4. Сто два удара в минуту (1/2)

Раннее утро, начало смены. Солнечный свет, исполосованный решетками на окне, падал прямо под ноги Харпер. Эвелин только поднялась в ординаторскую, кутаясь в вязаный свитер, под которым скрывалась ежедневная бежевая кофта с высоким горлом, и сильнее поежилась, открыв дверь. Щеки немного покраснели от прохлады, а очки пришлось долго протирать.

— Лизи-и, — пропела Харпер, подходя к письменному столу. — Ты заполнила карточку 20608?

Напарница по сменам сидела за хлипким столом и возилась с бумагами. Лизи не была психиатром, а больше выполняла замену Харпер по ночам. Конечно, начальную психиатрию она изучала как и все, да и могла оказать первую помощь в случае чего, но, зная, как этим миром правили таблетки, Харпер сомневалась в гуманности ее действий в экстренных ситуациях. Но Эвелин ничего не оставалось, как поддерживать ее и иногда просить заменить днем, так что с семью-восемью пациентами приходилось говорить именно Лизи. С трудом, но это получалось. Также было и у Фреда и Зои — психиатров нижнего и второго этажа.

Эвелин отвлекла ее от машинального заполнения строки, и та подняла глаза с глубокими фиолетовыми мешками под ними. Когда-то белая рубашка сейчас была мятой и давно не глаженной, на плече осталось пятно рвоты одного пациента. Лизи не собиралась вымачивать одежду в грубых отбеливателях: только время потратишь, а толку никакого — побочный эффект препаратов в виде постоянной тошноты встречался у пациентов через каждые две палаты. Ее волосам можно было только посочувствовать: если Харпер ухаживала за ними, собирала в высокие пучки, чтобы пациенты не дотянулись, порой даже повязывала косынку, то у Лизи сил не осталось. Русые волосы были сплошной жирной соломой, небрежно завязаны в слабый хвост и словно молили, чтобы их отрезали.

Эвелин поставила чашку свежезаваренного кофе на стол и наклонилась. Опираясь руками на край стола, взглядом заметила карточки недавно прибывших. Харпер не замечала имен — они ей давали совсем мало информации — только на числа.

«32608 надолго не задержится, 20608 в палату к Нилу можно, а вот 48608 стоит поместить на время в отдельную комнату… Хью говорит, они слишком шумные. Ну да, вспомнить бы Анну, — думала она, аккуратно смещая карточки на одну. — 15608 сразу на промывание стоит, скорее всего, острая интоксикация. F23? Да еще и у девушки… Никогда ранее не сталкивалась».

— Эвелин, это мои пациенты, можешь не глазеть так, — вяло ответила Лизи. Она выровняла все листы и только потом увидела кружку. Взгляд немного прояснился. — Ты принесла кофе? Мне?

— Да, дорогая, — выдохнула она, слабо улыбнувшись, и протянула чашку ближе к женщине. — А взамен пришла спросить по поводу карточки 20608 из тринадцатой палаты. Я ее куда-то сюда клала, да? Миссис Хедлстон требует с меня.

— Последнее время только на тебя и клеится. Влюбилась, небось, — буркнула Лизи и пальцем показала на стопку справа от Харпер. — Где-то там.

Харпер тихо рассмеялась и поставила чашку для нее слева от себя. Лизи посмотрела с кроткой благодарностью, мельком отпивая кофе. Она была ее напарницей по смене, но не по специальности, а потому Эвелин было не так тяжело постоянно просить ее о ночных сменах. Будь Лизи таким же психиатром, график пришлось бы сильно двигать, чтобы они обе могли проводить беседы со своими пациентами.

Усталость Лизи было невозможно скрыть даже плотным тональным средством и кофе, хотя первым женщина уже давно перестала пользоваться. Харпер не ожидала, что, придя к восьми утра, когда появлялись и дежурные, Лизи все еще будет сидеть здесь. Сколько она работала? Часов двенадцать, не меньше.

Эвелин перебирала бланки, следя только за номером. Двузначные цифры сменялись одни за другими, и карточка Нэйта Паттерсона оказалась одной из последних. Пальцем она провела по данным, сверяя с записанными на листке еще в день приезда и медицинского осмотра.

Прежние чувства мигом вспыхнули в ней. Нэйт с самого начала показался ей слишком молодым, чтобы находиться здесь и вселять неприятный осадок в душе после разговоров. Разве что Харпер не видела причин этого чувства, ведь их диалоги довольно поверхностны. Перебирая все — начиная от внешней неприязни и заканчивая подсознательным сравнением его с самой собой — Эвелин так и не пришла к точности. Ей, подобно Хью, были необходимы дополнительные условия для проведения этого химического анализа, только тут не нужна правильная температура и количество света — лишь правильные слова, мимика, движения и тон голоса.

— Нашла, — проговаривая мысли, Харпер забрала карточку и положила самой верхней. — Спасибо, дорогая.

Лизи не ответила, а только что-то промычала себе под нос, вовлеченная в карточку больного. Харпер отошла к столу, забрала свою чашку с чаем, который уже остыл. Думала немного посидеть в зоне для больных за соседней стеной, где есть стулья для дежурных. Там, конечно, не пахнет растениями и духами, но всегда кто-нибудь пройдет мимо и скажет сонное «Доброе утро»; нет решеток на окнах, так что свет падает чистый, немного слепит глаза. В такие моменты каменные стены уже не кажутся холодными, доски на полу — колючими, а истерика пациента — душераздирающей катастрофой. А какой вид открывается! Эвелин, быстро собрав все листы в стопку, уже хотела выйти и посидеть там пару минуток, как голос Лизи донёсся из-за спины.

— Эвелин, подожди. Я недавно видела афишу мюзикла «Отверженные*». Конечно, я бы на такое ни за что не пошла, но передай мужу, может он захочет сходить.

— Хорошо, скажу. А что-нибудь для нас есть? Так давно на мюзиклы не ходила… — она прикрыла глаза, вдохновение нашло на нее вместе с глотком чая. — Я слышала, что в Вест-Энде показывали «Аспекты любви*». Мне так понравилось описание! Вот бы и к нам приехали…

— Это навряд ли, — горько усмехнулась Лизи, — и объяснять не надо.

Эвелин облокотилась на дверной косяк, поставив кружку. Оглядела комнату, свой халат, тонкие оранжевые листы в руках. Тихая тоска накрыла плечи, Харпер поджала губы и подняла взгляд в потолок, смотря долго и скрывая долю безвыходности. Она знала с самого начала, куда она попала, но при каждом упоминании больницы или города грусть накатывала на нее, делала уязвимой к любым трудностям, из-за чего работать было невыносимо.

— Вот бы вырваться, — прошептала Эвелин, но Лизи промолчала.

— Если бы у нас показали «Кошек*», это я понимаю, искусство, — задумалась Лизи, вставая. — Я когда в Нью-Йорке с матерью была, так и не сходили.

— Она до сих пор болеет? — резко вспомнила Харпер.

— Да, теперь с ней круглосуточно сиделки, — Лизи собрала листы в одну стопку, поставив сверху кружку. Небрежно скинув халат на вешалку, она с огромным удовольствием и даже облегчением начала разминать затекшие колени и руки. Харпер погладила ее по спине, немного прошлась пальцами по мышцам плеч. Все тело Лизи напряжено, почти в каждой точке пришлось с усердием разминать зажимы. Она расслабленно выдохнула и поблагодарила Эвелин за заботу, назвав «Великой труженицей».

— Может, принести твоей матери лекарств? Противосудорожные помогут, я могу достать упаковку или две — с надеждой воскликнула Харпер.

— Не стоит, она пока на ногах, — Лизи приобняла ее на прощание, она положила голову ей на плечо. Только так она могла оказать ей поддержку и, возможно, обнадежить саму себя, — мне пора.

Эвелин осталась одна, решив не идти в зал — тяжесть опять вернулась в сердце, но уже по совсем другой причине. Она прекрасно помнила, что долго находиться в этом состоянии просто опасно для ее же самочувствия, поэтому, допив чай, она поспешила на первый этаж в приемную гостиную: ежедневно на утреннем обходе она узнавала самочувствие пациентов.

Время было около половины десятого, когда Харпер вышла из последнего кабинета. Спустившись на первый этаж, она прошла влево. Столовая находилось за двумя дверьми — мера предосторожности, так как одну легче взломать больным.

Дежурные открыли ей, стоило предъявить пропуск. Эвелин заметила своих пациентов со второго этажа за столом неподалеку. Столов десять-пятнадцать длинными рядами, как в детских лагерях. Сбоку у стены — места для медперсонала, потому что завтракать приходилось здесь же. Сдавать отчеты, выдавать таблетки, заполнять документы и беседовать с пациентами — все по сменам, четко, минута в минуту, так что вся больница ела практически вместе. Между столами без конца блуждали дежурные, заглядывая под нос каждому пациенту, некоторых пихали в бок, поторапливали.

Харпер с сочувствием оглядела всю эту картину. Если бы не широкие светильники, отливающие оранжевым, повторяющие расположение деревянных столов, она бы с уверенностью сказала, что находится в настоящей тюрьме.

Пациентам уже выдали завтрак и пластиковые приборы; только медперсонал мог пользоваться железными вилками и ложками, так как пациенту спрятать ножик в резинке штанов запросто, а дежурные не собирались проверять каждый раз, все ли приборы на месте. Было им все равно или лень, Эвелин точно не знала, но была уверена, что так относиться к своей работе непозволительно.

Несмотря на положение об отсутствии колющих и режущих предметов, больные стучали стеклянными стаканами о стол. Харпер считала, что смысла не давать теперь ножи с вилками нет — в чем проблема разбить стакан и осколками превратить руку в кровавое месиво прямо в столовой? Правильно: имея мотивацию и цель, их ничего не остановит.

— Эвелин, держи, — буркнула работница по раздаче, отдавая ей зерновую кашу, — джем в той корзинке.

— Можешь кинуть кусочек лимона? На улице холодно, не хочу простудиться, — попросила она, заметив нарезанный лимон рядом с чайником. Женщина молча протянула ей миску.

Она пошла прямо, мимолетно задумавшись о собственном завтраке. Еще одна привилегия медперсонала — более питательные приемы пищи. У Эвелин на подносе была тарелка с кашей, чай, по крайней мере, с сахаром, и пара ломтиков хлеба с сыром. Пациентам выдавали в два раза меньше, что на самом деле добавляло затрат Хедлстон на витамины, которые часто прописывала Харпер.

«Остается сказать спасибо, что хотя бы мясо пару раз в неделю дают, — мысленно вздохнула она, засмотревшись в окно и не сбавляя шаг, — а то бы…».

— Эвелин, ты куда? — ее отвлек голос, и кто-то схватил за рукав.

Харпер обернулась, пересекаясь взглядом с мужем. Моррис с легким испугом держал ее запястье, в следующую секунду аккуратно погладил. Она опешила, огляделась и мысленно хлопнула себя по лбу, усмехнувшись собственной невнимательности. Рядом заметила Хью, что молча кивнул ей и продолжил лениво жевать хлеб.

— Задумалась, — ответила Эвелин, поставив поднос и сев напротив Морриса, но внимание тут же обратила на друга. — А ты чего тут?

— С ночной смены, решил заскочить за завтраком, на который я имею полное право, — держа за щекой хлеб, ответил Хью. Он был похож на бурундука с орешками за щекой, все прячет и прячет, а отдавать никому не хочет. Эвелин неловко усмехнулась, но Хью добавил. — Кстати, Моррису все-таки дали тех новеньких.

— Утренние? — спросила Харпер, имея в виду неожиданный привоз больных.

— Да. Там одна старушка с парализованными ногами, вот Моррис намучается… — протянул Хью, пихая того с явной издевкой бок.

— Ага, конечно, — фыркнул в ответ он. — С ними не так сложно, да и мы с Сарой работаем.

— О нет, Сара, как мне тебя жаль! — Хью наигранно поднял голос, смотря гуда-то наверх. Наблюдать за тем, как эти двое издеваются друг над другом, можно до бесконечности. — Работаешь с таким садистом…

— Да какой я тебе садист?! — возмутился Моррис, вскинув руки. — У меня нестандартные способы лечения, но я, в отличие от большинства, не стремлюсь в пустую пичкать их чем-нибудь…

Они разговорились, позволяя Эвелин молча приступить к завтраку. Попробовав кашу, она сдержала рвотный позыв — лучше бы не пробовала. Зерна были плохо перемолоты, не доварены и запросто могли застрять в горле. Вчера каша была нормальной, а сегодня уже наоборот. А ведь это как-то должны есть больные… И Хью должен будет нести Нэйту идентичный завтрак.

Для Харпер была загадкой это странное отношение к Нэйту. Отдельная палата, отдельные препараты, прием пищи, дальнейшая жизнь постоянно в четырех стенах. Эвелин не знала, но очень надеялась, что его хотя бы будут водить на совместные прогулки. Она волновалась не только за мальчика, но и за саму себя.

Во-первых, для нее Нэйт оставался объектом, к которому стоит относиться с предостережением. Чего только стоили его четверостишия в первый день. Харпер мельком записала их, но так и не разобралась. Было это обращение к ним или галлюцинациям? Куда мальчик хотел сбежать? Обратно домой? А может, это и вовсе метафора на смерть?

Во-вторых, Нэйт постоянно всматривался во все. Поднимал голову, когда говорил с Эвелин, его откидывало назад, а голова, будто игрушечная и неестественно прикрепленная к шее, никогда не была долго в одном положении. Позже Хью напомнил ей про гиперкинез тела, и она согласилась, но решила пока в официальный диагноз не вписывать и понаблюдать самой. Однако его руки… Они часто сами блуждали по телу, Паттерсон теребил пальцы, обхватывал колени, ноги. Харпер предположила, что это реакция организма на ассоциативном уровне. Так бывает, что человек реагирует на слова «изнасилование», «абьюз», «суицид» по-особому, это напрямую свидетельствует о его причастности к этой проблеме, наличии психологических травм. Это особенно настораживало, потому что в карточке не прописана история болезни. Лишь одно слово — «шизофрения». Ни родителей, ни адреса, ни образования. Будто он на самом деле лабораторная мышка, которую вырастили для этого эксперимента. При мысли об эксперименте ей окончательно стало не по себе.

— Дорогая, аккуратнее, — внезапно сухая рука коснулась ее щеки, заправив прядь волос за ухо. Эвелин встрепенулась, словно пташка, подняв глаза от подноса. Моррис улыбнулся, не убирая руку, слегка погладил ее щеку. — Собери лучше волосы, мало ли.

Она только сейчас заметила, что резинка для волос висела у нее на руке. И как она могла утром забыть заплести их? Так торопилась к Лизи?

— А я и не заметила… — тихо протянула она. В животе защекотало, ощущение поднялось в грудь и осело, вводя ее в легкий мандраж.

«Эх, Эвелин-Эвелин, даже в таком месте умудряешься вспомнить про любовь? И странная же ты, — подумала она, опустив взгляд в тарелку, лишь бы не покраснеть. Прошло столько времени, а Моррис все так же ласков, как в начало их отношений».

— Слушай, что думаешь насчет сходить в ресторан на выходных? — опомнился Моррис, слегка подпрыгнув на месте. — Я нашел классное местечко с видом на речушку, там недорого, но вкусно.

— Можно, — пожала плечами она, — только я в субботу до семи здесь, ты какую смену будешь брать?

— Какую мне этот недовольный мачо отдаст, такую и возьму, — он покосился на друга. Эвелин прослушала их, но, скорее всего, Хью опять заткнул ему рот чем-нибудь, не давая нормально выговориться. Моррис получил легкий хлопок по плечу и, будто не заметив этого, обратился к жене. — Давай тогда я возьму тоже дневную, а вечером мы как раз туда заедем?

— Ну, мне же нужно накраситься, прическу сделать… — Харпер мечтательно подняла голову, но ухмылка уже красовалась на лице. — Я бы надела любимое красное платье…

— Тогда как насчет воскресенья? — не унимался Моррис.

Эвелин пристально покосилась на него с наигранным подозрением. После она приглянулась к Хью, и почти рассмеялась от такой очевидность: тот легонько ухмылялся, только водил ложкой по каше. Харпер всё прочитала в его отстраненном взгляде, когда Рейз только делал вид, что не следил за ними.

«Так значит, он настоял, чтобы Моррис куда-то меня пригласил? Эх, Хью, от меня ничего не скроешь, — подумала она, чувствуя, что переиграла и собственного мужа, и смышлёного друга».

Но все равно было приятно, что муж так охотно звал ее на свидание, ведь в этом заключалось само внимание.

Харпер хотела ответить, что пойдет с радостью, но звон стекла и женский крик не дали ей ответить. Она от испуга почти выронила ложку, а Хью повернулся, перестав жевать.

— Ааа!

Она, не теряя ни секунды, резко встала, но дежурные уже пытались поднять с пола кого-то. Харпер заметила лишь тонкие руки, за которые мужчины тянули пациента, только потом заметив беспорядок на столе. Чай ручьем лился на скамейку, а больных рядом рывками начали поднимать и отводить в стороны. Дежурные не могли нормально поднять пациентку, один из них дернул ее за голову. У Эвелин все сжалось внутри.

Послышался ужасный грохот. Скамейка рядом упала, попав на ногу одному из врачей. Тот шикнул и только сильнее сжал волосы на голове девушки. Теперь, когда они немого подняли тело, Эвелин сделала шаг вперед, будто хотела убедиться, что ей не показалось. Она узнала бы эти непослушные короткие волосы из тысячи. Темно-русые пряди иногда опадали, потому сейчас она сильно сжала руку в кулак, когда увидела грубое обращение с ними. Ей хватило пяти секунд, чтобы добежать до места скопления недотёп-дежурных.

— Нет! Остановитесь! — закричала Эвелин, растолкав их.

Дежурные опешили, что позволило Харпер увидеть всю картину полностью. Её Леа плакала, пыталась закричать. Она успела ударить Эвелин по ноге, стоило той подойти ближе, и начала часто пинать воздух, сжимая руки на груди. Харпер охватил немой страх.

«Что с ней? Спазмы? Бред? Господи, Леа! — кричало в голове, и Харпер старалась не позволять этому галдежу захватить ее».

Пациентка с силой жмурилась, поджимала ноги к себе и, будто пытаясь стать меньше, продолжала ограждать себя от остальных. Разбился стакан — видимо, дежурные не углядели. Вокруг Эвелин пара человек, которые теперь, потеряв надежду поднять Лею, стояли в стороне и ждали остальных.

«И что ты стоишь? Сделай что-нибудь! — эхом пронеслось в голове».

Послышался частый топот, кто-то схватил ее за локоть. Она резко повернулась, увидела одного из врачей со шприцем в руках. Когда они успели? Да разве они знают, что ей нужно?

— Что в шприце? — мигом спросила Эвелин.