Чистота (1/1)
Гончих у старухи было шесть. Очнувшись, Кор увидел их всех. Ржаво-серые, в широких темных полосах по бокам, мускулистые и костлявые, со слишком длинными лапами и слишком впалыми животами, при свете солнца звери выглядели скорее нелепо, чем страшно. Самый крупный дремал рядом с отшельницей, мирно положив голову ей на бедро. А она, сидя на земле, растирала что-то между двумя плоскими камнями, и ожерелья из костей на ее груди вздрагивали, пощелкивали и шуршали такт движениям.- Лежи смирно, упрямый мальчик, - послышалось из-под лохмотьев капюшона. - Если тебе кажется, что ты можешь встать - тебе кажется.Кор шевельнулся и понял, что ему даже не кажется. Боль за прошедшее время отдалилась, потеряла остроту и расплавилась, превратилась в слабость и жар. Все тело было заполнено этой слабостью внутри, будто горячей водой, стало непослушным и мягким, совершенно неподъемным. Пить хотелось зверски.Соблюдает ли отшельница хотя бы чистоту воды? Если нет, то принять у нее воду будет нельзя. Правда, Кор не мог представить себе обеты, отрицающие основу основ. Да и пояс Духа она все-таки носит…Так или иначе, просить он не собирался: унижаться до такой непочтительности было бы слишком. Старая ямраджи сама знает, что его мучает жажда, и если не дает пить, значит, не считает нужным или не может позволить себе напоить его.- Здесь опасно, ямраджи, - отозвался он вместо просьб. - Если тебя увидят, то обвинят в святотатстве.Старуха перестала тереть камнем о камень и засмеялась, и рваный сдавленный смех опять был похож на отголоски крика гончей.- Это ничего, - сказала она, отсмеявшись. - Каждый зовет матушку, когда наступает его срок. Сколько тебе лет, учтивый мальчик? Три?- Три и треть, ямраджи.- И кто дал тебе Второе рождение в три и треть?- Я выдержал испытания полгода назад, ямраджи.- Еще и полгода назад, - хмыкнула старуха. - И кто же испытывал тебя? Отец? Мать?Разумеется, она решила, что кто-то нарочно сделал для него испытания Второго рождения полегче - раз он справился с ними на третьем году жизни, а не на пятом или шестом. Она была не первой, кто так думал. Жаль, на самом деле все вышло ровно наоборот. Неприятно было даже вспоминать, как вышло. И с какой попытки удалось, наконец, сделать так, чтобы ему просто не смогли не засчитать испытания.- Моя мать умерла сразу после моего рождения, ямраджи. Отец оставил меня в храмовом приюте и посвятил себя скорби о ней. Не прошло и года, как он умер.- Знаем мы эту скорбь, - снова хмыкнула ямраджи и принялась стряхивать натертую на камне зеленоватую пыль в небольшую плошку. - От пьянства угорел?Кор замялся. Как-то даже… но не лгать же, в самом деле?- Да, ямраджи, - отозвался он.То, что она догадалась, почему-то не удивляло.А в плошке оказалась вода. Растворенное снадобье сделало ее темной, иззелена-серой, и пахла она песком и горечью - но все равно это была вода. Каждый зовет матушку, когда наступает его срок… Что в воде? И почему щербатые, будто изгрызенные, тонкие края плошки так похожи на костяные?Кор сглотнул. Старуха просто поставила посудину рядом с его лицом и теперь сидела на корточках, наблюдая, как он приподнимается на локтях. Наверное, она ждала вопроса, который он не мог не задать - ждала именно потому, что он не мог не задать его.- Не соблюдающий чистоту воды, плоти и духа отвращает от себя взор Великих Сил. То, что ты жертвуешь во имя Их, посвящено Им и не может быть нечисто, но я не приносил жертвенных обетов, ямраджи.Это был его вопрос. И кашляющий смех старухи стал именно тем ответом, которого Кор боялся.- Складно-то как. Особенно для умирающего мальчика, - сказала она. - Ты получил Второе рождение, но ты все еще маленький мальчик. Семя гниет, чтобы дать пищу ростку, который со временем породит новые семена. Черви поедают гниль и навоз, осы - червей, птицы - ос, люди - птиц, а потом люди умирают и превращаются в пепел и гниль, которую едят черви. Что такое чистота, мальчик? Где в этом вечном круговороте она возникает и почему?Кор молчал. Он не знал, какого ответа теперь ждет отшельница, да и ждет ли вообще. Ведь она же знает все, что он может сейчас сказать ей о чистоте и нечистоте, и о том, что гнев Очищающей Нараг падет на всякого, отступившего от завета. Но дело было даже не в этом. Потребность соблюдать чистоту он ощущал не как страх перед последствиями несоблюдения, даже не как долг или необходимость - нет, это было нечто большее, глубинное, граничащее скорее с чувством собственного достоинства, нежели с чем-то еще.Горький травяной запах снадобья щекотал ноздри. Старуха молчала, выжидая.- Теперь ты молчишь, - вскоре подвела она итог. - И правильно молчишь. Слово написано людьми для людей. Матушка не читает книги. Она не видит цвета твоих одежд и того, из чьих рук ты принимаешь воду. Но она видит тебя, - выбеленный трупным пеплом палец с тонким длинным ногтем указал Кору в лицо. - Она улыбается, если ты любишь ее. И тогда смерть питает жизнь.Смерть питает жизнь. Нет, никакой любви Кор в себе не чувствовал. Только всепоглощающую усталость. Он знал, что был прав - но Великие не дали ему сил, чтобы отстоять правду. Хотя то, о чем говорила ямраджи, только подтверждало его правоту. Более того, оно продолжало ее собой.Так неожиданно было понимать это.Ожерелья на груди старухи оказались набраны из человеческих зубов и костей пальцев. Спутанные пряди волос вились между ними, спадали вместе со складками одежд наземь, и на песке их неровные рваные концы изгибались кольцами. Наверное, когда-то эта звериная грива была локонами. Рыжими локонами - седина и пустыня давно окрасили их в белесый цвет просоленного песка, но прежний яркий оттенок все еще можно было угадать. Тонкокостное хрупкое лицо под слоем пепла, вопреки ожиданиям, не выглядело особенно старым. Не таким старым, как должно было быть. Лишенное всякого возраста и всякой жизни, маленькое, сухое, застывшее, в обрамлении бледных волос и выгоревших лохмотьев оно казалось костяной маской - и тем неожиданнее был взгляд. Совершенно не старческие, чистые, прозрачные, как кристаллы, зеленые глаза ямраджи смотрели сверху вниз внимательно и насмешливо, с затаенным, каким-то ласковым пониманием.Кор невольно вздрогнул, встретив этот взгляд. Черепа, кости, лохмотья, трупный пепел, следующие по пятам стражи-падальщики - все оказалось ничем в сравнении с взглядом, с яркими молодыми глазами на иссохшем лице. Было в них, в их дикой кристальной зелени, нечто… древнее, необъятное, как пустыня, далеко выходящее за пределы человеческого рассудка. И вот в этот момент он с абсолютной ясностью понял, что не такая уж старая на вид, некогда, наверное, красивая женщина на самом деле все-таки стара, невероятно стара, до бессмертия засушена дыханием Силы, которой посвятила себя, а ее милосердие не имеет ничего общего с жалостью: ей все равно, кто перед ней - человек или какое-нибудь животное, и все равно, будет он жить или умрет. Матери утешения неугодны только напрасные страдания, смерть же питает жизнь. И солгать ей о своих страданиях Кор не сможет, даже если почему-то вздумает попытаться - она будет чувствовать правду.Понимание почему-то оказалось оглушительным. Что-то во всем этом было не так, но он пока не понял до конца, что, не облек едва зародившуюся мысль в слова.- Смерть всегда питает жизнь, глупый гордый мальчик, - покачала головой ямраджи. - Так или иначе. Не огорчай матушку. Пей.А потом поднялась, шелестя ожерельями из останков, и пошла прочь. Спустя несколько шагов Кор услышал, как она издала урчание - точь в точь как зверь, стороживший его недавно в кругу праха. По этому звуку, как по команде, гончие одна за одной потянулись вслед за ней.Отвратительный комок страха шевельнулся внутри: вернется или нет?!- Ямраджи, - выдавил он, безуспешно попытавшись повысить голос.Но ямраджи услышала. Обернулась:- Что такое, мальчик?- Как тебя зовут?Нет, он не собирался спрашивать, вернется ли она или оставит его. Еще не хватало! Это было бы не только непочтительно, но и малодушно. Пусть старухе на самом деле плевать и на то, и на другое - Кор все равно не собирался унижаться. Просто если она не вернется, ему тем более нужно знать ее имя: для молитв благодарности.- Меня? Меня не зовут, бесстрашный мальчик, - закашляла своим задушенным смехом отшельница. - Я сама прихожу. Да и ты все равно не стал бы звать.С этим она и ушла. А Кор уронил, наконец, неподъемную голову и уставился на плошку, как на смертельного врага. На старой обветренной кости снаружи видны были ломаные линии-бороздки - тонкие, нитяные. Он уже понял, что это за плошка, но продолжал смотреть, не моргая, пока не заслезились глаза, а локти не начали разъезжаться в стороны, отказываясь держать вес тела.Свод человеческого черепа. Вот что это было. Осквернение даже для Отверженного. Осквернение, усмешка тьмы веков в диких молодых глазах старухи - нечистота, питающая чистоту, и наоборот, и так без конца. Кор понимал, что старая ямраджи давно безумна - так же безумна, как ее обеты. Вполне возможно, она не назвала своего имени, потому что не помнила его. Но она была отмечена Силой, которой служила, иначе просто не вынесла бы и дня своего служения. Чушью оказалось все, что он слышал и читал об отмеченных даром свыше: когда Силы посылают смертному дар, это выглядит именно так. Как одинокая нищая старуха в окружении падальщиков, не имеющая ничего, кроме целого мира чужих страданий - и не желающая ничего больше. В жизни отмеченного просто не остается места ни для собственных стремлений, ни для собственных чувств, ни даже для собственного рассудка. Только дар, превратившийся в предназначение, и воля Великой Силы вместо своей.Великие не дали ему сил, чтобы отстоять себя и свою правоту. На его счастье, не дали. Может быть, это было святотатством, но теперь Кор знал: он не желает дара такой ценой. Он готов был пожертвовать жизнью - но не волей. И пожертвовать не впустую.Семя гниет, чтобы дать жизнь ростку. Что такое чистота, мальчик… Плевать. Он будет соблюдать чистоту все равно и выдержит ритуалы очищения, когда придет время. Но если он не выживет, это время не придет. Отвращение было сильнее жажды, сильнее, казалось, даже ненависти, в горле мгновенно встал мерзкий комок от одной только мысли о том, что надо будет прикоснуться к обломку черепа хотя бы рукой - но Кор и не стал пытаться взять его в руки. Руки слишком сильно дрожали, и к тому же на одном локте ему было не устоять. Вместо этого он опустился к плошке сам, вдохнул травяную, дурманную горечь снадобья - а потом прикусил костяной край зубами и принялся пить, как животное, пока не потерял сознание снова.