Помнить (1/1)

Боковым зрением удается засечь движение. Выдрессированные движения не подводят. Собака, наученная грызть, будет это делать до самой смерти. И Есения ?грызла??— себя, близких, маньяков. Хотя близких?— громко сказано, всего-то Женя, вдруг ставший немного более нужным, чем раньше, да отец, который выглядит в разы постаревшим и больным. Женька вообще случайно под руку попался, когда она, завывая, как последняя дура, шлялась по улице. Ткни её быстренько ножичком какой придурок, она бы не сопротивлялась. А нет, ткнули не ножичком и не совсем придурок. Евгений заботливо обнял. А она, впившись ногтями в его спину, полностью отдала тело, в попытке хоть немного заштопать то, что осталось от души.Евгений не спрашивал, его ли это дочь. Наверное, не хотел знать ответа. А, может, все заранее знал, но признания ему не требовалось, чтобы любить. Удивительное сочетание?— Осмысловский и любить. Есения уверена, что всё это нужно, чтобы хоть немного влиться в ?жизнь?. Отец настоял, а у неё не было сил противиться. Под жаркими поцелуями она выгибалась, стонала так, что уши закладывало, а по ночам беззвучно плакала, думая, что этого точно никто не увидит. Женька знал, где она пропадала по выходным. ?Извини, Жень, надо проведать наших, ты же знаешь?,?— а сама ехала туда, где когда-то жил он. А потом сожгла машину, чтобы больше никогда в жизни не вспоминать.А он взял, да и вспомнился. Появился, как черт из табакерки. Вернее, его заставили появиться. Улыбается, нервно кусает губы, а Есене очень и очень холодно. Ноги сами подкашиваются, и, когда она падает на землю, то умоляет бога заставить ее не вставать.Ночью ей снова снилось это. Она идёт по длинному коридору с белой старой плиткой, где в полумраке полусонно мигает холодная лампочка. Дверей по бокам много, но все они заперты, как не старалась Есения их открыть. Назад пути нет?— она все равно возвращается туда, откуда пришла. Поэтому приходится идти вперёд. А там всегда одно и то же: небольшая комната с ободранными и раздолбанными стенами, что покрыты черным грибком и пылью, потрескавшийся пол и посреди?— ванна, наполненная водой. Ноги сами несут Стеклову туда. А там?— он. Или не он. Похож: и борода, и каждый шрам она помнит. А глаза не его. Чужие, холодные. Мертвые. Как у рыбы. Когда она целует его, то случайно режет палец, и тогда она понимает, что в руке как-то оказался нож. В коридоре гаснет свет. Ей не уйти. Только если она сделает это.—?Я люблю тебя,?— вырывается на полувсхлипе, а после слышится отвратительный хруст.Тогда Есеня просыпается. Майка как всегда мокрая, под боком?— взволнованный Женя. Сначала он пугался этих её ночных паник, а потом привык. Даже не просыпался. Или делал вид, это не так важно. Даже сама Стеклова со временем начала привыкать. Страшно лишь во сне, а дальше, когда просыпаешься, в груди как-то пусто, будто это она себе сердце вилкой выковыряла. На самом деле, наверное, и себе тоже, потому что слез больше нет, а на большее Есения Андреевна отныне не способна.Вернее, она так считала. Пока мудаки, как за глаза их называла Есения, свыше не дали приказ?— и появился он. Живой. Во плоти. Только пустой. Есении очень хочется докричаться до него, достучаться, сказать, что он козлина, что он мерзкий, отвратительный человек, раз обманул её. Да Стеклова почти готова это проорать ему в лицо. Была, пока не столкнулась с его глазами.Мертвые. По-рыбьи.—?Что видишь? —?спрашивает Есения, а сама до боли сжимает кулак.—?Жука. Жёлудь,?— с детскими интонациями отвечает Меглин, и Стекловой очень хочется ударить его. Избить, стереть с лица улыбку. Быть нормального, настоящего Меглина, который засел там, в глубине порочного тела.—?А ещё?—?Смешно, смешно, смешно.Нет, не смешно. Но улыбаться хочется. Или плакать и орать.Маньяк явно фанат художества, раз оставляет на месте преступления картины на стенах. То мелками, то красками. Что под руку попадется, судя по всему. Это уже второй склад мёртвых тел, а следа никакого. Как преданная ищейка, Есения прочесала все московские художественные школы, и не нашла ничего, кроме густого запаха масляных красок и дикого желания выкурить целую пачку сигарет.—?Хорошо, хорошо, хорошо!—?Не хорошо,?— раздражённо поправляет Стеклова,?— ничего хорошего в смерти.—?Хорошо! —?упрямо твердит псих, шатаясь из стороны в сторону.Следователь отворачивается от мешающего мельтешения, потому что нет уже сил смотреть ни на картины, ни на пустую оболочку. Надежда на дне дрянного ящика оказалась ложью, которую скормили людям, чтобы они продолжали жить.Картины убийца оставлял всегда. Надо признать, выглядели они неплохо: широкий ствол дерева, грозди желудей, а ветка длинная-длинная, с птичкой на конце. Наверное, он себя птицей рисовал, убийца-то. Птица без возможности улететь или что-то вроде того. Быть может, в детстве его держали дома и не давали выйти, на цепь сажали, а теперь вот оно во что вылилось…—?Хорошо ему было, дура,?— неожиданно злобно и совершенно адекватно резюмирует Меглин.Есения вздрагивает, как от удара, когда понимает, что только что слышала. Понадобилось всего две секунды, чтобы подорваться на месте, точно ужаленная, нависнуть над ним растрепанной фурией. Её прыткость его напугала: карие глаза распахнулись широко, с детским испугом. Даже вспомнилось не к месту про смерть с широко открытыми глазами. Меглин и испуг. Даже не верится, что можно было употребить эти два слова в одном предложении. Априори невозможное почему-то стало реальным. Кажется, будто он сейчас заплачет: так недвусмысленно дрожат веки, сминаемые гротескной эмоцией. Стеклова изо всех сил вцепляется в спинку стула, на котором расположился Меглин, бешено смотрит ему в глаза, пытаясь в них что-то найти, то, что секунду назад мелькнуло в нем самом, а две секунды назад?— в его словах.—?Повтори.Молчание. Крик скрежетает по стеклу.—?Повтори!..Меглин повторяет, но какую-то полную чушь. Вера Есени стремительно сводится к нулю.Новая жертва появляется тогда, когда она почти уверена в своей правоте. И в ту самую секунду она начинает ненавидеть. Просто приходит осознание: не она такая брошенная и несчастная, не она такая сама по себе. Кто сделал её такой? Кто сломал ей жизнь? , Кто разрушил то, что при рождении звалось ?Есенечкой?? Он. Меглин. То чудовище, которое гонится во сне, всегда носило его лицо. Просто Есения не хотела этого видеть, но теперь убегать от этого монстра нет никаких сил.Лучше бы он умер, думает она, и твердит это себе, точно мантру. Твердит, твердит, целует мокро Женьку, а сама ненавидит. Кого больше?— Меглина или себя?— неизвестно.Он появляется также внезапно, как и в первый раз. Как и под мостом, когда судорожно бьющееся тело в смирительной рубашке вывели на свет, будто зверька диковинного. А он всегда таким и был. Диковинка, которая создаёт среди суеверных деревенщин шум. Есения себя, конечно, не относила к деревенщине. Но как же она ошибалась. Дыхание прерывается, а горло предательски саднит, когда солнце ей неожиданно загораживает он. Живое воплощение её собственного светила, потерявшее разум, но снова обретшее его, когда того от него совсем не ждали. Светило слепит до самых слез, а смотрит так, как прежде. Спокойно, чуть отстранено. Черные омуты зыбучими песками затягивают Стеклову в ад, так что она даже не замечает того, что плащ не завершает образ до конца.—?Я же сожгла его,?— всё, что может выдавить девушка, и черт бы побрал его, Меглин краем губ улыбается:—?Не сожгла. Пошли.В эти минуты думалось, что всё как раньше. Вера, как поздний цветок, потянулась к солнцу. А солнце безжалостно уничтожило слабенький росток.Она поняла, как ошиблась, слишком поздно. Тогда, когда руки Меглина были уже по локоть в крови, а он сам с абсолютно безумным видом выламывал грудную клетку убийцы. Это заняло пару мгновений. Они вместе вышли на след маньяка, как две ищейки нашли его конуру, и когда тот достал оружие, Есения лишь на пару секунд отвлеклась, чтобы достать пистолет. Меглин оказался быстрее. Метод учил: завершай дела, не давай им повторять зло. Да черт с ним, с методом и моральным кодексом, Стеклова бы и сама придушила гада, но не это она хотела видеть. То был не Меглин.Меглина больше и вправду не было.Когда он обернулся, Есения не смогла не отшатнуться, до того страшно было смотреть в черные провалы бесконечного зла. Зла, у которого не было сердца и чувств. И Есения бы с радостью сказала потом, что ни один мускул не дрогнул на лице её бывшего наставника, если бы она не видела, что он улыбался. Как самый настоящий маньяк.—?Что? —?спросил он, когда труп перестал быть интересным. Она не ответил. Тогда он вытер руки об диван, оставив на нем багровые полосы, и спокойно направился к выходу.—?Ты что натворил?—?То, что тебе не хватило сил сделать.Лик-ви-да-тор-ша. Он сказал это. Точно сказал, просто по губам не удалось прочесть. Есения точно слышала. По крайней мере, у себя в голове.—?Я не собираюсь делать это.—?Тогда что ты делаешь здесь?Наверное, стоило задать себе этот вопрос ещё раньше. Когда она впервые увидела, с каким удовольствием он вонзал складной нож в сонную артерию липецкого душителя. В тот момент Есеня считала, что тот заслужил. Быть может, именно тогда судьба решила, что и она в таком случае заслужила? Правда, за что? За то, что родилась? Что пошла в следователи? Что полюбила того, кто в два раза старше нее, да ещё и неизлечимо болен? Может, за то, что она сделает в будущем? Тогда, наверное, судьба та ещё стерва, но справедливая и с чувством юмора.—?Ты рушишь все, к чему прикасаешься, Меглин, и я не собираюсь с тобой работать.Она смогла это сказать. Так холодно, что воздух вокруг превратился в кристаллики льда, а её собственное сердце?— в маленький осколок. Как у Кая и Герды. За Каем Герда пришла, но что будет с самой Гердой, если Кай спасаться не хочет? Надежда бесчувственно сминается, как бумажный кораблик, и спускается в мусорку. Глаза Меглина темные, уставшие и злые. Злиться ему, думает Стеклова, нужно только на самого себя. А она не позволит рушить свою семью и свою жизнь.Есения Стеклова гордо уходила, ненавидя всем сердцем того, кого любила.Есения Стеклова никого так сильно не ненавидела, как саму себя.