Поймаю [I] (1/1)

Когда он в последний раз чувствовал себя так же паршиво, ситуация была ничуть не лучше.Это мелькает в мозгу, точно сломавшийся прожектор. Теперь-то он помнит, что было раньше?— по крайней мере, большую часть. До закрытых дверей осталась пара шагов, один рывок и слепящий свет. И, наверное, со временем Меглин бы постепенно выполнил все перечисленные шаги, но неуловимый преступник решил иначе. Очевидно, по его мнению, игра затянулась. Стоило добавить остроты. Какой смысл играть со старой куклой? Тут уж надо решать, либо терпеть, либо бить напрямую и с особым подсознательным садизмом.Вот только другим-то как докажешь, что тут буквально каждый сантиметр провонял непоймашкой? Они же тупые, как страусы. А картина вырисовывается красивая. Все детали на месте. Меглин, собирая себя по частицам, не мог не отдать должное изящному мазку ненормального ?художника?. Тот постарался на славу: и сцену приготовил, и отрепетировал, и актёров по местам расставил. А главное?— декорации. В них вся соль. Они то тут, то там, фоном как бы, но из них складывается всё остальное. По этим хлебным крошкам даже идиот придёт к очевидному выводу: псих оказался с сюрпризом. В угоду душегубу Стеклов превратился в ещё одну декорацию, место которой посередине зала.Поморщившись, Меглин опустил глаза на ладонь. Алые сгустки капали на паркет. Кожа становилась липкой. Ещё и плащ испачкался?— ну точно по локоть в крови. Но не это неприятно, а то, что Меглин точно помнит, как залезал сюда. И руку он порезал левую, а не правую. Пока перед глазами реальность, смешанная препаратами, превращалась в непонятный смазанный вихрь, боль не ощущалась и даже помогла доползти до дивана. После этого сознание будто выключилось по чужой команде, хотя скорее?— по воле таблеток, будь они неладны. И ведь надо было столько сожрать (а ведь он даже не помнит, кто их подложил?— не просто принёс, а тайно, чтобы искусить). Но факт в том, что правая ладонь обильно кровоточит, и характер ранения очень уж сильно подходит под разрез гитарной струной.Стеклов?— как молчаливое напоминание о том, что Ты Меня Не Поймаешь слишком уж долго водит их всех за нос. Голова болит нестерпимо, но?— вспышка, вспышка, вспышка!?— благодаря ей появляется злость. Меглин улыбается, когда выписывает своей кровью ровные буквы, а за окном завывают приближающиеся сирены.—?Послушал бы ты меня хоть раз.Не надо поднимать взгляд, чтобы видеть чужое осуждение. Обычная язвительная фраза как-то ускользает в дебри спутанных мыслей. Пацан даже волнуется: молчание и никаких пререканий, а ведь что раньше было?Чужое беспокойство веселит Меглина, и он продолжает улыбаться, хотя на самом деле яростно хочется кого-нибудь действительно придушить. Но психам можно улыбаться, точно они блаженные, а Меглин стопроцентный псих. Чистокровный, так сказать. Этот момент, правда, ещё нужно уточнить, в то волшебные чакры памяти слишком уж лениво открывались в неподходящие моменты.—?Пой-ма-ю,?— читает парень по слогам, а потом насмешливо пожимает плечами. —?Кого поймаешь-то? Ты ж даже не знаешь, как он выглядит.—?Поймаю, поймаю.—?Да кого?—?Сам знаешь.—?Не знаю,?— обижается парень, возмущённо складывая руки на груди. —?Ну не будь жопой, скажи, а?Меглин, наконец, концентрирует на нём взгляд, и этот взгляд на удивление осознанный. Точно безумие смогло прийти к консенсусу со здравомыслием, и они вместе решили овладеть потухшим разумом.—?Тебя.Пацан только собрался задать ещё один вопрос или справедливо возмутиться, как вдруг его единственный собеседник сорвался с места и рванул куда-то вглубь дома. Сирены звучали уже слишком близко, и вот-вот должны были выкатиться из машин санитары и братья-менты. Хотя, какие же они братья? Оборотни все. Оборотни в погонах. А он?— самый древний оборотень, им боязно. Вот и хотят усыпить, чтоб не дёргался. А старый оборотень вдруг взял да и побежал.—?Ты куда?!Отмахнувшись от навязчивого пацана, Меглин припал к окну, выглядывая. Опасения подтвердились: машины с мигалками (как же раздражает это мигание!) уже въезжали во двор. Впервые в жизни Меглин чувствовал себя загнанным зверем, а не охотником Странненькое чувство, не совсем приятное.Взгляд скользнул по квартире. Думай. Думай, вспоминай! Ты был здесь! Был! Думай, куда можно уйти!Резкая вспышка в голове ударила ровно с острой волной боли. Точно раскалённый винт в висок вонзили и для порядка подергали. Взвыв, Меглин с трудом заставил себя выпрямиться и сосредоточиться хотя бы на чем-то, кроме видящихся таблеток.Думай, думай, думай.Верхний этаж. Поднялся. Стекло разбито с северной части. Слева от главного входа. Близко. Второй этаж?— внизу каменная кладка. Вариант, но с риском. В обход не получится. Смоделировано так, что все закольцовано. Точно лабиринт Минотавра, без намека на выход. Если только…Идея, взорвавшаяся на периферии сознания, затмила нарастающую боль в висках. Вместе с ней, точно по волшебству, появились и силы. В чудо Меглин не верил, зато в себя?— ещё немного да. Под удивлённый аккомпанемент комментариев юного ?друга?, мужчина бросился к лестнице, ведущей вниз. На удивление, ноги сами несли туда, куда нужно, хотя очевидно, что когда адреналин в крови поубавит масштабы, организм даст о себе знать в полной мере.***Прислонившись к стеклу, санитар старательно пытался высмотреть за прозрачной дверью хотя бы намёк на движение. Машина осталась возле ворот?— никто так и не открыл, на что особо безнадёжно отчаявшийся и уставший один из санитар предложил пролезть без машины. Идея бы не встретила большого одобрения в иных случаях, но усталость и типичное рабочее раздражение победили в санитарах голос разума. Итак, оставив машину на водителя и заранее приготовившись к очередному финту ненормального следователя, двое крупных мужчин направились к дому Стеклова, откуда недавно поступил вызов. Однако и тут они встретили препятствие: на звонок никто не отвечал. Прождав так несколько минут (а может, и больше, чем просто ?несколько), группа-спасение-от-ненормальных начала терять терпение.—?Может, он спит?—?Вызов был минут двадцать назад,?— огрызнулся санитар покрупнее. Напарник только пожал плечами и продолжил вглядываться в темноту. Вообще, Стеклов не выглядел как человек, который будет спать тогда, когда в доме находится не самый уравновешенный маньяк. Видели его в клинике Бергича не часто, но те, кто видел, обязались забыть об этом раз и навсегда. Главврач строго-настрого запретил кому-либо распространяться, и санитары, задобренные не только словами, предпочли держать рот на замке. Да и причин открывать его не было. У такого человека, как Стеклов, нашлись бы средства заставить всех замолчать. И, как уже говорилось, едва ли можно было сказать, что он настолько безалаберный человек. Недобрые подозрения начали закрадываться спустя пятнадцать минут бесполезного стояния.—?Ты тоже думаешь, что это странно? —?санитар помельче оторвался от двери и нервно кивнул. —?Чё делать будем?—?А есть варианты?—?Ты прикинь, если этот ненормальный что-то натворил. Мы ж отвечать будем.—?Нас за проникновение не погладят по голове.—?Нас и так не погладят. Какой идиот был на посту?!..—?Ну чего ты встал…? Подсоби!—?Эй, эй, глянь…Дверь была спасена от взлома за секунды до своей гибели. А всё благодаря тому, что один из санитар вдруг обратил внимание на осколки. Этих осколков там быть не должно. Скрытые за кустами и травой, они вообще могли остаться незамеченными. Просто машина, которую отчаявшийся отдохнуть водитель старался пристроить удобнее, направила свет фар как раз туда, и на мгновение он отразился от одного из осколков. Поразительно, как неслучайны случайности. Дверь была напрочь забыта, как только, подойдя к осколкам ближе, санитары заметили кровь. Застывшая на остром зубе стекла, на траве пара рубиновых капель, а дальше?— тоненький след, ведущий внутрь……Полиция была на месте спустя несколько минут. Санитары не понадобились?— зато скорая, сигналя, принесла за собой не надежду на спасение, а чёрный мешок. В одно мгновение дом старшего советника юстиции превратился в огромный каменный саркофаг. В нём всё замерло и казалось стеклянным, будто бы ничто из находившегося внутри не было реально. Будто бы поставили фильм на паузу, а навязчивые уборщики в кинотеатре начали мелькать перед экраном.Женя замер на пороге, тупо уставившись на надпись. Если Осмысловский когда и жаловался на тошноту, то только после перепойки и очередной весёлой ночи. Эта ночь явно была далеко от весёлой. Тремор в руках совсем внезапно стал сильным. Пришлось прижать ладони к груди, чтобы унять его. Было бы также просто унять и чувства. Смотреть на мёртвого Стеклова не хотелось. Тем более узнавать, каким образом он был убит. Но криминалист безжалостно заявил: на шее полковника юстиции обнаружен тонкий удушающий след от лески или проволоки. Чего-то острого и тонкого.—?И ещё кое-что, Евгений Андреевич*…Есении здесь быть не должно. Как она узнала?— одному богу известно, Женя не собирался ей сообщать. Разумеется, потом… Но всё потом. Сейчас он бы не смог взглянуть ей в глаза. Не после того, как дал себе зарок сохранить её, пока в тёмных омутах глаз плещется нежное чувство. Его так редко можно было увидеть. Всё остальное время глаза Есени будто бы тускнели. Покрывались налётом, который Осмысловский, как не старался, не мог стереть. И Вера не могла. От этого становилось только холоднее. Где-то там?— в районе сердца.Она почти ворвалась в дом, но Женя успел остановить её. Как и всегда, упрямая до невозможности. Только теперь, почему-то, она безвольно обмякает в руках, и Женя почти верит, что она позволит ему себя увести. Зря. Как только Осмысловский ослабляет хватку, девушка с новыми силами вырывается и устремляется прямо туда.—?Есеня, постой! —?кричит он ей вслед, но больше остановить не пытается. Бесполезно это.А она, точно раненая птица, врывается внутрь. Шею сдавила невидимая рука, но девушка заставила себя подняться. Одеревеневшие ноги с трудом передвигались, а она ещё и бежать пыталась. Только бы успеть, пульсировало в мыслях, только бы не опоздать. И то, что сердце отчаянно вырывалось из груди в тоскливом предчувствии, Есеня старалась не воспринимать. Сердце врёт. Постоянно, проклятущий орган, жить бы без него. Есения была бы не против.И она почти верит в то, что такое действительно возможно, когда замирает напротив проклятой надписи. Черным, торопливыми линиями. Почерк мягкий. Это?— не улика. Это приговор, и Есеня это знает. Слова начинают вибрировать, сжирать пространство вокруг, и только они?— только ненавистные буквы остались. Ты меня не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь. Будто дразнится, и в ушах, кроме противного писка, отчётливо звучит грубый электронный смех.Кровь застыла уже, и подтёки остались неровными трещинами на этой большой доске показухи. Черт возьми, они решили использовать весь дом для творчества?! Есене очень хочется подойти ближе, но теперь кровавая надпись становится очень-очень яркой, а всё остальное вокруг?— чёрно-белым. Девушка и сама не заметила, как губы начали произносить написанное слово. Точно послание, которое вложили в чужие уста, но Есене всё равно. Не переставая бормотать его, она остановилась напротив него. Прямая спина, как и всегда, недвижимая поза. Даже немного расслабленная, а ведь это так редко бывает. Отец не привык отдыхать. Он всё время работает. Вот и сейчас, наверное, тоже, просто в голову ему взбрело разыграть дочь. Есеня не обижается. Она просто хотела бы сказать, как сильно она любит эти дурацкие отцовские шутки, и, конечно, сейчас она скажет. Сейчас, подойдёт…Есеня и сама не поняла, как оказалась в чьих-то сильных тисках. Весь мир вокруг съежился до отцовской фигуры, и было до слёз обидно, что её не пускают обнять его, сказать, что всё хорошо будет, пап, ты не переживай. Она и сама не поняла, как начала кричать, но собственный крик не слышался. Ничего не слышалось. Тишина?— и звук разбитого стекла. Наверное, так разбиваются люди. Одномоментно и страшно неприятно.Санитары оттащили Есеню от Стеклова, но на полпути к машине она вдруг перестала брыкаться, яростно царапая двух здоровенных мужиков, и обмякла. Для убедительности проверили пульс и дыхание. Обморок.—?Её бы прокапать,?— сочувственно предложил мужчина, аккуратно укладывая Есеню на носилки.Женя ответил мрачным взглядом и лишь мысленно одобрил идею послать за прорвавшей оборону девушкой санитар. Ничего хорошего для любимой все это не сулило. Да что за бред?— конечно, не сулило, отец ведь погиб. В глубине души Женя искренне ненавидел убийцу, но даже больше не за самого Стеклова, а за то, что блеск любви к жизни снова угаснет в любимых глазах. Когда только-только всё начало налаживаться, жизнь решила напомнить, что она не состоит из радуги и розовых единорогов. Она состоит из мерзких убийц, вечных погонь за ненормальными маньяками и из крови, крови, крови… Все их крови и в ней. И Есеня на секунду привиделась вся в красной жидкости, которая стекала по её уставшему лицу, и санитары, и полиция, и всё вокруг, особенно?— особняк Стеклова. Он буквально утопал в крови. В чьей?— думать не особо хотелось, но её было много. И она выливалась из окон, дверей, изо всех щелей, пропитывала почву. Ещё немного?— и кровавая лавина снесла бы их всех.Женя зажмурился, отгоняя от себя наваждение. Такими темпами он и сам с крышей попрощается. А ему нельзя?— ведь есть Вера, и есть Есеня, которой скоро потребуется помощь. И обязательно его, Женина. Ведь он и в этот раз будет рядом. Как всегда, безмолвный, но достаточно крепкий, чтобы защитить любимую от всех.И от него.Волна ненависти вмиг сшибает все невидимые оковы, которые до этого сдерживали сорванные нервы. Осмысловский готов в прямом смысле убить кого-то, сломать чужую шею, но свою ярость нужно направить в правильное русло. Если кому-то и суждено поймать неуловимого преступника, то это будет Женя. И когда он вернётся с поверженным драконом, принцесса выберет его и навсегда забудет про чудовище в далёкой пещере.—?Он не мог далеко уйти. Шевелитесь, шевелитесь! Надо найти его, слышали?!Они спускают собак. И Женя несётся вслед за ними, сорвавшийся с цепи, как ополоумевший волкодав, преследующий зверя. Раненого, не способного далеко убежать. И когда его найдут, Женя не станет сдерживать собак.А если надо, он и сам вгрызется в горло зверю, чтобы навсегда избавить мир от его существования. И это единственный выход.