со спокойным взглядом серых глаз. Мужчина, стильно одетый, со светлыми, зализанными назад волосами. Незнакомец смотрит на меня с прищуром, изучающе, как будто знает меня и давно не видел. Все мои внутренности неприятно сжимаются. Думаю, мой взгляд меняется, потому что его светлые брови удивленно приподнимаются. Я уже знаю, кто он. Узнал бы из тысячи незнакомцев.

— Красс, — поправляю автоматически и прячу твое имя.

— Красс, — елейно повторяет он. — Я Джеймс, вы, наверняка, слышали обо мне.

Так вот он какой, твой друг, на кого ты неосторожно меня променял. Самоуверенный, молодой, так и хочется корону на его голове лопатой поправить.

Хорошо, что он не протягивает мне руку, потому что я проигнорировал бы ее.

— Я вас не знаю, — я вру. Его взгляд характерный для любого хорошо устроившегося паразита: наглый, но немного извиняющийся, только не за то, что он присосался к чужому организму, а это извинения на будущее: ты прости, но я скоро этот кусочек тоже займу, так что ты уж подвинься, будь добр.

Я ненавижу его. Всей душой, каждой клеточкой тела, ненавижу с такой же силой, с какой хочу отобрать тебя у него.

— Мы знакомы заочно. — Меня тошнит от его театрального голосочка. — Думаю, Мо вам обо мне рассказывал.

Я бы поперхнулся если бы мог. Мо? Он зовет тебя Мо? При мне? Моего соулмейта? Так от этого прилипчивого куска дерьма тебя необходимо защищать? Знаешь, он вообще не похож на человека, который до сих пор страдает. Он похож на человека, который не хочет терять место под солнцем.

— Нет, не рассказывал, — отвечаю я нагло, — когда мы вместе, мы обычно других людей не обсуждаем.

Я стараюсь задеть его так же, как он задевает меня одним только своим присутствием. Но он не реагирует, либо отлично это скрывает. Зачем ты его прятал, Морган? В итоге он сам нашел меня.

— Я пришел от имени Мо, — поясняет он, и я понимаю, что это ложь. Просто знаю, даже логику включать не нужно.

Врет как дышит. Морган, у тебя отвратительный вкус на друзей.

— Он хотел с вами поговорить еще в первую встречу, но вы угрожали ему законом. Поэтому ему пришлось встречаться с вами против своего желания.

Господи, Морган, как ты выдерживаешь его? Почему ты его жалеешь? И насколько тебе больно?

Ну ничего. Я покажу ему, кто здесь лишний.

— Слушай меня сюда, — говорю я резко, — я не отдам тебе Моргана. Говорю на случай, если до тебя еще не дошло. Я его соулмейт, а не ты. Я его счастье, и мы все в курсе, что он слишком добрый, чтобы послать тебя. А ты слишком наглый, чтобы понять это. Но теперь у него есть я. И я его защищу.

— Да что ты? — На его лице расползается неприятная улыбка. — Интересно, от кого.

— Разве ты сам не видишь, как ему больно?! — Я начинаю закипать.

— Ему больно, потому что ты все ближе к нему подбираешься. Он ведь просил тебя.

”Подбираюсь”? Так он выставляет мое законное право быть рядом с тобой?

— Он должен был просить тебя! — Мой голос агрессивный. Настолько, что Джеймс предусмотрительно делает шаг назад. Показательно так, как будто отмечает мою несдержанность.

— Ты его мучаешь. А еще называешь себя соулмейтом.

Господи, неужели я единственный трезвомыслящий в этом треугольнике?..

— Да как ты вообще смеешь? Скажи мне, где твой родной человек?!

— Не притворяйся, что ты не знаешь, — меня прошибает холодный пот. Мало того, что он в курсе нашего с тобой разговора, его голос звучит так, что я осознаю одну вещь.

Джеймс никогда не отцепится от тебя. Он сделает все, чтобы не потерять смысл жизни, которым ты для него стал.

Морган, я понимаю тебя. Теперь понимаю. Но зачем ты все докладываешь ему?..

— То есть ты потерял любимого, — медленно начинаю я, — а он помог тебе. И тебе так понравилась его помощь, что ты решил испортить жизнь и ему тоже?..

— Он близкий мне человек. Его помощь естественна.

— Так ты еще это и как должное принимаешь? Ты хоть сам себя слышишь?! — Люди оборачиваются на мой крик, а он только стоит, самодовольно скрестив на груди руки. — Ты тоже его друг! Не забыл?! Он заботился о тебе, а как ты забоишься о нем?! Прошло пять лет, пять! Пять лет он был с тобой, поддерживал и любил, а ты его? Что ты принес ему, кроме вынужденной заботы?

— Посмотрите, кто заговорил о чувствах. Мальчик, ты свой возраст не забыл?.. Ты понятия не имеешь, что означает потерять своего соулмейта. Ты ничего не знаешь.

— Мне не нужно знать, чтобы видеть, что ты думаешь исключительно о себе! И да, представляешь, я знаю, что означает терять своего соулмейта. Потому что ты заставляешь меня проходить через это прямо сейчас. И не только меня. Его тоже. Страдая сам, ты заставляешь страдать других. Ты паразит!

Он морщится от моих слов, но не потому, что они задевают его. Он чувствует только свою правду. Ничего другого для него не существует. Морган, ты вообще видишь, насколько он зазнался? Он не то, что соулмейта, он во мне даже человека не видит. Но я заставлю его увидеть.

— Если тебе уже не важно, если просто больно — найди человека, который тоже потерял свою любовь. — Я знаю, что мои слова жестокие, но они правдивы. А кто-то должен сказать ему правду. Что мир не вращается вокруг него, и я никогда не позволю тебе, моему соулмейту, портить свою жизнь из-за друга, который не хочет справиться с утратой самостоятельно. Как бы больно ему ни было, я не позволю!

— Будь с ним вместе, вы поможете друг другу по-настоящему. И тебе не нужно заставлять себя любить человека, который на самом деле этого не хочет, потому что у него уже есть соулмейт. У Моргана есть я. И я вижу, как он расслабляется со мной, как он устал от тебя! Пойми, я не против тебя. Но Морган живой человек. Он живой человек. У него есть соулмейт, счастье, которое ты потерял, да, мне действительно жаль тебя. Но при чем здесь он?..

— Браво. Прекрасная речь, я восхищен. Только это его выбор.

Это все, что Джеймс ответил. Он не просто не понимает меня, он не хочет понимать. Потому что ему удобно. Ему хорошо.

С ним не о чем разговаривать. Морган, если он так запросто полоскает тебе мозги, не удивительно, что ты даже говорить о нем не хочешь. Он же ничего, абсолютно ничего не понимает.

— Вали отсюда, — говорю я тихо, хотя мой голос дрожит, — уйди по-хорошему.

— То есть, ты меня понял? — Он наклоняет голову, в ожидании ответа. Как будто с разговаривает с непослушным ребенком.

— Ты идиот? — Я сейчас ударю его. Клянусь богом, еще одно слово, и я втащу ему с ноги. Со всей дури.

— Езжай обратно в свой Бристоль. Не то...

— И что ты сделаешь? — он перебивает меня таким голосом, что кулаки сами сжимаются. — Уродливо меня нарисуешь?

Все. Мое терпение лопнуло.

— Я считаю до трех, — предупреждаю я, еле сдерживая рвущийся наружу гнев, медленно закручиваю рукава, — один... два...

Он не бежит. Берет меня на слабо. И только когда я произношу ”три!” и делаю резкий выпад кулаком в его сторону, он припускает так, что я понимаю значение выражения ”только пятки сверкали”. Очень быстро он заскакивает в красный мерседес, и машина, тихо урча, тут же удаляется. А я долго смотрю ей вслед, не в силах справиться со своими эмоциями. Жалея, что не догнал его и не забил до смерти, а просто отпустил.

Он отвратительный. Морган, он никого не любит. Он как черная дыра, в нем нет смысла. Он выжимает из тебя любовь, он хочет забрать ее всю, до последней капли. Не удивительно, что ты такой уставший. Ты измотан. Джеймс — вампир, он сжирает тебя заживо, все твои эмоции и чувства.

Ты не помогаешь ему. Ты жертва его горя.

Ты мазохист, Морган. И ты поощряешь его садизм, пляшешь в его руках, как марионетка. Что ты творишь?!

***

Когда вечером звонит телефон, я уже готов к разговору. Я настолько ошарашен и зол, что даже не замечаю, что вместо приветствия, твой тихий голос холодно осведомляется:

— Что ты ему сказал?

— Правду, — отвечаю сухо. На что он нажаловался тебе? Беспринципный идиот. Его ты хочешь видеть рядом с собой? Его ты называл ”любимым человеком”?!

— Колин. — Мое имя действует как спусковой крючок, но я еще держу себя в рамках приличия.

— Морган, ты сам все понимаешь лучше, чем я. Ты взрослый человек. Может, я ребенок, но я не могу поверить, что ты позволяешь ему портить жизнь не только себе, но и мне тоже.

— Я нужен ему.

Твои слова рушат все. Одним махом. Зачем? Зачем ты так яро убеждаешь себя в этом? Мы ведь оба знаем, что это неправда. Это просто больно, Морган. И тебе, и мне. И ему тоже, потому что он свято верит в твои слова.

Я не могу один. Я не справлюсь. Если он будет ломать все, что я строю, как мне справиться? Это как лепить снеговика на солнцепеке. Ситом черпать воду из лодки. Это бессмысленно так же, как плакать перед тупиком, вместо того, чтобы развернуться и уйти.

— Тогда оставайся с ним, — неожиданно говорю я. Все, я устал. Я больше не могу.

— Ты серьезно? — уточняешь ты после короткой паузы.

— С меня достаточно, Морган. Вали к чертям собачьим со своим Джеймсом, разбирайтесь там с ним в своей драматической постановке и тонком внутреннем мироустройстве. Делите кровать, обсуждайте меня, радуйтесь жизни, пудрите друг другу мозги. Знаешь, я думал, это только он. А вы, оказывается, друг друга стоите. Эгоисты до мозга костей.

— Ты ничего не понимаешь! — Твой голос и раздраженный, и отчаянный. Звучишь прямо как твой друг. Замечательно. Прекрасно.

— Да, наверное, ты прав. Я действительно ничего не понимаю. Хочешь страдать, Морган — страдай. Но я страдать не намерен. Скатертью дорожка.

— Колин, стой, — зовешь ты, прежде чем я нажимаю на кнопку отбоя. Я снова подношу телефон к уху, молча ожидаю продолжения. А кровь стучит в моей голове так громко, что я боюсь не услышать. Руки дрожат. Губы дрожат.

Страшно.

— Я приеду сейчас, — говоришь ты быстро, — дай мне два часа, только не решай ничего в одиночку. Пожалуйста! — Ты просишь. Впервые в жизни, ты о чем-то просишь. Пусть и так требовательно.

— Для чего, Морган? — спрашиваю слабо. — Чтобы расстаться официально?.. По телефону тебя не устраивает?

Я слышу шум на заднем фоне. Что-то разбивается, с таким грохотом, что мое сердце останавливается. Что там происходит?..

— Два часа, — говоришь ты быстро, — Колин, встреть меня.

И отключаешься.

***

Я жду тебя. Жду двадцать минут. Полчаса. Час.

Мне холодно, погода дождливая, руки немеют, но я жду. Не знаю почему, но жду именно на улице. Вдруг что-то произошло? Ты в порядке? Боже, я сейчас с ума сойду от тревоги. Какой же я идиот. Я же собирался бросить тебя.

Но не могу. Независимо от того, насколько сильна моя обида, не могу. Я как рыба на крючке, извиваюсь, болтаюсь, разрываю себе небо, но мне уже не освободиться, потому что я проглотил приманку.

Нет, я должен. Я должен, потому что моя любовь перерастает в ненависть. Пустота после последних выходных возвращается так стремительно, что я встречаю ее безоружный и меня сносит потоком слепой безнадежности. Это чувство не описать словами, оно забирает меня настоящего, подменяет на мелочную мразь, которая только и может мстить и гадить окружающим. Господи, я превращаюсь в твоего Джеймса. Ничего из себя не представляющего, надменного идиота, который думает только о себе.

И таким меня делаешь ты. Наш добряк.

Твоя машина появляется раньше. Ты останавливаешься у моего дома, быстро выходишь из машины и смотришь на меня в нерешительности. Я тоже не понимаю, зачем ты приехал. И о чем нам разговаривать, я не знаю.

— Колин, выслушай меня.

Ты подходишь совсем близко, но я отступаю, а ты останавливаешься и смотришь так, будто я не шаг назад сделал, а на живот тебе наступил.

— Мне уже твой друг все поведал. Извини, что навязался.

— Ты не понимаешь, он...

— Да по вашим словам я дерьмо абсолютное. Куда уж мне, понять высокие отношения, — мои зубы стучат, меня всего перекручивает от твоего присутствия. Главное, чтобы ты не прикасался ко мне. Не обнимал, не трогал, даже близко не подходил.

— Колин, зайдем в дом, — просишь ты негромко, но я мотаю головой, не желая идти на поводу у показной мягкости.

— Тебе холодно, — замечаешь ты, делаешь шаг ко мне, но я снова отдаляюсь.

— Ты поэтому и приехал? Сказать, что мне холодно? Мне и с тобой холодно.

— Колин, пожалуйста.

— Пожалуйста что?

— Не делай этого.

— Не делать чего, Морган?!

Я повышаю тон, смело смотрю в твое искаженное горечью лицо и чувствую, как брови мои сдвигаются к переносице. Я не хочу больше так. Я не могу.

— Не отталкивай меня, — ты снова приближаешься, но в этот раз я не отступаю. Смотрю на тебя и не верю ни ушам, ни глазам. Мой невидимый барьер рушится, всего от нескольких слов. Но он рушится не из-за любви к тебе. Просто я не знаю, как защититься правильно, потому что ты совсем как он. Ты не просто не слышишь, ты гнешь свою линию, доказываешь мне что-то непонятное, пытаешься впихнуть в вашу адскую заварушку, всеми правдами и неправдами.

— Что ты от меня хочешь? — Кажется, от меня даже пахнет отчаянием. Я не понимаю тебя, совсем не чувствую. Только холод, дрожь от ветра и серости неба.

— Чтобы мы поговорили внутри.

— Да о чем нам с тобой разговаривать?! Я пытался, много раз пытался! Ты мне ни одного внятного ответа не даешь!

Ты снова приближаешься ко мне, но уйти у меня не получается. Ты ловишь меня руками, быстро, грубо, тащишь к входной двери, а я даже не вырываюсь, только сжимаюсь от твоих полуобъятий.

Мне хочется стать совсем маленьким, исчезнуть, убежать, только бы спрятаться от тебя. Но я послушно волочу ноги, поднимаюсь по крыльцу и оказываюсь в теплом коридоре, где ты сжимаешь меня в объятиях.

— Ты весь продрог, — шепчешь ты, и твой голос наконец-то придает мне сил. Я яростно вырываюсь, беспардонно отталкиваю твои руки, потому что понимаю, куда все направляется.

— Это твой разговор?! — я в бешенстве.

— Ты правда хочешь расстаться?! — резко спрашиваешь ты.

Твой вопрос удивляет меня. Мне казалось, что это очевидно. Зачем ты спрашиваешь? Чтобы удостовериться?..

— А ты думаешь, я шучу?!

Я не верю собственным словам. Во мне говорит обида, а сердце рвется от боли, тянется к тебе, но я не пускаю его. Держу стальной хваткой, сдавливаю когтями воли, распарывая. Ты пожалеешь, Морган. С людьми так нельзя, соулмейт не игрушка!

Ты смотришь так, словно я влепил тебе пощечину. А чего ты ожидал? Бесконечного терпения? Такого не будет! Я не такой!

— Прошу, успокойся, — требуешь ты холодно.

А я только зажмуриваюсь и мотаю головой. Как мне успокоиться? Ты хоть понимаешь, о чем меня просишь?..

— Ты правда хочешь расстаться?

— Да пошел ты, — выдавливаю я негромко и поднимаю голову, широко раскрытыми глазами смотрю в потолок, чтобы не расплакаться перед тобой и не сделать еще хуже.

Какой же я все-таки ребенок. Маленький гадкий вымогатель. Но и ты не лучше.

— Ты хочешь расстаться? — повторяешь ты громко. Твой голос сильный, он гремит в коридоре, только вспышки молнии не хватает.

— Разве это не то, чего ты хотел? — Что-то в моем надломившемся голосе пугает тебя. Ты наконец-то понимаешь, что довел меня.

— Я не согласен. Ты слышишь меня? Я против! — Ты хватаешь меня за локти, несильно встряхиваешь, а я едко отзываюсь:

— Зато твой друг уж очень этого хочет. Уважим его желание?

— Да при чем тут он?

При чем тут он?.. Ты что, шутишь?

— При всем! Он здесь при всем! А так быть не должно, понимаешь? Тогда давай я тоже заведу себе любовника без соулмейта, стану холить и лелеять его, спать с ним в одной постели, обнимать, целовать и предаваться любви, когда со мной нет тебя! А ты будешь приезжать и собирать объедки, которые останутся после него! Как тебе идея? Нравится?!

Ты не тратишь слов, чтобы объяснить свой взгляд. Ты яро впечатываешь меня в стену и, как в дешевом бульварном романе, насильно прижимаешься к моим губам.

Я отталкиваю тебя не менее яростно, грубый контакт губ разрывается, но ты крепко держишь меня за локти, не позволяя отстраниться. Слезы ручьем льются из моих глаз, в сердце бушуют эмоции, которые я с таким трудом подавлял. Что ты наделал?

Господи, за что?

— Отпусти меня! — приказываю грозно, делая еще один рывок, но твой захват становится только грубее.

— Ты этого хочешь? — Ты встряхиваешь меня, как будто пытаешься привести в чувство. — Ты действительно этого хочешь?!

— Да, хочу! Мне больно, Морган!

— А мне, по-твоему, не больно?

— А тебе хватит сидеть на двух стульях! — кричу я. — Оставь меня, я прошу тебя! Ты же этого хотел! Ты же сам так решил!

— Даже думать не смей о связях на стороне!

— Значит, тебе можно, а мне нельзя?!

— Колин!

Ты всегда так поступаешь. Используешь мое имя, когда оправдываться нечем. В такие моменты оно падает с твоих губ, как камень, чтобы раздавить мои доводы, напомнить мне, что я юнец, который ничего не смыслит в жизни. Ты пытаешься привести меня в чувство моим именем, доказать, что я не прав, даже если в моих словах разумного смысла гораздо больше, чем в твоих поступках.

Я не дурак, Морган. Я не капризничаю. Я просто отстаиваю свое право получить то, что мне предназначено, и жить счастливо, не создавая себе проблем. Их и так достаточно.

Но ты не хочешь услышать меня. Не хочешь понять, потому что так тебе будет неудобно жить. Потому что тогда придется что-то предпринимать и решать проблему, которая висит на тебе и тянет на дно. Ты знаешь, что не можешь прятаться вечно, прикрываясь своими добрыми деяниями. Но я не позволю тебе портить и мою жизнь тоже. Я не собираюсь тонуть только потому, что ты слишком добрый, чтобы скинуть с себя балласт и глотнуть свежего воздуха.

Как ты можешь игнорировать мои чувства? Как тебе не стыдно манипулировать мной, чтобы остаться в своей зоне комфорта? Ты не хочешь обидеть своего друга, да, Морган? А меня обидеть тебе не страшно?

Я не хочу тебя видеть. Не хочу тебя знать. Из всех людей на свете, почему именно ты?

— Да уйди же ты наконец!.. — я отталкиваю тебя что есть силы. Ты не ожидаешь, теряешь равновесие, а я отпрыгиваю от тебя и мчусь наверх, в свою комнату. Скрыться, спрятаться, залезть в шкаф и сидеть там, пока смерть не придет. Вот мой план.

Вот все, что я могу сейчас сделать.

Ты врываешься в мою комнату следом и замираешь, оглядываясь вокруг.

Да, я знаю. Я тоже остановился, как громом пораженный. Потому что и в моей комнате тоже ты.

Все мои стены увешаны картинами. От запястья с твоим Именем, до твоего тела, столь желанного мной. Мне кажется, я нарисовал все, что только связано с тобой. Каждая картина с твоим лицом отличается выражением, присущим исключительно тебе. Твои особенности, маленькие привычки, черты, не каждому заметные — все здесь, собрано в моей комнате.

— Я не маньяк, — вырывается у меня, но ты не реагируешь, только смотришь в одну точку, и я запоздало понимаю, на что именно. Хочу кинуться к окну, чтобы прикрыть картину хотя бы собой, но ты оказываешься проворнее — ловишь меня, прижимаешь спиной к груди, а я замираю от твоего объятия, которым ты просто пользуешься, чтобы удержать меня.

На моей последней картине, где еще не высохли краски, нарисован не только ты, но и я. Мы не обнимаемся, не целуемся, просто стоим рядом, легко соприкасаясь плечами. И смотрим мы в разные стороны, я — так, словно слушаю хорошего знакомого, а ты — задумчиво, будто решая, куда отправиться дальше. Но на губах твоих играет улыбка, которую я видел только один раз в своей жизни, и предназначалась она не мне.

Но в этой картине гармония. Мечта, что не осуществится. Она мое облегчение и проклятье одновременно.

Чувствую себя загнанным в угол.

Твое сердце стучит так быстро, так громко.

— Мы выглядим как статуи у железнодорожных путей, — говоришь ты совсем тихо, прямо мне в ухо, от чего по всему телу проходит дрожь.

— Ты не имеешь права, — говорю я сдавленно, — врываться в мой дом, в мою комнату и вот так держать меня. У тебя нет таких прав.

Не делай этого, Морган. Не смей подчинять меня только потому, что у нас ”связь”.

— У меня нет таких прав?

— Морган, хватит. Достаточно.

Но ты держишь меня крепко. А потом я чувствую, что твои губы прижимаются к моей шее.

Ты валишь меня на кровать, вжимаешь в перину всем своим весом, а я даже не сопротивляюсь. Я обнимаю тебя в ответ, остервенело, жадно, я целую тебя, прижимаюсь как можно ближе, глотаю дыхание с твоих губ, забираюсь руками под джемпер, стону от ощущения твоей горячей кожи под моими пальцами.

В нас не осталось нежности. Нам не хватает терпения.

Я схожу с ума. По тебе. От тебя.

***

Той же ночью ты уезжаешь. Наспех целуешь и обнимаешь меня, не говоришь ни одного лишнего слова, в очередной раз запечатывая нашу ссору постельной сценой. И оставляешь меня одного, чтобы поскорее умчаться и успокоить другого.

Как же мне противно от твоих поступков. Но еще более мерзко от осознания, что я в который раз повелся. Пошел у тебя на поводу, не в силах выразить себя так, чтобы ты осознал происходящее. Но не потому, что я не могу найти правильные слова. Ты просто не хочешь их слышать, тебе не нужно.

Тебе и так нормально.

А я хожу полумертвый. Все вокруг кажется ненастоящим, постановочным. Все действия выполняю автоматически, ничего толком не соображая. Я даже у доски отвечал, с друзьями болтал, улыбался всем подряд, но на самом деле ничего не помню. Меня в реальности нет. Или реальности для меня не существует. Или не существует ни того, ни другого, а я только плод больного воображения чьей-то извращенной фантазии.

И только Хло на рисовании замечает мое состояние. Она не разговаривает со мной, лишь наблюдает пристально, дожидаясь, когда занятия закончатся и мы останемся наедине. А рисование спасает меня. В очередной раз вытаскивает из забытия, из собственной отрешенности.

Только когда кисть в руке, я начинаю возвращать свои ощущения. И процесс рисования поглощает меня, отвлекает от гнета моего настоящего. Я слабо вожу красками по холсту, но мои действия приобретают осознанность, пусть все вокруг до сих пор кажется ненастоящим.

— Знаешь, я боюсь увидеть свое Имя, — неожиданно признается Хло, как только последний студент покидает студию.

Я ничего не отвечаю. Молча заканчиваю рисунок, на этот раз исключительно то, что сказал изобразить профессор — корзину с фруктами и гайками, чтобы мы передали через картину смесь мягкости плодов и холода деталей.

Мне нечего ей говорить. Раньше я бы непременно сказал, что волноваться не о чем, но сейчас понимаю, откуда в людях страх перед своей судьбой. Думаешь, что упадешь в объятия любви, а в итоге разбиваешься о металлическое дно реальной жизни.

Я даже не могу сказать, люблю ли я тебя на самом деле. Та ли эта волшебная связь из сказок или никому не нужная химия. Сейчас соулмейты напоминали мне неудавшиеся эксперименты. Будто господь хотел сделать мир лучше, а у него не получилось. Потому что его создания, как всегда, все портят.

Хорошо, что моих родных нет дома. Видеть их счастье сейчас совершенно не хотелось.

— Ты изменился, Кол, — снова заговаривает она, — и не в лучшую сторону. Знаешь, ты всегда казался таким уверенным, взрослым... рассудительным. Умнее, чем все мы. Ты первый, кто приходил на ум, когда нужен совет, ты как будто знал, что делать. По крайней мере, ты всегда так выглядел. Только я к тебе не обращалась.

— И правильно делала, — мрачно подытоживаю я. Моя картина не показывает контраст мягкости и жесткости. На ней все жесткое и грубое, холодное, как металл.

— Я не обращалась к тебе, потому что мне казалось, что тогда признаю, что ты лучше, чем я.

Ее откровение не трогает и не задевает меня.

— Ты рад, Кол? Ты ведь получил Имя. Твоя мечта сбылась. Почему ты не счастлив?

— Хло. Тебе действительно хочется услышать ответ или ты просто напоминаешь мне, как сильно я ошибался?

— Кол, я не... — начинает она примирительно, но я перебиваю ее.

— Имя — это и счастье, и проклятье. Мое Имя, по крайней мере. Оно болит так же, как и радует, и когда кажется, что все хорошо, оказывается, что на самом деле все очень плохо. Это как кататься на американских горках, только вот мне совершенно не весело. Счастлив ли я? Нет, Хло, я не счастлив. Я очень зол. Это как поочередно проходить круги ада, все кажется, что после следующего начнется что-то хорошее. И оно действительно есть, только его мало, так мало, что страдания не окупаются, если тебе больше нравится такая интерпретация.

Я отбрасываю в сторону кисть и сжимаю голову руками, зарываюсь пальцами в волосы, сжимаю их так сильно, чтобы было больно.

Хло слушает меня очень внимательно, впервые не перебивает своим мнением.

— И то, что ты не приходила ко мне за советом — правильное решение. Потому что пока вы все жили в реальной жизни, думая, что я в чем-то умнее вас, я находился в сказке. Прирос к розовым очкам, которые в итоге разбились стеклами внутрь, и думал, что все знаю. Это я идиот, Хло. Я крупнейший идиот, дурак, каких еще свет не видывал. И я устал. Очень устал.

Я поднимаю на нее взгляд, от чего она поджимает нижнюю губу, и повторяю:

— Хло, я так устал. Я не знаю, что мне делать. Я больше не могу, Хло, я больше не хочу.

Ее подбородок трясется, она сидит смирно, не шевелясь. Я знаю, что разрушаю свой образ в ее глазах, что сознаюсь в слабости, которую она не хочет видеть. Ей нужна поддержка, а у меня ее больше нет.

— Я боюсь стать такой, — слезы мгновенно размазывают ее макияж, скатываясь черными каплями по щекам, — я боюсь, что мое Имя тоже сломает меня.

Я невесело усмехаюсь. Сломает... слово подходящее.

— Не факт, что у тебя будет так же. Может, тебе повезет больше, чем мне. Я был бы рад.

— Я хочу его Имя! — неожиданно взрывается она и начинает плакать уже в голос, как маленький ребенок. — Я так ждала, так хотела, чтобы это был Грег! Он мне нравится, Кол, его отношение к жизни, его внешность, его голос — в нем все идеально, привычно! А он... а он достанется Треву. Кол, на руке Грега имя Трева! И что мне теперь делать?! Почему Тревор, почему он?! Они совершенно не подходят друг другу! Ты только посмотри на этого... этого...

— Хло, — тихо говорю я, совершенно не удивленный, и она замолкает, — оставь их. Кто-кто, а Тревор никому не сделал ничего плохого, и распределение Имен уж точно не его вина.

— Я знаю! Дьявол, я это знаю, но все равно! Разве он сможет полюбить его так, как я? И дать ему то, что я могу дать? А теперь мне придется ждать, пока не проявится мое имя, и это будет абсолютно незнакомый мне человек, к которому я ничего не чувствую. Что мне делать? Кол, что нам с тобой делать?

— Я не знаю. Я уже ничего не знаю. — Я вздыхаю и тяжело поднимаюсь, подхожу к Хло и притягиваю ее дрожащее тело к себе. — Ты же мой сектант. Если не мы с тобой, пусть хотя бы они будут счастливы. А мы за этим проследим.

— Прости меня... Прости, Кол...

Я глажу ее по изумрудным волосам, такую маленькую в моих руках.

— Все хорошо, Хло. — Мой голос мягкий, хотя в сердце пусто. — Я слишком хорошо тебя понимаю.

— Хочешь я убью его? Этого его друга детства, хочешь, я разберусь? — Она вырывается из моих рук, заглядывает в глаза, лихорадочно стараясь найти в моем лице хотя бы отголосок поддержки.

А я смотрю в ее блестящие безумием глаза, и мне становится не по себе. Я думал об этом так часто, так много, каждую ночь представлял, как несчастный случай освобождает тебя. Как легко смерть стирает преграду между нами. Всего лишь одна жизнь, и двое людей счастливы.

Одна жизнь.

Я хочу. Хочу его смерти.

Я сжимаю плечи Хло так сильно, что она охает. И ничего не могу ей сказать.

— Кол...

Ее взгляд меняется, словно она приходит в себя. Брови сдвигаются к переносице, и она разражается рыданиями с новой силой, испуганными и горькими.

Это не нормально. Я не нормальный.

***

Сегодня я не иду к Треву. Так же, как и Хло. Встречая Грега, я прошу его позаботиться о ней. Я знаю, что он не наделает глупостей, потому что его Имя уже проявилось. А зная Грега, он никогда не поступит опрометчиво. Он жесток к себе и справедлив к другим. Поэтому Треву повезло.

На фейсбук отчаянно приходят оповещения, но я даже не вытаскиваю телефон из кармана. Состояние странное. На грани. Как только приеду домой, нужно позвонить родителям. Потому что, кажется, один я совершенно не справляюсь. Я не хочу оставаться один. Не хочу звонить тебе. Не хочу снова напрягать друзей, которые и в своих жизнях не могут разобраться. Но очень хочу услышать мамин голос.

Мне очень нужна поддержка.

Дома, до того как набрать папу, я все-таки проверяю свою страницу в соцсетях. И не могу поверить своим глазам.

Приглашение в друзья и несколько сообщений. От Джеймса. Я тут же узнаю лицо того самого друга, который сейчас смотрит на меня с профильной фотографии с загадочной улыбкой, прижимаясь щекой к твоему лицу, хотя сперва я не узнаю тебя.

Будто совершенно другой человек. Ты улыбаешься так ярко, уверенно, настолько искренне, что я понимаю: все подаренные мне улыбки были только жалкой пародией на оригинал. Выпрошенными подачками. Вынужденной мерой.

На фотографии только ваши лица, но я уверен, что ты обнимаешь его за талию. Вы выглядите так счастливо. Вы выглядите... вместе. У фотографии около трех тысяч лайков. Я листаю вниз, на комментарии.

”Лучшая пара века”.

”Доказательство, что Имена — это принуждение. Счастья вам!”

”Дже, я все еще жду обещанной тусовки”.

”Поздравляю! Счастья молодоженам!!!”

Последний комментарий въедается мне в глаза. Со скоростью света я снова открываю профиль Джеймса и только сейчас замечаю фамилию.

Джеймс Харт.

Ты соврал мне. Ты предатель. Ты... ты просто вышел за него замуж, а мне сказал... Запоздало я понимаю, что ты мне ничего не сказал. Ты просто спросил, что за бред я несу. Оказывается, твой вопрос не имеет ничего общего с нормальным ответом. Но ведь Джеймс мне тоже не сказал. Или он думал, что я знал?..

Морган, ты вообще нормальный?..

Непослушными пальцами я принимаю заявку в друзья. А затем смотрю содержимое сообщения.

”Если ты еще сомневаешься”, — написал он и приложил аудиозапись.

Все мое существо против. Мозг сопротивляется, руки не двигаются, душа кричит не включать ее. Но я не могу.

Я наспех подключаю наушники к телефону. Опускаюсь прямо на пол и дышу глубоко и равномерно, потому что сердце жалит меня изнутри. Что там может быть? Что в ней? Она длится пятьдесят три секунды. Всего лишь чуть меньше минуты, что они могут исправить?

Я включаю запись до того, как понимаю, что делаю. И слушаю.

Я слышу тихий плач и твой голос, он такой нежный, ласковый. Теплый. Он успокаивает Джеймса. Тихо воркует с ним, но я слышу каждое слово.

— Ну что ты, Джей?.. Чего расстроился, я ведь с тобой. Портить слезами такое красивое лицо непозволительно...

Я слышу мягкую улыбку в твоем голосе, негромкие поцелуи и будто вижу, как ты бережно держишь его заплаканное лицо в своих руках, как ловишь губами его слезы. Крупные, наверное.

— Ты... с ним... он забирает тебя... как мне жить, Мо? Как жить без тебя?.. Я ведь... я...

Меня передергивает от его жалостливого голоса. Противно от его актерского мастерства. Он так искусно выдавливает из тебя жалость, настолько умело вьет веревки из твоего обещания, а ты слушаешь его. И веришь.

Веришь каждому его слову.

— Джей. Джей. Дже-е-ей. Это все не важно. Он не важен...

Сердце ухает куда-то вниз, откуда мне уже никогда не достать его. Я не важен?..

— Я не верю в судьбу, ты же знаешь. Ты — единственный для меня, всегда был, всегда будешь...

Твои слова режут душу.

Ты даешь ему обещание за обещанием.

— Он всего лишь ребенок, Джей... Хочешь, я уберу его Имя?.. Помнишь, как мы свели тебе твое? Я могу сделать то же самое. Только не плачь, Джей...

Внутри все обрывается.

— Скажи мне, Мо. Скажи, что ты любишь меня. Только меня.

— Я люблю только тебя, Джей. Только тебя.

Это конец. Но заканчивается не только запись. Это конец для нас.

Ты врал мне. Ты все это время мне врал.

Мне, Морган.

Своему... соулмейту.

Все наши маленькие моменты. Все, через что мы прошли вместе. Все чувства, которые ты дарил мне. Нежные прикосновения. Пылкие поцелуи. Я ведь чувствовал. Я ведь ощущал тебя. Ты был так близко, ты ведь был настоящим.

А теперь ты готов свести мое имя.

Ради своего мужа.

Знать и понимать — разные вещи. Слишком разные, чтобы их сравнивать. Мы знаем, что если резко оторвать курице голову, то ее тело еще будет двигаться в попытке убежать. А когда видим это вживую — нас тошнит от ужаса осознания. Как страшно: надеяться спастись от смерти, не понимая, что ты уже мертв.

И меня тошнит. Меня воротит. Мне плохо.

Мне плохо.

Плохо.

Я думал, что понимал тебя. Думал, что разделяемое нами чувство взаимно. А получается, я принуждал тебя.

Друзья, родители, рисование — уже ничто мне не поможет. Простите. Я просто недостаточно сильный. Я больше не могу. Меня не хватает. Я так стараюсь, но у меня ничего не получается. Смотрю на твое Имя и ненавижу его. Неужели нет никакой возможности избавиться от него?

В голову приходит безумная идея. Но мне она нравится. Настолько, что я тут же привожу ее в исполнение. Уверенно отталкиваюсь от пола, поднимаюсь и неестественной походкой направляюсь в кухню.

Мамины ножи острые. Папа затачивает их так, что грех не порезаться. Я осторожно провожу лезвием самого маленького ножа — им будет проще орудовать — чуть выше по руке. Боль не чувствуется, зато из тонкой царапины тут же просачиваются шарики темной крови, ярко выделяющиеся на моей коже. Я смотрю на них долго, запоминаю, фотографирую в памяти.

Когда все закончится, это будет первым, что я нарисую.

Мой телефон вибрирует на столешнице. Я смотрю на экран, там высвечивается твое имя. Я не собираюсь поднимать трубку и не понимаю, чего именно ты хочешь. Отказаться от меня и не чувствовать вину? Заглушить увещевания совести, остановив меня? Ты ведь уже все сказал мне тогда, в нашу первую встречу, подбрасывая меня к остановке. Происходившее дальше — уже моя вина. Я был упрям и кидался в тебя комками чувств, которые разбивались о твою крепкую стену принятого решения. Как там ты звал свое решение?.. ”Джей”?..

Телефон продолжает разрываться от твоих звонков, а я не могу отвести от него взгляд. Может, ты звонишь, чтобы расстаться со мной?

Я не знаю, в какой момент во мне проснулась жестокость. Возможно, я просто сошел с ума от своей любви, от которой ты так старательно открещивался. Что же, прими мои искренние поздравления. У тебя получилось.

Одним мощным движением я кидаю телефон о кафельный пол. Экран тут же разбивается, огромная трещина с сотнями мелких ответвлений расползлись по стеклу. Он замолкает. С одного раза. А говорят, что художники слабаки.

Я избавлю тебя от своего общества, скрою любовь так же просто, как ты разрушил мои мечты. Уже поздно меня останавливать. Если тебе так неприятно видеть свое Имя на моей руке, то я просто уничтожу его. И ничего, кроме уродливого шрама у меня не останется. Но я уже все продумал. Вместо них я сделаю татуировку. Попрошу Хло нарисовать для меня цветы. Я навечно возложу их на своем запястье, для могилы своей любви.

Как поэтично. Может, мне нужно было писать книги, а не рисовать? У меня бы явно получилось.

Сквозь слезы я в последний раз смотрю на полюбившийся почерк, аккуратный и деловой, с уверенными петлями в начале и конце. Морган Харт. Прости меня за боль, я ведь знаю, как ясно ты ее ощущаешь. Но от этого тебе станет лучше. Спокойнее. Это плата за свободу, а как известно, она всегда дорого стоит.

Это последнее доказательство моей любви. Я отпускаю тебя.

Я залезаю в душ, включаю самую низкую температуру, подставляю под ледяные струи свое запястье. Я знаю, что тебя обдаст холодом. Прости.

Мои руки дрожат. Страшно. Я не хочу это делать, но понимаю, что это необходимо. Ты не успеешь стереть мое Имя, Морган. Я сделаю это первым.

Я не трогаю твое Имя. Я очерчиваю линии вокруг него, обозначая границы, после которых все будет уничтожено. Сперва мне не больно, а тут же проступившую кровь смывает холодная вода. А потом я надавливаю сильнее и сжимаю зубы. Слезы сами выступают на глазах. Держись, Колин. Держись, тебе станет легче. Стони, рычи, плачь, но режь. Вырежи его из своей жизни раз и навсегда!

Кровь струится по моей руке, смешивается с водой, как слезы с косметикой на лице Хло, пропитывает мою одежду, а я упорно орудую ножом, и только забираясь себе под кожу острым лезвием, начинаю рыдать в голос от нестерпимой боли. Я не хочу резать дальше, мне хочется все бросить, руки не слушаются меня, но в голове звучит твой голос.

”Хочешь, я сведу его?”

И я режу дальше, ускоряя темп, только чтобы закончить быстрее. Резкими движениями разрываю кожу, буквально отрывая твое Имя от моих мышц, вместе с венами.

И у меня получается.

Неровный прямоугольник трепыхается от льющейся воды, танцует на красной жидкости, собравшейся на дне душа. Мое запястье выкручивает от боли, пульсация настолько сильная, что я не знаю, куда себя деть. И плачу. Кричу через всхлипы, сжимаю предплечье так сильно, как только могу, только чтобы отвлечься. Но моей жалкой хватки недостаточно.

А крови так много. Так много.

***

— Кол! Открой! Кол!

Голос Тревора. Я слышу его, но мне тяжело двигаться. Запоздало я успел выключить воду, но больше ничего не сделал. Я практически лежал в душе, а кровь все вытекала из свежей зияющей дыры на моей руке.

— Трев, — негромко зову я, и он прислушивается. Я слышу, как он сопит, испуганный, стоит за дверью на грани слез. Это вызывает во мне улыбку.

Почему не он мой соулмейт?..

— Кол, я слушаю! Бро! — он напоминает о себе, и я с трудом возвращаю себя к реальности.

— Поклянись мне, — прошу я. Дыхание мое тяжелое. Голос слабый.

— Ты норм?! В чем, Кол?! В чем?

— Что не вызовешь... скорую...

Он молчит. Он, вероятно, в шоке. Стоит и не знает, как реагировать. Думает, что я умираю. Но если он не пообещает, то я не открою.

— Кол открой, — его голос дрожит, — открой, или я снесу эту дверь!

— И убьешь меня, — я улыбаюсь, представляя себе ситуацию. Как сцена из мультфильма.

— Блин!.. Кол, я клянусь! Только открой дверь!

— Мамой.

— Че?..

— Поклянись мамой, — второй раз я прошу громче, чтобы он точно понял. Тревор добрый, он может нарушить обещание, если необходимо. Он не ты. Но если он клянется мамой, то ничего не может сделать. Он очень ее любит.

— Кол, пожалуйста, открой!

— Клянись, — выдыхаю я. Из последних сил. Какой же я ублюдок. Ничем не лучше ”Джея”. Не удивлюсь, если именно так он выпросил твое обещание. Но я никому не ломаю жизнь. Только себе. Может, совсем немного Треву. Но его боль пройдет, я знаю. Все будет хорошо. У него есть Грег. У них точно все получится. В них я верю гораздо больше, чем в тебя. Я буду присутствовать на их свадьбе. Выберу себе спутника без Имени и сделаю его счастливым, как ты. Только я никого не подставлю под удар своего решения.

— Я клянусь, бро, клянусь мамой, я не вызову скорую, только открой, открой дверь, Кол!

Я с трудом поднимаюсь, в голове темнеет, перед глазами все кружится. Пару секунд я стараюсь удержать равновесие, не поднимаясь во весь рост. И у меня получается.

Шаг к двери, и вот я уже на коленях. Глаза закрываются, ослабевшей рукой я нащупываю ключ. Он застревает, долго не поворачивается, но я упрямо верчу его, пока не слышу щелчок.

А потом я падаю назад, потому что не могу побороть притяжение. Осторожно приоткрытая дверь двигает в сторону мои ноги, и вот Трев уже возле меня.

— Ты идиот! — орет он. — Ты дегенерат, долбаный психопат! Я думал, че это я дебил, а это ты, ты!

Трев, мой искренний, добрый друг. Такой сентиментальный, плачет, прижимая полотенце к моей руке, которое тут же пропитывается кровью.

— Больно, Трев, — бормочу я, чувствуя, что теряю сознание.

— Я ненавижу его! Ненавижу! Держись, бро, держись, слышь?..

— Не уходи, Трев... только не бросай меня...

— Кол! БРО!

Его крики пропадают, гаснут в сгущающейся темноте моего сознания.

***

— Не плачь, — в который раз прошу я.

— Дебил, — Трев уже полчаса рыдает у моей кровати, — Кол, я ненавижу тебя. И его тоже. Я вас всех терпеть не могу!

Перепугался до смерти. Лицо бледное, глаза распухшие, красные, как и нос. Но он отлично справился. Он перебинтовал мою руку так, что она вдвое увеличилась в объеме. Перенес меня на кровать, привел в чувство, сделал чай с сахаром, такой сладкий, что язык сводит. И запихнул в меня два бутерброда.

И, пусть я ослаб, а рука мощно пульсирует, приглушенная обезболивающими, я действительно чувствую себя лучше. Если словом ”лучше” можно обозначить ”менее мертвым”.

— Трев, иди домой. Со мной уже все в порядке.

— Ни фига с тобой не в порядке! И я останусь тут, пока он не покажется. А потом разукрашу ему лицо! — Последние слова он выплевывает так яростно, что я теряюсь.

— Кто?

— Твой любимый ублюдок!

В голове пустеет. Я достаточно долго воспринимаю его эмоциональный ответ, а потом до меня начинает доходить.

— Это Морган позвал тебя сюда?..

— Да, сказал, что Имя печет. Что думает, ты в беде. Он уже собирался, когда я бежал! Хорошо, что я был рядом, Кол! Ты чуть не умер! — На лице Трева появляется новая порция слез.

— Но как он... — Слова разбредаются.

— Он и тогда сказал, когда ты в драку полез! Он ваще мой номер нашел, даж не знаю как. Попросил говорить, если вдруг че, — продолжал сокрушаться Трев, наваливая на меня одно признание за другим.

— И ты не сказал мне?.. — не могу поверить своим ушам.

— Я не знал. Бро, я думал, вы начинаете ладить. Я не знал, что ты... на пределе.

Тревор кажется глупым, но на самом деле он просто не умничает, предоставляя людям право решать за себя. И сейчас я собирался им воспользоваться.

— Тревор, я должен поговорить с ним один.

— Нет! Я не позволю! Я сказал нет!

— Тревор, пожалуйста, дай мне самому разобраться. Это мое дело, а не твое. — Его лицо искажено непониманием и досадой. Он смотрит на меня, как на последнего предателя. Тревор не умеет спорить серьезно. Его уверенность всегда заканчивается там, где начинается холодность другого человека.

Да, я поступаю неблагодарно. Я отвратительно обращаюсь со своим другом. Прости меня, Тревор.

— Ты сперва со своим Именем разберись, — добавляю сухо.

— Кол, заткнись, — резко отвечает Трев, и я понимаю, что он не уйдет. Что он останется со мной до последнего, невзирая на мои попытки оттолкнуть его. Какой я глупый. Он ведь все понимает. Пожалуй, он единственный, кто понимает.

— Трев, я все закончу, — говорю почти нежно. Он смотрит на меня тяжелым взглядом, поджимает губы.

— Трев... ты ведь понимаешь меня, — продолжаю я, аккуратно касаясь его большой руки пальцами, — ты мой лучший друг, Трев.

— Бро... ну нельзя тебе ща с этим, — он не убирает руку, во взгляде мелькает нерешительность, — он тя сломает.

— Нечего ему ломать, — отзываюсь я глухо, — я уже сам все сделал. Ты уже меня вытащил.

— А если ты опять! Если ты снова хрень сделаешь?

Бедный Трев. Если бы я был на его месте... как бы я поступил?

— Клянусь, не сделаю. Больше не сделаю, — мой голос звучит уверенно. Потому что я говорю правду.

— Все так быстро испортилось, Трев, — шепчу я и прикрываю глаза, — я просто не справился.

— Че ты молчал? — в его голосе осуждение. — Мы же с тобой, бро, всегда. Че так долго в себе держал?

— Потому что дурак. Я знаю, я все знаю. Просто... я должен сам, понимаешь? Пожалуйста, я очень прошу тебя. У вас с Грегом своя история. А у меня с Морганом своя.

Несколько минут он молчит. А потом вздыхает и поднимается.

— Ты не дурак, Кол. Ты больной, — говорит он тихо, прежде чем уйти, — не дай боже, ты что-то сделаешь. Я тя убью, Кол. И его тоже.

Спасибо, Трев. Спасибо.

Он хлопает входной дверью, а я лежу и дышу. Голова кружится, я закрываю глаза и проваливаюсь в тишину пустого дома, надеясь, что уже не проснусь.

***

В мой дом звонят. Стучат. Остервенело. Вламываются, я бы даже сказал. Я знаю, что это ты. Просто ты не знаешь, где ключ, а вот Тревор знал. Хотя ты ничего обо мне не знаешь.

Подавляя слабость, я поднимаюсь. Рука сильно пульсирует, но обезболивающие еще работают. Сколько я проспал? Два часа? Три?

На ватных ногах я спускаюсь вниз. Голова кружится, пусть и не сильно.

Стоит мне щелкнуть замком, как дверь распахивается. Твое лицо красное, запыхавшееся, ты так зол, что, кажется, сейчас убьешь меня своими же руками.

— Колин. — От одного голоса, от облегчения и испуга в нем, меня тошнит. Я смотрю на тебя пристально, хмуро.

— Что ты здесь забыл? — спрашиваю я грубо.

— Ты сейчас пошутил неудачно? — Ты захлопываешь дверь с такой силой, что весь дом сотрясается. — Что случилось? Отвечай!

— Ничего, что хоть как-то тебя бы касалось, — мой голос холодный. Ты смотришь на меня так, будто видишь совершенно незнакомого человека. Но мне все равно. Мне правда все равно.

Мне кажется, ты читаешь что-то на моем лице. Или же просто видишь, насколько оно бледное.

— Колин, пожалуйста. Я очень тебя прошу, просто расскажи мне, что произошло.

Ты дышишь глубоко, но голос дрожит от гнева.

— Ничего не произошло, Морган. Произошел конец наших отношений, вот и все.

— Что ты такое говоришь?.. — Ты так растерян.

— То, что давно должно было быть сказано. Уходи, Морган. Иди к своему другу, ты ему гораздо нужнее.

Неожиданно все эмоции как рукой снимает с твоего лица. Прямо как в первую нашу встречу. Безэмоциональный робот, запрограммированный обещанием. И я все равно ничего не ощущаю. Мог ли я с Именем уничтожить и саму связь?..

— Колин Красс, покажи мне свою руку.

— Нет.

— Ты резал себя?

— Тебе-то какое дело? — отзываюсь я. — Если ты приехал, чтобы спасти меня, то ты опоздал. Часов на пять.

— Ты!.. — Ты хватаешь меня за грудки, мощно встряхиваешь, буравишь глазами, наполненными злостью в чистом виде. Ничего больше я там не видел.

— Кто же я? Договаривай. — Ты замолкаешь, сжимаешь губы, словно едва сдерживаешься. — Или просто ударишь меня? Я не против, отведи душу.

Настолько буднично звучит мой голос, что я сам себя ненавижу. Но по-другому не могу.

Ты яростно впечатываешь меня в стену, стоишь настолько близко, что нас разделяют только твои руки, сминающие ткань свитера, что на меня натянул Трев.

— Да за кого ты меня принимаешь! — низко рычишь мне в лицо.

— Тогда чего ты хочешь?.. — спрашиваю я шепотом, вглядываясь в твои глаза, по-прежнему стараясь найти хоть что-то, за что может зацепиться измученное сердце. Тяжело избавиться от старых привычек.

— Я не собирался умирать, — говорю я, и твои глаза недоверчиво расширяются, — хотел, но не собирался. И ранил себя не для того, чтобы шантажировать тебя. И нет, это не извращенный способ пригласить тебя в гости.

Ты слушаешь внимательно, громко дышишь. Как будто пытаешься понять. А мое сердце выкручивает от твоей близости.

— Тогда что ты сделал? — спрашиваешь холодно.

— Я отпустил тебя. — Я знаю, что моя фраза ничего не объясняет, поэтому продолжаю: — Ты свободен, Морган Харт. Ты больше не мой. Ты никогда им и не был... но теперь тебе действительно не о чем беспокоиться.

Твое лицо бледнеет. Гнев уступает место страху, непонятно откуда взявшемуся. Кулаки медленно разжимаются. Ты рванулся к моей руке, и я на секунду зажмуриваюсь, ожидая твоей болезненной хватки, но снова открываю глаза, чувствуя, насколько осторожно, даже бережно ты берешь мою руку, как аккуратно тянешь вверх испачканный рукав, оголяя окровавленные, наспех наложенные бинты.

— Ты лжешь, — шепчешь ты потрясенно.

— Если бы я лгал, — отвечаю как можно спокойнее, — тебе бы не было так больно. Это... заняло время.

Ты тянешься к узелку, но я, едва касаясь, пальцами уверенно отстраняю твою мелко подрагивающую руку. Я знаю, как ты винишь себя, ведь на самом деле ты очень добрый.

Слишком добрый, Морган.

— Не переживай, — говорю я против своей воли, выдавливая слова, потому что они разнятся с моими настоящими желаниями, — иди к нему. Твой друг действительно нуждается в тебе больше, чем я. Тебе больше не нужно разрываться.

Я хотел сказать ”муж”, а не ”друг”.

— Да ты хоть представляешь, что может произойти, если ты повредишь его?! — рычишь ты, снова встряхивая мое безвольное тело. — Ты знаешь?! Думаешь, я сам не думал, как избавиться от него?

— А свести ты его не пробовал ради любимого мужа?.. — спрашиваю я, и на твоем лице проскальзывает сперва шок, потом понимание.

— Это Джей тебе сказал?!

Милая версия его имени становится спусковым крючком.

— Это не твое дело! — ору я без стеснения, не сдерживаясь. — Это не твое, мать твою, дело! Это мое решение, оставь меня в покое! Или тебе денег предложить?!

Я бью мощно, бью сильно. Но ты непрошибаем.

— Сорок восемь часов, — рявкаешь ты, — по закону!

Я застываю в твоих руках, вспоминая нашу первую встречу. Вкус твоих сигарет в салоне, что ты так и не выкурил, испепеляя меня глазами. Твою холодность, уверенность в действиях и себя, подписавшего свой смертный приговор этой фразой.

— Колин? — Ты сжимаешь мои локти сильнее, привлекая внимание.

Мне больно. Мне очень, очень больно.

— Ты был прав, — говорю через слезы, непонятно когда появившиеся, — боже, ты ведь даже предупреждал меня.

— О чем ты говоришь?.. — Ты заглядываешь в мое опущенное лицо, касаешься его холодными пальцами, и я не сразу понимаю, что ты отпустил меня и стоишь на коленях. Твой взгляд странный. Злой, холодный, но какой-то обеспокоенный. И прикосновения твои странные.

— Мне действительно больно, — шепчу я доверительно, — Морган, мне так больно. Она сводит меня с ума. Нет, уже свела. Я даже... я твое имя... я...

Не знаю, что именно ты видишь в моих глазах, но твои наполняются ужасом.

— Что ты с ним сделал? — Я не отвечаю, смотрю в сторону, и ты грубо сжимаешь мое лицо, привлекая к себе мой расфокусированный взгляд. Я не понимаю, что происходит. И что я наделал.

— Что ты с ним сделал?! Перечеркнул? Изуродовал? Исполосовал? Колин! — ты зовешь меня. Твои пальцы зарываются в корни моих волос, обдавая холодом. Они влажные, твои пальцы. От волнения, наверное.

— Я его вырезал, — говорю одними губами. Мои слезы капают тебе на лицо, а ты не реагируешь, даже не моргаешь, как статуя. А потом я начинаю улыбаться. Мне смешно. Боже, как же все глупо!

— Я вырезал твое имя с моей руки, — хохочу я, не замечая, как медленно опускаются твои руки, — прямо целый кусок, взял и вырезал! А ты до сих пор думал, что я привлекал внимание? Что по Имени прошелся, чтобы тебя напугать? Да нет же, Морган! Я его вырезал! Прямоугольником, только получилось неровно! А теперь, Имени у меня нет, а ты здесь!

Я понимаю, что у меня истерика. Или нервный срыв. На задворках сознания понимаю. Но это так смешно. Не могу перестать.

— Я тебя ждал всю жизнь, — продолжаю я сквозь слезы и хохот, а ты только слушаешь, смешной такой, кожа твоя белая, как мел, тобой на доске писать можно, — всю жизнь думал, что встречу, каким бы ты ни был, стану для тебя всем, поддержу во всем, стану таким, что ты бы всем хвастался. И ты пришел. И сломал меня. Нет, не сломал, ты меня сначала предупредил, а потом всего переломал! Так, что я тебя стер.

Я перестаю смеяться так же неожиданно, как и начал. И вместо истеричных возгласов мой шепот звучит оглушительно.

— Я тебя свел, Морган. Тебя у меня нет. Я теперь Безымянный.

— Колин. — Боже, сколько всего в твоем голосе. Ужас, недоверие, отчаяние, вина — в моем имени все, каждая эмоция, которая только может существовать. Ты всю душу уместил в пять букв.

— Морган, я так любил тебя. Это страшно. Страшно настолько сильно любить человека. Любить того, кому наплевать на тебя. Кто дает тебе два дня в неделю. По закону. Потому что должен. А потом едет к своему настоящему возлюбленному и говорит ему, что любит только его. И что я не важен. Что я никто. Что у меня есть только два дня.

Я перевожу дыхание. Мне кажется, ты не понимаешь.

— Что бы ты чувствовал, Морган?.. Если бы он делал так же. Твой любимый человек. Дарил бы тебе любовь, радость, заботу. Все, что ты хочешь. Но только два дня в неделю. А потом он возвращался бы домой к другому человеку и говорил ему, что он единственный. А ты не важен. И не нужен. Ты просто обязанность. Он бы целовал его, ласкал, заботился о нем. А потом снова ехал бы к тебе. Как на работу.

— Хватит, — шепчешь ты, — умоляю тебя, просто хватит.

Я понимаю тебя, Морган. Слышать правду тяжело. Она горькая по сравнению с ложью, в которую ты так свято веришь.

Я неспешно тяну руку к твоему лицу. С болезненным наслаждением дотрагиваюсь ладонью до твоей щеки, понимая, что это последний раз, когда я касаюсь тебя.

Потому что я сдался.

— Мне не больно, — шепчу мягко, — скоро заживет, и я снова начну рисовать. А когда стану известным художником, ты и твой друг сможете посещать галереи с моими выставками. Я добьюсь своих целей и у меня все будет хорошо. И у тебя тоже, я знаю. Я желаю тебе только счастья. Всегда желал. Прости, что поздно понял, в чем именно оно заключается.

Мне горько. За себя. За нас. За то, что твоего Имени у меня больше нет. По моей вине. За то, что не получилось. Что все заканчивается вот так, мне горько.

— Скажи мне, Морган. Тебя хоть там любят?.. Скажи, чтобы я не волновался.

Ты смотришь на меня жалостливо. Ты раздавлен. Слезы текут по твоим щекам, но я уже ничего не могу сделать, чтобы облегчить твою судьбу. Я вырезал не только Имя, но и твою душу. Ты разрушил мою мечту. Я — тебя.

Теперь мы квиты.

В кармане вибрирует телефон. Ты не реагируешь.

— Тебе звонит муж, Морган, — напоминаю я тихо.

Ты опускаешь голову. Прижимаешь ее к моему животу. Твои плечи вздрагивают. Мое запястье болит. А звонок продолжается. Твоя настоящая жизнь требует твоего присутствия.

— Тебе звонит муж, — снова шепчу я, слабо отталкивая тебя. И ты поддаешься. Поднимаешься неловко, как пьяный. Открываешь дверь и уходишь, не попрощавшись.

***

Вернувшиеся родители в ярости. Сперва они насильно отвозят меня в больницу, где врачи говорят, что рана уже запущена. И что вряд ли я смогу пользоваться правой рукой как прежде. Я делаю все, чтобы не остаться в больнице, и они прислушиваются ко мне.

Дома они слушают мою историю от начала и до конца. Меня не перебивают, слушают внимательно, отец мрачно, мама с ужасом. Когда я заканчиваю, они очень долго молчат. А потом я слышу то, что мне так нужно было услышать.

— Это не только его вина, Колин, — говорит папа, сжимая мамину руку, — ты виноват не меньше, чем он. Ты поступил глупо! И даже на возраст твой проступок не спишешь.

— Он поступил неправильно, — продолжает мама, пока папа, поджав губы, с силой надавливает на глаза большим и указательным пальцами, — он сделал ошибку, которую ты воспринял как предательство. Встретившись, вы забыли самое главное. Свой возраст. Ты ребенок, Колин, насколько бы умным ни казался. А он взрослый, и груз ответственности на его плечах не должен был переползать на твои.

— И что мне теперь делать?..

— Пожалуйста, пока что ничего не делай! — горячо просит папа, направляя на меня суровый взгляд покрасневших глаз. — Ты уже все сделал. Сфокусируемся на твоей руке.

— По шагу в день, Колин. Больше ничего не нужно. Только один шаг в день, и ты справишься. Мы справимся.

***

Остаток недели протекает в бессмысленных мыслях и ежедневном посещении больницы. Одно радует — физическая боль отвлекает от душевной. Ко мне приходят друзья, все, кроме Трева. Он до сих пор не отошел от случившегося, за что Хло с Грегом чуть ли не сожгли меня на костре. И я с ними солидарен. Я действительно поступил подло.

Они спрашивают, что я собираюсь делать, буднично так, чтобы не надавить на больное. Но дело в том, что у меня все сейчас больное. И что мне с этим делать, я не знаю.

Субботним утром я выбираюсь из дома, чтобы отправиться в больницу, а затем к психологу. Потом я заберу свои материалы из студии, потому что врачи только качают головами. Как я и предсказывал, моя жизнь превращается в серое, мне самому ненужное месиво. Микс из проблем, физической неполноценности и одиночества. А сегодня первый день без тебя. И мне уже трудно.

Солнце светит ярко. Весеннее тепло расползается по улицам, птички поют, и жизнь окружающих кажется издевательски прекрасной. Пока я не слышу твой голос. Так ясно, будто ты и вправду стоишь позади меня, когда я закрываю входную дверь.

— Колин.

Я замираю. Только дышу. Но больше ничего не слышу.

— Я не знал, что при избавлении от зависимости присутствуют звуковые эффекты, — произношу я, насмехаясь над собой. Так она начинается, ломка по соулмейту?

— Я не звуковой эффект, Колин.

Все тело бросает в жар. А потом в холод. И снова в жар. Голова кружится, и мне требуется минута, чтобы осознать, что это и правда ты.

— Ты что-то забыл? — спрашиваю холодно.

— Тебя, — отвечаешь ты тихо.

— Меня больше нет, — парирую и наконец оборачиваюсь. Ты возвышаешься передо мной, совсем близко, настолько настоящий, что сил нет поверить. Бледный, под глазами темные круги. Ты осунулся, Морган.

— Значит, у меня галлюцинации, — заключаешь ты.

— Да, ты сошел с ума и гоняешься за призраками.

— Наверное, это мое призвание.

— Сходить с ума?

— Нет. Гоняться за призраками.

— Ты уже догнал одного. На двоих тебя не хватит.

— Думаешь, что догнал?..

Наши маленькие, привычные препирания звучат до странного обыденно. Мы говорим так, будто ничего не случилось. Словно мы до сих пор вместе, а все, что произошло совсем недавно — только страшный сон.

Я глотаю очередной короткий ответ. Смотрю на тебя и никак не могу разобраться в своих чувствах. Мне все кажется, что это не ты, а плод одной из моих фантазий, что крутятся в голове каждую ночь.

Во мне все перемешалось, как в блендере, и получившийся смузи выглядит отвратительно. Меня тянет к тебе, как магнитом, но от этого ощущения хочется только убежать как можно дальше. Сердце ноет от твоей близости, холодеет от обиды, горит мстительно и жарко, оно бьется гулко, но размеренно. Столько эмоций, что ни одна из них ясно не проявляется.

А может, от яростной атаки чувств меня спасают лекарства.

— Зачем ты приехал? — осведомляюсь устало.

— Я хотел увидеть тебя, — отвечаешь ты едва слышно.

— Мы расстались, Морган, — я говорю почти возмущенно, — мы все решили еще тогда.

— Я ничего не решал.

И тут я понимаю. Вижу, чувствую, читаю по твоему спокойному лицу.

Ты пришел, чтобы остаться. Пришел, чтобы исправить кашу, что мы заварили общими усилиями, и в которой чуть не захлебнулись.

Господи, я же мечтал увидеть такое твое лицо. Я ведь всеми фибрами души жаждал момента, когда ты откроешься мне. Но я не дурак, Морган. Ты преподал мне урок, который вряд ли когда-либо сотрется из памяти.

Я не могу доверять тебе.

— Ты расстался с ним? — спрашиваю сурово. Пожалуйста, скажи да. Скажи, что ты хоть что-то сделал. Сказал ему правду. Не спал с ним. Не целовал его. Скажи, что не поддался на его слезы.

Все во мне холодеет, когда я вижу, как ты обреченно качаешь головой.

— Тебе мало, Морган? Того, что уже случилось — тебе недостаточно? Или мне убиться нужно, чтобы ты наконец-то решился хоть что-то сделать?.. А что, хорошая идея. Жаль, что Трев меня вытащил. Двое с погибшими соулмейтами звучит куда лучше.

— Не говори так, — просишь ты, но я не могу остановиться.

— Зачем ты пришел? За прощением? Утешением? Хочешь, чтобы я снова сказал, что все будет в порядке? Извини, но нет. Подачек больше не будет. Иди к нему, он наверняка утешит тебя лучше, чем я. Ах да, я забыл, это ведь ты его утешаешь.

— Я хочу уйти от него, но не знаю как, — неожиданно признаешься ты, — Колин, я совершенно запутался.

Ты хочешь. Ты хочешь уйти от него. Я чувствую, как учащается мое дыхание, как мучительно приятно колет кожу на шее и груди, и только благодаря силе воли и обиде, я возвращаю свое отступившее было хладнокровие. Если бы ты действительно хотел оставить его, ты давно бы так поступил. Я не собираюсь верить тебе. Не позволю себе снова обманываться.

— Ты не запутался, — жестко отрезаю я, — ты заврался. Сам себе лжешь, а еще взрослый.

Уйти. Мне нужно бежать из этого ада. Как можно дальше. Я обхожу тебя, продолжаю идти вперед. Шаг за шагом, метр за метром, и у меня получится. Мама сказала, что мы справимся.

— Колин, — зовешь ты негромко, и я тут же оборачиваюсь. Не могу не обернуться.

Останови меня. Заставь выслушать. Принуди поверить тебе. Или оставь меня. Уйди и никогда не возвращайся в мою жизнь. Предателям в ней не место, так докажи, что ты не предатель! Убеди меня, Морган. Я прошу тебя. Хотя бы один раз, но будь сильнее, потому что у меня сил не осталось.

— Не отпускай меня, — твой голос жалобный. Умоляющий. Он наждачкой шлифует мое сердце, уже уставшее биться ради тебя. Ты снова просишь. Как ты можешь, Морган? Понимаешь, что не можешь без меня, а живешь с ним. Как ты можешь врать самому себе? Насколько нужно не любить себя, чтобы жить такой жизнью? И зная, что я сделал, ты тянешь меня обратно.

Куда, Морган? Зачем?..

— Ты эгоист.

— Знаю.

— Ты мне соврал.

— Да.

— Я тебя не прощу. Ты предатель, Морган.

Ты стоишь, склонив голову, как приговоренный перед палачом. Как провинившийся мальчишка, который осознал свой проступок и ожидает наказания. И мое сердце рвется на части, когда я смотрю на тебя.

А чего я ждал? Каких слов, если ты все равно не готов говорить со мной? Твои однобокие, скользкие фразы, эгоистичные просьбы, вечные увертывания от ситуации, жалкие оправдания — меня тошнит от твоего отчаянного желания оставить все как есть. Ты готов пойти на что угодно, только бы не решать за себя, лишь бы не терять выгодное положение жертвы. Ты даже меня не пожалел.

— И все же у меня есть два дня. По закону.

Твой негромкий голос отчаянный, упрямый. Действительно. У тебя и правда есть два дня. По закону.

Я усмехаюсь жестокой иронии. Мы поменялись местами, а ситуация осталась той же. И не факт, что она вообще может измениться.

И что мне теперь делать?

Ты сломал меня. Ты подставил меня, в конце концов, ты просто ушел тогда, когда нужен был мне больше всего. Даже мой поступок не заставил тебя остаться. Мои окровавленные бинты не пробудили в тебе чувство ответственности. Ты не повез меня в больницу, как сделал бы любой нормальный взрослый. Как поступил бы любящий человек.

Ты просто ушел. Выслушал меня и ушел.

Чтобы вернуться и заявить, что у тебя по-прежнему есть законное время. Это подло, Морган. Это бесчеловечно. Так поступают только крысы, сбегая с тонущего корабля. Только они возвращаются, осознавая, что бежать-то и некуда.

Мои руки дрожат. Пустующее место на запястье сводит холодным огнем. Как же мне противно.

В последние дни я словно блуждал в лабиринте, не в состоянии отмечать путь и искать выход. Просто ходил от тупика к тупику, не особо заботясь о цели или мотивации. И так во всем в моей незавидной реальности. Я живу, чтобы жить. Хожу ради шагов. Дышу ради дыхания.

Сейчас в моем существовании нет смысла. Он смазан, как картина, над которой кропотливо работал мастер, потом пришел ты и одним прицельным взмахом руки снес ее на пол. Влажные краски размазались, к ним прилипла грязь и пыль, безнадежно ее испортив.

А художник смотрит на свой рисунок и даже не пробует ничего исправить, потому что он уже никогда не передаст то, что хотел показать изначально. Грязное месиво не замаскируешь, не спрячешь под новой порцией цветов. А сил заново проделать тот же путь у мастера не осталось. Он уже мысленно завершил свой труд, вложил в него всю душу.

Но просто выбросить картину я не могу, потому что она часть меня. И на сцене снова появляешься ты. Приносишь чистый холст и предлагаешь заново излить на него свое сердце. Но это невозможно. Оно так не работает, Морган. Да и какой в этом смысл, если ты снова можешь все изуродовать?..

И почему? Почему я опять должен все решать сам?

Я думал, что больнее не будет. Что хуже уже некуда. Мне обидно, что, несмотря на все, мое сердце по-прежнему тянется к тебе. Мне мерзко, что ты занимаешь все мои мысли. Мне неприятно осознавать, что я все еще люблю тебя.

Люблю сильнее, чем ненавижу.

— Морган, чего ты хочешь? — мой голос дрожит, а ты медленно поднимаешь на меня взгляд и смотришь так непонимающе, что становится дурно. Но я продолжаю.

— Ты сам должен решить, уговаривать тебя я больше не собираюсь. Что ты сам хочешь?

Я знаю, как тебе сложно. Ты так ждал героя, который решит твои проблемы вместо тебя, а появился я. Мальчишка, что и с собой не может справиться. Мальчишка, к которому ты привязался из-за связи. Которого тяжело отпустить. Но я и так сделал достаточно. Теперь должен ты, Морган. Теперь твоя очередь.

— Я хочу остаться с тобой.

Ты отвечаешь мне жалобно, как ребенок, но я никак не могу прочувствовать твои слова. У меня не получается отличить искренность от навязанных судьбой чувств. И себя я тоже не понимаю.

Слышу только стучащую в висках кровь.

— Тогда тебе придется уйти от него.

Твой рот потрясенно приоткрывается. Глаза округляются, словно это совсем не то, что ты хотел услышать. Но почти тут же в них зарождается такое облегчение, что мое сердце перестает тянуть в разные стороны. Слабая надежда осторожно ослабляет на нем стальную хватку обиды.

— Если ты хочешь, чтобы я держал тебя крепко, — выдавливаю я внятно, — тебе нужно выбрать меня. И самому не отпускать. Обещай мне. Сейчас и здесь пообещай, что мы все исправим.

— Я клянусь тебе, Колин Красс, — говоришь ты с непривычной уверенностью, — на этот раз все будет по-другому. Я не отпущу тебя.

Я киваю, хоть и не верю твоим словам. Смотрю на тебя и дышу. Глаза щиплет. На душе неспокойно. А сердце бьется как сумасшедшее, так, что в груди болит от его ударов.

— Пожалуйста, не предавай меня, — говорю я слабо, — второй раз я не переживу.

В несколько шагов ты достигаешь меня, сжимаешь в руках крепко, бережно, словно я могу исчезнуть. А связь дает о себе знать. Я теряюсь в родном запахе, тону в тепле твоего объятия, но бабочек больше нет. Вместо них по трепещещему сердцу расползаются пауки. Достаточно будет одного укуса, чтобы уничтожить меня. Одной ошибки, чтобы доломать то, что еще осталось.

Я не обнимаю тебя в ответ. Страх пробирается под мою кожу быстрее, чем я того осознаю. Чувствую себя улиткой без панциря, уязвимым и беззащитным.

Еще один шанс.

Я отдаю тебе все, что у меня осталось.