?????????? ???????: Быстро взлетать и долго падать (1/1)

Соджуну снится море: синие, настоящее. Он долго смотрит на заворачивающиеся трубочкой волны, а потом вдруг падает в этот холод. И хорошо, что не умеет плавать. (Лишь бы его не знать, не ждать и не звать.)Просыпается рывком, задыхаясь. А послевкусие у предательства сладкое, тягучее и убаюкивающее, оказывается. Ощущение, будто кто-то его мышцы вытягивает, рост удлинить пытаясь. Волосы мокрые, морем солёные; старается отдышаться.Сухо рядом и даже не вздрогнул, — вот он, по-настоящему крепкий сон, который Соджуну тоже только снится. На улице всё ещё ночь; светодиодные деревья делают комнату зелёной. Соджуну хреново: тошнит и голова раскалывается. Зачем он здесь? Хотя…Падает на постель: философия в расписании стоит по средам, а сегодня — вторник: ни к чему думать о подобном без необходимости.С возрастом приходит осознание, что неважно, где ты спишь и кто рядом, главное — выспаться.Хан атеист, потому что боится попросить помощи даже у Бога, ведь станет должником по итогу. Он из тех, кто сдирает корку с не до конца зажившей ранки, отчего они кровоточат и по сей день. Смысл так себя истязать? Дай боли превратиться в шрам и перекрой его жизнерадостной татуировкой, но Соджун другого мнения: не позволяя ранам затянуться, он заботится о том, чтобы не повторять прошлых ошибок, каждый раз наивно полагая, что ещё одного удара не вынесет, хотя переносит их все.Сухо же просто… забивает. Не думает. Поэтому всегда рассеян — не концентрирует внимание на чём-то (ком-то) одном, чтобы это ?одно? не поглотило его целиком. Имеет притягательную силу, являясь невидимкой для окружающих. Он не хочет ничего знать и никого впускать в себя со всей серьёзностью тоже не собирается, потому что сам давно не наведывался зайцем в свой внутренний мир, — уже и не помнит, как его душа выглядит наизнанку.Соджун решает прогуляться до кухни и покурить. Пользы валяться не видит, всё равно не заснёт как минимум ближайший час, а на сопящего Сухо пялить глаза устают.Тихо выходит, предполагая, что госпожа Ли, разместившаяся на диване в гостиной, сейчас видит пьяные сны, но…— Соджун?— Здравствуйте, — от неожиданности кланяется.Женщина смеётся на спонтанный жест вежливости в свою сторону и продолжает:— Чего не спишь? Плохо себя чувствуешь?— Нет, кошмары, — отмахивается Хан и идёт к дивану; садится рядом, внимательно смотрит: — А вы чего?— У меня биполярное расстройство. Иногда такое бывает.— Правда?— Это, собственно, и есть причина, по которой отец Сухо ушёл от нас. — Госпожа Ли улыбается, словно шутит, но эта грусть в её глазах показывает Соджуну, что диагноз реален.И сказать бы что-то, да только он не знает, что.— Но ты не бойся, я не опасна. Если не разозлить, разумеется.Соджун усмехается:— Да не страшно мне. Вам, кстати, седелка не нужна? — перенимает шуточную манеру общения.Но женщина понимает:— Из дома что ли хочешь сбежать?— Планирую.Она достаёт телефон, заходит в контакты.— Та-ак, диктуй номер.— Что?— Адрес скину.Хан смеётся, а госпожа Ли впервые, наверное, смотрит серьёзно:— Диктуй, говорю.Теряясь, он всё же его сообщает, а женщина добавляет:— У меня двухкомнатная, комната Сухо всё равно пустует, приходи, когда захочешь.— Спасибо?— Пожалуйста. — Она гладит его по голове. — Если честно, мне кажется, мой сын на тебя запал, — шёпотом произносит.Соджун смеётся.— Сухо? На меня? — Пальцем в себя тычет.— Да, — заговорчески продолжает госпожа Ли. — Он тоже чокнутый.— Не сомневался, — хмыкает. — Стоп, это вы, что, меня таким образом оскорбили?— Спросила моя сиделка.Они точно нашли друг друга.— Знаете, с такой свекровью я не против за него выйти. Но лучше усыновите меня, моя пятая точка не готова к экспериментам.— Так Сухо же универсал. Будь сверху.— Ну мама, — протягивает. — Я подумаю.Они подшучивают друг над другом и общаются. Ночь сменяется утром, отчего теперь вся боль и кошмары кажутся нереальными, вымышленными, оставленными позади и на потом. Когда-нибудь Соджун к ним вернётся. Наступит момент, когда он их отпустит. Даже простит дорогих сердцу людей. А пока он и госпожа Ли сидят на кухне, смеются до слёз и держат по кружке кофе с зажатыми меж пальцев сигаретами, изредка сбрасывая пепел в литровую стеклянную банку в центре стола. Внутри так хорошо, и бабочки воскресают, напоминая Соджуну о том, что он всё ещё может любить. Возможно, не весь мир и не своё прошлое, но хотя бы себя и моменты. А будущее, в самом деле, в наших руках.Он ползёт в свою обитель в восемь утра и вновь просыпается в девять, потому что… нос обжигает. Сухо снова слишком рядом. В миллиметре. Буквально. А единственная подушка валяется на полу.Хан приподнимается, трёт глаза, затем и всё лицо, обходя нос. Гнева нет. И раздражения тоже. Лишь усмешка и интерес.Он резко падает обратно, заставляя матрац пойти волнами, а Сухо открыть глаза.— Тебе холодно по ночам? — Соджун ложится на бок и, поставив руку на локоть, подпирает ладонью голову.— М? Что? — Сухо садится, медленно приходит в себя.— И почему ты без футболки?— Жарко.— То есть тебе не холодно по ночам? — Соджун тоже садится.— Ты… в прямом или переносном смысле?Хан задумывается:— А какой переносный смысл?— Одиночество.— А-а, тогда я в прямом. Просто ложимся мы на расстоянии вытянутой руки, а просыпаемся вообще без него. Каждую ночь. Без расстояния, я имею ввиду… — Запутался. — Так тебе холодно?Сухо опускает взгляд на свой оголённый торс.— Да нет. — Затем резко встаёт, поднимая с пола подушку и бросая её прямо в Соджуна, наклоняется, хватая забившуюся в угол футболку, и быстро накидывает её на себя.Соджун ловит подушку и, обнимая её, закатывает в экстазе глаза; ложиться, — неужели ему перепало.— Ещё вопрос, что значит для тебя ?Да нет?? Это ?да? или ?нет??— Ты мне допрос с утра решил устроить?— С чего ты взял? Просто ты постоянно так отвечаешь, я путаюсь.— Зависит от ситуации. Сейчас это значит ?да?, — выдыхает Сухо, бегая глазами по комнате и собирая разбросанные по ней мысли. Надо уйти умываться. Сбежать, смотаться, скрыться, спрятаться.— Значит, тебе всё-таки холодно, — задумчиво тянет Соджун, уделяя всё внимание наволочке.Сухо смотрит на него и ухмыляется. Выходит из комнаты и гулко закрывает дверь.— Ауч! — подрывается Соджун. — Можно поаккуратнее?! — Ложится. А затем тихим-тихим шёпотом с каменным лицом: — Хочешь сказать, тебе одиноко? Я не смогу помочь тебе, Сухо. Я ведь… точно такой же.Сухо чистит зубы усерднее обычного, под ритм пробивающего грудную клетку сердечка. Кариес, прощай; кровоточащие дёсны — проходите, располагайтесь.Так странно. С Соджуном странно. Потому что легко. Нет лишних вопросов и взглядов ?не туда?. Они выходят в подъезд после скудного завтрака и курят, потому что кухня проветривается после ночных посиделок Хана с его матерью, — холодно. Они говорят ни о чём, перебрасываясь пустыми словами и не чувствуя неловкости, потому что могут быть самими собой друг при друге. Сухо становится слишком непросто от этой неимоверной простоты, которой веет от них за километры. Речь заходит о Боге и вероучениях, а ещё о китах и мармеладных мишках.— Твой Бог? — Соджун выдыхает слова вместе с дымом, а Сухо смеётся, потому что никакой.— Где ты видел религию, в которой бы толерантно относились к гомосексуалам?Соджун хмыкает:— Выдумай свою. Я вот выдумал.Ли щурится. Хан и правда что-то с чем-то.— Как-то подписался на Иисуса, — продолжает Соджун, уже не зная, какой частью тела опереться на стену, — ждал, когда он кинет взаимную, и мы начнём дружить, но чуда не произошло, поэтому я просто…— Что?— Представил, что Бог — это какой-нибудь очкастый неудачник.— В смысле?— Ну… тип он хочет всем помочь, копается в завалах листов с просьбами, вытирает льющийся рекой пот, постоянно поправляя очки, и умирает он невроза.— Хах.— Ага. Это как сценарий. Он создал мир, запихнул туда нас, как героев, а потом мир пошёл по пизде, и персонажей вроде как надо спасать, но, блять, сюжетная ветка настолько закручена, что единственным избавлением от страданий является смерть. Как в настоящей трагедии.— Ты имеешь ввиду Шекспира? — Сухо ухмыляется, крутя окурок в руке.— Да. Тип он хочет помочь и помогает тем, что всяческими путями продлевает нам жизнь, хотя она и хуёвая по итогу. Это как представить, что ты посреди океана: тебе холодно, ты тонешь. Бог протягивает тебе спасательный круг, потому что это единственное, что он может, ты хватаешься, влезаешь в него и проживаешь с помощью этого пончика ещё какое-то время. Понимаешь, о чём я? — Соджун переводит взгляд на Ли, который смотрит задумчиво и внимательно, копаясь в настройках в собственной голове. — Тип он протягивает тебе круг, и ты живёшь благодаря нему, но до берега всё равно не доплыть, потому что ты посреди океана. В итоге всё равно умираешь от обморожения, но зато не так скоро, хоть тоже и мучительно. В общем, я веду к тому, что представляю Бога, который всем-всем пытается помочь, но он, на самом деле, просто задрот, создавший игру, отошедший налить себе чай, а по возвращении охуевший, потому что система лагнула, и теперь он не знает, как всё это вывезти.— Умно, — кивает Сухо.— А то. Поэтому мне его жалко, и я стараюсь разруливать свои проблемы сам. Типа это как два в одном: ты растёшь, находя выходы и принимая решения самостоятельно, и не разочаровываешься из-за того, что кто-то сверху тебе не помог, хотя вроде как должен был. — Задумывается. — Мне просто кажется, что он тоже косячный. Раз мы созданы по его образу и подобию, то… он тоже идиот. А ещё хуёвый отец, который с любимым сыном посрался, из-за чего по-любому чувствует вину. Короче, он как батя, который оплошал, но совестливый, поэтому пытается всё исправить, но всё время ложается, следовательно, чувствует ещё больше вины, пытается сделать всё круто, но снова всё идёт наперекосяк. Круговорот, в общем. Поэтому я пытаюсь его не доставать и восхищаюсь тем, что он, несмотря на постоянные провалы, не кикнул игру.— А ты, оказывается, мечтатель…— А какой мармелад тебе нравится? — резко.Бесит, что Соджун с фиолетовым носом и растёкшимися от него чуть зеленоватыми синяками под глазами, улыбается ему и возмущается на него за то, что тот модель, а он — нет. Потому что тоже высокий и покерфейс также делать умеет. А ещё ноги длинные и шагает широко, ласточкой в полёте. Бесит, когда Соджун, словно у себя дома, варит им макароны, стоя в его одежде и напевая песню женской к-поп группы, бормоча про то, что солнце за окном сегодня слишком яркое. Просит Ли принести ему солнцезащитные очки, потому что штор на кухне не имеется, в отличие от желания походить на зрячего. Бесит, что Соджун обжигается, потому что Сухо тоже больно становится, и теперь злые и раздражённые оба.Сухо всё время хочется спать и никогда не ходить в универ. А ещё выкинуть свою подушку, потому что рука Соджуна больше походит на место, куда нужно класть голову, ложась отдыхать.Но всё это — фантазии с иллюзиями, за которыми сложно отличить романтизм от романтизированности и вообще в целом с галлюцинациями не путать.Ли вдруг начинает верить в Бога, каким его видит Соджун, потому что… таким его видит Соджун? Нет, фу, не настолько. Ему понравилась идея, которая заключается в том, что Бог — на самом деле, облажавшийся идиот, поэтому люди, его подобие, тоже такие. Потому что Сухо сейчас себя таким знает и чувствует, наплевав на самооценку и уверенность в себе.Соджун же выглядит умным, хоть и ведёт себя по-тупому. Сухо не в курсе, в чём прикол, может, в этом, по мнению Хана, заключается его шарм? Или он просто хочет, чтобы от него отъебались, ибо, если вести себя не как дегенерат, — придётся всё понимать. А понимать никогда не хочется. Сухо вот понял, и теперь ему неймётся. А назад-то не повернуть — поздно. Поэтому приходится браться за другую стратегию: делать вид умного, но слепого. Тоже неплохо, хотя мозги от этого работать не перестают, подкидывая дров в уже огромный костёр из размышлений на фоне грозы из обстоятельств. Как бы странно не было, — не хочется, чтобы это пламя потухло, потому что внутри от него тепло, но приближающийся ливень из реальной обстановки дел говорит заканчивать, мол, время аренды подошло к концу, выселяйтесь. Тогда Сухо думает, что, так называемые ?розовые очки? тоже один из спасательных кругов, про которые говорил Соджун и которые кидает им их Бог-неудачник. Снова облажавшийся: не предусмотрел и сделал те со сроком годности, засранец. Был бы на них пожизненный абонемент, — самоубийств было бы куда меньше.Поэтому, единственные очки, которые есть у Сухо — солнцезащитные, и которые сейчас так нелепо смотрятся на Соджуне, щеголяющем по кухне и сбрасывающим макароны в дуршлаг.— Ауч, — снова обжигается. Сухо больно-сочувственно кривится: ну что за болван?Мама, наконец, легла спать, но в его комнате, поэтому на базу отчуждения не вернуться. Да и, если честно, чтоб её, эту внутреннюю честность, не хочется, потому что скорее всего Соджун скоро уедет, а значит задача Сухо — изучать его взглядом, запоминая подробности несвязно-несвязанной баритонной речи, и просто хотеть. Хотеть, чтобы тот остался ещё на денёк, недельку или навсегда.А, может, использовать шанс? Попросить Бога сбросить хоть какой-нибудь спасательный круг.Сухо, остужая макароны, льёт на них кетчуп с горой. Какой спасательный круг он хочет видеть: выкидывающий Соджуна из его жизни насовсем или оставляющий младшего здесь, в этой кухне на этой квартире тоже насовсем? Хотя, кого он обманывает, насовсем точно не получится, но вот ещё на пару суток можно, — С Соджуна не убудет, а с Бога и подавно, он ему и так много чего задолжал. Крылья, например. Или сил. А, возможно, даже чуть-чуть больше времени, которое ему сейчас так отчаянно необходимо.Пусть и с тринадцати лет просил, чтобы то шло как можно быстрее. Когда мама заболела, потом и отец ушёл, а он не мог смириться с тем, что двадцать четыре часа — это целых двадцать четыре часа, которые нужно пропускать через себя каждый раз, открыв глаза, которые открывать было не в кайф.— Ты — умер? — Соджун на соседнем табурете смотрит растеряно.— Хотел когда-то, — не вернувшись до конца из воспоминаний длинною в монолог митрополита, зачем-то выдаёт Сухо. Ещё и помечает, что преподобный, который голос разума, там тоже присутствовал. Но все святые мертвы, поэтому… Сухо на собственный здравый смысл пялил, как неверующий в икону.Соджун смотрит, как кот, который вначале шарахается, но вспоминает, что он — кот, древнее божество и, вообще, люди — его бракованные лысые дети.— Ешь. Остынет же. — Всё ещё смотрит, но уже приказом.Сухо так непередаваемо классно внутри от слежки за чужими столь выразительными эмоциями, что он начинается улыбаться, закрыв глаза, и ощущать, насколько вляпался. Но это чувство, в которое он погрузился, не похоже на болото или зыбучее пески, скорее тянет на матрац с эффектом памяти от Аскона, а ещё одеяло из овечьей шерсти и тугую ночь в разгар осени за окном. Его мозг просто не знает, как донести до хозяина по-другому, что тот сломался. Быть сломленным и сломанным — разные вещи, Сухо рад, что он — второе, потому что ходить с опущенной головой и смотреть исподлобья уже задолбался. Лучше быть на всю голову шизанутым. И светиться сердечной чакрой, как светофор, показывая сексуальным парням, что он уже занят одним менее сексуальным гетеро.А солнце продолжает искрить, обжигая роговицу сим фактом, поэтому Сухо снимает очки с головы Соджуна и надевает на свои ослеплённые с +100 чёткостью, а ещё потому что в одним момент ощущение, что, когда смотрит на Хана, ему пинцетом выщипывают ресницы; больно, однако.— Твоя мама когда назад?— Зачем тебе?— С ней поеду.— Тогда завтра.— Почему ?тогда??— Потому что я — мазохист.— В каком?.. А-а!.. забей! Твои ответы всегда заставляют меня думать, не хочу знать.Сухо был прав, Соджун — не тупой, просто не хочет понимать.— Подай соль, — просит Ли.Хан ставит перед ним перец. Сухо смотрит вопросительно.— Точно так же делаешь ты, — констатирует младший, ковыряясь в тарелке.Соджун совсем не тупой.— Читай между строк, если не нравится.— То, что между строк, меня пугает.Да ладно, они говорят обо одном и том же? Не говорите, что Соджун понял, а то у Сухо отойдут воды.— Так страшно? — посмеивается, умоляя себя заткнуться.— Да. Если у тебя тоже биполярное расстройство, то мне действительно не по себе в этом доме. Оно же на генном уровне передаётся, я прав?Ладно-ладно. Сухо долго не вдупляет, а затем мягкими касаниями средних пальцев трёт глаза. Первое, Соджун знает о его матери, второе — он сейчас играет или нет? Роль тупого идёт ему чуть меньше, чем футболка Ли, но больше, чем квота на смышлёность, однако у него ум в палате… с умом палата… не без башки, короче, с головой, толковый паренёк, но мог же заиграться и вжиться в амплуа кретина, что… им по итогу и стать? Сухо просил спасательный круг, но в него зашвырнули шлюпкой из противоречий. Спасибо, Господи, загляни в настройки, ты снова не туда нажал.— Так ты тупой или нет? — Сухо не выдерживает.Хан размышляет, выпрямляя спину и смотря настолько в никуда, что везде: вопрос стоящий. Вопрос, на который не может быть правильного ответа.— Зависит от ситуации. Сейчас это значит ?да?.— Ха. — Ли поражён. Соджун скомуниздил его фразу и обыграл её таким образом, что… Сухо поражён.— А теперь ешь. И я буду, — настолько спокойно, что властно.И Сухо слушается. Потому что плагиатить себя же вопросом: ?Ты… в прямом или переносном смысле?? нет сил. Точнее, нет сил думать над неоднозначным ответом Соджуна, который по-любому передразнит его его же ?Да нет?. А он и мстить умеет, оказывается.Сухо и эта его черта нравится. Чёрт. Аскорбинкой бы сейчас поперхнуться, попасть в реанимацию, а затем проснуться в другой реальности, где у Соджуна три кота с кличками ягод, а у него самого хватает безумства признаться. Но у этой жизни свои планы на их дуэт, поэтому приходится иволгой лезть в апатичный скворечник из ?Всё нормально?. Однако сердце продолжает смотреть упрёком, мол, дорогой мой, я — не железо тебе, не сталь и не белое золото, не алмаз, в конце концов, поэтому выбирай: действуешь, либо я увольняюсь.Тишиной выдыхает:— Давай в кино сходим. Я оплачу.Соджун даже не смотрит на него, видя перед собой лишь макароны.— Только если на последний ряд, — безэмоционально. А Ли вот разносит.— Что ты делаешь? Точнее, зачем?Соджун оживляется, медленно поворачивается и, поставив локоть на столешницу, мягко касается ладонью своей щеки. Смотрит прямо, но ничего не говорит, потому что заданный Сухо вопрос и так зеркалом встаёт в его глазах. Это старший спросил, но Хан ждёт ответа.?Потому что это лучше, чем дрочить на тебя, когда ты уедешь?, — вихляет голос в голове Сухо. Ли понятия не имеет, чей он, но признаёт, что изречение звучит убедительно.— Я не могу, у меня нет астмы, — отворачивается Джун, не дождавшись дальнейшей реплики.Чё к чему?— А внятно?— Как я просижу два часа без сигареты в зубах?— Мы как-то и… почти целый день не курили.— В тот день ты со мной не латентничал.— Зачем мне это? Я — открытый гей. — Задумался. — Постой. Ты что, ловишь гей-паники из-за меня?— Ты свою манеру общения видел? — Соджун наконец-то продолжает есть. — Тут даже гей поймает гей-панику.Сухо тушуется, смеётся, будто, сказанное Соджуном похоже на прорыв в их невзаимных.— Но ты не гей, да? — зачем-то уточняет.— Да, я не гей. И мне кажется, этого слова слишком много, давай прекратим.— Снова гей-паника?— Нет, адекватность.15:15Самое интересное случается, когда Сухо отправляется в магазин за газировкой, а его мама просыпается. Потому что именно в три дня, когда госпожа Ли выходит из душа, в квартиру стучатся.— Я подойду! — оповещает Соджун и сталкивается в коридоре с женщиной, которая уже открывает двери. А далее на обоих, в большей степени на матушку, льётся содержимое огнетушителя. Шок, смятение, непонимание? Соджун не знает, как описать свои чувства, а вот госпожа Ли переходит сразу к действиям. Идёт на кухню, хватает вазу и метеором выдвигается за обидчиком. Хан весь белый, но госпожа Ли босиком по подъездной плитке.— Биполярка, — словно Колумб Америку.Бежит следом, кидаясь вежливыми матами, и просит время остановиться, потому что, если не успеет, — успеет отсидеть.— Госпожа Ли, госпожа Ли, прошу вас!Лестничная клетка оказывается нескончаемо длинной и бугристой. Соджун спотыкается раз десять, а ребёнок, выходящий из квартиры каким-то там этажом ниже, начинает плакать, потому что видел настоящего ругающегося призрака.Соджун несётся, как угорелый, вспоминает, что мама Сухо — спортсменка, и задыхается ещё сильнее, ибо все силы, отобранные паникой, в конец улетучиваются в момент этого осознания.— Госпо… жа, госпожа Ли! Эй, ты, курица! — пытается переключить её внимание на себя. Но без толку.И вот, они бегут уже по снегу, практически сливаясь с ним однородной массой из-за идентичности цветовой гаммы. Ступни ожидаемо холодит, а у прибавившего, благодаря холодотерапии, скорость Хана в голове на репите лишь одно сообщение: ?Блядство?. Ну а как по-другому обозвать? Он бежит за женщиной, которая бежит за каким-то парнем, а в целом они белые, голые, и зима. У Пикассо была шиза, но даже её плоды не были столь эпичны: эта троица словно картина из матов и страха. Соджун назвал бы её ?Матострах?. И тут не понятно, то ли мат и страх, то ли страх за мать. Потому что было бомбически нереально хреново от мысли, что мама Сухо может убить человека, а она ведь может.Соджун не знал, какая у неё фаза в данный момент, но ситуация ясно давала понять, что женщина не в духе.— Омони! Мне ещё у вас жить! Остановитесь, пожалуйста!А там и мельком Сухо виднеется, с целлофановым пакетом и надеждой, что всё закончится хорошо. (Ну ещё чуть-чуть, что его всё-таки усыновили.)Соджун вот бежит, поскальзывается, падает, встаёт и снова падает, бежит, а в сознании, в том глубоком и далёком, которое говорит с тобой лишь в самые неоднозначные моменты жизни, шум моря, берег, орущие чайки и порт. Он сидит на краю пирса и всматривается вдаль, моча ступни по щиколотку в воде. Вдалеке ходят корабли, один из них гудит, приветствуя тем самым другие, а солнце настолько в самый раз нежно-тусклое, что хочется его обнять.Свет фар, гудок машины, — Соджун жмурится, кривясь на громкий сигнал, останавливается. Ваза разбивается. Он промаргивается: откуда звук? Впереди мама Сухо и, кажется, кровь, и Соджун не соображает, потому что именно сейчас надо соображать. Из окна остановившейся справа машины высовывается водитель, крича ему что-то небрежное, а Хан думает лишь о беспечности, которой поглощены все люди вокруг. Люди в целом. Весь их грёбаный мир. Который строится на правиле, заключающимся в том, что, если проблему не признавать, значит, её не существует.Двигается с места. Госпожа Ли тоже игнорит свои проблемы. Это делает и Сухо, и сам Соджун. Люди не хотят копаться в себе, потому что себя боятся. И этот страх мешает им жить так, как они хотят.Хан добегает до женщины, смотрит на её окровавленную руку, затем на дом, который в шаге и о стену которого, по всей видимости, разбился сосуд, а после в глаза и не может понять, как так получилось: траекторию на повороте что ли не рассчитала? Молча закидывает её на плечо и несёт до дома. Капельки крови, стекающие по её ладони, прокладывают маршрут до их подъезда следующим бесстрашным добровольцам, если кто-то ещё вдруг решит сунуться и нарушить их сладко-хрущёвый покой.Доходит до парадной, не опуская не сопротивляющуюся особу, поднимается с ней по лестнице, а уже в квартире снимает с батареи в ванной полотенце, потому что в зале, — ковёр, а им лучше согреться перед тем, как сесть обрабатывать рану.Сухо ланью замирает напротив, а Соджун даже не смотрит на него, обматывая руку его мамы.Он с телефоном, панической атакой и неспособностью вызвать скорую.— Сонён жив?Соджун хмыкает:— Так это был твой бывший. — Всё ещё не смотрит. Сухо бы найтись, а Соджун никогда ещё не был так спокоен. Обнимает госпожу Ли за плечи, сопровождая до дивана в гостиной, садит и, зайдя в спальню, сгребает с постели одеяло. Возвращается и, укутав её, проходит на кухню. Сухо же, как привязанный, за ним по квартире, и норовит что-то сказать, да спотыкается.— Что у вас здесь… Что случилось?— Нахрен ты за мной шатаешься, дуй к матери. — Хан ставит чайник и достаёт две кружки — ему бы тоже согреться.— Она после… она обычно… Она будет молчать ещё как минимум два часа.Соджун в замедленном режиме кивает. А Сухо похож на ребёнка, который потерялся в супермаркете.— Я вернулся… Я тоже хотел… Телефона с собой не было, поэтому я вернулся вызвать скорую, но не… Я не смог.— Её бы упекли?— Да.— Такое уже случалось?— Да.— Почему она не пьёт таблетки?— Она сказала, что таблетки делают её больной.— Какая дилемма, — хмыкает Соджун. Он вообще не смотрит на Сухо, ни разу не взглянул, после того, как вернулся. Потому что Ли — воплощение той самой беспечности, от которой исходят все проблемы. Потому что Хан — такой же игнорщик, отчего тошно, следовательно, если повернётся, придётся взглянуть в отражение и умереть от мук совести за собственный редкостный эгоизм. — Ноут тащи, — макая пакетики в чашки и доставая ещё одну кружку.— Что?— Ноутбук.И Сухо приносит. Ставит на табурет напротив дивана, а Соджун держит три кипяточных ёмкости. Жребий падает на ?Общество мёртвых поэтов?. Они садятся по обе стороны от женщины и затихают, нескладно приобнимая её. Один всё ещё белый, другому всё ещё просто страшно. Но у них есть чай, фильм, и мама, укутанная по шею в одеяло.— Надо будет забежать в аптеку, — говорит Соджун, поворачиваясь к Сухо. Наконец-то смотрит. Ли очень быстро кивает.— Я сейчас… — подрывается.— Успокойся сначала, — обеспокоенно прерывает. — Выдохни и расслабься. Нам всем нужно чуточку времени перевести дыхание. И прикончить Сонёна, чёрт возьми.И даже не смешно. Потому что надо. А Нил Перри на А4 экране готовится покончить с собой, потому что грёбаная беспечность его родителей. Потому что ?carpe diem? не получилось. 19:42Вечер пробивает внезапной темнотой за окном. Сухо на кухне делает бутерброды, а Соджун в гостиной обрабатывает рану госпоже Ли.— Глубокий порез? — интересуется женщина.— Совсем нет. А как вы в стену-то врезались?— Поворотник забыла включить.Соджун ухмыляется. Пустота снова заполняется.— Больше так не делайте, ладно? Я сам с ним разберусь.— А у тебя хорошая реакция, — улыбаясь.— А вы такая быстрая! — восхищённо.— Я бегом занималась в старшей школе. Марафоны и всё такое. Шорты, в которых был Сухо в день нашей встречи, — мои.Соджун смеётся.— Как мило, — смягчается. — А я-то думал, что он для вебкамов их приобрёл. Закончил. — Хан поднимается и смотрит фельдшером, проверяя обстановку. — Пойду уберу бинты. — Топает на кухню.— Почти готово, — бросает заметивший его Сухо.— А? А. Хорошо. — Тянется к полке с медикаментами, которая, с его появлением, теперь числится в этом доме.— Как мама?— В норме.— Как ты?— А вот мне бы помыться. Волосы белые?Сухо поворачивается и смотрит, а затем споласкивает руки и подходит впритык, начиная поправлять ультрамодную причёску донсэна.— Немного совсем.— Много немного или немного немного?Сухо смеётся:— Немного немного.А затем опускает взгляд, сталкивается им с чужим и уже много немного забывается. Обнимает.— Ты... зачем это делаешь?— Потому что хочу.— Сухо.— Сейчас бы на похоронах Сонёна обнимались, а так… — улыбается, вдыхая, — можем в моей квартире. Спасибо.— Я понял, отпускай.— Мгу. Скоро.— Сейчас.Но Ли не отпускает. Минуты две или три цепляется, рисуя в своей голове акварелью на холсте эскизы. Ему вдруг хочется спать с Соджуном в обнимку, пока на фоне будет идти нереалистичный индийский сериал или программа, в которой люди строят отношения, вечно недопонимают друг друга и ссорятся. Хочется, чтобы в объятьях и под одеялом было жарко до изнеможения, потому что ?холодно? — уже надоело, а младший бы агрессивно в полудрёме бубнил что-то про то, что непонятные диалоги мешают ему уснуть. Тогда Сухо лениво поднялся бы и закрыл ноутбук, потому что теперь шумы на заднем плане ему были не нужны, так как он уже поборол одиночество.— Ли Сухо, — шёпотом.Тот распахивает глаза, потому что шёпот Хана не обычный, а искренний, интонацией указывающий на то, что Соджун догадался. Всё, о чём думал Сухо, прочитал. Проштудировал его воображение и голосом мягко попросил прекратить так далеко заходить. Отпрыгивает.— Я не-— Я знаю. Но всё равно не надо, — говорит бархатисто-строго и до спазмов понятно. А затем добавляет: — Вдруг я тебе отвечу, — разбавляя атмосферу, улыбается. Задирает подбородок и смотрит усмешкой. — И кто знает… что тогда произойдёт.А далее Сухо смотрит Соджуну в глаза и растворяется в ложной надежде.