2. Капля в кружке (1/2)

Самое ненавистное на работе — когда будят во время ночной смены. В период с часу до трех никто не кричит, не стучит по батареям: все давно уснули по своей воле или насильно. Ты только развалился на стуле или диване в ординаторской, выпил горького чая, подышал старостью и отметил, какие жуткие тени монстера отбрасывала по ночам. От того ли ее прозвали почти монстром? Тихо послушал тонкий голосок Синди Лаупер по шипящему радио, заводной мотив Дэвида Боуи… Пошептался с одной из медсестер, послушал «увлекательные истории» об их детях, и как те уже с тринадцати лет ведут активную половую жизнь. Могло показаться, что это утомительно, неинтересно, но под такое можно и вздремнуть… Вдруг тебя резко тебя толкают в плечо, ты в панике вскакиваешь, пытаясь сразу проанализировать, что произошло, а слышишь лишь визгливый смех в свою сторону. Просто Уилл решил опять подшутить над новичком-стажером.

Но Рейз уже прошел эту проверку, и больше никогда не засыпал в ординаторской, независимо от смены, а в кабинете спокойно падал головой на стол, используя стопку листов как подушку, и убедившись, что Анну уняли, а Мет не пытается повеситься на капельнице.

— Хьюберт, пациент приехал!

Рейз дернулся, оглохнув от громкого голоса, и судорожно огляделся вокруг. Свет оранжевой лампы ударил в лицо, отчего он зажмурился и накрыл глаза рукой. Со стороны он услышал отчетливый смешок, когда несдержанно недовольно промычал.

— Эвелин, блять, зачем так громко… — промямлил он, большими пальцами вдавливая глаза внутрь.

Отлепив от щеки кусок бумаги и пытаясь сдержать такое желанный зевок, Хьюберт недоуменно посмотрел на нее. Она чуть наклонилась к нему и пыталась разглядеть в глазах долю утренней осознанности, которая обычно приходила сразу при таком пробуждении. На лице сверкала привычная улыбка — еще бы, видеть друга в таком нелепом виде — когда она поправила очки. Рейз только проснулся, а уже устало смотрел по сторонам в поисках воды, но наткнулся только на остатки кофе на дне кружки.

— Ну и на кой черт я тебе? — продолжил лениво Хьюберт, пока не заметил движение со стороны. — Эй, ты…!

Она взяла его за щеки, словно он маленький щенок, но Рейз лишь закатил глаза на ее вольность. Она, продолжая таинственно ухмыляться, повернула его голову на настенные часы, старые и висевшие здесь еще в годы практики. Стрелка уже приближалась к шести часам. Скоро привезут мальчика.

— Черт… — пробубнил он, вскакивая с места.

— Во сколько я вырубился?

Хьюберт все еще протирал сонное и сильно опухшее лицо. В кружке наполовину залито кипятком вчерашнее кофе — иначе, быстро идя по коридору, содержимое просто выплеснулось — в которое он даже не добавил сахара. Одной рукой он сжимал тонкую папку, вспоминая смысл пометок по краям. В мыслях мелькали основные симптомы и проявления шизофрении. Хьюберт решил еще ночью с первой встречи вести за ним полный отчет и в случае чего бить тревогу.

«Кто знает, что может быть от этих таблеток… — оправдал себя тогда Рейз».

Проведя рукой по челюсти, Хьюберт заметил легкую щетину. Как давно он не смотрел в зеркало, что так запустил себя? Надо это исправлять — в умственный список дел Хьюберт добавил пункт «наконец-то побриться».

— Я звонила тебе в пять, в половину шестого, но ты не отвечал, так что пришлось спуститься, — ответила Эвелин, сжимая чистые бланки у груди. Волосы сильно растрепались, а за большими линзами не скрылись мешки под глазами. — Раньше не смогла, девочка опять проснулась. После меня отправили вниз, в сестринскую, готовить препараты на завтра, кто-то закричал наверху, — она зевнула, ее чуть-чуть наклонило в сторону. — Пришлось успокаивать ее повторно…

— Который раз за ночь? Может, они сговорились? — усмехнулся Хьюберт, аккуратно, чтобы не сломать, похлопал её по плечу: большей поддержки он не мог ей дать. — Анна тоже кричала около одиннадцати.

— Ох, Анна, Моррис опять с тобой намучается, — жалобно простонала Эвелин, на секунду прикрыв глаза.

Хьюберт не ответил, молча отпив кофе, ведь в этом вопросе они оба имели одинаковое мнение. Напиток немного остыл — именно то, что нужно сейчас. И пусть от привкуса убитого кофе хочется вывернуть глотку наизнанку, ситуация не настолько отчаянная, чтобы отказывать себе в напитке. Вот только…

Глядя на заметки, Рейз судорожно гадал, с чем конкретно к нему в руки попал этот парнишка. Возникла ли у него на фоне шизофрении депрессия? Ему поставили параноидальную или кататоническую, но просто не подписали, пустив все на самотек? Ведь от этого напрямую зависит и общение пациента с ней — при параноидальной шизофрении больному кажется, что его преследуют — а любая психомоторная симптоматика вполне могла коснуться самого Хьюберта.

«Активная жестикуляция меняется состоянием, близким к параличу, — подумал Рейз, вспоминая недавнюю пациентку с кататонической шизофренией. — И сколько меня тогда к нему вызывать будут, а…?»

Информации максимально мало, Хьюберт был готов биться головой об стену, потому что, черт возьми, ему потом с ним работать, ответственность за всё лечение на нем с Эвелин! Рейз прикрыл, закусив изнутри щеки и крепко сжимая ручку. Нет, он не мог отказаться: гордость не позволяла, да и увольняться спустя два месяца по прихоти директора было бы величайшей глупостью, особенно после стольких лет.

— Хью, ты не слышал сейчас шепота?

Она напряженно сглотнула, застыв на лестнице и медленно покосившись через плечо. Ее лицо было обеспокоено, брови сами собой сошлись на переносице.

— Я четко слышала шепот сзади себя.

Она испуганно посмотрела на Хьюберта и перевела взгляд чуть в сторону, крепко сжав воротник. Рейз оглянулся, но, естественно, на этаже была мертвая тишина. Он поджал губы, робко дернув рукой.

— Эвелин, тебе надо поспать, — он опустил ладонь на ее плечо и повел дальше. — Ты слишком сильно измотана, снизь нагрузку.

— Не могу, Мелинда не позволит. Я для нее так, — она махнула рукой, утрировано сморщившись, — девчонка-психотерапевт, которая ничегошеньки не представляет в психологии.

Хьюберт попытался отшутиться, но Эвелин была все также серьезна и словно стояла на тонких нитях. Она это серьезно? Рейз не думал, что директор настолько высокомерна, чтобы не заметить в рядах своих «подданных» такого старательного работника.

— Может, ей приспичило замотивировать тебя работать, — с явной злостью при упоминании Хедлстон ответил он, делая еще один глоток, уже привыкнув и даже не поморщившись.

Спереди появились двое дежурных, переглянувшись с Хьюбертом. Он небрежно повел головой в сторону двери, спрашивая, туда ли им. Они ответили; один из них достал звенящую, однако совсем печальную связку ключей. У персонала было лишь три-четыре — у директора пять-шесть — ключа на все три этажа.

— Да какая это мотивация? — подняла голос Эвелин, но вдруг прикрыла рот рукой, когда Хьюберт пронзительно посмотрел на нее, словно она маленькая мышка, которой в данной ситуации лучше не пищать. Но она лишь нахмурилась и, видимо, это подняло ее пыл еще больше. — Скажи мне, где тут мотивация? Она смотрит на меня как надзирательница. Кажется, неверный шаг и получу кнутом по спине. А в конце месяца мне выпишут премию, все как обычно! Прямо кнут и пирог, да и только! Однако теория Дугласа Макгрегора не работает и вообще способствует…

— Тихо, — отрезал Хьюберт, когда открыли тяжелую железную дверь. — Пойдем.

Пациентов привозили на большом пыльном грузовике. На стекле остались капли утренней россы, блестевшей на позднем рассвете, все скрипело, заезжало в ворота нарочито медленно, растягивая и без того долгое, уже обременившее утро. Машина была старая, потрепанная, с многочисленными царапинами и неровным передним стеклом. Она что, ехала из другого штата?

«Нет, как минимум из самой Канады, — мысленно произнес Хьюберт».

К ней тут же подошли с десяток медработников — кто из столовой, кто подошел сзади Хьюберта — открывая железные двери. Светя толстыми металлическими фонарями внутрь, один из них подал знак, что можно забирать.

— Господи… — прошептала Эвелин, прикрыв рот рукой.

Хьюберт посмотрел на нее и вскинул брови. Разве она никогда не видела утренних пациентов? Это чаще всего старики и ребята из «неотложки» — острый психоз, суицид, отравление. Пациентов привозили раз в месяц либо сейчас, либо днем после обеда, так что из окна Эвелин было бы видно, но та окончательно опустила взгляд. Рейз лишь пожал плечами: для него эти в тонких длинных сорочках были телами, заполнявшими половину нижнего этажа.

— Ненавижу, когда участвую в таком, — тихо пробубнила она, а Хьюберт ощутил, как его рукав сжали. — Почему просто не улучшить хотя бы отношение, когда их привозят? Это же пожилые люди, больные, где же ваше уважение, черт возьми. Пусть сама попробует так пожить, а не вечно запираться в кабинете.

— Сама ведь все знаешь, — нехотя ответил Рейз, желая не думать сейчас о собственной дизморали.

По цепочке мужчины вытаскивали их, сразу сажая на скрипучие каталки, снятые со счетов, но внезапно ставшие лавками для пациентов. Рейз рефлекторно поджал губы, с отвращением смотря, как санитары сжимают их локти, позволяют подталкивать их, несмотря на очевидную неустойчивость. Хьюберту сразу бросились в глаза несколько мальчиков, лицом похожие на фотографию, но его окликнули помочь распределять будущих пациентов.

— Подержишь? — он вручил Эвелин пустую кружку и папку, она дрогнула от неожиданной реплики.

Они тупо смотрели куда-то вперед, почти не реагировали на звуки и движения. Несколько парней примерно его возраста начали скулить, кто-то почти закричал, когда в один момент вышел из глубоких мыслей или пустоты, но ему пригрозили и презрительно шикнули.

«Еще бы плюнул, урод, — пронеслось в голове Рейза, когда кто-то сзади брезгливо выкинул «Да что б я еще хоть раз тронул этих вонючих отбросов».

Хьюберт медленно, прерывисто вздохнул и, чувствуя, что терпение на исходе, повернулся. Это был мужчина-водитель, выглядывающий из окна грузовика, локтем опираясь на стекло. В тот момент Рейз выгнул брови, уже более снисходительно смотря на явно недовольного жизнью. У него-то редкие волоски на подбородке смотрелись куда более отвратительно, чем обмочившийся старик на отдельной кушетке, видимо, от сильнейшего потрясения.

— Кричали всю дорогу, — гневно выбросил водитель, даже не посмотрев, где расписывался за довезенный «товар», и докурив толстую сигарету. — Накачайте их чем-нибудь, да побольше.

Рейз, видя, что остальные дежурные — стажеры, закатил глаза от его слов.

— Мы сами будем думать, что давать из медикаментов, и давать ли их вообще, — холодно бросил Хьюберт, подойдя к грузовику. — Это совершенно не вашего ума дело.

— Тебя не спрашивали, сопляк! — он возмутился так сильно, что слюна разлетелась по сторонам.

— Да какое вообще… — бросил он, но тут же опешил.

К чему сейчас лишняя нервотрепка?

Хьюберт быстро взял себя в руки, игнорируя звук смачного плевка в траву, и вернулся к дежурным, показав фотографию.

— Кто из них похож на него?

Нэйт Паттерсон сидел с краю одной из каталок и смотрел на собственные колени. Если на фотографии он был менее растрепанный, а в глазах еще можно было заметить долю осознанности, то сейчас осталось лишь первое.

— Хью, я, конечно, не жалею его, но отличить от мальчика с пищевым расстройством его вряд ли можно, — тихо прошептала Эвелин на ухо.

— Сам вижу, — отведя взгляд от толпы сотрудников, твердо, но тихо ответил он.

Они держались сзади двух Блейка и одного стажера, что вели Нэйта за плечи вниз по лестнице. Тот был словно кукла — казалось, даже не дышал, руки будто глиняные прилипли к бедрам, ноги шли без сомнения, но и без должного желания. Голова дергалась вверх-вниз, когда он перешагивал крутые ступени.

Она между тем активно кусала нижнюю губу, стирая всю дешевую гигиеническую помаду — этот случай не будет как обычно. Она редко нервничала, и не важно, с каким диагнозом привезут; даже когда к ним в двери постучалась мать с маленькой девочкой и явным нервным тиком, Эвелин сохранила внутреннее хладнокровие, свойственное ей как психиатру. А здесь столько эмоций: и неспокойный взгляд по сторонам, и твердые руки в карманах, так что теперь все листы вместе с кружкой нёс один Хьюберт.

«Пока все сходится, но слишком беспокоит его расплывчатость тела, — охарактеризовал податливость Паттерсона Хьюберт, когда его ноги начали подгибаться, но, судя по напряженной шее, сознание он не собирался терять».

Дежурные подтолкнули его, чтобы он пошевеливался. Эвелин наклонила голову, утыкаясь носом в плечо Рейза, на что он утешающее похлопал ее по спине.

Парнишку привели в комнату. Хьюберт оказался прав — тринадцатая палата была подготовлена для него. Одноместная кровать с несколькими ремнями по бокам, значит, старая, вытащенная со склада; тонкий фанерный шкаф под белье и одежду. Одинокая лампочка висела под потолком, оставляя углы комнаты темными, будто там скопились существа, ведомые только богатой фантазии впечатлительных и всем тем, кто с галлюцинациями был на «ты».

В комнате стояли несколько стульев, что занимались дежурные, а в углу сидела директор в той же рубашке, что и вчера.

«Решила потешить себя тем зверством, что устроила? — бросил ей Рейз в голове».

Пусть она и подняла больницу с колен благодаря финансированию, но в такие моменты он переходил полностью на сторону Эвелин.

Все расселись так, словно в театре и ждали представления. Дежурные — по бокам, еще двое — стояли сзади парнишки. Хьюберт, сев напротив пациента, передал Эвелин часть её листов и поставил кружку на пол. Пока ставил, коснулся пола и только сейчас осознал, насколько здесь может быть холодно зимой. Но Рейз всегда был в ботинках, а вот для Нэйта пока нашли только плотные носки.

Парнишку раздели до серых застиранных трусов, поставив в центре комнаты, однако картина не изменилась — он был как досочка, какую ставят в ряд вместе с другими в надежде скрыть свой дом от чужих глаз. По крайней мере, это первая ассоциация, пришедшая ему в голову.

— Итак, Нэйт, — спокойно, начала миссис Хедлстон, рассматривая ручку в руках, — сейчас будет короткий осмотр, так что не бойся и не даже не думай кидаться на дежурных. Вреда тебе никто не причинит.

Хьюберт еле сдержал горький смешок и оглядел тело: а мальчик и правда был хрупкий. Страшно было смотреть — вдруг острые кости в один момент проткнут кожу, как ножи, он истечет кровью и окончательно упадет. Тонкие длинные руки, если бы не черные синяки, выглядели бумажными на фоне синих коленок. Под глазами большие впадины, едва прозрачные тонкие волосы лишь подчеркивали это. Хьюберт поймал себя на мысли, что он сочувствует Паттерсону по-своему — со всей твердостью и вынужденным желанием помочь в связи с обстоятельствами.

— А ведь ему только семнадцать, — с отчетливой тревогой в голосе прошептала Эвелин на ухо Хьюберту и резко отодвинулась.

Он только кротко мотнул головой, так, чтобы остальные особо не заметили — Нэйт мог подумать, что они шепчутся о нем. При шизофрении вполне возможны навязчивые мысли и их визуализация, настороженность и недоверие.

Грубые руки медбратьев прощупывали тело мальчика, будто прямо домогались. Нэйт чуть ссутулился, пытался стать меньше, но ни один мускул на лице не дрогнул. Разве он не отошел от помутнения сознания, наверняка по причине острого стресса? Рейз попытался найти, на чем сфокусировались его глаза. Лица медбратьев? Каменная плитка па полу? Дверь, ведущая к свободе сзади него? А может быть…

Хьюберт посмотрел ему в глаза, хоть это было и против его собственных правил. Они были яркими, словно в них все еще текли ручьи жизни, но скоро могли пересохнуть совсем. Отметив эту мысль на листке, Рейз бросил взгляд на Эвелин, которая уже вовсю черкала что-то в широком блокноте, размером с альбомный лист, но после посмотрел обратно. Поиск цели взгляда парнишки, плавный, но явно настороженный, Рейз производил по меньшей мере минуту, пока их глаза не встретились.

«Мог ли он искать глаза, смотрящие на него? — мелькнуло у Хьюберта в голове, пока руки продолжали нещадно блуждать по хрупкому телу мальчика».

Быстрые поиски смешались с медленными, он вздрогнул от неожиданности, обжегся. Нэйт смотрел на него без каких-либо эмоций. По телу быстро пробежали мурашки, которых Рейз никак не ожидал. Темно-голубые глаза выражали полное безразличие к открытым и дерзким касаниям, словно он был сейчас не тут. Где настороженность? Подозрение? Страх? Ничего не было, будто он в космосе, полной изоляции от мира, где не слышно ни голоса, ни чувств, ни воздуха.

Хьюберт быстро пришел в норму. Зрительный контакт происходил несколько секунд, и Нэйт первым опустил глаза. Поджал губы и совсем легонько, мало кто бы заметил, приподнял уголки губ. Хьюберт черкнул что-то в записной книжке и наклонил голову, слегка развалившись на стуле. Он не смотрел, как мальчик даже не шелохнулся, когда его одели и посадили на табуретку.

— Доброе утро, Нэйт, — нежно начала Эвелин, привлекая к себе внимание. Паттерсон слегка дернул головой, а вместе с ним, набравшись смелости, поднял голову и Хьюберт. — Меня зовут Эвелин Харпер, мы будем разговаривать с тобой, — поправив очки, воскликнула она и посмотрела в глаза мальчику. Она могла сделать это.

Но внезапно Паттерсон посмотрел вперед, не на психиатра. Их с Хьюбертом взгляды встретились опять, но теперь к безразличию прибавился холод. Не холод коридоров по вечерам или полей за пределами здания, а именно человеческий холод, будоражащий сильнее, чем все ранее сказанное. Он не мог узнать причину: дело было в Харпер, мужчине-водителе, каталке или щипаниях врачей, но почему-то слегка нахмурился и чуть повел головой, как бы спрашивая. Они не сказали ни слова, лишь изучали друг друга, будто и сам Паттерсон знал, что Рейз будет связан с ним, хоть и по приказу. Нэйт чуть опустил челюсть и сам дернул подбородком в сторону стены. Его губы дрогнули, когда он что-то прошептал, смотря в пустоту.