8. (1/1)

—?Хочешь поговорить? Томми входит в комнату, когда солнце лучами касается самой верхушки Купола. Оно, на удивление, настолько яркое сегодня, что даже мутному стеклу не удается поглотить его, не пропуская внутрь, и спальная комната от этого залита его янтарным теплом. Томми давно отвык от такого и пару секунд осматривается, словно впервые. Теперь видно, как сильно комната захламлена, как слои пыли сроднились с поверхностями меблей, как ему, Тому, было хреново все то время в одиночестве, раз он допустил такое; и как сильно холодная и тоскливая фигура Адама выделяется у окна. Свет будто проходит сквозь его,… или не его, тело, подсвечивая кожу и обнажая сплетение искусственных вен. Тому сложно поверить, что единственно настоящее в нем, это его собственные мысли, сознание, память… и его, Тома, рубашка и спортивные штаны. Признаться честно, Томми и сам подумывал предложить ему сменить одежду?— изорванные и запачканные в крови жилетка и штаны нагоняли не самые приятные мысли и воспоминания.—?О чем? —?голос его звучит, словно через толщу воды; частички пыли кружать, точно магический ореол. Томми засматривается, отвечая не сразу.—?О чем захочешь.—?В таком случае… он встряхивает головой и затем, слегка задирает подбородок, будто задумавшись, после резко оборачивается. Глаза его серые, холодные и челка, взметнувшись вверх, тут же опадает вниз, черным водопадом скрыв правую половину лица. —?Не о чем. В, который раз, он намерен сбежать, но Том не позволяет больше бросать себя в одиночестве с тяжелыми мыслями. Схватив чужую руку, он крепко сжимает ее механическими пальцами и с вызовом смотрит в, вмиг вспыхнувшие глаза. В сером небе будто сверкаю молнии, а мелкие, темные крапинки на радужке напоминают дождь; только вода его черная.—?Долго это будет продолжать? Я хочу поговорить, а ты сбегаешь от меня в который раз. Мне кажется, что почти пять часов?— это достаточное время, что бы все обдумать. —?выходит громко и грубо и Тому жаль от этого, ведь гневные искры в глазах напротив затухают, но уже нечего не сделать. Вырвав свою руку из захвата, Адам прижимает ладонь к дверному косяку и ведет ею по его деревянной поверхности, не обращая внимания на гневные слова в свою сторону.—?Ты оставил все как есть… —?Томми впервые различает в его голосе отголоски тепла, и легкая улыбка от этого скользит по губам, будто и не было этих злобных слов, что он сказал минутой ранее.—?Да. Как память, теплая память.—?Это…спасибо. Знаешь… —?он оборачивается, склонив голову, разглядывает томино лицо, будто что-то себе отмечая. Может выискивает отпечатки тех, пройденных в боли и отчаянии лет, может что-то еще?— Томми не знает. Знает он лишь то, что хочет, что бы этот взгляд оставался таким же как сейчас,?— печальным немного, но потеплевшим. —?Может ты и прав. К чему злость, если этим уже нечего не исправить.—?Значит, ты простил меня, за мой поступок? Усмехнувшись, Адам качает головой, отступая на один шаг назад.—?Нет. Но я обещаю его обдумать. Еще раз.—?А пока?—?А пока я хочу побыть один.—?Мне уйти? Томми надеяться, что ответ будет отрицательным. Он дожидается и Адам вновь всматривается в его лицо, будто решая, что сказать. Спустя полминуты он все же отрицательно качает головой.—?Нет. Уйду я.—?Что? Рванувшись вперед, Том вмиг останавливается, будто подошва его обуви приросла к полу. Он хочет вновь схватить чужую руку и не отпускать, сжать так крепко, как только можно, даже если будет больно, но удержать. Снова, в который раз. Словно прочитав его, Тома, мысли, Адам усмехается вновь, вскользь проведя ладонью по его плечу.—?Не волнуйся, я вернусь. Просто хочу освежиться, вспомнить…—?В городе сейчас опасно…в одиночку. И еще… меня, эм, тебя, ну, то есть не совсем тебя, могут искать. Адам усмехается, в который раз за эти несколько минут. Может он просто разучился это делать за столькие годы…отсутствия, может не освоился с, по сути, чужим телом, как бы там не было, усмешка эта больше напоминает оскал и Томми ведет плечом от холодка, что ползет по коже.—?Томми, чего мне бояться, я ведь робот.—?Не говори так. Он больше не отвечает и, развернувшись уходит, и Томми идет следом, чувствуя себя псом, что безмерно скучал по хозяину в долгое его отсутствие. Он бы усмехнулся этой мысли, если бы она не была так похожа на правду. На крючке вешалки черная куртка, с красными вставками на плечах и боковых карманах, и Томми стягивает ее, сжимая ткань в пальцах несколько секунд, затем протягивает ее Адаму, и он осторожно принимает ее и смотрит на черную, блестящую кожу с неким восторгом и неверием.—?Ты сохранил ее?—?Все твои вещи там, где ты их… оставил. И вот еще… —?в кармане собственных джинс Том нащупывает ключи и, выудив, протягивает и их тоже. —?Он в гараже. Адам замирает, будто не зная как реагировать и Томми сам оказывается рядом и заключает его в крепкие объятия, прижимая к своей груди и зарываясь лицом в густые волосы. Адам медлит пару секунд, и все же осторожно обнимает за шею в ответ и прикрывает глаза на некоторое время. Черная дыра в груди от боли, злости и некой обиды медленно, но затягивается; может, все же, ему удастся свыкнуться с той, мыслью, что у него появился второй шанс. Шанс все исправить и начать с начала… благодаря Тому.—?Спасибо. Отстранившись, он вновь смотрит в теплые и, безмерно уставшие, кофейные глаза Тома и опускает голову, когда он, Том, пытается сократить последние оставшиеся сантиметры. Выдохнув, Томми все же отстраняется.—?Будь осторожен.—?Я скоро вернусь. Обещаю. И ты все расскажешь об этом…преследовании.—?Верю. И да?— расскажу.*** Томми прожигает взволнованным взглядом. Его фигура угадывается в окне, слегка мутная из-за неплотного, светлого тюля. Он понимает?— Том волнуется, переживает и если бы ему позволили, он бы ринулся следом, не отставая ни на шаг, но он дал обещание и честно не нарушает его, позволяя побыть в одиночестве; но взгляд его действительно неотрывный и это нервирует немного и Адам отворачивается, не желая больше смотреть в его, Тома, сторону, и застегивает куртку по самое горло, хоть холод ощущается едва ли. Улицы города темные, словно затянутые густым вечером, хоть на часах было лишь половина третьего дня, если память не изменяет; но солнце, царившее с утра, скрылось за свинцовыми, тяжелыми тучами. Черный асфальт в шрамах трещин, деревья, некогда цветущие по обочинам, иссохнув, превратились в мерзкие и огромные лапы чудовищ, что поселяються в кошмарах; откуда-то издали доносятся визги и лай. Вокруг стало жутко, невыносимо жутко, точно с легкой руки писателя-фантаста. Стоить ступить вперед, ломкая трава, пробивающаяся через эти трещины в дороге, хрустит, будто старая, сухая бумага. Это…пугает. Точно стоишь на краю пропасти, на дне которой, как по закону жанра в банальных, старых фильмах, находится самое дорогое, то что давно искал, и хочешь достать это ?что-то? любой ценой, но боишься сделать шаг в темною неизвестность. В кармане звенят ключи, врученные Томом. Они тянут вниз, точно весят несколько тонн и Адам выуживает их и теребит в пальцах. К ним прикреплён маленький стальной брелок-медальйон в виде сердца, изрядно истертый и надколотый внизу. Адам не решается открыть его, ведь и так знает, что внутри?— еще один знак памяти, который Томми посчитал нужным сохранить. Он, все же, запихивает ключи обратно в карман и бредет вперед, натянув на голову капюшон. Неясно, что завывает в чернеющих подворотнях?— ветер, либо еще что-то неизвестное, но он старается идти быстрее и не заглядывать в тонкие расщелины улиц, меж коробок домов. Людей здесь тоже раньше было больше. Они свободно прогуливались по алеям и садам, в частности за этим коротали свободные деньки старики и молодые дамы с детьми, а подворотни не пустовали?— в их потайных углах любили зажиматься подростки, желающие скрыться от цепких и осуждающих взглядов старшего поколения. От этих воспоминаний по губам непроизвольно тянется легкая улыбка, затем взгляд цепляется за, некогда темно-зеленые, сейчас же заросшие, проржавевшие и покосившиеся ворота, ведущие в Централ-парк и ноги сами несут туда. Некогда чистое озеро, на котором в, особенно погожие дни, собиралось едва не все население города, стало затхлым, смоляным болотом. По его, поросшим сорняком, берегам от воды тянется мутно-зеленый туман, сама же поверхность болота бурлит, надувая пузыри и лопаясь, они расклевывают черные, зловонные брызги. Это кажется кошмарным сном или шуткой сумасшедшего ученого… а может он все так же мертв, только вот чернота вокруг спустя долгие годы, решила смениться на это… Закрыв глаза, Адам распахивает их уже через пару секунд, но пейзаж вокруг не меняется, а зловонный запах впивается будто в сами легкие, но воспоминаний, связанных с этим местом, слишком много, и он не спешит покидать его и опускается на рыжую, ломкую траву, под черным дубом, некогда могучим и раскидистым, способным скрыть в своих спутанных ветвях, что угодно, самую интимную тайну; сейчас же он как столетний, немощный старик?— такой же покошенный, с ссохшейся корой-кожей, что облазит со ствола кусками. Адам прижимается к этому сволу, не боясь, что кора потянется и вслед за тканью, запрокидывает голову и закрывает глаза. Ветер хрустит редким камышом и другой порослью у побережья болота. Это почти успокаивает. Воспоминаний в голове слишком много; это место?— сплошное воспоминание. После крепкой дружбы, длившейся почти три месяца, именно здесь, под этим, некогда зеленым и могучим, дубом Томми решился перейти ту тонкую грань, разрушить ту хлипкую стену, впервые признавшись в чувствах. Здесь же, вечером, когда лучи солнца стремились к горизонту, но не уходили, точно запутавшись в ветвях, Томми, снова же первым, решился и на следующий шаг. Нерешительно придвигаясь все ближе и ближе, он тут же замирал, стоило обратить на него внимание, и делал вид, что изначально находился на этом месте, а потом продолжал подползать ближе, стоило вновь обратить взгляд на что-то другое. Оказавшись совсем рядом, он мягко брал за руку, вынуждая обернуться вновь к себе и, закрыв глаза, поцеловал. Так быстро и смазано, но мягкое тепло тогда разлилось по всему телу, а кофейные галаз напротив светились, будто солнце передумало прятаться, а решило поселится в том взгляде. Это место стало традицией, некой тайной, ведомой лишь им двоим, началом, и сейчас, видя, что стало с ним, на душе становилось мерзко и холодно; как та вода в болоте. Ключи в кармане вновь звякают, стоит сменить положение, но вовсе не этот звук вынуждает распахнуть глаза и прислушаться. В кустах камыша проскальзывают несколько фигур, прогибая под свои весом мелкую поросль и сухие ветви, и они хрустят, точно кости под крепкой лапой зверя. Неизвестные твари рычат, клацая зубами, прислушиваются; лишь в спутанных стеблях сорняков видно как блестят мелкие, красные глаза. Адам медленно поднимается, прижавшись к дереву и мерзкая морда одной из тварей высовывается из-за поросли, оскалившись. Из ее стальной пасти, зацепившись о заточенные зубы, свисает окровавленный ошметок кожи, и кровь с нее с мерзким звуком срывается вниз, впитываясь в землю едва не с шипением. Тварь смотрит прямо в глаза, не прекращая озлобленно рычать и крадеться ближе; следом за ней еще двое. У одной из них глаза отсутствуют вовсе и она, то и дело, спотыкается о торчащие коряги, у другой оторванная лапа волочится следом по земле, испуская искры.—?Что за… Тварь с окровавленной пастью будто спружинивает, мощными лапами отталкиваясь от земли, и единственное, что успевает сделать Адам, это выставить руки вперед, прежде чем стальное тело врезается в грудь, опрокидывая за землю. Она, видать, самая смелая, ведь остальные стоят в стороне, клацая зубами и поскуливая. Из пасти ее сочится что-то черное, дурно пахнущее; она рветься вперед, намериваясь уцепиться в шею, рычит и, все же, вгрызается в воротник, разрывая его, и ткань застревает в ее зубах, как тот кусок кожи, что плюхнулся куда-то в траву минутой ранее. Извернувшись, Адаму удается отпихнуть тварь ногой и она падает, ударяясь мордой о камень; ухо ее открывается и повисает на тонких проводах, но он, Адам, поздно понимает, что боли она не чувствует, ведь доли секунд хватает, что бы она поднялась на лапы, готовясь к очередному прыжку. Две другие твари повизгивают, будто ей в поддержку и рявкнув, она вновь отталкивается от земли, разбрасывая в стороны клочья грязи. Ее глаза горят, точно две адские свечи и черная пасть разинута в предвкушении; она с визгом и шумом врезается в ствол дерева, когда Адам успевает увернуться от прицельного броска, и кора и щепки разлетаются в стороны, раня и впиваясь в кожу лица и рук. Он больше не медлит и, вскочив на ноги, уносится прочь из этого проклятого места и, опомнившись, тварь бежит следом, набирая скорость с каждой секундой. Ее морда теперь еще безобразнее. Покореженная и сплюснутая, точно у бойцовского питбуля. Она озлобленно ревет и грязь разлетается в стороны, а ветви, лежащие на земле, ломаются под ее тяжелыми лапами; остальные две твари бегут позади, шаркая и спотыкаясь.—?Да чтоб вас… За прошедшие несколько минут он успел пожалеть около десяти раз о том, что ослушался Тома, понадеявшись на некую свою мнимую неуязвимость. Она действительно мнимая, ведь тварь нагоняет, вцепляясь в ногу и он падает, проехавшись коленями по траве. Острые клыки вонзаются под кожу; он слышит как она лопается под натиском, точно надувной шар, но боль, вопреки ожиданиям, не слишком пронзающая и ему удается отпихнуть тварь вновь, ударив с размаху в покореженный нос. Ворота в нескольких метрах впереди; Адам поднимается и сцепив зубы, бежит к ним, и тварь встает тоже. Это начинает раздражать, до ворот всего нечего и, схватившись за стальное кольцо-ручку, он тянет тяжелые створки на себя и, с грохотом они закрываются, ударившись друг о друга, ровно в тот момент, когда тварь готовится к очередному рывку. Ее прыжок неизбежен и ее мощное тело врезается в ворота, а голова застряет меж стальных прутьев. Рванувшись, она высвобождается, окончательно лишившись уха, но видно, ума ее недостаточно, что бы прикинуть что к чему, и она поддается вперед, застревая снова, уже без возможности выбраться. Когтистые лапы скользят по земле, оставляя за собой глубокие борозды, она скулит и глаза ее сверкают, озлобленные. Адам смотрит в них несколько секунд и, замахнувшись рукой, ударяет по стальной морде и голова твари, качнувшись, отваливается и закатывается в поросль кустов. Дернувшись, словно от тока, тело ее плюхается в грязную лужу, разбрасывая искры и капли черной, зловонной жидкости. Две другие твари замирают, не решаясь приблизится, затем возвращаются обратно к болоту, хромая. Выдохнув, Адам прижимается спиной к ржавым прутьям и сползает вниз, на землю, закрыв глаза. Это все…слишком. Он не был к такому готов. Вся тяжесть этого города будто опустилась на плечи, вместе с пугающим осознанием происходящего и он, Адам, хочет обратно в спасительную темноту. Там его ничто не беспокоило… там он нечего не чувствовал. Он поднимается, напоследок пнув стальную, неподвижную лапу мысом ботинка и бредет по дороге, вытаскивая щепки, вонзившиеся в кожу. До дома не так далеко, но прокушенная нога, до этого не приносившая дискомфорт, возможно из-за адреналина и паники, начала напоминать о себе болью, что пульсировала и сдавливала, и Адаму кажется, что даже такой путь в один квартал он преодолеть не сможет. Да и на душе поселя?ться беспокойство, что подобные твари скрываются и в темных переулках улиц, и они готовы броситься следом едва учуют запах крови. Склонившись, он осторожно касается пальцами прокушенной кожи, подцепляет несколько влажных капель и подносит их к лицу. Жидкость, на первый взгляд, нечем не отличается от настоящей крови, но специфического металлического запаха нет и, возможно он ошибся в своем предчувствие и мерзкие твари все же не пустятся по следу. Сил все же хватает и Адам смотрит в окно, надеясь разглядеть в нем фигуру Тома, но не обнаружив ее, даже усмехается, ведь не станет же тот стоять на месте все то долгое время его, Адама отсутствия, покорно выглядывая и дожидаясь. Дверь открыта и он проскальзывает внутрь квартиры, откидывает куртку на тумбу около двери и прислушивается. Тишина оглушает и пугает; кажется, Тома нет и Адам даже облегченно выдыхает, ведь не хочет, что бы тот видел его в таком потрепанном виде, но, приблизившись к спальной комнате, он слышит тихий голос из-за приоткрытой двери и прислушивается к нему, стараясь даже не дышать. Голос Тома обеспокоенные, слегка повышенный; сидячий до этого на краю кровати, он подскакивает, принимаясь расхаживать от стены к стене, покуда не замечает посторонний взгляд, направленный в его сторону. Адам будто цепенеет и опускает голову, ведь не может видет тот шок, что поселяется в кофейном взгляде Тома. Он опускает руку с телефоном и голос из динамика продолжает говорить, но Тому, впрочем, плевать.—?Что… произошло? Адам неуклюже дергает рукой и, убедившись, что тело вновь его слушает, приоткрывает дверь, проходя внутрь. Он старается не смотреть на Томми и, скользнув мимо него, падает на кровать, буто ноги его отказали, и утыкается лицом в подушку. … В пустоте и мраке было легче.—?Нечего. Все в порядке. Томми едва слышит и, откинув телефон куда-то в сторону, оказывается рядом и задирает изорванную штанину. С ужасом смотрит на кровоточащие ранки от длинных кликов и ощупывает припухшую, вокруг них, кожу, но Адам ворчит и пытается отпихнуть его, Тома в сторону.—?Оставь меня в покое, все в порядке. Тому казалось, что утром все понемногу наладилось, что Адам успокоился, принял, что, возможно, все станет как раньше, но сейчас, в его, Адама, голосе снова боль и злость, он упрямо отворачивается, когда Том пытается взглянуть в его глаза, и озлобленно брыкается, когда желает коснутся его кожи.—?Что произошло?—?Я же сказал?— нечего! —?он поднимается, уперевшись в кровать руками. Томми устало смотрит в темно-серые глаза, затем опускает голову, принимаясь теребить подол своей старой, растянутой футболки. Механические пальцы щелкают, вновь не смазанные и Томми невесело усмехается.—?Когда я поцарапался, тоже думал что все в порядке, что нечего страшного?— потом лишился руки.—?Приделаешь мне новую ногу, ты в этом мастер?— возвращать все, как было. Внутри от этих слов что-то расползается. Мерзкое, холодное и острое. Томми втягивает в легкие прохладный воздух комнаты, прикрыв глаза на несколько секунд. Футболку он теребит все так же и Адам наблюдает за этим его нехитрым действием, успокаиваясь. Не стоить ему винить во всем только его, Тома. То, что произошло часом ранее?— это полностью его вина.—?Прости. Это была… какая-то механическая тварь. —?в глазах напротив на доли секунды проскальзывает что-то неясное, подозрительное, но Томми этому значения не придает. Он кивает, затем встает и покидает комнату; возвращается обратно через пару минут и в руках его сверток бинта и флакон чего-то темного. Это что-то позориться в стеклянной баночке, хлюпает о края, окрашивая прозрачное стекло в темно-коричневый и Адам хмурится, подтягивая раненную ногу ближе к себе. Томми слабо улыбается такой реакции и опускается обратно на самый край кровати.—?Горожане прозвали их механо-псами. По-правде говоря они мало чем напоминают собак, но такое название приелось, так что… —?ловким движением механической руки Томми отрывает кусок бинта без каких-либо усилий и, отвинтив крышку флакона, промакивает этот бинт жидкостью. Адам подтягивает ногу еще ближе к себе и Том выдыхает, зажмурившись на пару секунд. —?Позволь мне обработать рану. Эти твари роются в мусорках и потрошат различную падаль, кто знает, какую заразу они могут переносить. —?в кофейных глазах едва не мольба и Адам честно не понимает такого томиного беспокойства. Пускай он чувствует боль, но все же, разве робот способен заразиться чем-либо? —?тихо хмыкнув, он все же опускается обратно на подушку, повернувшись на бок и закрыв глаза и Томми расценивает это как разрешение. Его движения легкие, едва ощутимые и, почти безболезненные: неприятно пощипывать начинает лишь тогда, когда Том промакивает раны этой неизвестно жидкостью. Адам не спрашивает что это, ему плевать. Достаточно того, что он различает ноты ментола и едкий запах спирта, что раздражает горло, стоит втянуть в себя воздух.—?Думал, что ты возьмешь машину.—?Я… не думаю, что справился бы с управлением. Раны давно обработаны и перевязаны, но рука Тома до сих пор покоится чуть ниже колена и очень странно, что механические пальцы…теплые. Он задумчиво глядит в потолок и вырисовывает ими затейливые узоры на коже. Адам соврал, если бы сказал, что это не приятно, но все же сбивает с мыслей и он подтягивает обе ноги, прижав их к груди и обхватив руками. Ладонь замирает в воздухе, и выдохнув, Томми опускает ее на кровать.—?Почему ты так думаешь?—?Я еще не освоился с этим…телом. И знаешь, мне было сложно застегнуть пуговицы рубашки.—?Это… нечего, на это требуется время.—?Может ты пожалеешь о своем поступке. И дня не прошло, а от меня уже столько неприятностей.—?Нечего подобного. Томми осторожно опускается напротив, готовый отстранится в любую секунду, но Адам не возражает, лишь опускает взгляд, не желая встречается глазами.—?И в конце-концов ты сам сказал, что тебе нужно время, что бы привыкнуть, освоится. Адам все же приподнимает голову, все же решается встретится взглядом. Кофейные глаза Тома все такие же усталые, но в их глубине плещется некая надежда и Адам закусывает губу, почти до крови.—?А может… я не хочу привыкать. Не хочу осваиваться. Больно слышать подобное; Том молчит, не зная что сказать, возразить. И в какой-то момент он вновь принимается размышлять над словами Гера. Он никогда не желал ни ему, Тому, ни Адаму, зла, всегда старался действовать по-уму, обдумывая каждый шаг, а не бросаясь из крайности в крайность, но в тот же час в голове, будто резкая вспышка, зажигается одно единственно воспоминание и Томми прикрывает глаза, цепляясь за него?— в одном Гер, все же, ошибся, посчитал, что так будет лучше, совершая свой недавний поступок, и Томми понимает, что если бы не он, он бы не бросился в свою крайность. Возможно.—?Жалеешь?—?Нет. Выходит быстро и без раздумий. Томми честно не знает, воспользовался бы он той флешкой, будь с Х-7 все в порядке. Но он точно не жалеет, и еще больше в голове и где-то там, под ребрами укрепляется это, когда, выдохнув, Адам придвигается ближе, буквально уткнувшись лицом в томину грудь и доверительно закрывает глаза, расслабившись. Томми осторожно кладет живую руку на его талию, чуть сжав ткань рубашки на спине. Эгоистично, возможно, но он правда не жалеет.