Осознание (1/1)

Стоит ли мне рассказать ему обо всем, что я услышала от Эфины? Как он отреагирует и будет ли это верным решением?В глубине души я до боли боялась, что мои слова смогут вызвать в Мальбонте неоднозначные чувства, и в конечном итоге я только разрушу хрупкую связь между нами. Эти путешествия, артефакты, заклинания и магические существа затмевали пугающие мысли о будущем. С каждым найденный кусочком заклинания, я все ближе подбиралась к судному дню, в котором заключена наша судьба. В последнее время я ловила себя на мысли, что вообще не хочу возвращаться на небеса. Я бы навечно осталась здесь, с Мальбонте, встретив вдвоём тяжелую и одновременно легкую старость, мне хотелось разделять жизнь друг с другом, больше не испытывать горечь потерь, предательств.Что ждало меня на небесах?Бессмертие. О, какое красивое слово. Его звучание одновременно прекрасно и ужасно, ведь оно заключает в себе сладость, недосягаемую потребность практически каждого человека, но в то же время несёт в себе губительную пелену однотипности жизни. Забавно, что в слове ?бессмертие? заключено именно слово ?смерть?, ведь это так иронично и странно. Я бы назвала это скорее вечностью, или же бесконечностью. Потому что на подкорке сознания понимала, что со временем весь трепет от бесконечного существования больше не будет приносить такого восторга. Все звуки будут казаться похожими, знакомства поверхностными, вкусы притупляются, а зрению приедаются одни и те же пейзажи. Сколько нужно времени, чтобы посетить все страны, города? Какое количество часов понадобится, что б попробовать различные кухни каждого уголка планеты или переслушать всю музыку? Для каждого здесь будет свой ответ. Я же предполагала, что я смогу насладиться новизной в течении тысячи лет, а затем все будет казаться до чертиков похожим и примитивным. Я потеряю такое чувство, как восхищение, потеряю все нервные ожидания в надежде встретиться с неизведанным. ?Но ведь мир будет развиваться!? Конечно, будет. Только нужно ли мне это лицезреть? Мое сердце готово жить, осознавая все тяготы грядущего забвения и небытия. Ведь тогда я смогу лучше прочувствовать каждую мелодию, каждую картину, каждый город и каждого близкого человека. Близкого человека…А были ли такие у меня? Это снова возвращает к вопросу о возвращении на небеса. Мать за все мое пребывание на земле так и не удосужилась хотя бы минуту времени посвятить родной дочери. У тебя же впереди целая вечность, мам, в чем проблема? Не будь идиоткой, Вики. Ты прекрасно все знаешь.Я не нужна ей. И никогда не была нужна. Образ заботливой матери настолько затерялся в памяти, что казалось, будто я вообще нафантазировала ее присутствие в моем далеком детстве. Какой длины были ее волосы? Она носила платья? Ее взгляд был добрым и нежным, или же холодным и проницательным? А какой у неё был запах? Каждый ребёнок узнает запах матери среди тысячи различных приторных иллюзий. Мои школьные подруги любили воровать у своих матерей дорогие духи, чтобы побрызгать ими собственные вещи. Это давало ощущение, что их мама всегда находится рядом и легким шлейфом преследует при различных трудностях. Запах моей матери пахнет пустотой. Гнетущей, сжатой, неопределенной. В облике властного Серафима от неё излучается запах гвоздик. Он такой насыщенный, что моментально бьет в нос, отчего хочется поморщиться и отвернуться. Колкий, резкий, решительный. Он против твоей воли заполняет легкие, разрезая изнутри. Мне противен этот запах — нет — мне противна она.Мими. Моя дерзкая, открытая, своевольная Мими. Я всегда ласково называю тебя своей подругой, но в душе не понимаю, что такое дружба вообще, потому что никогда ее не имела в своей жизни. После смерти матери, отец долгое время не мог прийти в себя, закрываясь от всего мира в комнате, где заглушал боль очередной порцией алкоголя. Периодически он мог выйти из логова страданий, посмотреть на своё маленькое существо, которое отчаянно требовало, просило, молило о любви, но в ответ слышала едкий отклик:Ты — копия матери.Чем ребёнок заслужил такие слова? Не моя вина, что я была так сильно на неё похожа, не моя вина, что он не смог уберечь родную жену от погибели и в итоге остался наедине со своей ответственностью, в виде маленькой девочки, которая смотрит на мир своими небесно-голубыми глазами, ища поддержки. Он никогда не пробовал поговорить со мной и объяснить произошедшее, некоторые бы солгали на его месте, сказав, что мать уехала навсегда, другие — сказали ужасную правду, но я получила в ответ только тишину, в которой сама нашла ответ на мой немой вопрос. И этот ответ разрывающей болью внедрился в самое сердце, раздирая его на куски. В каждом кусочке находилась маленькая доля надежды, что я все придумала, что это игра воображения, что такого не могло произойти. Могло. А хуже стало в один судный день, который я помню до сих пор.Утром я потерла затёкшую спину, так как всю ночь проспала на полу около закрытой комнаты отца, а затем получила непреднамеренный удар дверью, отчего боль накрыла ещё сильнее. С момента смерти матери, я всегда спала около его комнаты, в надежде, что в какой-то момент он меня впустит. Но этого не произошло не в первый день губительной потери, не через месяц. Отец вышел из комнаты, опустился передо мной на колени и сжал хрупкое тельце в крепких мужских объятиях. Почувствовав долгожданное тепло, я сразу же разревелась изо всех сил, ведь до этого момента не могла позволить себе проронить и слезинку. Его поступок в очередной раз показал, что я ничего себе не придумала. Мама действительно умерла.— Вики, моя прекрасная Вики. Поймёшь ли ты когда-нибудь мой поступок? Я не знаю. Но я больше не могу встречаться с Ребеккой в своей квартире. Я не могу, понимаешь? Каждый раз, смотря на тебя, ты погружаешь мое сердце и душу в агонию...прости, пожалуйста, прости меня.Смогу ли я когда-нибудь понять? Нет. Ты решил отплатить своему ребёнку такой же агонией, бросая на произвол судьбы в детский дом. Приют. Клетку. Тюрьму. Где я провела пять лет своей жизни. Самых важных пять лет, начиная с четырёх и заканчивая девятью годами. Промежуток, когда формируется психика, когда в душе бурлит стойкая потребность быть нужной кому-то, любимой. От меня впервые в жизни добровольно отказались, выкинув на улицу, подобно испорченному, гниющему, вонючему мусору, который мозолил глаза моему отцу своим присутствием. С этого дня начался ад наяву.— О, посмотрите, ещё одна брошенка, эй, иди сюда, мусор! Я не зря сравнила себя с мусором, потому что так меня называли на протяжении пяти лет. Никчемной, уродливой, бестолковой, жалкой, ненужной. Сколько ещё было таких оскорблений в мою сторону? Бесчисленное количество. Все считают детей цветами жизни, добрыми, милыми созданиями, которые излучают тёплый свет своей сияющей улыбкой. Откуда взялось такое поверье, черт вас дери!? Ни о какой доброте и речи быть не могло. Вокруг была только жестокость, едкий смех, издевательства и пинки.— Что читаешь, мусор? — мою книгу резко вырвали из рук, ломая пару ногтей, а затем выкинули последнюю крупицу, напоминающую о доме, в сторону, — Все слышали, как она на уроке распылялась о том, что ее обязательно заберут? Смешно, не так ли? Кому ты нужна, отродье? — это была Ванесса, она всегда не упускала ни единой возможности задеть меня за живое, подобно энергетическому вампиру, способного выпивать душу.— Оставь меня в покое, пожалуйста, — я была очень тихим и слабым ребёнком, который никогда не сможет дать отпор таким тварям, как Ванесса, а она это чувствовала, поэтому издевалась ещё сильнее.— Вам сказано было спать! Что здесь за шум? — в дверях показалась воспитательница, которая прибыла с самих глубин Ада, чтобы карать несчастных и сломленных детей. От неё я могла получать пощёчины, пинки, плевки в лицо и дикие крики, при которых она срывала свой же голос. Такая участь доставалась лишь мне, ведь по какой-то причине именно мое присутствие вызывало в ней такую ярость. Наверное, это было связано с тем, что я ворвалась в их дом сияющим, отзывчивым ребёнком, готовым рассказывать миллион удивительных историй, загадок и притч. Ну и ещё ее раздражал тот факт, что я любила читать, поэтому свою единственную книгу из дома я старательно прятала под подушкой, чтобы мегера ничего не заметила. Только сейчас я понимаю, что все ее действия были направлены только на то, чтобы сломать меня окончательно, как хрупкую куклу. Пополам, вырывая надежду и душу. Это ей нравилось, она расплывалась в блаженной улыбке, принося крохотному существу очередной приступ боли. Ее жизнь была несчастна, поэтому она не давала нам и шанс на мысль, что у нас может быть все иначе. — Вики снова читает вслух и мешает нам спать! — Ванесса переоделась из юной стервы в милую обманщицу, которая готова воспитательнице ноги облизывать, лишь бы мне досталось.— Это неправда! — детское сердце отчаянно требовало справедливости, я никогда не могла пойти против голоса разума, который настырно стучал в ушах и говорил: ?Не позволяй?.— Замолкни. Подойди сюда. Нет, ты приползешь к моим ногам на коленях, — она показала указательным пальцем себе под ноги, подбирая с пола мою книжку, которую я так и не дочитала, остановившись на самом интересном.Я болезненно сглотнула, сопротивляясь строгому тону. Нет, я не могу так просто поддаться на ее манипуляции. Я должна себя защитить. Если весь мир не может этого сделать — я сделаю.— Живо!Ни за что. За мной обязательно вернуться и я сама плюну тебе в лицо, как ты когда-то плевала в мое, упиваясь в надменном горловом смехе.— Вот дрянь! — воспитательница схватилась за мои волосы, рывком приближая к себе, как маленького котёнка, которого хозяин берет за шкирку и тащит в нужном направлении, — Это книга дорога тебе? ОТВЕЧАЙ!— Д...да, — я подняла глаза на самую дорогую вещь для меня в этой пыльной комнате, где находились не люди, а просто дикие звери, спущенные с цепи в реальный мир, к горлу подступила тошнота от волнения и страха перед неизвестностью.— Прекрасно, — она присела напротив меня, чтобы я отчетливо видела ее лицо, затем ухмыльнулась и вырвала большой кусок белоснежных страниц, с корнем отрывая переплет. Ее руки поднялись в воздухе, разбрасывая тысячи листов по всему помещению, — Собирай, а затем ложись спать.Трясущимися руками я подбирала остатки своего счастливого прошлого, боясь повредить хотя бы один листочек. Солёные капли падали на деревянный грязный пол, тут же впитываясь, будто моя боль и страдания не должны быть замечены ни в коем случае. После смерти матери я и не думала, что боль может быть постоянной, тягучей, ноющей и давящей. Но это чувство сопровождало мою смертную душу ещё приблизительно полтора года, пока я окончательно не сдалась в капкан судьбы, намеренно ступая в уготованную ловушку. Дальше было легче. Да, меня все ещё пинали, наказывали, закрывая в полной темноте без воды и еды, дергали за волосы, девочки шутливо отрезали пряди волос, чтобы сделать мой вид ещё более нелепым. Меня единственную выкидывали на улицу с лопатой, чтобы я чистила снег на территории. Порой могли положить несколько томов книг на вытянутые руки, и заставить стоять в таком положении в районе часа, но в этом был определенный плюс, потому что я могла невзначай стащить одну из книг, ночью пролистывая страницы на сыром чердаке. Чердак — единственное место, где я могла почувствовать себя свободной. После очередной прочитанной книги, я сразу представляла себя прекрасной принцессой, заточенной в башне, которая ночью выходит к окну, пока ужасающий дракон спит, и ждёт спасения в лице небесных звёзд. Я даже дала имена парочке, фантазируя, что это мои затерявшиеся в космосе подруги, которые наблюдают за моей жизнью, и сочувственно проливают слёзы на землю, в виде крупных капель дождя. Спустя пять гребаных лет за мной пришёл отец. Какая радость. Его лицо выглядело напряжённым, но в глазах больше не было тех страданий и мучений, которые ложились пеленой на изумрудные радужки глаз. Мои же глаза были стеклянные. Они не выражали ничего. Ни радость от долгожданной встречи, ни страданий от всех ужасных моментов в этих четырёх стенах, ни сожалений о потерянных годах беззаботного детства, ни, тем более, искрящегося счастья. Я не почувствовала ничего. Ни-че-го. Отец был первым человеком в моей жизни, который отказался от меня, и первым мужчиной, которого я трепетно любила, а в ответ получила нож в спину, доходящий до самого сердца. — Милая, ты так изменилась, — он упал на колени, раскрывая руки для объятий, но я уставилась на него, как на умалишенного и продолжала ровно стоять, косясь в сторону уже бывших одноклассников, — Подойди ко мне, Вики...мне так жаль, я...я...— Это неважно, отец. Уже нет, — все же чувствовать я ещё могла, поэтому сердце болезненно кольнуло от того, что я не могу испытать ненависть к нему. Я не могу возненавидеть родного отца, чтобы он ни сделал, черт возьми! Дурацкая детская привязанность всегда будет настойчиво толкать в спину к любому проявлению нежности в мой адрес. Почему я не могу возненавидеть его?! ПОЧЕМУ?! Потому что он смотрит на меня своими заплаканными глазами? Потому что весь трясётся от сожаления и сочувствия? Раз я его не ненавижу, почему тогда не могу просто подойти...Я боюсь. Боюсь утонуть в его запахе, потому что, в отличие от запаха матери, его я знала наизусть. Он всегда пах кофейными зёрнами. Этот аромат напоминал мне дом. Но у меня больше не было дома, поэтому я не могла себе позволить окунуться в иллюзию надежды. Нет. Никогда.Второй мужчина, который бросил меня на произвол судьбы, отказавшись от моих чувств — Люцифер. По поводу него можно долго распинаться и рассуждать, но буквально недавно я поняла одно — я чувствовала его боль всегда. Началось это с того момента, как после нашей выходки на земле, нас призвал на беседу сам Сатана, оставив после разговора кровоподтеки на теле собственного сына.— Просто встреча с любимым отцом…Смотря на его подрагивающие крылья, подавленные мучения, я снова и снова погружалась в атмосферу детского дома, где я также, как и он, подавляла в себе все чувства, эмоции, страдания, потому что они были лишними, ненужными, мешающими, и не приносили никакой пользы. Мы оба проходили через круги Ада, только он в прямом смысле, а я в переносном. Наши сердца были до краев залиты чёрной, вязкой, кровью, отравляющей все тело. Он выплескивал свою боль через кулаки, агрессию, ярость, намеренно провоцировал окружающих, в надежде получить очередную порцию физических увечий, чтобы они заглушили то живое, что так отчаянно вырывалось наружу. Я заглушала эмоции горькими слезами, истериками, граничащими с сумасшествием, закрывалась от всего мира на маленьком чердаке, борясь с желанием покинуть этот жестокий мир и навсегда стать олицетворением покоя и гармонии. Мы могли спасти друг друга, Люцифер. Скорее, я могла спасти тебя, ведь свои душевные раны я давно залечила и вылизала последние капельки алой крови, соглашаясь со своим прошлым, принимая его и отпуская все то дерьмо, что сломало меня когда-то. Я сама собрала себя по кусочкам, я позволила людям, которые хотят мне помочь — оказать эту помощь, и со временем у меня получилось наслаждаться каждым прожитым днём, дарить миру лучезарную улыбку, получилось простить и принять отца обратно в сердце. Ты же застрял в пучине собственных страхов, потерь, надежд и бесконечного добровольного отчуждения. Любовь к тебе научила меня, что я достойна больше, что я не хочу больше открывать двери с ноги в сердце другого человека, ожидая увидеть там целый сад бархатных роз в мою честь. Я хочу, чтобы мне эти двери открывали по собственной воле, по собственному желанию, чтобы мне доверяли и верили в мою любовь. Почему ты этого так и не понял? За столько времени...Любил ли ты когда-нибудь мою наивность, смех, заботу и поддержку? Похоже, первая любовь всегда оставляет большой рубец на сердце, который невозможно убрать, забыть, перекрыть или содрать. Только принять. И я приняла. Увлеченная этими эмоциональными качелями с Люцифером, я в упор не замечала одной важной детали. Моя родная душа, моя действительно близкая по духу и существу душа находилась совсем рядом, в лице моего врага и небесного тирана, который единственный был готов бороться за свои идеалы, расплатиться со всеми врагами сполна. Вспомнив своё пугающее прошлое, я вдруг поняла, что когда в полном одиночестве устремляла взгляд к звёздам, в надежде, чтобы меня услышали и разделили мою боль — меня слышали, и это был ты, Мальбонте. Я никогда не видела тебя, не чувствовала, но в глубине сознания знала, что ты тоже смотришь вниз, на землю, задавая себе множество вопросов. Ты был одинок, ровно как и я. И мы разделяли одиночество друг друга, находясь в двух параллельных мирах, наши взгляды блуждали по всему пространству, надеясь зацепиться за нечто похожее, родное и чуткое. И вот, спустя столько лет, наши взгляды действительно нашли друг друга, ещё не подразумевая, насколько важным и значимым будет этот момент для нас обоих. Мы оба никогда не могли находиться долгое время наедине со своими мыслями в лагере, поэтому часто составляли компанию друг другу, погружаясь в гробовую тишину. Недавно я думала о том, что хочу чувствовать себя комфортно в полной тишине с родным человеком, и, черт возьми, я чувствовала себя спокойно рядом с тобой! Как я раньше до такого не дошла? Нам не нужно было слов, чтобы понимать, насколько спасительно для нас обоих это еле ощутимое присутствие друг друга в одном помещении. Этого было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности, но при этом мало, чтобы мы эту деталь осознали. Это был первый момент, который определил нашу связь.Второй заключался в нашей обоюдной способности вывести друг друга на такой спектр эмоций, что невозможно было дышать. Когда я или он открывали свой рот, то с вероятностью 100% должна была начаться словесная перепалка, которая однозначно привела к гневным взглядам и едким комментариям. Но все эти споры и назревающие скандалы никогда не задевали меня. Это так странно и противоестественно для моей тонкой душевной организации, что я сама долго не могла это понять. Да, периодически я обижалась на его колкости, грубость или жёсткий отказ, но все это никогда не приносило...боли. Он никогда не сделал мне больно. За все наше знакомство только я позволила себе ранить его, предавая в самом финале борьбы. Если бы он знал, что тогда я, сама того не понимая, предавала и саму себя в том числе. С детства во мне сидит тяга к справедливости, а на небесах я давно осознала, что всем заправляют ангелы, не стыдясь своего высокомерия. Школа ангелов и демонов — небесный детдом брошенных, потерянных, несчастных или же недооцененных существ. Особенно непризнанных. Это место снова мне напомнило болезненное прошлое, где мою личность хотели сравнять с землей, втаптывая самоуважение в грязь.— Посмотрите, Непризнанная! Очередное ничтожество.— Ты действительно ничего не умеешь? Какой позор.— Зачем их вообще берут? От них никакого толку. — Ты хоть на что-то способна, Непризнанная?Те же унижения, те же едкие взгляды, пропитанные пренебрежением, те же колкие слова. И слышала я подобное даже от Люцифера. Но никогда от него. Он ни разу не сказал ничего подобного, принимая меня такой, какая есть, пусть по небесным меркам ничтожной непризнанной, которой по воле случая удалось ухватить лакомый кусочек силы великого Мальбонте. А я не смогла найти в себе смелости отказать маме в той авантюре, не смогла противостоять большинству, не смогла отказаться от Люцифера или же попытаться убедить его, что быть на стороне Мальбонте — правильно. Я ничего не смогла. Только поддалась в очередной раз судьбе и закрыла глаза на то, чего действительно я хочу. А искренне я хотела стоять рядом с Мальбонте не поле битвы, но не в роли шпиона, а в роли верного спутника.В начале моего пребывания в лагере, Мальбонте ни разу не попытался забрать у меня то, что по праву принадлежит ему, а лишь пытался направить новые способности в нужное русло, тренируя меня неподалёку от лагеря.— Сосредоточься, Уокер. Почувствуй темную энергию, готовую выйти наружу, — он властно скрестил руки на груди и смотрел на меня свысока, ожидая дальнейших действий.— Не могу я! Не получается! Расскажи, как ты ей управляешь, а я повторю, тогда получится, — я убрала мешающие пряди со лба и устало повалилась на траву. Он мучал меня уже в районе часа.— Нет, — его голос стал жестким и требовательным, — Ты должна сама подчинить ее себе, проявить по-своему, а не так, как делаю я. Потому что теперь она принадлежит тебе.— Ты не попытаешься ее забрать обратно себе? Ты же говорил, что без неё слабее, чем обычно, — я приподнялась на локтях, в ожидании очевидного ответа.— Не заберу. Можешь считать это моим скромным подарком.— Но почему?!— Ты же давно хотела не чувствовать себя пустой, вот и не задавай много лишних вопросов.Тогда я не поверила в правдивость его слов, но сейчас понимаю, что это был его первый заботливый поступок. Дело вовсе не в том, сильнее или слабее он без части своей силы, а в том, что я беспомощная без той пугающей энергии. Мы оба это знали. Только я до последнего не хотела верить, что его слова искренние.Мальбонте же никогда не лгал мне, с чего я вообще решила, будто соврал в тот раз или обязательно это сделает? Мой больной мозг везде найдёт подвох и за что зацепиться навязчивыми мыслями. Хотя по настоящему лишь он имел право не доверять и искать во всем подтекст. Мы оба были брошенными, истерзанными, отдаленными, но мой поступок лишь усугубил ситуацию в твоём восприятии мира. Как же стыдно и...больно?Да, мне больно, потому что больно ему. Как давно такое происходит? Похоже, с того самого дня, когда я неслась к нему в пещере, в надежде унять разрывающее на части мучение, в надежде согреть в своих объятиях, подарить тепло. Это все, что я могу предложить тебе. Давящее прошлое, рубец на сердце после жестокой любви, разорванную душу и легкую улыбку. — Ты не должна быть среди нас, тупая непризнанная, — демон, имя которого мне было неизвестно, жестко придавил мое тело к стене, до хруста сжимая хрупкое плечо, — Не думай, что если раздвигаешь ноги перед Господином, то можешь тут рот свой открывать.— Отпусти меня! — я пыталась вырваться из захвата, но этим приносила себе ещё большую боль.— Ты даже на это не способна. Какая мерзо...кхКак только я открыла глаза, то тут же увидела перед собой огромные темно-красные крылья, которые закрывали мое тело даже от лучей яркого солнца. Мальбонте держал демона за горло, не выражая абсолютно никаких чувств, он был так спокоен и хладнокровен, что по моему телу пробежали мурашки. Он поднял руку над лицом моего обидчика, чтобы тот на неё посмотрел, а затем звонко щелкнул пальцами, и демон упал замертво на холодную землю. Я окаменела, продолжая ошарашено смотреть на широкую спину Мальбонте. Он почувствовал мой взгляд и слегка повернулся, изучая взглядом сохранность моего тела, но при этом не говоря ни слова. В таком положении мы простояли около пяти минут, и полукровка двинулся в противоположном направлении, бросая напоследок:— Не позволяй кому-либо унижать тебя.В тот день меня впервые в жизни защитили. Но я не придала этому значения, концентрируясь только на жестокости моего врага.Сейчас я понимаю, что ты можешь предложить мне безопасность, защищая от всех мечей реальности, закрыв своим телом мое. Горячие поцелуи, разжигающие в сердце пожар, пронзительный взгляд чёрных глаз, в которых таится печаль и ненависть к миру, сильные руки, укрывающие в тёплых объятиях, несколько простых слов, бьющих по самым тонким струнам души, красивую ухмылку, в которой нет отныне показателей, говорящих о том, что мы не равны. Ты можешь часами слушать мою бессвязную болтовню, не перебивая, больно ущипнуть за бок при излишней дерзости, покрыть тело множеством влажных поцелуев, заставляя трястись в нетерпении. Как я могу после всего вышеперечисленного рассказать тебе обо всем, что недавно узнала? Какое право я имею причинить тебе такую боль? Я не хочу...не могу. Я не позволю тьме овладеть тобой, затуманить тебе разум и забрать у меня, ведь я только нашла тебя, только смогла вырваться из оков одиночества, только ощутила весь спектр эмоций, находясь рядом с тобой.Я...я только...я только искренне полюбила тебя, Мальбонте.