Часть 1. Глава 6. О злоключениях Эдвина Гилберта (1/1)

Оливия смотрела на разложенные перед ней альбомы с акварельными пейзажами на страницах, фантастическими по колористике и исполнению, запечатлевшими звёздное летнее ночное небо, багряные закаты и даже забрезживший отблеск рассвета. Работы не были лишены детской непосредственности, но насыщенность красочных тонов и динамизм мазков смотрелись просто завораживающе. — И это всё ты нарисовал? — Мышка не могла сдержать восторга. Эдвин в это время сидел на своей кровати и точил свой любимый перочинный ножик, дабы хоть каким-либо образом успокоить нервы. С этим предметом в лапках он напоминал маленького головореза. — А кто же ещё? Явно не Дебюсси, — недовольно проворчал черныш, позабыв, что названный им деятель искуссства является композитором, а не живописцем. — Делакруа! — поправила Оливия. — Считаешь себя самой умной, зазнайка? Это не имеет никакого отношения к делу, — Эд с такой яростью провёл лезвием по точильному бруску, что едва не высек оттуда искры. — Получается, ты сбегал по ночам для того, чтобы писать все эти пейзажи! И ты в самом деле не воровал всех этих пропавших вещей! — Оливия постепенно поняла, какую большую ошибку она допустила, связав побеги черныша со случившимися кражами. Эдвин отложил заточку, с показной апатией захлопал в ладоши и, вкладывая в каждое слово как можно больше сарказма, протянул: — Браво, о блистательная и догадливая Флавершем! Ты только сейчас это наконец поняла? — Выходит, вы с месье Жаном встречались ночью для того, чтобы он покупал у тебя картины и вывешивал в своём салоне?

— Он говорит всем клиентам, что это живопись неизвестного автора! — горделиво подтвердил произнесённое ею Эд. — Все считают, что это работы в стиле новомодного пост... — Он почесал за ухом, пытаясь вспомнить слово. — Постимпрессионизма? — снова подсказала Оливия, узнавшая некоторые теоретические моменты из маминых книг по живописи. — Сказал же, не умничай. Между прочим, из-за твоего любопытства месье Жан чуть не угодил в большие неприятности! Оливия опустила ушки и, потупив взгляд, сконфуженно пробормотала: — Я просто подумала, что... — замялась шотландка, отыскивая оправдание своему поступку, совершённому из лучших побуждений, но обернувшемуся недоразумением: она по ошибке донесла на торговца, который и понятия не имел ни о каких кражах. — Индейка тоже думала, пока вода не закипела. А ты, как посмотрю, порой бываешь даже не сообразительнее клуши – весь дом напрасно взбудоражила своей запиской, — Черныш снова взялся шлифовать остриё. Девочка встрепенулась, и шерсть на её загривке поднялась дыбом. — Я уже раз сто готова извиниться. И я, между прочим, хотела как лучше! — А кто как хуже хочет-то? — сухо, но резонно изрёк Эд. — Все считают, что добро творят, а получается чёрт знает что. И первое твоё детективное расследование, увы, вышло неважным. Если не понимаешь, что делаешь – не быть тебе сыщиком, как твой хвалёный Бэзил с Бейкер-Стрит. Понемногу успокоившись, Оливия оставила альбомы, поднялась с ковра, где до этого сидела, и подошла к сидящему на ложе собеседнику. — А как ты понял, что я хочу стать сыщиком? — спросила она, удивляясь его проницательности. — Да ты мне плешь проела со своими бесконечными рассказами о ваших приключениях с этим Бэзилом. Тут и дураку будет ясно, что тебе такие авантюры пришлись по вкусу. — Я давно обожаю читать детективные романы! — Оливия заняла место на краю кровати рядом с ним, отчего пружины матраса жалобно скрипнули. — А вот я рисовать люблю. Всю жизнь мечтал поступить в Королевскую Академию художеств, представляешь? — Почему же тогда ты скрывал своё увлечение ото всех? Вместо того, чтобы сбегать по ночам и рисовать пейзажи втайне, ты мог бы сказать об этом миссис Нисбет, ведь она может оплатить тебе обучение, и... — Не всё так просто, наивная девочка. Её зять – богатенький воротила, но несмотря на это сама миссис Нисбет хочет, чтобы я вырос самодостаточным, говорит, что на картинах нельзя заработать и сажает меня учить юриспруденцию. Её муж – судья в Лондоне, именно он вытащил меня из всех передряг, и за это я ему премного благодарен. Ему не помешает помощник в будущем, поэтому со мной занимаются учителя, а мне остаётся лишь всё усваивать: теории уголовного права, законы, управление... Мистер Нисбет действительно был судьёй, хоть и стоял в низшей инстанции. На тот момент, когда Эд повстречался с ним, административно-хозяйственные полномочия были давно переданы новым выборным советам графств и участковым советам. — А ты сам тоже из Лондона? — обрадовалась Оливия. — Я всю свою жизнь там провела!

Эдвин кивнул в ответ на вопрос и сунул заточенный нож в ранец, а затем для чего-то достал тетрадь, где делал записи во время изучения судебного дела и законов. — Вот моё последнее фото, сделанное ещё в Англии. — Он вытащил из-под обложки старую измятую фотокарточку. На ней был виден солдат, одетый в хаки времён колониальной войны, а рядом с ним примостился маленький чёрный мышонок, по всей видимости, Эдвин. — Это твой папа? — задала вопрос мышка в белом воротничке с зелёным бантом-галстуком. — Ага, он самый. Мне было шесть, когда я последний раз его видел...*** Семьдесят второй герцогский горский полк в битве при горном перевале Пейвар-Котал в 1878 году лицезрел все тяготы войны, этой чаши не избежали ни шотландская пехота, ни индийская горная батарея. Иранскими солдатами стали иглистые мыши, называемые акомисами. Акомисы были ценными солдатами для британских войск, у них была невероятно прочная кожа, раны наскоро заживали, и на их шкуре не оставалось шрамов благодаря своевременной регенерации. Они были готовы беспрекословно оказать сопротивление осуществлению замысла интервентов. Для борьбы с ними была заново обучена армия гуркхов непальской породы – мышь Эллиота с их широкими передними зубами, их шкура была не так хорошо защищена, как у противников, но на спине присутствовали длинные плоские колючки с продольными бороздками. Обучать новобранцев английскому языку и помогать им шнуровать обувь взялся молодой стрелок Лукас Гилберт, который запомнил этих непальских как низкорослых и смешливых, но храбрых бойцов, и при взгляде на их кулачные учебные стычки в лагерях было трудно представить, что ещё вчера они являлись мирными и добродушными земледельцами. Они неважно плавали, однако крепкие и сильные задние лапы несли их по горным кручам в непривычных им ботинках с перевязками на щиколотках. Общими усилиями они штурмовали Пейварский перевал и с огромным преимуществом разгромили афганские войска. Боем руководил британский фельдмаршал Фердинанд Робинс, назначенный командиром одного из трёх отрядов вторжения в Афганистан. Именно ему принадлежала блестящая победа на открытом поле близ Кандагара. Англо-индийские войска рассеяли армию противников и разбили её в пух и прах с минимальными потерями. Робинс удостоился величественного титула Герцог Кандагарский, эта победа стала гордостью бравого командира и публичного оратора. Вместо того, чтобы завоевать страну противников, он установил контроль над внешней политикой, что приятно удивило Лукаса, не желавшего быть жестоким захватчиком. В год, когда Афганистан стал британским протекторатом, Лукас Гилберт вернулся в Лондон. Сражаясь насмерть в гуще артиллерийских и миномётных подразделений, питаясь в окопах древесными почками и снося одно лишение за другим, он был награждён простой афганской медалью без планок. Эта награда не могла сравниться с Благороднейшим орденом подвязки на синей чрезплечной ленте, но Лукас был горд ею как вершиной иерархии геральдической символики.

Чёрный мышонок Эдвин был внебрачным сыном и после его рождения мать вскоре бросила семью. Эд рос тихим и смирным мальчиком, симпатичным на вид, ростом чуть выше, чем другие дети. Когда мышонок подрос, его отец устроился красильщиком, белил стены и расписывал их. Очень скоро мальчик стал помогать выписывать узоры и обводить прочие причудливые рисунки, Эду не хотелось расставаться с кистью, и он обожал рисовать на стенах всё, что придёт в голову, затем жалея, что всё приходилось поверх закрашивать несколькими слоями грунтового раствора. Однажды, когда Эдвину исполнилось пять, отец повёл его в Национальную галерею на Трафальгарской площади. Глядя на западноевропейские шедевры, мышонок мечтал о том, как вырастет и накопит денег на самый огромный холст и самой дорогой масляной краской напишет двойной портрет – его и отца. Единственным известным родственником, оставшимся у Эда, кроме Лукаса, являлся мистер Хопкинс, двоюродный дядя мышонка. Этот мужчина не стоял перед жизненным выбором, но мечтал о высоких идеалах: стать примерным семьянином или великим писателем, а может, и тем и другим враз. Также ему придумали звучное прозвище – дядюшка Хоп. Дядюшка недобро славился в округе тем, что был дружен с бутылкой дешёвого креплёного пойла. Он жаждал в максимальных количествах обладать всеми благами, которые могла предложить жизнь, но остановил выбор на самом пагубном пристрастии. — Бросай попойки, пока не довёл себя до язвы, — гласили обращённые в его адрес советы. — Медовая настойка крайне полезна для желудка, — важно парировал Хоп. — Сорок процентов дистиллята – это вам не подковырки! — Серьёзно, заканчивай свои попойки, иначе, помяни моё слово, однажды ты не очнёшься, — настойчиво советовал ему Лукас. — А ты, Лукас, как медаль получил, возомнил себя тузом? Тебе ли не знать, по правилам военного дела, принять несколько граммов даже полагается!

В Афганистане вспыхнул следующий военный конфликт – восстание. Во время первого восстания между 1888 и 1890 годами против эмира ополчились вожди нескольких местных племён под предводительством шейха. После расширения контроля над местностью восстание вскоре подавили, бунтарей разоружили, деревни были разграблены, вожди посажены в тюрьмы, а лучшие земли конфисковали и передали афганским кочевникам. Весной 1892 года было совершено зверское нападение афганцев на мышиного хазарейского вождя, и это повлекло за собой второй резонанс. Огромное восстание распространилось по Хазарджату, воззвав к действию полчища общин, против эмира ополчились даже те, кто его поддерживал. Для борьбы с ними пришлось созвать армии из сотни тысяч вооружённых граждан и кочевников. Чтобы оказать армии помощь, эмир пригласил британских советников. Фердинанд Робинс, завершив командование в Бирме и расширив титул до барона Кандагарского и Уотерфордского ненадолго вернулся в Англию и сообщил о том, что его тоже пригласили на съезд.

Эдвин помнил, как отец в чистой солдатской форме с одинокой медалью прощался ненадолго, к крайней степени на неделю. Лукас договорился насчёт того, чтобы ехать с фельдмаршалом, и это понадобилось ему по какой-то неясной причине. Шестилетний черныш помнил лишь о письме, которое его папа перечитывал каждый вечер перед отъездом. Содержание письма осталось неизвестным, поскольку Лукас не выполнил обещания вернуться через неделю и отвести Эда во все картинные галереи, которые малыш ещё не посещал. Мышонок слышал, что беженцам удалось спастись в Иране, и у него не было сомнений, что отцу тоже удалось там скрыться, а вернётся он только тогда, когда придёт время. Кто мог знать, быть может по приезде домой на его груди будет сверкать множество начищенных и заслуженных медалей – нет, – на ней будут сиять старейшие рыцарские ордена! Ордена, которые не снились даже самому фельдмаршалу, звание которого ребёнок едва запомнил целиком. Эд плохо знал названия и степень наград, но был твёрдо уверен в том, что Лукас вот-вот переступит порог, усадит сына на колени и объяснит значение всех атрибутов своих великих побед.*** Лукас Гилберт числился в списке пропавших без вести, и в силу этого обстоятельства Эдвина лишили неоплаченного родного крова и отдали на попечение печально известного дяди Хопкинса. Поскольку по уши погряз в долгах за оплату жилья, мышонок был вынужден работать не столько на кормёжку, сколько на погашение исков. В общем и целом жизнь Эда и дядюшки Хопа под одной крышей можно было оценить как существование низкого пошиба. Родственник бесстыдно мусорил, разбрасывая по квартире склянки из-под горячительных напитков, а после похмелья устраивал Эду нещадную выволочку, не принимая во внимание ни единого возражения, что тот причастен к бардаку точно так же, как консерваторы к либералам. Грозясь отстегать мальчугана ремнём, сложенным в петлю, мистер Хопкинс носился за убегающим по дому мальцом, в результате чего терял штаны и, запутавшись, с грохотом валился на пол. Эта клоунада длилась с год, пока не произошло нечто негаданно паршивое. В один вечер, как и всегда, Эдвин вернулся с заработков очень поздно, и дядюшка Хоп его, разумеется, совсем не ждал. — Дядюшка Хоп, я дома, гляди, чего на ужин приволок, — Эд вытащил из ранца полбуханки хлеба. Деревянный пол украшали разбросанные всюду бутылки портвейна и кагора. Сам зачинщик вакханалии, отпетой в одну рожу, давно распластавшийся на кровати, с тяжёлым кряхтением приподнялся на локтях и вгляделся в вошедшего. Поскольку напился он до положения риз, алкогольный делирий неминуемо дал о себе знать. — Откуда ты вылез, чёрт? — завизжал он зажжённой шутихой, испуганно забившись при этом в угол и трясясь от озноба. Перед его воспалёнными глазами смутно маячил не двоюродный племянник, а по меньшей мере диковинное чудище. Эд осмотрел лежащие на полу пустые сосуды из-под спиртного и проворно догадался о причине галлюцинаций. Впрочем, иных предположений в данной ситуации и вовсе быть не могло.

— Дядя, ты в своём уме? Опять глотал эту мерзкую жижу? — Он с размаху пнул бутылку, отчего та отлетела, словно городской мяч во время игры в лапту. Насмерть перепуганный дядюшка схватил упавший со ступни башмак и запустил снаряд, едва не попав в намеченную мишень, а если быть точнее – голову мальчишки. — Убирайся отсюда, лысая нечисть с рогами! — не унимался заядлый алкоголик. — Ты совсем сдурел? — увернувшийся от обуви Эд повертел пальцем у виска. — Уже всякая бесовщина спьяну мерещится! Давно уже лечиться пора. — Сгинь, пока я шею тебе не намылил! — Угроза подкрепилась зловещим сжатием пары кулаков, вольных привести её в исполнение.

— Я бы и рад поскорее убраться от тебя восвояси. Но ночевать тогда где прикажете, мистер Пьяница? Тут у Хопа явно начало двоиться в глазах. Он зажмурил веки, помассировал надбровные дуги пальцами, и, взглянув после этого на племянника вновь, увидел не менее десятка неясных и расплывчатых образов рогатых чертей. — Да вас тут целый скоп, треклятые бесы! — заверещал он не своим голосом. — Вон отсюда, убирайтесь, кыш! В Эда полетели различные предметы. Первым пострадал жестяной чайник, его же участить настигла стул, подставки для стаканов, банки и прочую рухлядь. О захлопнутую дверь со страшным дребезгом разбился графин – последняя вещь в доме, имевшая хоть какую-то ценность, которую дядя Хоп ещё не успел пропить. — С меня хватит, — шипел Эд, собирая пожитки в солдатский ранец, оставшийся от отца. — Лучше я буду жить на улице, чем терпеть твои разгулы, дядюшка. Он ушёл из дома, как и положено настоящему англичанину по мнению французов – не попрощавшись. — Я до тебя доберусь! Ты у меня попляшешь! — доносились вопли, обычно заставлявшие Эда остаться с дядей и помогать ему выбраться из пьяного омута, но на сей раз носившие характер столь угрожающий, что даже родственные узы дали решающую трещину. Судя по звукам, какой-то предмет мебели лишился одной из ножек, после чего пьяница принялся колотить этим орудием окна.*** Единственным кровом мог стать воровской притон, куда стекалась шпана, организовавшая небольшое подполье. В большинстве своём небольшие банды составляли подростки не намного старше Эдвина.

— Только попробуй доложить полиции, и разговор будет короток, — пригрозил тринадцатилетний главарь по прозвищу Зубоскал с белёсым бельмом на глазу. — Если я доложу о вас, мне самому будет негде жить. — Смотри у меня. — Главарь зловеще провёл ребром ладони по шее, демонстрируя, какую расправу готов совершить над предателями. Первое время он занимался тем, что отвлекал прохожих, пока напарники чистят их карманы и сумки. Совесть не мучила Эдвина, ведь он всегда мог оправдаться тем, что де-факто ничего не крал, а лишь косвенно способствовал преступлению. В конце концов, прохожих могло отвлечь что угодно, кроме него, а то, что они не следили тщательно за своим добром – это уже их вина.

Эдвин не любил вспоминать о месте, которое стало ему лучшим домом. Друзей у него не было, впрочем, как и врагов, его кормили и не трогали, когда он пытался выспаться, а для спокойной жизни ничего сверх этого и не было обязательным. Было лучше, чем в приюте или тюрьме, что по большому счёту – одно и то же, а именно контроль и дисциплина. Вот только шансы попасть в оба места были не на шутку велики, посему мышата держали ухо востро. Что же касается Эда, он засыпал как убитый, покрывшись лохмотьями, и неохотно соглашался на ночное дежурство. Главарь давно имел зуб на Сироту, как он называл Эда, чем до беспамятства злил его и заставлял доказывать, что отец выжил и скоро приедет. Время шло, Эдвину исполнилось восемь, и Зубоскал позвал его на сговор, где предложил выгодную сделку: — Хочешь рассчитаться со мной за проживание здесь на год вперёд? Тогда слушай меня внимательно: завтра мы отправим тебя на опасную вылазку к универмагу ?Хэрродс?, где раз в год чистим карманы богачей. Утянешь сумку – можешь до следующих именин сидеть нахлебником. — Годится, — расплылся в улыбке Эд. — Никогда бы не обокрал честных лондонцев своими руками, но богачей я презираю! Жаль только, что одна сумка – для них потеря небольшая. Здорово было бы обчистить их как осиновый кол... — Молодец, в таком случае, завтра к шести часам после полудня жду тебя с добычей. Но учти: без неё можешь не возвращаться, я не потерплю трусливых капитулянтов! И мне плевать, насколько тесно мы с тобой сотрудничали весь этот год, если ты такой совестливый, можешь выметаться сию же секунду... Но, я вижу, перспектива этого ограбления тебя вполне устраивает. Поэтому повторяю: завтра в шесть! Эдвин лениво козырнул, отдавая честь Зубоскалу и против собственной воли задремал на ободранном заплатанном диване от усталости.*** По улице вальяжно и церемонно шагали две мыши. Старшая была одета в пышное малиновое платье и бордовую накидку, а её дочь красовалась двумя большими бантами и несла за собой новенькую омбрельку, давно приобретённую взамен поломанного зонта. Это, без всяческих сомнений, были миссис и мисс Нисбет, младшая из которых была привезена старшей в город на очередное сватовство, которое могло увенчаться успехом, посему марафет их занял неизмеримую продолжительность времени. Они надушились туалетной водой и надели всё самое презентабельное. — Может, наведаемся в гости к мистеру Флавершему? — запрыгала Джейми, хлопая в ладошки. — Ты же помнишь, я на него в обиде, — пошутила в ответ Деворджила. — И после того, как бедная Роза погибла, я не знаю, как он отреагирует на то, что у тебя новый жених. — Зато сейчас я смогу увидеть универмаг ?Хэрродс?! — возликовала Джамесина. — Милочка моя, ещё чуть-чуть, и ты выкупишь его с потрохами. Перси Хэннингтон богат словно Крёз, он ни в чём тебе не откажет. Они выходили к зданию на Бромптон-Роуд в западной части города, это было величественное сооружение, которое ранее сгорело дотла в результате пожара, но мыши в такие короткие сроки восстановили его величие, что смогли бы поразить любого из людей. Отделанный терракотовой плиткой фасад украсили скульптурами, похожими на херувимов, здание увенчал купол в стиле барокко. ?Всем, каждому и абсолютно всё? – гласил девиз над входом. Этот универмаг поражал своим лоском и не терпел бродяг в неприглядном костюме. Как нельзя кстати ухоженность двух дам вполне могла выдавать их за знатных персон.

Мышонок приметил двух жертв издалека: одинокие дамы с сумками, с виду нарядные и ухоженные. На первый взгляд они казались идеальными жертвами, однако предстояло дождаться их выхода из здания перед тем, как удастся завладеть их добром. Место у входа неизменно занимали швейцары в зелёных ливреях с золотым шитьём, а иметь дело с этими истуканами мышонку явно не хотелось. Петляя по залам универмага и восхищаясь просторными залами, дамы отметили, что не смогли бы скоротать время лучше в каком-либо ином месте. Изобилие товаров не вместилось бы ни в один реестр. Были предложены египетский хлопок и духи ?Клайв Кристиан?. Кондитерские представляли шоколадные плитки от фирмы ?Кэдбери? и прочие изысканные конфеты с засахаренными лепестками жасмина и фиалки, трюфели с бразильским орехом и полые кондитерские фигурки. Верхом изысканности и элегантности явились филигранные кольца из белого золота с девонширским изумрудом, одно из которых Джейми со всей пестротой собственной фантазии воображала на безымянном мышином пальце. Прошло немало времени, прежде чем вновь оказались на улице, и Деворджила сообщила о том, что им обеим придётся стоять у входа неизвестное количество времени. — Скоро твой папа подойдёт, мы договаривались встретиться у входа. Интересно, где он так задержался? Наверное, дела в Вестминстере. Откуда ни возьмись Эдвин подскочил сбоку к младшей Нисбет, цепко схватился за сумку с силой дёрнул, сорвав её с плеча. Далее лишь засверкали его пятки. — Помогите! Грабёж! Средь бела дня! — закричала Джамесина, обратив на себя внимание прохожих в то время как этого внимания должен быт удостоиться юный воришка, запросто смешавшийся с толпой, Довольный добычей, Эдвин вприпрыжку мчался по оживлённому боро Кенсингтон и Челси, опасаясь попасть под колёса летящих мимо кэбов или копыта лошадей. Оказавшись в закоулке, он первым делом вожделенно заглянул в сумку и от увиденного его сердце сжали стальные тиски: внутри не оказалось ни стопки свежих банкнот, ни швейцарских часов, ни лишней пары перчаток из бархата или атласа. Там нашлись всего два шиллинга, несколько ржавых медяков, оборванные билеты на поезд, корешки билетов из метро, документ и салфетка с пятнами самого дешёвого кофе. В груди мышонка что-то заныло. Он понял, что ограбил не богачей, а двух простых шотландских дам, приехавших в Лондон. И он унёс документы и, быть может, их последние деньги. Выбора не оставалось, он был обязан вернуться обратно, пока не сделалось слишком поздно. Тем временем мистер Нисбет, сам мировой судья, высившийся средь граждан и выслушивающий о подробностях того, как выглядели оборванные штанины бродяги. — Вот же он! А это моя сумка! — указала в сторону пальцем Джамесина. Действительно в том направлении стоял черныш, сжимающий в лапках сумочку со скромными пожитками. — Я сделал это по ошибке, — произнёс он, погрузив толпу в недоумённое безмолвие. — По ошибке подбежал и по ошибке сорвал с моего плеча сумку? — негодовала Джамесина. — Нет. Мне просто показалось, что вы богаты, — прозвучало до крайности нелепое признание. Толпу потряс шумный дифференцированный взрыв хохота всех тональностей. — То есть, грабить богатых – можно? — закричал кто-то. — А разве можно помирать с голоду, когда вы пухнете на своих перинах и вдоволь тешете гонор, увесившись побрякушками? — не выдержал Эд, у которого от злости открылось второе дыхание. — В то время как мы погибаем от коклюша, вы только и знаете, как чесать своё пузо. У нищих вши, холера, а вам что? Лишь бы барыш не прозевать, да закупиться новыми запонками! — Каков наглец, — зашептали леди почтенного возраста. — Кто-нибудь, уведите его! — вторили остальные, обращаясь главным образом к мужу Деворджилы. — Я – мистер Нисбет, мировой судья, — представился наконец мальчику высокий мужчина-грызун. — А ты у нас, как я посмотрю, маленький воришка? Душа Эдвина ускользнула в пятки, у мальчика резко перехватило дыхание, и он закашлялся. — Пожалуйста, не надо в полицию! — сипло проголосил черныш. — Хорошо, мы не пойдём в полицию, мы пойдём сразу ко мне. — Значение этих слов Эд понял не сразу, а когда осознал, что его ведут не в зал заседаний присяжных, а в скромную и аккуратную квартиру в бывших трущобах Шафтсбери-авеню. В то время, когда силой графства заведовал соединённый комитет из представителей старого съезда, мистер Нисбет был самым справедливым и беспристрастным судьёй, поэтому приговорил маленького Эда к купанию, примерке чистой одежды, ужину и ко сну на диване в гостиной. Эдвин ненадолго остался жить в квартире у Нисбетов. Дядюшку Хопа разыскали и посадили в тюрьму, когда соседи подали на него жалобу в местное управление за домашний разгром и выяснилось, что он давно должен был быть судим за драки в пабах, в результате которых нанёс несколько увечий своим собутыльникам. Помолвка состоялась, вскоре после неё Джамесина и Перси сыграли свадьбу, а Эдвин сдружился с Адамом и прекрасно прижился в шотландском Воулфилде. Ему было тяжело избавиться от былых привычек, но прислугу лишь забавлял его задиристый нрав. Натянутыми были лишь отношения со служанкой Рут, молоденькой мышкой, которая напросилась на службу к Деворджиле, и по душевной доброте. Девушка, дочь местного неотёсанного фермера, оказалась нерасторопной и нерадивой помощницей, однако с нехитрыми делами справлялась. Пока она предпочитала бить баклуши, Нисбет выделяла ей символическую плату, и таким образом обе перебивались со дня на день, и хозяйка не помышляла о том, чтобы выставить мышь за дверь – та могла работать в разы усерднее, но при этом никому не мешала. Эдвин всей душой невзлюбил Рут, он слышал, как девушка кляузничает за спиной хозяйки и отказывается исполнять повседневные обязанности. К нему же Рут в свою очередь относилась холодно, придиралась к поведению и манерам. Остальные слуги считали, что девушка поступает так из-за того, что слишком мало знает черныша и его прошлое, но с определённых пор она стала смотреть на него особенно недобро и в какой-то степени лукаво. Однако, по правде говоря, Эд ни в какую не мог разуметь, что означает её странный взгляд. Подробно рассказывать о своём отце чёрный мышонок наотрез отказывался. Он вспоминал о Лукасе каждый день и по-прежнему не терпел в свой адрес слова ?сирота?, а все разговоры на тему щемящих воспоминаний оканчивались высказыванием его надежд, что в Воулфилде он надолго не задержится. Миссис Нисбет ощущала укор совести, отчасти радуясь предположению о том, чтобы Эдди может остаться в усадьбе навсегда, ведь он, как и крошка Адам, стал ей внуком, и она его любила. Однако возвращение Лукаса Гилберта и его воссоединение с сыном мнилось безмерно восхищающей утопией!*** Оливию тронула история Эда, поскольку она чётко осознавала, что вполне могла бы доподлинно повторить его судьбу, если бы Хирам так и не нашёлся. В самом деле, кто бы мог вообразить, что бы стало с несчастной мышкой, если бы в ту роковую ночь она насовсем осталась совершенно одна? Тем временем служанка Рут бурно обсуждала с миссис Нисбет подробности кражи. Деворджила удивлялась тому, как помещается в юной головке столько всевозможных вариантов подноготной краж. Перебрав множество предположений, Рут перешла к козырной карте: — Миссис Нисбет, а вы проверяли комнату воспитанников? — Не несите чепухи, при чём здесь мои мальчики? — не поняла сути намёка Деворджила. — Мне не хочется думать о них ничего плохого, но вам не кажется, что виноват Эдвин? Вы не один раз упоминали, как он воровал и даже утащил сумку вашей дочери, — напрямую высказалась девушка. — Мой Эдди? Дорогая Рут, как ты можешь такое говорить? Да, он работал воришкой, но делал он это ради того, чтобы не помереть с голоду! А сумку он вернул, об этом я тоже тебе рассказывала. — Вы пригрели на груди малолетнего бандита. Мне кажется, он и записку ту склеил, из газетных букв, чтобы обвинить месье Жана. — Не может такого быть, Эдди проказник, но он не может быть таким подлым. — А кто ещё мог так поступить? Скажу по секрету, этой ночью, когда я выходила выбрасывать мусор, я в очередной раз проверила окно в коридоре, и заметила, что оно было приоткрыто. А когда я вернулась, оно было закрыто уже плотно. И, сказать по правде, я и раньше замечала такое пару раз, вот только значения не придавала. Оливия приехала после начала краж, а Адам ещё слишком мал, он без табуретки не дотянется даже. Остаётся подозревать только Эдвина. — Боже мой! — схватилась за голову Нисбет. — Я не хочу тебе верить. — Больше некому, осмотрите комнату мальчиков. Я буду только рада, если Эд не вор, но проверить стоит. — Где мои сердечные капли? — возопила Деворджила, поднимаясь с кресла и хватаясь за грудь. Она бойким шагом направилась на кухню в поисках лекарственного пузырька. — А если мои догадки подтвердятся, вы повысите мне плату за последний месяц? — вдогонку прокричала ей Рут. — Подумай хоть раз обо мне, эгоистка, — донёсся приглушённый ответ. — Я слишком стара, чтобы так нервничать. Оливия вновь вымерила периметр комнат длиной проделываемых ею широких шагов: — А теперь, Эд, давай рассудим логически, где могут быть спрятаны вещи. Наш дом был закрыт, и никто из взрослых не уходил надолго за эти три дня. Я права? — Да! Определённо, вор среди нас – это точно кто-то из слуг, — не спорил с нею Эд. — Тогда награбленное спрятано у нас в доме или во дворе. Наверняка, в самом неожиданном месте! — подняла девочка указательный палец. — Ну не в мусоре же они валяются, — фыркнул черныш. — Ты всё правильно понял. Это же элементарно! — Подражая интонации Бэзила, мышка повела соратника на улицу. Оказавшись во дворе, Оливия развязала первый попавшийся мешок и, осмотрев содержимое, узрела на дне что-то блестящее. — Есть один, ура! — возликовала она, вытаскивая дорогостоящий узорный канделябр. — А вот и его пара, — отозвался Эдвин, до того старательно копавшийся в других мешках и обнаруживший в них идентичный предмет. Оливия задумалась о том, как столь недешёвые подсвечники могли попасть в мусор, и она наперёд знала, что в этом не может быть ровным счётом никакой случайности, как не может быть и большого числа подозреваемых. Если говорить точнее, подозреваемая оставалась только одна. — Ночью я видела, что этот мусор выносила служанка Рут. Получается, она и есть воровка, — со всей ответственностью заключила Оливия, зная, что на сей раз говорит правду. — Я ничуть не удивлён! — произнёс Эд, сморщив брезгливую гримасу. — Она такая противная, заставляет меня заправлять постель, пить молоко с пенкой, а сейчас выясняется, что она ещё и преступница. — Отправимся по её следам! Чем она вчера ещё занималась?

— Вешала в коридоре новые картины, которые купила Нисбет. Оливия округлила глаза. Сопоставив все алгоритмы действий и их вариаций, она озвучила наступление мысленного озарения: — Я, кажется, поняла, где надо искать столовое серебро! Спустя несколько минут, которые заняло возвращение в дом, она на глазах Эда перевернула картину с цветами и обнаружила во внутренней части подрамника серебряную чайную ложку с гербом на гравировке, та же проверка ждала и натюрморт с фруктами – там нашлась и вторая. — Я была права, но здесь только две ложки, — задумалась Оливия. — Другие картины она вчера не трогала, — вздохнул Эдвин. — Они высоко висят, понадобилась бы лестница, чтобы добраться до них. Мышка остановилась, изучая окно, через которое накануне сбегал Эд. Окно было приоткрыто, и не исключено, что ещё с ночной поры. — Эд! Ты так и оставляешь окно незакрытым, когда убегаешь? — дрогнул её голос. — А какая, к чёрту, разница? Всё равно никто до сих пор не замечал моего отсутствия. — Это была твоя ошибка. Скорее всего, Рут уже давно поняла, что ты сбегаешь, и теперь она решила свалить кражу на тебя! — Только не это... Чёрта с два, я не дам этой выскочке меня оклеветать! — вскипел чёрный мышонок. — Увы, Эд, всё сходится. И если так, то я боюсь, что знаю, где лежит ваза.

Оливия схватила мальчика за локоть и силком потащила в направлении его же комнаты. — Моя спальня? Хочешь сказать, Рут подсунула вазу мне? Безусловно, Оливия хотела сказать именно это, и когда дети добрались до двери, было уже поздно, поскольку из-за неё доносился до боли знакомый и чересчур противный слуху голос служанки: — Вот, полюбуйтесь! Миссис Нисбет, это всё ваше воспитание. Тем временем, уже приподняв краешек покрывала, Рут указывала на вазу, которая странным образом оказалась под кроватью Эда. — Это же моя ваза! Как она там очутилась? — недоумевала Деворджила, отчасти обрадованная внезапной находке. — Я же говорю вам, миссис Нисбет, он вор! Почему вы этого не признаёте? Услышавший эту ложь Эдвин взбесился и был готов напасть на Рут, словно раненый хищник. — Подожди, — шепнула ему Оливия, приложив палец к губам. — Стой здесь, я сама всё сделаю. — Она передала мышонку серебро и подсвечники. — Что ты задумала? — непонимающе поднял брови Эд, принимая у неё вещи. — Увидишь, — подмигнула ему мышка притаилась у стены перед дверью. Дверь открылась, и из неё прошествовала в коридор хозяйка, бережно неся вазу и яро отрицая вину Эдвина, называя ситуацию недоразумением. Рут плелась следом и пыталась вразумить её, костеря мальчишку самыми последними словами. Выбрав подходящий момент, когда Нисбет обернулась к служанке, чтобы в очередной раз возразить против обвинений, Оливия подошла к Рут сзади и дёрнула за края ленты на подоле. Странный узел, закреплённый на поясе, развязался, и на пол со звоном выпали последние две ложки, что до дрожи в коленках перепугало истинную преступницу. — Мои ложки! — воскликнула миссис Нисбет. Она пронзила служанку взглядом, с виду способным испепелить её не хуже увеличительного стекла, подставленного под солнечные лучи. — Вот почему ты так бранила моего Эдди... Ты подсунула ему эту вазу под кровать, чтобы я обвинила его, а сама воровала исподтишка! Рут беспомощно замямлила неразборчивые слова, будучи не в силах что-либо возразить. В её повестке дня определённо не значился пункт, подразумевающий поимку с поличным, к тому же произведённую несмышлёными детьми. Вмешался Эдвин, который держал канделябры и ложки: — А вот и остальное добро, и я с чистой совестью заявляю, что не брал их! — Откуда же вы взялись, такие проныры? — Служанка даже и не старалась отрицать своей вины. Нисбет выгорела как свеча, и у неё не оставалось сил на то, чтобы устроить полноправный скандал. — Чтобы к вечеру я тебя здесь не видела. — Таково было её последнее распоряжение, отданное Рут. — Я не стану жаловаться на тебя мужу, если тебе будет хоть каплю стыдно за то, что ты сделала. И это после того, как я закрывала глаза на твою лень! — Я сама у вас надолго не останусь за ваши гроши! — гордо задрала нос кверху молодая мышь. — Оно мне надо, возиться с таким оболтусом? — Рут сверкнула взглядом в сторону Эда. Тот с выражением явного самодовольства показал ей язык, зная, что теперь она точно не пообещает его отшлёпать.*** Когда настал вечер, Рут собрала чемодан и на прощание хлопнула дверью, отказываясь мириться с нежелезным терпением хозяйки, в столовой был накрыт ужин, на который был приглашён месье Жан в качестве извинения на утреннее недоразумение. Мыши собрались за столом, когда подали ароматную выпечку с черничной, творожной и прочими начинками, чай был заварен вместе с высушенным шиповником и мёдом. На середину комнаты нешироким кругом падало освещение. — Оливия, ты проявила себя как достойнейший сыщик, — похвалил дочку Хирам. — Я горжусь тобой, милая! — Ты только одно мне скажи, как тебе удалось догадаться, что оставшиеся ложки у неё? — спросил Эдвин, давясь одновременно пирогом и маковым кренделем. — Не болтай с набитым ртом, — предупредила Деворджила. Оливия перед всеми присутствующими пустилась в объяснения умозаключений, к которым она пришла путём рассуждений: — Элементарно! Ещё со дня приезда я заметила на поясе у Рут странный узел, за который она держалась обеими руками. Также именно Рут больше всех возмущалась, когда речь шла о краже. Поэтому я вспомнила всё, чем она занималась: первая пара ложек нашлась в подрамниках новых картин, которые она вешала в день покупки, канделябры были в мусоре, который она выносила ночью, а ваза – под кроватью Эдвина, потому что это была самая дорогая вещь из пропавших, к тому же слишком редкий экземпляр для продажи, и Эд мог быть подозреваем из-за преступного прошлого, а под его кроватью как раз достаточно места, чтобы спрятать там вазу во время уборки. — Оливия, у меня нет слов, ты – настоящий талант! Мышка смутилась и посмотрела на Эда, пробормотав: ?У нас тут есть ещё один талант?. Чёрный мышонок услышал это, а оттого второй раз за день поперхнулся и закашлялся. Флавершем похлопала его по спине, а миссис Нисбет продемонстрировала всем злополучную записку, которую на самом деле склеила из газетных букв дочь игрушечного мастера: — А как объяснить эту записку, её тоже составила Рут? Оливия отрицательно покачала головой и тяжело вздохнула, поняв, что вынуждена признаться и, кроме того, принести свои извинения. — Простите меня, месье Жан, это моя записка. Я правда думала, что за всем стоите вы, но ошиблась. Все единомоментно ахнули от резкого заявления. — Оливия, это что, шутка? — заговорил Хирам. — Записка быть твоя? — поразился торговец, не изменяя своему акценту. — Я не держать на тебя никакой обиды, девочка, но почему ты так поступить? — Я не желала вам ничего плохого. Дело в том, что... — Флавершем почесала за ухом, поняв, что не обдумала, как оправдать свои намерения, не упоминая о побегах чёрного мышонка. — Ложное обвинение произошло из-за меня, — неожиданно вступился за шотландку сам Эд. — Я убегал по ночам через окно и заходил к месье Жану, Оливия об этом узнала, но подумала, что это связано с воровством. Но всё оказалось не так! Я сбегал, чтобы рисовать пейзажи и продавать их месье Жану. — В качестве доказательства он достал из кармана жилетки небольшой альбом и показал свои зарисовки. — Не ругайте Оливию, она просто хотела помочь. А мне давно стоило признаться, что я тайком торгую своими работами. — Эдди, так всё это время в лавке продавались твои работы, и я об этом не знала? — Нисбет судорожно замерла с молочником над чашкой кофе. — Да, мэм, — подтвердил Жан. — И его работы продаваться на ?ура?! — Всё потому что я не хочу учить юриспруденцию, — объяснил Эдвин. — Я мечтал заняться живописью, но боялся разочаровать мистера Нисбета. А вам никогда не нравились мои картины. — Мальчик мой! Что же ты раньше об этом не говорил? Если твои картины многие покупают, я, пожалуй, отстала от моды. Ты завтра же начинаешь занятия по академической живописи! Полагаю, тебе не помешают новая акварель и кисти... Эдвин с благодарной улыбкой оглянулся в сторону Оливии, и та показала ему большой палец вверх. — А ты поучишь меня рисовать? — лукаво похлопала короткими ресничками Оливия.

— А зачем тебе учиться ещё чему-то? Ты и так уже хороший сыщик, и этого достаточно? — Ты всё-таки признаёшь это? Маленькие глазки Адама, который в это время жевал творожную ватрушку, не переставая бегали в разные стороны во время последнего диалога. — Почему бы нет? — снисходительно ухмыльнулся Эдвин. — Сыщик ты хороший, пока что ещё слишком маленький! Все дружно рассмеялись, а в широком окне уютной столовой ещё долго горел тёплый свет, украшая фасад весело жестикулирующими силуэтами за рамой и показывая, что столь загадочный, суетливый день был окончен на доброй и жизнерадостной ноте.