8. Шрамы и картинки (1/2)

Позднее утро четверга Эвелин не любила. Пациенты на процедурах, к Лее она шла только в двенадцать… И это ожидание было необходимо тратить на что-то полезное, но чаще всего Харпер просто пряталась в своих нескольких местах, где ее всегда можно найти. Харпер была проста как белый лист — если ее нет на веранде или в своем кабинете, значит, она в сестринской или приемной гостиной за стеной.

— Эвелин, посмотри, он опять вылез, да? — почти плача спросила Лесли, вертясь у зеркальца в сестринской.

Она оторвалась от книги, поставила палец на абзаце и посмотрела на подругу. Лесли прощупала лоб и с каждым движением ее лицо становилось все более и более кислым. Харпер вздохнула и посмотрела вместе с ней в зеркало. Она с улыбкой отметила, что у нее самой лице не прыщика, но так или иначе, у Лесли и правда появились покраснения.

— Эвелин… — плаксиво воскликнула она, отвернувшись от зеркала. — Я же давно не подросток, почему они лезут, будто я мышеловка, а они жалкие крысы?

— Лес, я же покупала тебе мазь, ты опять ее забыла? — поглаживая пальцами ценнейшие листочки в книге, усмехнулась она.

— Ах, тебе все смешно, — вздохнула Лесли, отчаянно застонав.

Харпер перехватила ее руки и разглядела покраснение на лице. Прыщик только начал формироваться, Лесли придется подождать пару дней, чтобы благополучно его выдавить. Эвелин надавила на него пальцем, проверяя свое предположение. Лесли тем временем, видимо, жаждала поддержки и прижалась к Харпер. Такие вспышки объятий ей всегда были важны.

— Он еще болит…

Харпер встала на специальный стул и потянулась к полке. Там лежали различные таблетки или мази для самих медсестер. Ярко-желтый тюбик она нашла сразу и аккуратно спустилась обратно.

— Держи, — протянула Эвелин, — нанеси на пять минут, он хоть кожу подсушит.

— Ты ж моя спасительница! — Лесли посмотрела на нее со всей благодарностью.

Лесли потянулась обнять ее, и Эвелин с радостью обвила руки вокруг талии. Харпер уткнулась ей в грудь и приятно замурчала. Порой она завидовала подруге — пока у нее самой размер груди только-только доходил до второго, Лесли вовсю поглаживала свой четвертый. И пусть Харпер часто слышала жалобы от нее, что все это болит, сложно подобрать нужный размер и прочие ложки дегтя в таком сладком меде, Харпер продолжала блаженно прижиматься к ней и лежать на груди, когда только вздумается.

— Ну, все, все, — пытаясь отодвинуться от таких притягательных подушек, Харпер уцепилась за книгу и прижала к себе. — Иди работай, у тебя медосмотр двух «особенных» пациентов.

Эвелин всегда имела в виду людей с инвалидностью под словом «особенные». Кто-то называл их калеками независимо от того, поражение каких частей тела у них произошло, кто-то — бесполезными, но они с Лесли всегда были милосердны. Все-таки, у таких людей ничего кроме палаты в комнате и вечерних прогулок не осталось.

— Хочу Джесси их отдать, я так устала, — Лесли вздохнула с такой жалостью к себе, что Эвелин показалась в этом наигранность. — Ей все равно опыта набирать надо…

— Она новенькая, оставь ребенка в покое.

— Ребенка? Ей двадцать четыре, она конечно…

«А Лее уже двадцать пять… — невольно подумала она, в результате чего прослушала подругу».

— …Да и ты видела, как Хью ее взглядом поедал? — лукаво произнесла Лесли, и выглядела она забавно с белой точкой на лбу и красным от смущения лицом.

— Что? — Эвелин удивленно посмотрела на нее, губы сам растянулись в легкую ухмылку. Хью смотрел на Джесси? Когда она это пропустила?

— Да пару дней назад Рифли опять начала болтать с ней о дьяволах и проданных душах, а Хью как заткнул ее! Потом оглянулся на Джесси, и они та-а-ак долго посмотрели друг на друга, что она так растерялась и ушла, а Хью смотрел ей в след… Я тогда в регистратуре была, все видела. Он будто пепелил ее секунд пять, небось, бедра рассматривал, — она кокетливо пробежала пальцами по своим, слегка повиляв ими в сторону. Харпер закатила глаза.

— Не делай из него извращенца, он на женщин почти не смотрит.

— Эви, он на тебя не смотрит, потому что ты замужем, — Лесли взяла ее руку, подтверждая сказанное обручальным кольцом. Харпер это не убедило: она лишь выгнула бровь, требуя более весомых аргументов. Лесли вздохнула и покачала головой. — Все мужчины любуются молоденькими красотками, и это истина.

— Да, но Джесси… — протянула Эвелин, задумавшись. А ведь стажерка и правда хороша, начитана, пусть ее действия иногда довольно неуклюжи. В Джесси нет как таковых изъянов, так что Хью и правда мог бы любоваться ей тогда. В итоге Харпер сдалась под гнетом собственных убеждений. — Ладно, ты права. Хью вполне мог смотреть на нее и, быть может, думать о свидании. Я как-нибудь заикнусь о ней при нем.

Лесли уловила настрой подруги и подмигнула, опять проходясь по бедрам руками. Эвелин цыкнула, но та не сдержалась и хихикнула. Поправив очки и потуже затянув хвост, Харпер поставила книгу обратно на место, но к сожалению, уже забыла, на каком месте она остановилась. Она оглядела потрепанный корешок, выпуклое название и автора на бархатной искусственной коже. Ей бы так хотелось обсудить сюжет романа с кем-то, да даже просто пересказать…

«Раньше ведь мы так делали, — чувствуя сжимавшееся сердце, мучительно и в красках напомнила себе Харпер».

Но у них так уже давно не было, ведь двигателем беседы с Леей была только одна Харпер.

— Привет Леа, — ласково произнесла Эвелин, когда дверь с легким хлопком закрылась.

В тридцать третьей палате часто пахло апельсинами — девочке у окна постоянно приносили цитрусовые. Сейчас запах испарился и Харпер даже удивилась: «Как давно ее не навещали?». Быть может, это от того, что самих девочек нет. Сейчас в комнате душно, сухой воздух и нагнетающая тишина. Харпер могла уловить даже жужжание мух в этой тишине, продолжавшейся полторы недели. Только Леа, сидевшая на кровати у стены, слегка вздрогнула. Она ранее теребила кончик волос — рука застыла в воздухе около уха, когда она покосилась в сторону Эвелин, смотря исподлобья и даже не подняв голову. Харпер продолжала стоять на месте, будто ждала чего-то, однако ведь знала наперед, что ждать ей нечего.

«И правда, — добавила она, собираясь с мыслями, крепче обхватывая несколько папок, случайно захваченных вместе с бумагами Томпсон. — Нечего робеть, и сама все знаешь».

Но, даже спустя столько попыток сделаться осязаемой, видимой даже, она продолжала верить, что когда-нибудь достучаться получиться. В любом случае, сейчас у Леи депрессивный эпизод и стоило только описывать симптомы, но в гипоманиакальный все всегда было иначе.

— Леа, доброе утро, — Эвелин еще раз позвала ее, но та упорно игнорировала и, казалось, даже не хотела опустить руку.

Единственным движением, признаком жизни были босые ноги, что бесцельно болтались в воздухе скорее по инерции, чем по собственному желанию. Пол был холодный, но Леа всегда снимала носки и ходила по нему так, словно он с подогревом.

«Потому что она с северных штатов, — ответила на не озвученный вопрос Харпер. Будто она оправдывала ее поведение вместо того, чтобы дать Лее теплые носки: она не примет, закричит и отстранится».

Харпер не показалось, что Томпсон была очень напряжена если не внешне, то внутренне. Подозрительный взгляд в одну точку, поджатые губы и явный нескончаемый поток мыслей — казалось, еще перекинь Леа ногу за ногу, скрести руки и все, она совсем закрылась. Харпер чуть ли не на носочках подошла к тумбочке рядом с кроватью, стараясь просто внимательно осмотреть ее тело на наличие каких-то повреждений. Рука Леи уже давно была плотно перебинтована от запястья до локтя, но Эвелин вряд ли когда-нибудь забудет, что под ними.

— Что? Опять? — вдруг грубо воскликнула Леа, скребя зубами.

— Леа, ты же все прекрасно знаешь, — она села рядом, потрепав колени. — Мы занимаемся уже не первую неделю.

— Лучше бы не занимались вовсе, — буркнула она, обхватив себя руками, — Опять увела этих двоих, в чем твой единственный плюс.

Эвелин знала природу ее отстраненности и всеобъемлющей ненависти наизусть. Сейчас стоило помолчать пять секунд, вздохнуть и открыть папку с ее характеристикой. Сделать заинтересованный вид, будто впервые видит ночные заметки Лизи, и посмотреть на нее не с наигранной жалостью, а со всем спокойствием, непоколебимостью. Харпер порой было так больно, что к Лее, ее когда-то густым волосам и давно тусклым глазам приходилось обращаться так равнодушно.

«Но, если ты только позволишь себе… — предостерегала себя Харпер, сжав ручку двумя пальцами».

— Леа, мне рассказали о твоих криках ночью, — мягко начала Харпер совсем без дрожи или заиканий. Прошлась по корявым, расплывчатым записям Лизи и опять посмотрела на Томпсон. — Мы можем поговорить об этом.

— А о чем говорить? — она невесело усмехнулась и чуть приподняла голову.

— Почему ты кричала? — Эвелин упорно пропускала ее взгляд, полный отчаяния, которое выльется наружу в виде очередного приступа через некоторое время. Быть может, скрасить это можно хотя бы разговором? Харпер хотела все бросить, но продолжала надеяться. — Тебе приснился кошмар?

— Быть может, потому что мне приснился наш диалог, поэтому и кричала, — отстранённо начала Томпсон, даже не замечая, как ноги не останавливались, будто и правда жили своей жизнью.

Харпер же не подала виду на эту неосознанную яркую провокацию, решив просто понаблюдать за ней и, быть может, только так она придет к чему-то новому. Вот только свойственная ей внимательность сыграла злую шутку: Эвелин заметила взгляд Леи на себе, и отвлеклась от записей, но… Конечно, чего еще ожидать, как не издевательской ухмылки вместе с довольным видом. Томпсон веселила уязвимость Харпер, а саму Харпер это только заставило помрачнеть. Лея закатила глаза и цыкнула.

— Лучше дай покурить и хватит трепать нервы.

— Леа, мы не даем пациентам сигареты, — монотонно ответила она, записывая в карточке пациента очередное «Депрессивный эпизод: медленная регрессия симптомов в форме капризов».

Леа что-то недовольно пробурчала, пока Эвелин восстанавливала внутреннее спокойствие. Даже когда Томпсон начала чесать руки сквозь ткань яростно и со злостью, Харпер не реагировала. Смысла останавливать ее нет — от повязки всегда было раздражение, но не забинтовывать их нельзя.

— Лучше бы вместо разговоров как раз давали травку, — не унималась Леа. — Сколько мне еще сидеть в это захолустье?

— Осталось совсем недолго, — пыталась обнадежить ее Эвелин, хотя лечение было распланировано еще на месяц. После этого у Леи тест, и, если он подтвердит прогресс, она сможет сама посещать родственников. — Если ты расскажешь, с чего начался твой день, то время пребывания сократится еще больше.

— Эвелин, хватит, — Леа затеребила руку еще сильнее, пытаясь разорвать повязку. Харпер со скрытой долей жалости следила за этими попытками, потому что бинт был повязан в четыре слоя — все уже давно понимали, с кем имеют дело. — Мы обе прекрасно знаем, что я тут застряла навечно. Хватит делать вид, что я на столько тупая.

Томпсон вздохнула, оглядев на Харпер так, словно давно разгадала все ее секреты. Эвелин стало некомфортно от этого настойчивого взгляда, но она не собиралась сдаваться. Они смотрели друг в другу в глаза до тех пор, пока Леа не сморщилась и не отвернулась.

— Я могу показать тебе даже план лечения, у тебя нет никаких процедур, только таблетки, — она приподняла листок с подписью самой миссис Хедлстон, что Лее было противопоказано. — Поверь, дорог…

Харпер поджала губы, тут же захотела остановить себя, но Томпсон сделала это раньше.

— Не смей звать меня «дорогой», — процедила Леа сквозь зубы, остановив попытки сорвать бинт.

Так больше продолжаться не могло. Леа слишком упорно отодвигалась от Эвелин, стоило той хоть немного сделать шаг вперед. Будто они на весах и должны постоянно удерживать равновесие, держась далеко друг от друга. Наверное, поэтому Харпер была с ней предельно осторожна, но сейчас чуть ссутулилась.

Неужто она не выдержит?

— А что-нибудь новое произошло с твоими подругами? — она завела последнюю тему, которую ей было позволено спрашивать самой Леей, но и в ней Харпер проигрывала каждый раз.

— Они мне не подруги. Одна вечно плачется, вторая, — от улыбчивой Леи, той тонкой и искренней, которую навевала память Харпер, осталась только горькая усмешка и редкий бешеный взгляд, — пф, вторая только ей поддакивает. Они никогда не постигнут того, что творится в моей жизни, нужды общаться с ними мне нет.

Сопалатницы были обе с униполярными депрессиями. С ними было сложнее работать, так как настроение всегда оставалось в одном «полюсе» — девушки всегда были вялыми, напуганными и беспрекословно выполняли любые поручения.

Леа была совсем другая — ее депрессивный эпизод был длиннее, чем маниакальный и Эвелин было особенно больно от разговоров в стадии полного отчаяния. Томпсон могла биться головой об стену в этом состоянии и Харпер совсем ничем не могла ей помочь.

«Ты никогда не могла помочь ей в той мере, в которой хотела бы, — отчитала себя однажды Харпер и только потом злостно закусила губу, ведь она ничем не лучше подростка, который винит себя за прошлое».

Ей тогда стало так стыдно перед собой, ведь она ломалась не от осязаемого настоящего, а от воспоминаний.

— И что же творится в твоей жизни? — вполголоса спросила Эвелин, спиной чувствуя мурашки.

— Шрамы, — произнесла она с долей насмешки. Харпер сразу догадалась, о чем она хочет сказать. Эту тему она ни за что не завела бы с ней сама. Быть может, она не единственный двигатель в этом диалоге? — Шрамы безлики.

— Что ты имеешь в виду?

— Смотри, — она с вызовом посмотрела на нее, но в глазах даже не отразились блики от лампы.

А ведь Эвелин помнила их блестящими карими и по-настоящему красивыми.

Леа задернула левый рукав до плеча, демонстрируя ярко-розовые тонкие и широкие шрамы, пару маленьких пятен-ожогов. У Харпер внутри давно ничего не сжималась — эти шрамы она видела не в первый раз. Особенно хорошо она помнила тот большой шрам под локтем — Леа сильно упала и проехала по асфальту рукой.

— Ни волос, ни морщин, — она прошлась по ним пальцем и Харпер могла почувствовать их выпуклость и совсем другую текстуру ткани. — Они ничего не говорят об их носителях.

— Я думаю, они наоборот открывают нам часть человека, будто мы шкаф с костями. Мы познаем его слабости и боль, к примеру, — предположила Эвелин, сохраняя расслабленные мышцы лица с противным внутренним напряжением, пробуждавшим тех самых бабочек в животе.

— Но стал бы человек делать это, если бы ничего не скрывал? — Томпсон поддалась вперед и Харпер вдруг стало не по себе — Хью часто предупреждал ее не давать слишком много воли больным. Но как она могла сдержать Лею в этот момент? Момент чистой откровенности. — В этом и причина: мы бежим от чего-то. Всегда.

— Но есть другие пути, поэтому ты здесь, — Эвелин пыталась поймать ее взгляд, вселить надежду, которая ей не нужна в депрессивный эпизод, но она хотя бы попробовала!

Но Леа замолчала. Лишь равнодушно подметила эмоциональность Харпер, ее подрагивавшие ресницы, крепкие пальцы, сминавшие листы. А самое интересное — хвост лег криво, но она даже не заметила этого. Их зрительный контакт продлился меньше секунды, но Леа и не думала разглядывать что-то в глазах Эвелин.

— Да, есть, — скрестила руки Томпсон, смотря на свои колени. Голос вновь стал недовольным чем-то, тихим, сиплым даже. — Но я в жалких попытках накачать меня чем-нибудь ничего не вижу. Особенно эти постоянные уколы, ну Господи Боже!

Харпер, впрочем, только тихо вздохнула, слегка приоткрыв губы, сдерживаясь, лишь бы гримаса отчаяния не показалась на лице.

— Просто твое лекарство в таких упаковках, — покачала головой она, вспоминая, что любой препарат, кроме седалита, был в ампулах.

Харпер отметила в характеристике: «Регрессия симптомов». Леа разрывалась между двумя состояниями — остатками депрессивного эпизода и началом маниакального, допуская и рассуждения не только на тему суицида и собственной никчемности, но и позволяя себе критический взгляд на вещи вокруг. Харпер должна быть рада, ведь теперь она сможет нормально поговорить с Томпсон, но и тут есть свои неприятности, с которыми она вынуждена бороться.

— Как насчет сменить препарат? — она вытянула вперед правую руку с потрепанной, но непобежденной повязкой. — Жаль, она не развязывается, ты бы видела этот рассадник фиалок.

— Леа, недавно мы брали у тебя анализы, конечно синяки от игл остались, — Эвелин пожала плечами, будто сама давно не видела в этом ничего такого.

У нее всегда брали все анализы сразу, потому что от вальпроевой кислоты мог поменяться состав крови — причем это могли быть изменения как в артериальной, так и в венозной. Эвелин всегда держала в голове, что у Леи остаются маленькие синяки даже от сбора капиллярной крови из пальца. Такова реакция на малейшие повреждения кожи.

Вспомнить бы, как однажды Эвелин случайно поцарапала Лею своим браслетом, надевая ей сережки на уши.

«Сейчас не время, — отрезала Харпер, делая глубокий вдох и выдох так, чтобы Леа не заметила».

Харпер только недавно заметила их схожесть: смотря на эти попытки совладать с собственным БАРом, Леа рвалась между радостью и апатией также, как мысли Эвелин метались во время их встреч.

— Тц, — Леа нарочито громко вздохнула. — Всегда ты так, строишь из себя не пойми кого. Сидишь, пыхтишь и на меня все смотришь… И как я раньше могла с тобой общаться?

Харпер проглотила слюну, накопившуюся во рту, и с крупицами решимости подняла взгляд на Лею. Она непоколебима, как и раньше, с огромной тяжестью одним лишь взглядом выжигала на груди Харпер: «Это все ты».

— Леа, в тот раз я совсем не хотела этого, — она на секунду погрузилась в тот сентябрьский день, когда мороженое стоило пять центов, а подростки еще не катались на роликах.