Смирение (1/1)

- Зачем ты все время держишь меня во сне, ямраджи?- Затем, - отозвалась старуха. - Когда ты спишь, ты не страдаешь. Твое смирение злее гордыни, маленький мальчик. Оно бьется в тебе с болью - и ты делаешь глупости, и матушка хмурится, когда смотрит на тебя.Горькое травяное снадобье в самом деле снимало боль. После него Кор много спал, а когда просыпался, почти все время проводил в полудреме, окончательно лишающей его всякой возможности шевелиться. Отоспавшись после первой порции, он попытался было сесть, но только опрокинулся на спину, засорив раны песком и крошевом сухого бессмертника. Старуха покачала головой, пожевала губами, наблюдая за тем, как он слабо шевелится, будто раздавленное насекомое - а потом без всякого усилия перевернула его обратно на живот и подозвала гончих.Так он и узнал, как она в самом начале, еще в темноте, очистила его спину от лохмотьев ткани, вбитых в лохмотья плоти кнутом. Нет, ей нечем и незачем было промывать сплошную рану от плеч до поясницы. Вместо этого звери, послушные ее воле, облизывали его.Это было не только больно, но и омерзительно - но Кор заставил себя вытерпеть процедуру молча, мысленно добавив к своему будущему очищению еще один цикл. Больше подобных глупостей он не делал. Хотя старуха на всякий случай лишила его самой возможности.Твое смирение злее гордыни, маленький мальчик. Так она говорила, и в скрипучем сорванном голосе слышалось сожаление.Кроме плошки из свода черепа мертвеца, костяного ножа и единственного одеяния, у нее не было больше никакого имущества - так велели ее обеты. Пепел и сушеные снадобья хранились в узелках на рукавах и подоле. Отделять чистую пищу от нечистой, а тем более совершать обряд очищения воды огнем и запасать ее впрок обеты ямраджи тоже запрещали, ведь всякая смерть питает всякую жизнь, а матушка всегда улыбается тем, кто любит ее. Собирала старуха только травы, да еще кости и пепел с погребальных кострищ, а ела то, что ей приносили звери или люди, просящие ее о милости Матери утешения. И Кор, наблюдая, все яснее понимал, почему Несущие слово, вечно не согласные друг с другом почти ни в чем, так единодушно объявляют ямраджи святотатством.Нельзя было допустить, чтобы этому подражали отчасти. Именно отчасти - потому что принять ужасные обеты целиком желающих найдется немного, а вот таких, кто начнет пренебрегать заветом в малом… Гнев Великой Нараг - эпидемии - опустошают целые города в считанные дни. И навлекают его вовсе не одинокие безумцы-отшельники, огражденные даром Великой от любой болезни.Нет, Кор по-прежнему считал, что объявлять святотатством служение Силам, так очевидно угодное Им, не только неправильно, но и бессмысленно - но все же над этим стоило подумать как следует.Когда он сказал об этом старухе, старуха опять засмеялась.- Глупый умный мальчик, - ласково сказала она. - За что тебя казнили - за глупость, за ум или за злость? - За правду, ямраджи.- Ай-яй-яй… значит, сразу за все. Никто не любит правду, разве ты не знаешь? Что такого ты сказал? И зачем?- Что Великие видят дух, а не плоть, ямраджи. И что невежество препятствует очищению, а не помогает. Вот что я сказал.- Нет, не это. Не только это. За одно только это редко казнят мальчиков. Какую привычную вещь ты захотел изменить? Какой закон призывал отвергнуть или создать?Кор попытался привстать на локтях, как делал раньше, но не смог - сонное снадобье надежно лишало его сил. А может, ему просто понемногу становилось хуже. И тогда он вывернул шею как можно сильнее, чтобы поймать взгляд старухи.Тьма веков в зеленых диких глазах видела его насквозь. Как и прежде, она только улыбалась его возне, и от ее ласкового понимания почему-то становилось жутко.- Допустить до проповеди нечистых: Прах, низших Плоти. Оставляя их в невежестве, мы помогаем им разве что в глупых суевериях увязнуть, а не очиститься. Это ложь, что Силы не слышат их. Я знаю, что ложь! Я проверял сам, и когда я объяснял им их же сказки…- ...тебя обвинили в святотатстве и казнили, - посмеиваясь, закончила за него старуха. - Или не тогда, а позже. Когда ты пришел объяснять их сказки своим наставникам. Таким же умным глупым мальчикам, как и ты. И таким же злым. Только не таким бесстрашным.Опять она откуда-то все знала - знала так точно, как будто всему была свидетельницей сама. И от ее бессмысленно-ласкового смеха опять хотелось закричать.Кор стиснул зубы, а потом сглотнул, загоняя поглубже в горло угловатый комок крика. Безумна отшельница или нет, но она принадлежит к высшей варне и стара, и Силы отметили ее. Он не будет вести себя перед ней, как дикое животное, которое дразнят палкой.- Мать Утешения не читает наших книг, ямраджи, - повторил он ее собственные слова. - Она не видит цвета наших одежд и того, из чьих рук мы принимаем воду. Она одинаково любит всех, не отделяя людей от зверей и чистых от нечистых. Потому что видит дух, а не плоть, верно?Ямраджи склонила голову к плечу и перестала смеяться. Казалось, она очень задумчиво прислушивается к чему-то - но вдали, а слова Кора пропускает мимо ушей вовсе. Однако ответ на последний вопрос все-таки последовал: кивок, медлительный, какой-то сонный, едва потревоживший кости и волосы среди лохмотьев на ее груди.- Верно, мальчик.Она соглашалась с ним. Хотя бы она соглашалась.- А значит, прав был все-таки я. Нет ни единой причины лишать нечистых просвещения. Нет! Ни одной! Кроме лени и трусости лживых старых...- Ай-яй-яй, - вдруг будто очнулась, перебила старуха, передернула надетыми на плечи черепами, зашуршала ожерельями, отрицательно качая головой. - Мальчик, мальчик. Зачем ты злишься, мальчик? Какая разница, кто какие слова говорит - матушка не слушает болтовню. Такие же злые и глупые мальчики, как ты, казнили тебя, а ты даже между сном и смертью тратишь последние силы на злость. Когда матушка хмурится, раны гноятся. Лучше зови ее, упрямый мальчик, прежде чем уснешь снова. Проси ее пожалеть тебя.Возносить молитвы, лежа ничком под дырявым навесом из мусора и тряпья, казалось невероятно глупым. И к тому же Кор знал, что услышан не будет: он не умел по-настоящему просить снисхождения даже у Великих. Ямраджи велела ему молиться - и он молился, отдавая долг почтения к ее годам, почти беззвучно шевелил потрескавшимися губами, повторяя затверженные до подсознания стихи канонов. Но на душе у него в это время было пусто, как в пересохшем колодце. Только об одном он думал: о том, что она, отмеченная Нараг, согласилась с ним, а значит, все-таки он был прав, и как знать - не Сил ли это воля, чтобы она излечила его. Он машинально возносил Великой молитвы об избавлении от страданий - только вот желал не избавления, а возможности действовать, наконец.И к исходу раннего дня его раны загноились.Солнце поднималось все выше, постепенно раскаляя добела сначала небо, а потом и землю. Бледное марево размазало и стерло скалы у горизонта, последние тени между камнями растворились, впитавшись в песок. Птицы исчезли, попрятались ящерицы, гончие сгрудились под навесом рядом с лежащим Кором - долгий полдень пожирал пустыню, набирал силу, останавливая всякую жизнь.Светящиеся на смертельном солнце пески уже давно должны были дышать жаром, от которого не мог укрыть навес - но Кор чувствовал только холод. Так холодно ему не было даже ночью, когда пропитанная кровью одежда примерзала к земле. И никогда в жизни не хотелось пить так сильно. Когда старуха в последний раз поила его, он уже не помнил - ощущение времени смазалось, сгорело на солнце так же, как весь белый выцветший мир вокруг.Костяная плошка стояла на виду. Если бы Кор был еще в силах протянуть руку, он смог бы достать ее.- Почему мне холодно, ямраджи? - спрашивал он, настойчиво, снова и снова, не зная, что на самом деле даже не размыкает губы, полопавшиеся, а потом ссохшиеся воедино коростой крови. - Почему так холодно?Ямраджи не отвечала. Тихо-тихо, будто бы из невероятной дали, до Кора доносился ее хриплый шершавый голос: она пела, держа его голову на коленях, и время от времени что-то бросала в плошку - такое маленькое, что его не получалось разглядеть. Песня была о море. Кор никогда такой не слышал.Отсюда до моря было, как до мира иного - три эона пути, куда чаще ведущего караваны к смерти, чем к намеченной цели. Сердце пустыни становилось проходимо лишь на краткое время, и об опасностях, стерегущих его покой, Кор прочел в книгах бессчетное множество легенд. Когда-то он думал, что однажды пройдет великим путем сам, принесет просвещение Завета туда, куда ни разу не ступала нога Несущего слово - и к черным пескам, и к руинам Предтеч, и к горьким морским водам - и тогда мир изменится… Но мир не желал меняться. Мир пытался убить его.А пение старухи мало-помалу все отдалялось, утратило смысл в словах, потом сами слова, превратилось в пустынный ветреный шепот на самой грани беззвучия. Кровь мягко ударяла в виски, колючий песок пересыпался в горле, туман в глазах сгущался и розовел, поглощая выбеленный солнцем мир. Но плошку, стоящую рядом, Кор все еще мог различить. И он точно знал, что если не сможет дотянуться до нее, то умрет - а значит, должен был дотянуться.Это оказалось труднее, чем в кругу праха оторвать себя от земли. Труднее, чем все, что Кор когда-либо делал в своей короткой напрасной жизни: не чувствовать, а только угадывать, как дюйм за дюймом рука сдвигается с места, как скрюченные пальцы зарываются в песок, загребают его, тщетно пытаясь помочь бестолковому, бессильному движению, как врезается в них тонкий иззубренный край плошки… Неловкий жест тотчас же опрокинул посудину - и из нее, будто в кошмарном сне, вместо воды посыпались черви, белые черви.Пестрый черно-пепельный жук выбрался из кишащего скопища и пополз по руке Кора.- Ай-яй-яй, - донеслось откуда-то почти неслышное. - Ай-яй-яй, мальчик. Что ты делаешь? Зачем? Так нельзя. Им нельзя на горячий песок. Я несла их в своей груди от самого моря, заставляла свою плоть умирать, чтобы питать их жизнь, чтобы матушка улыбалась, видя, как жизнь продолжается - а ты огорчаешь ее, глупое злое создание.Кор не мог ответить ей. Только смотреть, как ползет по руке, подбираясь к локтю, маленький жук. Он был уверен, что все это ему снится. Вот сейчас старуха разбудит его, и никаких червей не окажется, а в плошке будет теплая темная вода с травяной горечью пополам… Но сон все никак не заканчивался, вымазанные пеплом ладони зачерпнули песок вместе с червями, а потом ямраджи поднесла пригоршню к лицу и подула в нее, и бесконечные волны пыльных волос посыпались через ее плечи, пряча от взгляда то, что она делала.Я несла их от самого моря. В своей груди. Так она сказала. Слова занозой засели в рассыпающихся мыслях, Кор уцепился за них, вяло пытаясь выудить из них смысл - но смысл все ускользал, не давал себя ухватить. Жук дополз до локтя и теперь карабкался по плечу - быстрый, узорчато-черный, похожий на комочек пепла. Это сон. Это просто ужасный сон.- У моря, где солнце на закате садится в горькие воды, тела умерших не сжигают, а закапывают в землю целыми. Трупные жуки едят их плоть, и матушка улыбается. Твои раны гниют, потому что ты глупое злое создание. Тебя научили тысяче молитв, но ты не просишь матушку пожалеть тебя, когда сотрясаешь ими воздух. Твое счастье, что она любит упрямых. Если жуки съедят мертвую плоть в твоих ранах раньше, чем лихорадка съест тебя, она улыбнется. Поэтому лежи смирно. Я не принесу воды раньше, чем освобожу чашу. У меня нет другой.Жук дополз до плеча, забрался под обрывки ткани на нем и скрылся. Старуха высыпала содержимое пригоршни обратно в плошку, а потом принялась разгребать тряпье, которым недавно сама же забросала Кора. Гончие, сгрудившиеся рядом, недовольно всхлипывали, когда она отпихивала их, но покорно вставали, чтобы снова свернуться клубком чуть поодаль. Кор уже догадался, что она собирается делать - ухватил-таки ускользающий смысл ее слов и понял, наконец.Жуки едят мертвую плоть. Всегда только мертвую. Вернее, едят черви - личинки жуков, которых она ухитрилась сохранить живыми весь ужасающе долгий путь от моря до этих мест. Они сожрут в ранах гной и нечистоту, все отмершее, порождающее лихорадку, но живую, не пораженную недугом плоть не смогут затронуть - и тогда…С минуту Кор молча держал в голове эту мысль, чувствуя, как забитый песком рот наполняется смехом пополам с кровью. В омерзительной мудрости этого безумия было что-то чудовищное, прямая воля Великой Силы без шелухи лишних слов о чистоте и нечистоте: смерть питает жизнь и исчезает, пожранная ею. Старуха уже закончила свою возню и вновь закопала его в тряпье, а потом взяла опустевшую плошку, поднялась и пошла прочь - прямо под смертельное солнце долгого полдня, не причиняющее ей вреда, - а Кор все держал смех во рту и смотрел ей вслед, думая о червях, которых не чувствовал на своей спине.Только когда ямраджи скрылась из виду, его ссохшиеся губы, наконец, лопнули, позволяя кровавой усмешке появиться на свет. Ему все еще было холодно, но чувство нереальности происходящего ушло. Его будут жрать черви. Прах к праху - пусть будут! И, во имя Единства, он никогда больше не станет отделять себя от праха, по которому ступает - нет, только босиком он будет ходить отныне и до тех пор, пока те, кто казнил его, не поползут на брюхе к его ногам. Ведь в конечном итоге вся плоть есть прах, чистая или нет, и слова, порожденные ею в жалких попытках сохранить себя, тоже прах - и когда придет срок, пламя взойдет над прахом, чтобы мир изменился.Великие Силы не видят плоти. Поэтому мир изменится.