Скрытое от стен (1/2)
Психиатрическая клиника Чарльза Трентона, штат Нью-Джерси, США</p>
май 1989</p>
— Пульса нет. Забирайте.
Палата на пятерых — двое с тяжелой шизофренией, пара с униполярной депрессией, а тело на боковой кровати болело анорексией. Медсестра убрала пальцы с шеи и быстро вытерла их о халат, не скрывая отвращения. Хьюберт подошел ближе, когда дежурные обступили холодное тело, укладывая ровно конечности.
«Заморила себя голодом, дорогуша, — выдохнул он, потирая запястья. — А кто виноват, что она есть вообще не хотела?»
Принудительное кормление — метод относительный, к которому приходили первое время для поддержания хотя бы какой-то формы, но потом просто устали вытирать рвоту.
Хьюберт оглянулся на Фреда, ее лечащего психиатра, с равнодушием. Тот тяжело вздохнул, отвернулся: видимо, его сильно потрясла ее смерть, но Хьюберт считал, что он зря себя изводил сейчас. Фред сжал пальцами переносицу, сгорбившись, словно желая стать меньше, не сталкиваться с происходящим в полной мере. Ноги скрещены, он даже не шелохнулся, когда к постели прикатили кушетку, а только опустил взгляд.
Хьюберт, смотря искоса на эту сцену, не представлял, какого это — жалеть умиравших здесь пациентов, обходя стороной любую сентиментальность, так что думал равнодушно похлопать Фреда по плечу, но не сдвинулся с места.
— Это не твоя вина, Фред. Сам же говорил, что она никого не слушала, — подняв тело под лопатками, сухо произнес один из дежурных. — Мы сделали все, что могли, да и она сама не шла на контакт, не накручивай себя.
— Я же почти нашел с ней общий язык, — глухо отозвался он, накрывая пальцами губы и с сожалением прикрыл глаза.
Никто не ответил, а девушку уже положили на кушетку. Хьюберт даже не помнил ее имени, но, так как она была в одиннадцатой палате, просто обязан был помочь с перемещением тела в «морг» до приезда службы. Он все также опирался на дверной косяк, скрестив руки, невольно глянул на часы —половина одиннадцатого ночи. Его смена началась несколько часов назад, а без трупа не обошлось.
«У меня еще груда папок на столе, — с усталостью подумал он, задрав голову к потолку».
— Эй, Хьюберт, тебя не просто так позвали, помогай давай, — выплюнул Блейк, один из дежурных, бросив руку девушки на живот.
— И без тебя знаю, — фыркнул он, подходя к кушетке, нехотя осматривая ее.
Вколотые вчера витамины не помогли: ее вес был ниже некуда, при росте около ста семидесяти сантиметров она еле-еле весила тридцать пять килограмм*. Пациентка давно не могла самостоятельно передвигаться, чаще всего сидела у телевизора, бубнила что-то, озиралась на каждого встречного. Фред только хмурился на очередное «хочу быть меньше, меньше, меньше», а Хьюберту казалось, что исход был предрешен.
Сейчас она выглядела совсем скверно: кожа обтянула скулы, под ключицами была содрана ногтями в порыве недавней истерики. Волосы начали выпадать около месяца назад. Кроме того, пациентка лишилась пары зубов — сколько бы ей не давали кальция, желудочный сок, как следствие вызванной рвоты, впоследствии всю ночь разъедал эмаль. Впадины под глазами заставили Хьюберта на секунду паршиво усмехнуться: у самого были бы такие же после изнурявшей бессонницы.
— Уложи остальных спать, бумаги возьмем на себя, — шепнул Фред, положив руку на плечо медсестре.
Она проворчала в ответ и закатила глаза, посмотрев на пациенток — это было последнее, что заметил Хьюберт перед тем, как закрыть дверь с обратной стороны и неспешно покатить кушетку.
«Конура, — мысленно сравнил он, лениво завозя труп в помещение».
В морге еще холоднее, чем в коридорах, где грели батареи. Голые стены, штукатурка на тонких нитях-паутинках свисала с потолка. Когда человек умирает, его тело лежит здесь несколько часов до прибытия служб — нет необходимости утруждать персонал заботой о стерильности.
Блейк открыл дверцу «холодильника», Хьюберт взял тело за ноги: температура уже достигла комнатной, трупное окоченение еще не началось, но брезгливость всегда охватывала его. Он сильно сжал щиколотки, отбрасывая мысли о сострадании, положил тело на металлическую кушетку и задвинул внутрь холодильной камеры.
Все происходило очень быстро, им хватало десяти минут, чтобы убрать труп, скрыть его от стен больницы в самом потаенном уголке.
Пожалуй, у Хьюберта и неухоженного морга было что-то общее.
Стрелка часов перевалила за двенадцать. Небо давно потемнело, только холодный свет луны, пробивавшийся сквозь окна, и люминесцентные лампы давали ориентир редким бродячим дежурным. Они зачастую специально держались по главным блокам: желания останавливаться у палат не было.
Длинный коридор со слабым освещением стал привычной картиной за пару месяцев. Потолок весь потрескался, кривые линии в белом свете превращались в острые ветки деревьев или замысловатые паутины. Потертые временем туфли на плоском каблуке старались не стучать о каменную плитку, так что идти приходилось почти на носочках. Тихо. В приемной гостиной отсыпаются пара дежурных, кто-то переносит из столовой сок в сестринскую в картонных коробках.
Хьюберт чуть не запнулся на крутой железной лестнице. Лишь цыкнул и, желая укрыться в его собственной конуре, ускорился. Воздух на нижнем этаже был самым холодным, будто отопление сюда не подавали. Говорили, раньше хоронить людей приходилось прямо тут, родственники просто забывали про них. Всегда было неприятно влажно, будоражило клетки совсем не от доброжелательности бетонных стен. Будь место Хьюберта на этаже выше, он бы никогда не спустился сюда. Когда он прошел блок с изолированными больными, мокрота подступила к глотке, захотелось плюнуть прямо на пол, под дверь палаты, но нельзя: он же врач.
Ставни двери застонали, когда она тяжело открылась и перед глазами предстала привычная картина. Увидев ее впервые, миссис Хедлстон сказала, что это его кабинет, но она ошибалась и ошибается до сих пор. Хьюберт сдул тонкий слой пыли с книжной полки у стены, постучал пальцем по хилому столу, будто проверял, выдержит ли он стопку карточек за последние десять лет. Заметил в углу несколько горшков с растениями — то ли старая монстера, то ли полуживая диффенбархия — и пару бутылок воды для них. Когда он в последний раз поливал их? Хотя, завянут они или нет, разницы совсем никакой. Хьюберт скривился, когда глазами поймал ниточку паутины на потолке и подумал, что стоит давить на уборщиц и принуждать лучше убираться.
Сев за стол, он плавно покрутил ручку пальцами и вытянул ноги. Оставалось около получаса до того, как его опять вызовут дежурные.
«Старику из четвертой палаты опять приспичит блевануть в постель? Из третьей будут колотить по стенам и пытаться прогрызть решетку кроватей? — перебирал Хьюберт, наблюдая за цикличными круговыми движениями ручки: чувствовалась в ней размеренность, плавность, точность. — У одной из девочек случится истерика, а другая забьется в угол так, что даже за руку не вытащить?»
На последнем ему хотелось вымученно засмеяться: таблетки пациенткам точно в рот не запихнешь, в таких случаях препарат вводят сразу в вену.
Очертив взглядом стопки хлипких бумаг, он нашел старенький рабочий телефон. Хьюберт на автомате набрал номер и приложил трубку к уху. От длинных гудков было не по себе, они разрывали окружающие резко и пронзительно. Он привык к всеобщему смирению, тишине, перешептываниям — в этом ощущалась обыденность, медленно и бесповоротно поглощавшая, но Рейзу другое не ведомо. В этом месте всегда хотелось вывернуться наизнанку от вечного застоя и старости, но Хьюберт был готов к этому, так что звонкие гудки и трель телефона портили всю картину.
— Да, слушаю.
Мягкий, бархатистый женский голос, чья обладательница обычно язвительно смеялась, сейчас был сиплым. Он сразу догадался, что ее сильно потрепали на смене. Прошло всего три часа, а они оба выдохлись.
— Я на месте. Посмотри отчеты пятнадцатой палаты, мне надо сверить с записями Фреда, — он придвинул к себе стопку бумаг с пометкой «расположение пациентов блока 12-18» и пальцами прошелся по таблице. — Там две с депрессией, одна с шизофренией и одна с обсессивно-компульсивным расстройством, — он протянул паузу, ведь Фред никаких заметок не оставил. — Как думаешь, стоит их оставлять вместе? У Фреда пусто.
— Я бы настаивала на их распределении, но Мел откажет, у меня так с тридцать девятой палатой было. Мол, мест и так мало на этих чистюль, — она попыталась спародировать ее. Хьюберт хмыкнул, но девушка не засмеялась в ответ. — Однако ОКР подразумевает собой именно навязчивые мысли и идеи, но как нашу любительницу качать ребят с депрессией слабыми транквилизаторами это может волновать.
— Эвелин, не начинай, — отрезал он. Хьюберт крепко держал трубку плечом и активно писал отказ о распределении, чтобы позже Фред просто подписал, — мы это уже обсуждали. Она, скорее всего, просто не в духе последнее время.
— Ее просто давно никто не трахал.
— Эвелин, — Хьюберт с явным раздражением цыкнул. Она ощущала себя настолько обессиленной, что была готова нелестно выражаться о директоре, сидящем через стену, — не будь как она, иначе станешь еще хуже.
Шумно выдохнув, Эвелин замолчала, и послышалось шуршание бумаг. Было слышно, как она медленно промычала какую-то мелодию. Хьюберт поставил дату на заявлении и оставил место для росписи. Он уже хотел что-то сказать вроде «И что, ты теперь злишься?», но его немой вопрос перебил глухой звук из трубки. Эвелин на секунду даже перестала дышать, а после тихо завыла и, словно недовольный щенок, хныкнула.
— О, Господи, опять она!
— Из тридцать пятой? Паранойя? — усмехнулся Хьюберт.
Он отметил ручкой в столбце процедур гидротерапию и откинулся в кресле, на автомате записывая номера пациенток.
— Она самая. Каждую ночь прыгает по полу, кричит что-то на своем языке. Пробовали терапией ее успокоить, не помогает. Ей регулярно дают вместе с тиоридазином еще и какой-то транквилизатор. Вроде лучше, теперь не мерещатся собаки на поводках. Как бы соседки еще больше не сошли с ума…
— Да куда им больше — он был готов засмеяться, вспоминая, кто находится в той палате. Одна с шизофренией, а другая с одним ее подвидом. Впрочем, без разницы, ведь лечили их одинаково.
— Мне тут недавно рассказали, что лет тридцать назад двух парнишек положили вместе с мужчиной с шизофренией. В итоге через пару месяцев они начали бредить сильнее, бессвязно говорили, всех сторожились. Врачи тогда считали, что мальчики в процессе начали подражать поведению пациента, находясь с ним в тесном контакте, но сейчас предположения уже другие: одни пишут, что они просто из-за сильнодействующих таблеток так сломались, вторые — во всем виновата лоботомия.
— Лоботомия? Разве ее тогда все еще проводили? Не могли быть побочные действия таблеток? — Хьюберт поднял брови.
— Хью, ну какие побочки? — Хьюберт, казалось, привык, что для Эвелин он стал обыденно и коротко «Хью», но в глубине души продолжал негодовать. — Тогда еще противоаллергенными лечили или хлорпромазином, о качественных нейролептиках здесь и не слышали. Могли, конечно, смешать препараты, мало ли.
— Люди разные бывают, — наклонив голову, отстраненно пробубнил он.
Хьюберт покосился на пыльные книги на полке, шумно вздохнув. В груди неприятно потянуло, наверное, просто от усталости. Он сильнее вжался в кресло, желая раствориться и не возвращаться к изнуряющей ночной работе, прикрыл глаза. Эвелин не ответила, а в трубке зашуршало, щелкнула ручка — перед Хьюбертом пример настоящей преданности работе, может, он уже начнет брать пример?
«И правда, бери себя в руки, иначе уволят, а тогда… — подумал он, но даже не собирался продолжать мысль».
Собственно говоря, он никогда ее и не продолжал.
— Кстати, почему муженек на ночную смену с тобой не остался? — внезапно вспомнил Хьюберт, ведь вместо него как раз должен был быть он.
— Ох, ну, — тихо протянула Эвелин. — В общем, сегодня с утра…
Резкий стук в дверь отдался эхом по коридору снаружи. Хьюберт тут же отложил трубку, голос Эвелин стал отдаленным и неразборчивым. Стук раздался еще раз, но теперь единственный, после него дверь заскрипела. Хьюберт быстро бросил Эвелин: «Ко мне пришли. Позже наберу» и сразу положил трубку.
На пороге показалось фигура, еле освещенная из-за единственной включенной лампы у него в кабинете. Хьюберт узнал бы эту женщину с закрытыми глазами, потому что она всегда использовала один и тот же сахарный парфюм, который быстро оседал в носу и начинал щипать.
«Мел решила сегодня на себя весь флакон вылить?»
Наверное, в городе она хотела хоть как-то скрыть запах вечной пыли и старых прогнивших бумаг. На ней Хьюберт сразу заметил сверкающую брошь, прикрепленную на атласную темно-синюю рубашку, которую Мел носила, казалось, не один год.
— Мистер Рейз, заняты? — ее холодный голос был ничто по сравнению с омрачающим ощущением на нижнем этаже, однако она порой доказывала обратное.