we both know the string is always ready (1/1)

Азирафаэль не закрывает глаза, проглатывая своё дыхание и заполняя ушные раковины чужим. Не шевелясь, замирая, оставаясь наедине с шершавым движением простыни около головы. Так куда безопаснее: да, конечно, Кроули обычно просыпается на следующее утро с более доброжелательным настроем, нежели вечером до. Но всегда была вероятность, которую даже старательным движением языка не выведешь, что его злость останется на дёснах. И первое, что она захочет,?— остаться следами на чужом лице, шее, запястьях или же куда дотянется.—?Доброе утро, дорогой,?— подрагивающей по краям улыбкой говорит Фелл, тут же опуская взгляд. Плечи тут же покрываются дрожью, когда муж касается его кожи, чуть сжимая пальцы.—?Золотце,?— Азирафаэль теряется, чувствуя, как он по кисти растворяется в хриплом голосе,?— ты ужасно бледный,?— Кроули всегда касается этой темы, всегда выбирает именно эту деталь. —?Только не говори, что это из-за вчерашнего,?— он ничего не может сделать?— ему не за что, на самом деле, и нечем, схватиться. Всё слишком далеко. Да и он уверен, что если бы смог дотянуться до чего-либо, то провалился бы руками в рыхлую поверхность, утопая лишь глубже. —?Только не из-за того, что мы опять повздорили. Золотце моё, нельзя же так убиваться?— ты как будто ночь не спал, а опять думал обо мне чёрт знает что,?— Фелл слышит жалость, почти верит и не может заткнуть уши. Ему, боже мой, просто не хватает этого: ничтожно мало, едва на один глоток хватить, но научится и этим упиваться, разводя слезами и захлёбываясь.—?Только ты прекрасно знаешь, что ты сам в этом виноват,?— Энтони оказывается сверху куда быстрее, чем Фелл успевает отвлечься от попытки сохранить для себя мягкую интонацию мужа?— у него целый набор из подобных разговоров, он может даже новый без участия Кроули составить, и жечь будет так же. —?Ты сам меня спровоцировал, ты же понимаешь? Да, Азирафаэль? —?губы жгут по форме ушной раковины, спускаясь до мочки и теряясь до шеи. Только не касаясь?— ведя достаточно близко, чтобы вверить желание толкнуться навстречу, склоняя голову в другую сторону и подставляясь кожей под задранным подбородком. Но далеко настолько, что остаётся лишь дыхание. —?Ты вёл себя отвратительно, сбежал к своему братцу, а после пытался разыграть сцену и не пойти со мной. Разве ты не понимаешь, как это действует на меня? —?Азирафаэль знает, что ему не давали права на чужие касания и попытки себя оправдать. Знает рефлекторно, жмуря веки от фантома удара,?— он проглатывает язык и пускает сквозь губы через раз тихие вдохи, чтобы искоренить лишнее движение. Кроули не хочет слышать его, ему неинтересно, что тот скажет?— кожа запоминает лучше, передавая механической памяти.—?Ты же согласен со мной, золотце? —?Фелл счастлив, черт возьми, что здесь работает устой про молчание и согласие. Внешнее?— а другое значение не имеет. Не в этот раз, не с этим человеком, не в этих условиях. —?Умница,?— Кроули резким движением с замедлением на концах траектории укладывает руку на его щёку, и Азирафаэль уже не видит, жмурясь быстрее, чем Энтони скалит правый край губ до открытых зубов. —?Умница, Азирафаэль,?— лёгкий хлопок расслабленными пальцами как оставленное поощрение, и кровать вдыхает чуть свободнее?— Кроули встаёт.Фелл не хочет открывать глаза, только позволяя себе расслабить веки и уронить голову набок. Конечно, стараясь не вслушиваться в количество шагов?— досадная привычка, чтобы всегда знать заранее. Какая к чёрту уже разница.Лучше просто оставить всё, расслабляя хватку, не замечая?— или только делая вид, так, для образа?— что вода уже добралась до подбородка и через пару минут нового вдоха больше не будет. Фелл не знает, сколько уже длятся его несколько минут?— положенные сто двадцать секунд каждый день или уже несколько лет, слепленных в одно, смятых и отжатых до обострившихся морщин, в которых западают тени. А Гавриил не брезгует пальцами выгребать каждую бессонную ночь из-под его глазниц долгими расспросами после?— по телефону или же напрямую, разницы почти нет. Итог один. Как обычно. Как будто мог и не набирать больше номер: он выучил его наизусть изначально далеко не механической памятью. Даже после четвёртой попытки Кроули незаметно удалить контакт Азирафаэлю не удалось аккуратными фразами примирить его с наличием брата у себя.—?Он настраивает тебя против меня. Думал, я не замечу? —?Энтони скидывал с себя руки мужа?— Фелл верил в тактильное убеждение?— и заветренной кожей ладони утирал яд с губ. И, конечно же, не слышал, что Гавриил любит его и никогда не станет делать что-либо во вред по своим субъективным соображениям.Гавриил просто говорил правду, прекрасно осознавая, что повышение градуса не смягчает его слова?— только обостряет углы. Он, например, знал, что обещания завязать стоят дешевле фальшивых признаний?— в этом он, кстати, тоже не сомневался, открывая страницы социальных сетей бывших избранниц Кроули. Ни одна из них ни красотой, ни умом не отличалась. И учитывая не самое низкое самомнение?— иногда он и во всем поражается, что Энтони ещё не подавился им и не украсил белизну унитаза?— версия про искренность в очередном романе даже в расчёт не бралась.Азирафаэль на этом месте уже через пару месяцев начал забывать морщиться, когда старший Фелл поспешно начинал заверять его, что вышеупомянутые характеристики к нему никогда не приставали и ему даже руки марать не надо, чтобы доказать что-то в глазах окружающих. В ход шла выскобленная до жестяного основания история, в которой Гавриил пытался успокоить и оттащить от окна младшего одного из поклонников?— он был достаточно пьян, чтобы высказать всё, что думает о красоте Азирафаэля. Учитывая все подробности своих желаний, где тот имел счастье?— Фелл несмело добавлял отрицательную частицу?— появляться.Кроули не хотел самоутверждаться за счёт Фелла, его почти тут же теряющегося взгляда или привычки скользить мимо отражения?— быть может, только фоново. У Азирафаэля среди книжных полок осталось очень едкое для обладателя свойство?— терпеливое желание доказать себе, что всё в порядке, что так и должно быть, что даже жестокость может иметь мотивы с запросом на оправдание и синяки проходят достаточно быстро. Как и идея, что любому можно помочь, вытащить, затащить на операционный стол и выкроить заново, зашивая только качества перед чертой недопустимого. Это оказалось удобно и практично, полностью оправдывая начало, где Кроули был тем пределом мечтания, который только можно вылепить из настольных романов и курса богословской грамотности.Через пару месяцев Азирафаэль уже прикрывал правую руку ладонью, вместо шеи?— она гниёт чужими укусами, и от неё несёт отсутствием контроля. Гавриил бы сказал, что всецело воняет, резко, до рези в глазах. Это даже минимально не разбавляло оправдание про невменяемость состояния. Только хуже, в разы.—?Не ты мне тогда доказывал, что он изменится? —?сквозь накатывающую усталость отцепляет старший Фелл?— его брат почти всегда появлялся ночью или её подобием, истлевшем и мёрзнущем под лестничными маршами. Азирафаэль только сильнее поджимал руки и комкал меж губ очередное в своей бесполезности ?всё будет хорошо, это последний раз?. Он достаточно быстро понял, насколько паршиво это звучит. Как и вымученная сентенция о любви?— его к Кроули.?Я люблю его?,?— говорит он, когда Энтони не возвращается неделями, а после дрожащими коленями ползёт к нему и пытается подтащить к высохшим губам его руки?— посмотри, посмотри на меня и прости.?Я люблю его?,?— говорит он, когда каждый угол ставшего их дома тлеет от грубой ругани?— Азирафаэль нашёл новые таблетки после старой порции клятв и получил сообщение, что мистер Кроули с начала месяца не появлялся на психотерапии. Энтони уверял Фелла, что это его вина, он довёл его, оставил на самом краю, а он не смог удержаться.?Я люблю его?,?— говорит он, растирая под веками возвращающийся раз за разом образ бледности и отсутствия радужки.?Я люблю его?,?— говорит он и не слышит ответа.Гавриил качает головой. Азирафаэль начинает видеть, как равноускоренно рушится их, его жизнь, отражаясь по утрам в черном кофе?— он всё чаще не спит по ночам.Реальность протягивает к нему руки с выступающими локтями и с нажимом гладит висок, напоминая, возвращая. Фелл сам касается кожи, натыкаясь на тягучую боль. Уже слабую, но до сих сверлящую. Как и гудки?— мерные до невозможности.—?Да, привет,?— голос дрожит фальшью улыбки?— механической, привычкой облепившей губы,?— да, всё в порядке,?— вдох чуть глубже разрушает растянутую горизонталь уголков рта. И Через паузу, за которую Фелл едва успевает успокоить дрожь, мажущую голос, Азирафаэль признаётся, что ни черта не в порядке.О том, что он любит его, Азирафаэль говорит, уже через слово затыкая себя намотанной на фаланги простынёй и теряя фокус в тут же промокших глазах.