7. (1/1)

Опустив чашку на шкаф, Томми переводит взгляд на Летти, что сидит у самого края кровати, и смотрит на ее напряженную спину, не решаясь заговорить. Тишину она нарушает первой, но не обернувшись к нему, Тому; взгляд ее направлен в стену, поверх изголовья кровати.—?Значит вот о чем говорил Гер…—?Да.—?Он… будет помнить о своей смерти?—?Да. Летти кивает закусив губу и поднимается, переведя взгляд на Тома. Он не может понять, что за эмоции поселились в ее глазах, и причиной тому на этот раз вовсе не стекла очков,?— ее взгляд, будто пустой, лишенный каких-либо чувств, эмоций. Она быстро опускает его в пол, будто желая скрыть эту пустоту… либо то, что таиться за ней.—?Пожалуй, я поеду домой. Моя помощь тебе больше не требуется. Она пытается выскользнуть из комнаты, и Томми мягко хватает ее за запястье живой ладонью, желая вновь развернуть лицом к себе, но она вырывается и, все же выходит, даже не обернувшись.—?Летти…—?Я устала и хочу отдохнуть. Я позвоню, когда доберусь домой.—?Останься, ночью опасно куда-либо идти.—?Возьму аэротакси. Томми слабо кивает, прислушиваясь к звуку закрывшейся двери. Возможно, именно сейчас, Летти так же отвернулась от него, не принимая и не прощая такой его, Тома, поступок. Он не венит ее, ведь и сам знает, что нарушил все возможные правила, законы. Не только земные…*** Два с лишним часа проходит, но звонка от Летти, или, хотя бы сообщения, Томми не получает. Он знает, что уже и не получит, ведь до дома девушки отсюда тридцать минут пешего хода, но волнение шкребет внутри и Том решает написать первым, что бы убедиться, что она все же благополучно добралась домой. Он строчит вопрос и долго всматривается в ответ, полученный буквально за несколько секунд. Мелкие шрифт расплывается перед глазами, может от усталости, может еще от чего, но все действительно в порядке, и Томми облегченно выдыхает, откинув телефон на тумбу. Проекционные часы зависли в который раз на отметке 1:13, но Том подозревает, что время уже давно перевалило за эти цифры. Впрочем, ему плевать. Прижавшись спиной к изголовью кровати, он подтягивает колени к груди, обхватив их руками, и опускает на них голову. В комнате тишина; по воздуху скользит лишь его дыхание. Не в силах бороться с некой тяжестью, опустившейся на плечи и веки, он прикрывает глаза и так проходит еще один час. В какой-то момент находиться в таком положении становится болезненно и, выдохнув, Томми поднимает голову, глядя в окно. За ним все еще мрак, прорезаемый лишь тусклыми и слабыми лучами фонарей и подсветкой купола; механо-псы вновь начали завывать где-то в подворотнях. Он съезжает вниз по кровати, переворачивается набок, прижавшись грудью к чужой, холодной спине и носом зарывается в волосы на затылке. Они щекочут и он, Том, засмеялся бы, если бы не было так чертовски хреново. Просто… у него снова нечего не вышло и с этим, наверное, все же придется смириться. Он постарается начать жизнь по новой и избавиться от всего того, что тянет в прошлое,?— с рассветом, сейчас он все же хочет побыть в том прошлом, в тех воспоминаниях, эмоциях, вообразить хоть на короткое время, что все в порядке и заснуть с этими мыслями, не просыпаясь, покуда солнце не разгонит мрачные тени под Куполом.*** Жалобный вой, точно ножом разрезает тишину; Томми не спешит распахивать глаза, прислушиваясь к нему. Есть в нем что-то жуткое, надсадное и беспокоящее. Том никогда не слышал, что бы механо-псы так выли. По коже его бегут мурашки и механической ладонью он проводит по боку и плечу, точно желая стереть их. Вой, впрочем стихает быстро и внезапно и с губ сам собой срывается облегченный вздох. Проекционные часы отмерли и показывают половину четвертого утра. Рассвет еще не скоро и пусть в комнате все так же темно, за мутным стеклом Купола, черное небо начинает светлеть и проясняться. Плечо не беспокоило давно, но сейчас оно начинает пульсировать, будто ему, Тому, мало боли, и он больше не в силах уснуть. Приподнявшись, он ощупывает предплечье, надеясь избавиться от боли таким образом, затем, когда это не производит эффекта, тянется к блистеру, что брошен на тумбе и взгляд его цепляет два крошечных, едва заметных пятнышка на темной стене. Они дрожат; затухают и появляются вновь; вспыхивают ярче, и гаснут, становясь призрачно-белыми. Томми не понимает. Ему думается, что это сон, из которого он не вынырнул полностью, но боль пульсирует все сильнее с каждой секундой, развеивая эту мысль, точно утренний туман. Сердце его начинает стучать сильнее точно желая проломить собой ребра, и Томми не знает, от страха это, или чего-то еще. Он все же забывает о боли, когда руки его начинают дрожать и он приподнимается, уперевшись коленями в жесткий матрас кровати, озираясь по сторонам, будто боясь, что в темных углах и под шкафом затаились ночные монстры. Комната, впрочем, все так же темна и пуста, лишь пятна на стенах, становятся чуть ярче. Томми осторожно опускает живую ладонь на чужое плечо.—?Адам… Ответом служит тишина, но под собственными живыми пальцами, Томми чувствует тепло чужой кожи. Оно призрачное, едва ощутимое, но это лучше, чем тот ужасный, сковывающий холод, что чувствовался раньше. Он ведет рукой вниз, по чужому запястью и пятнышки на стене вспыхивают с новой силой, и комната от этого погружается в голубоватое мерцание. Томми замирает на пару секунд, затем подрывается с кровати и обойдя ее, падает коленями на пол, глядя в, расширенные от ужаса и непонимания, глаза напротив.—?Адам.На его, Тома не обращают внимания; черные, расширенные зрачки, мечутся, будто не зная за что зацепиться. Оттолкнувшись рукой от подушки, он поднимается и давиться кашлем, что дерет горло и легкие, и Томми подскакивает на ноги тоже и, опустившись обратно на кровать, прижимает к себе, поглаживая чужие дрожащие плечи и спину.—?Все хорошо, я рядом. Просто дыши, это сейчас пройдет. Томми чувствует как судорожно и тяжело вздымается чужая грудь, врезаясь в его собственную. Он может помочь сейчас лишь словами и мягкими касаниями, ожидая, когда это возымеет эффект. Чужие пальцы с силой сжимаю больное плечо и Том закусывает губу, стараясь сдержать тяжелый, судорожный вздох, что рветься из горла.—?Послушай меня… просто…дыши, со мной. Просьба остается невыполненной, а может не услышанной, ведь он, Томми, почти шепчет, а чужое, хриплое дыхание и кашель заглушают. Он больше не может мириться с этим, будто это его собственное горло сейчас покрывается ссадинами; он опрокидывает на кровать и целует даруя собственное дыхание и чужие пальцы сжимают больное плечо с еще большей силой. Грудь под ним вздымается уже не так судорожно и часто и Томми отстраняется, заглядывая в глаза, что все еще встревоженно расширенны.—?Томми… ты тоже… Том качает головой, мягко отстранив чужую руку от своего плеча, но при это, продолжая держать ее в своей собственной живой ладони и поглаживая ее большим пальцем.—?Все хорошо.—?Не понимаю…—?Я попытаюсь все объяснить, но позже, сейчас тебе нужно…—?Нет… Его, Тома, отталкивают, и он едва не валиться на пол от неожиданности и силы, с которой это было сделано. Он пытается ухватиться за чужое запястье, но останавливается и опускает руку на колени, когда парень вскакивает с кровати и замирает, осматриваясь по сторонам с ужасом, что вновь поселился в мерцающих, голубых глазах. Его грудь снова вздымается тяжело и затравленно и он поднимает руки, осматривая их, затем бросает взгляд на окно и застывает вновь, глядя на стекло, что впитало в себя его отражение.—?Томми, я не понимаю… не понимаю… что происходит… Он оседает на пол и закрывает лицо руками, впиваясь пальцами в кожу и ведет ими вниз, будто желая содрать ее. Томми вмиг оказывается рядом. Обнимает со спины и, в который раз, прижимает к своей груди, принимаясь маятником раскачиваться из стороны в сторону, точно укачивая ребенка. Подбородком он упирается в чужую макушку и глядит в окно. Что бы не происходило сейчас, на душе Том чувствует легкость и спокойствие, впервые за долгие годы; за стеклом купола наконец брезжит рассвет.—?Просто ты снова со мной.***—?Ты же понимаешь, что так не должно быть? Это неправильно. Томми молчит, вертя в руках чашку с горячим кофе. Как и обещал, он все объяснил и рассказал, но его не поняли, в который раз прозвали психом и одержимым, а потом оставили в давящей тишине комнаты, наедине с тоской и возвратившейся болью. И больнее всего было, пожалуй то, что осудил его любимый человек. Томми долго раздумывал над его словами, больше получаса, как показывали проекционные часы, а затем просто не смог терпеть той тишины, что оплела собой, погружая в вакуум, и также покинул комнату. Адама он обнаружил в кухне, сидящим за столом. Обращенный в запыленное окно, взгляд его был пустым и холодным; дымка от чашки с заваренным кофе туманом стелилась у потолка. Том тогда присел напротив, принимаясь разглядывать знакомое и в тот час чужое лицо. Раньше, встречая вдвоем на этой кухне рассветы и провожая закаты, он любил любоваться им, в особенности милыми веснушками, что становились еще ярче в свете лучей; сейчас же на бледной, точно фарфоровой, коже нет и единого намека на хоть одно забавное, янтарное пятнышко и Тому жаль, что он так и не смог воссоздать красоту Адама в первозданном виде. И сейчас, глядя на дрожащую поверхность кофе, которое Адам заварил и ему тоже по привычке, Томми не знает, что ответить. Он, в который раз, поднимает взгляд и заглядывает в глаза напротив, надеясь снискать в них понимание, но Адам хмуриться и, встав из-за стола, подходит к окну и складывает руки на груди. За эти долгие годы город изменился слишком сильно, стал чужим и далеком и он пытается вглядеться в каждый переулок и тонкую улочку, отыскать то, что еще осталось в памяти, и запомнить то, что стало в новинку. Раньше город не был столь мрачным и тоскливым.—?Сколько лет прошло?—?Девять. Выдохнув, Адам опускает голову, прикрыв глаза на какое-то время; поднявшись, Томми становиться рядом, но не настолько близко как хотелось бы.—?Ты всегда хотел жить и я думал, что ты будешь рад и не возненавидишь меня за это…—?Ты не прав. Просто… слишком много времени прошло. Я разучился жить. И… я не хочу, что бы у тебя были неприятности. Ты понимаешь, о чем я?— то, что ты сделал недопустимо и я думаю, что, даже спустя столько времени, это не изменилось. Томми качает головой, глядя как за стеклом купола, кружит стая черных птиц. Глупые, они желают пробиться через стекло, не подозревая, что их ждет за ним.—?Больше всего я боялся осуждения с твоей стороны.—?Я не осуждаю и быть может поступил так же на твоем месте, но мне многое нужно обдумать и…освоиться. Дай мне время.—?Как скажешь. Все же сделав один шаг в сторону, Томми решается взять чужую прохладную ладонь в свою живую и теплую и сжимает ее, не встретив сопротивления и Адам опускает взгляд, сощурившись.—?Что произошло с твоей рукой? В вопросе нет ожидаемого беспокойства и от этого даже немного больно. Томми пару раз сжимает и разжимает механические пальцы и плечо пульсирует с новой силой, будто под кожу пустили ток. Томми пытается это скрыть.—?Это глупая история. Я по-пьяни порезался о какую-то ржавую штуковину и потом не придал этому значение, как оказалось зря?— началось заражение и, в общем, вот… —?смазывать механизмы Томми тоже не считает столь нужным и сейчас, пальцы хрустят, когда он вновь сжимает их, демонстрируя. Хмыкнув, Адам отворачивается, потеряв к разговору всякий интерес, и снова глядя в окно. Томми видит, как меняется его взгляд, когда он смотрит вверх, на запыленное стекло Купола. В нем поселяется что-то туманное, далекое. Будто он вспомнил что-то важное, но давно забытое.—?Все в порядке?—?Да. В относительном.—?Я должен извиниться?—?Возможно, но это уже нечего не изменит. От некой безысходности происходящего Тому хочется ударить в это самое стекло окна, да с такой силой, что бы его осколки осыпались наружу; выдохнув, он лишь закусывает губу.—?Кофе давно остыл. —?данная фраза и самому Тому кажется неуместной; Адам хмыкает, бросив короткий взгляд в сторону чашки.—?Я не чувствую его вкус. —?впервые за долгое время в его голосе проскальзывает хоть какая-то эмоция. Легкая тоска по вкусу любимого напитка и, если до этого Тому его голос казался таким же чужим и далеким, то сейчас он смог уловить в нем хоть что-то родное. —?Скажи Томми, может мне теперь и заряжаться нужно ммм?—?Шутишь да?—?Да, черт возьми, я в том настроении, что бы шутить. Его, Тома вновь оставляют в одиночестве. Обида вновь наполняет душу, точно пересохшее русло реки водой после дождя, и Том, в который раз, задумывается, что, возможно, Гер был прав. Тогда, прижимая чип флешки к считывающей панели ноутбука, он думал лишь о себе, о своей боли, страданиях и переживаниях и сейчас он не смеет чувствовать эту обиду, потому что знает, что не прав. Но убедить себя в этом слишком сложно. Он переводит взгляд на оставленную на столе чашку и, подхватив ее, выплескивает содержимое в раковину и включает воду, очищая ею сток от темного налета. Если бы от собственных эмоций и чувств можно было избавиться так же просто как от грязи на стальной поверхности. Они должны поговорить обо всем снова; Том должен все объяснить, именно объяснить, а не попытаться оправдать себя, но не сейчас?— Адам должен немного прийти в себя и успокоиться, освоиться. Он, Томми, пообещал дать ему время на это.