Понедельник V (1/1)

—?Старый князь умирал… —?медленно повторил я, вслушиваясь в глухой отзвук собственного голоса,?— но я не слышал кашля.—?Я тоже,?— бесстрастно согласился Чиргин,?— а я не спал в ту ночь.—?А я спал очень чутко. И окончательно меня разбудил тот жуткий… вой.—?Это был Севастьян.—?Он стенал над умершим отцом… Когда мы пришли, Корнелий Кондратьевич был уже мёртв, но идти-то нам недалеко?— соседние комнаты, и ни разу, ни разу мы не слышали кашля. А накануне ночью я проснулся, услышав именно приступ, как он задыхался, и хрипел, и харкал. Но сегодня ночью… Никто не слышал кашля. Смерть при чахотке может быть быстротечна, и сопровождается обильным кровотечением, но кашель при этом происходит неизменно…Чиргин хмуро смотрел на меня и жевал папиросу.—?Поверю вам на слово,?— одобрение он тоже прожевал.—?Благодарю,?— хмыкнул я и в горячности прибавил:?— Мой отец был лучшим лекарем на всю нашу крепость. Моего старшего брата он готовил в продолжатели своего благородного дела, но и меня не забывал… Хорошо помню, как, когда меня угораздило-то свалиться, первое, что он сделал, так прочитал мне лекцию о переломах и последствиях неправильно сросшихся костей…Бодрясь, я вежливо улыбнулся сумраку за окном, пока в стекле мутнело отражение как если бы моё, но встревоженные воспоминания и сбритые баки играли со мною злую шутку: я углядел отца, как всегда, как, верно, и на смертном одре, в помятых очках и при усах, и высокий упрямый лоб изрезанный морщинами… Я отвернулся к Чиргину:—?Как-то целый дом вымер от чахотки, несмотря на отцовские усилия, а он ещё подробно рассказывал нам, когда и как были допущены ошибки и упущено время… К себе он не знал снисхождения и всегда брал вину на себя.Чиргин наконец посмотрел мне в глаза, устало и мрачно, и поднялся.—?Пойдёмте же, Пышкин. Вину вы, быть может, благородно и примете, но рук пачкать не изволите, а потому грязную работу за вас сделаю я, покорно.Широким шагом он вышел из комнаты, что мне только оставалось поспевать за ним, хотя сам он был будто бы во сне и действовал без всякой спешки. Я же едва переставлял ноги, весь скованный тяжестью обреченности, и не смел противиться происходящему. Наконец меня укрепила уверенность в необходимости того, что должно свершиться. Заглушив всякую свою чувствительность, я уцепился за истинность моего суждения, и руки налились силой, и глаза обрели зоркость, когда Чиргин, совладав с запертой дверью, распахнул её предо мною в княжеские покои.Ничего не изменилось в обители смерти; хозяин занимал свое ложе, накрытый простыней, по которой скользил невесомо ветер, что прорывался сквозь приоткрытое окно, но меня всё равно настиг сладковато-терпкий запах. Отбрасывая всякое стеснение, я резво подошёл к телу. Чиргин оказался подле; резким жестом он сорвал покрывало с тела старого князя.—?А всё же, по-хорошему, это должен делать врач,?— глухо повторил я.—?Так вы всё же полагаете, в округе остался хоть один врач, что был бы непредвзят или которого не сумели бы заинтересовать наградой приятнее, чем истина?Я сухо кивнул. Невозможно было и уповать на то, чтобы тело осмотрел сторонний врач; мы не располагали основаниями, чтобы настаивать на этом, а Бестовы едва ли пошли бы на такое. Вмешивать полицию также выглядело делом пропащим, имея только лишь чутьё и уверенность в единственном доводе, мы выглядели глупо, но главный враг наш был даже не скудность показаний, а само имя семьи, чьи закрома мы вознамерились перевернуть вверх дном. Только неопровержимые доказательства могли бы послужить поводом для открытия процесса, но звук княжеской фамилии ссушил бы в щепку самый дубовый довод. Уездные власти ни за что не посягнули бы на дела высокородной семьи, а стучаться в губернские, а то и в столичные кабинеты, располагая лишь смутными догадками?— курам на смех. Но во мне уже бесновалась совесть. Я не мог отступить, и вопрос кощунства предо мною не стоял более; вопрос же моей компетенции я проглотил, скрепив сердце и убедив себя, что досадная ошибка не повлечёт последствий более тяжких, чем если мне придётся посыпать голову пеплом и с позором покинуть и так постылое именье. Правота же моя, если найдёт подтверждение, коренным образом повлияет на судьбу целого семейства, а главное?— обнаружит злодейство и пресечёт его ядовитые побеги.В решимости я склонился к мертвецу.Серое лицо его вспыхнуло белым, как мой друг запалил надо мною свечу. Я делал всё необходимое, что не раз наблюдал в морге следственного отдела за врачом: внимательно вглядывался в цвет кожи, наклонялся ближе, приоткрывал покойному веки и изучал чёрноту зрачка, и даже с натугой разжал челюсти, принюхиваясь.Наконец я выпрямился и сделал знак, Чиргин затушил свечу. Я прикрыл глаза.—?Прошу вас, Юрий Яковлич, ответить так, как если бы не в вашей корысти было оставаться в этом доме как можно дольше, ввязываясь в щекотливую авантюру. Прошу вас ответить так, как если бы вы стояли на суде…—?И допрашивал бы меня покойник, вопрошая, ?Отчего же я мёртв, а они все живы и пляшут на моих костях?!Я зажмурился сильнее, только бы не видеть его изуверского оскала.—?Отвечайте, чувствуете ли вы в комнате, особенно от тела, некий необычный в таком случае запах?—?Пахнет жареным…—?Да что же!.. Чёрт возьми, Чиргин! —?взревел я и повернулся к нему нос к носу. Он как бы присмирел.—?Ну-с… Зная за собою запах разложения, я искренне завидую покойному князю, потому что он, видно, по заслугам своим, прямо-таки благоухает.—?Конкретно, Чиргин!—?Цветочный. Я всюду слышу цветочный аромат. Но, возможно,?— он всё-таки осклабился,?— это доносится до нас цветение сада из приоткрытого окна?..Я подошёл к окну и со всей злостью захлопнул его. Обождав пять тягостных минут, я вновь приблизился к кровати и едва удержался, чтобы не схватить Чиргина за шкирку и хорошенько не встряхнуть.—?Наклонитесь и принюхайтесь,?— вместо того кротко попросил я. —?В особенности у рта.Он проделал это и пожал плечами.—?Быть может, Амалья Петровна вылила на почившего супруга весь свой одеколон, или Лидия Геннадьевна наказала слугам позаботиться о благовониях, чтобы смерть ничуть не напоминала о себе во всем своем безобразии?..—?Как бы вы описали этот запах, Чиргин?—?Я же говорю, нечто цветочное… Ужели плакальщицы ещё не натащили сюда гору цветов?..Послушный его подозрению, я осмотрел комнату, но не нашёл и намёка на вазу или горшок, зато взгляд зацепился за некоторые примечательные детали, но их я оставил на потом, вновь с пристрастием подступая к Чиргину.—?Закройте глаза, принюхайтесь и не паясничайте, и опишите в самых точных выражениях, что вы чувствуете. Иначе я за себя не ручаюсь.Он наконец-то уступил моей настойчивости и, с минуту шумно дыша и в раздумье сминая губы, изрёк:—?Терпкий, но не горькй. Сладкий, но не приторный, не вязкий. Как если бы… лёгкий десерт на изысканной кухне.Я помолчал, ожидая, не скажет ли он что-то ещё, и проговорил:—?Вы только что описали запах миндаля, друг мой. А запах миндаля?— верный спутник сильнейшего яда под названием цианид.Я закусил губу и прошёлся по комнате, стискивая руки.—?Я говорю это не потому, что хочу угодить вам или пытаюсь потворствовать вашим стремлениям влезть в очередную авантюру. Прежде всего я исхожу из профессиональной точки зрения. Если бы это был не князь Бестов, а какой-нибудь нищий из канавы, я бы сказал то же самое. Если бы это были не княжеские покои, а стол в морге, я бы сказал то же самое. Если бы это не вы так старались придать всему делу некую таинственную ауру и горланили о предчувствии дьявольского зла, а какой-нибудь жандарм донёс бы мне о банальном, на первый взгляд, происшествии, я бы поступил точно так же: сделал бы всё, что в моих силах, чтобы не оставить закон попранным. Я бы сказал то же самое.—?И вы утверждаете…—?Я предполагаю. У нас нет никаких оснований заявлять об этом как о непреложной истине, но у нас есть немало оснований, чтобы заняться этим всерьёз: у нас есть альтернатива, которая может привести нас к той самой истине,?— в привычном жесте, который сопровождал состояние задумчивости, я вдавил очки в переносицу, но та заныла мерзкой болью. В раздражении я отнял руку и заложил в карман. —?Чтобы утверждать наверняка, что случилось отравление, нам необходимо вскрытие. Но вскрытие?— дело щепетильное, родственники добровольно не согласятся, а законное принуждение требует доказательств, что это необходимо. Нам же достаточно того, что мы имеем предположение не просто гремучей фантазией, но подкреплённое несколькими фактами, а именно: князь скончался скоротечно, но явно не вследствие приступа болезни, так как не кашлял; тело его отдаёт запахом, похожим на миндальный, а это в случае смерти вызывает определённые подозрения. Далее…—?Прежде всего, у нас обязательство перед самим князем,?— прервал меня Чиргин, на редкость серьёзно,?— он поручил нам это дело, Григорий Алексеич, он все свои последние силы и власть употребил на то, чтобы обеспечить нам полноправное пребывание в этом доме (или, как вы вот-вот скажете, на месте преступления) и наибольшую свободу действий. Он знал, что умрёт и сам уже не разделается с тем, что лишило его покоя на смертном одре.—?Он заявлял вам, что боится быть убитым? С подобным опасением к нам обращалась лишь Лидия Геннадьевна, но… Не прерывайте меня,?— раздражился я ещё более. —?Играйтесь со своими предчувствиями и убеждениями, я же стараюсь найти основание необходимой прочности, на котором мы можем дальше лезть в чужую жизнь! Жизнь целой семьи! Подозрение в убийстве?— не шутки! Это тень, которая навек заглушает блеск всякой доброй славы! Это оскорбление, за которое честный человек волен требовать удовлетворения! Абсолютная непредвзятость и крайняя деликатность?— вот единственный путь, по которому нам дозволено идти, все другие дороги ведут прочь от этого дома! И я не позволю вам тянуть свои загребущие лапы к этой семье, как бы они лично мне ни были глубоко несимпатичны, покуда вижу в вас лишь пьяный азарт и мерзкую скуку, с которой люди горазды ломать чужие судьбы.Чиргин долго не сводил с меня странного взгляда, и только когда молчание легло на нас тяжким бременем, я осознал, что же сказал. Я спохватился, но во взгляде моего друга прочёл наконец глубокую печаль и лёгкое изумление, и в довершение он первый отвёл глаза и посмотрел на свои руки, и те повисли плетьми. С кривой усмешкой он покачал головой, но я поспешил заговорить вновь:—?То, что я жаден до реальных фактов, не значит, что вы не правы… Или что Корнелий Кондратьевич не прав… Он, разумеется, лучше всякого знал свои домашних и понимал, чего от кого ждать, и опасался, и хотел бы разобраться, и, почему нет, поручил это вам, но я не могу довольствоваться лишь догадками и чутьём. Я обязан превратить этот эфир в железные аргументы, потому что только ими можно преследовать зло и наказывать его.—?А что же милосердие?..Он сказал это глухо, отвернувшись, не ко мне будто?— к покойнику. Стоял он, опершись на резное изголовье, ветер трепал его волосы и простыню, под которой выступало лицо и скрещенные на груди руки мертвеца?— так тот будто мирно ворочался во сне. Но Чиргин тут же обернулся, резко, словно пронзённый стрелой. Глаза его сверкнули молнией одержимости.—?Что же будете делать вы, друг мой, когда отольете из аргументов гильотину? Неужто наступите на горло своему рвению и преданности закону и отпустите виновника?—?Снова вы нагнетаете,?— сухо отрезал я. —?Не мне судить виновника?— на то есть закон, и власть закона. И мой долг?— обеспечить возможность его исполнения. Если мы найдём подтверждение наших домыслов, мы предадим это в руки властей, и подтверждения наши будут настолько значимы, что никто не закроет на них глаза, ничто не заставит отвернуться от правды: ни высокое имя, ни звон монет. Поэтому я выхожу на расследование и прошу вас быть мне помощником, а не противником. Судите меня беспристрастно, каждый мой довод подвергайте критике, следите, чтобы глаз мой не замылился, помогайте мне, Юрий Яковлич! —?я подошёл к нему и тронул за рукав. Бешеная усмешка медленно сходила с его измученного лица. —?Вы мне нужны, вы мой неизменный спутник, вы мой единственный помощник. Когда я прошу вас не мешать, я ни в коем случае не отвергаю вас, не выгоняю вон, я призываю вас на помощь! Чтобы обрести истину, мы в каком-то смысле должны отречься от себя, чтобы ни в коем случае не выдавать желаемое за действительное.—?Я понимаю вас,?— мягко отвечал он,?— речь идёт о людях не столь пропащих, как ваш покорный, и то, что вы готовы сторожить их честное имя, не питая к ним лично никакой симпатии, делает вам честь. Я же так несдержан! Меня влекут их страсти, я уже пленён. Для меня очевидно уже очень многое, но я словами не передам вам, отчего мне кишки крутит ужас. Я просто знаю, знаю, что наше призвание тяжелее, чем вы хотите ограничиться. Для меня не существует понятия ?доброго имени?, репутации, чести, достоинства… Всё это шелуха, и важно лишь сердце, осквернено ли оно, а если, увы, да, и давно, то как же очистить его… Как не погубить человека… Тело тут вторично. Поэтому я не могу быть беспристрастным. Это уже стало моим личным делом и не потому, что мне это нравится или это меня забавит, нет. Только потому, что меня страх берёт, когда я вглядываюсь в их лица.Глаза его, выпученные, огромные, прожженные бессонницей и спиртом, от инфернального сизого поголубели до небесной чистоты и вот смотрели прямо, открыто, несколько недоуменно и столь доверчиво, что сердце мое засвербело. Что-то непроизнесенное, но помысленное в унисон, отчаянно и решительно, повисло между нами и не рассеялось, горячей искрой поселилось в душе, и мысль, робкая, крохотная, но цельная, живучая, шевельнулась:?Боже, а если это и вправду?— искупление? В конце концов, Господи, почему бы и нет?..?Я чуть кивнул, сокрушаясь, что не могу прислушаться к его корявым речам, полнящихся чем-то немыслимо важным, но мне никогда не интересным и оттого недоступным. Он, верно, видел, как бьюсь я рыбой об лёд, стараясь постичь его душевные терзания, которые направляли его по самой кривой и узкой тропке, и жалел меня, и намеренно паясничал, чтобы дать мне повод поскорее оставить его наедине с неразрешимыми вопросами, которые мне были столь чужды, что я никогда бы не подсказал на них ответа, только потому, что не стал бы искать.—?Ничего,?— сказал я чуть громче, когда мне показалось, что он выговорился,?— рассудок нас ещё не оставил. Мы помогаем друг другу, и так поможем и этим несчастным. Надобно подкрепить наше предположение убийства проработкой вопроса, а как же и когда же Корнелий Кондратьевич мог быть отравлен. Слушайте, а главное, не снисходите, критикуйте! Итак, помнится, кухарка рассказала нам, что существовал ритуал: еженощно Корнелий Коднратьевич принимал лекарство… —?я чуть не вскрикнул. Перехватил рукою горло и вскинулся на Чиргина:?— Не может быть! Это… это всё подтверждает!—?Пока я чуточку отвлёкся, вам явился призрак старого князя и всё рассказал?—?Савина! —?воскликнул я. —?Её припадок!.. Ах, друг мой… Прежде заметьте: на простынях пролито молоко, много молока, пятно большое. И при этом мало крови. Очевидно, Корнелий Кондратьевич умер, лишь только отпил молока, едва ли сделав больше одного глотка. Как иначе яд мог попасть в организм? Это ведь быстродействующий яд…—?Значит, за ужином его отравить не могли,?— покачал головой Чиргин. —?А жаль, я уже представил, как красиво бы всё сложилось в тот момент, помните, когда старый князь отпил вина и уточнил у слуги, которого года урожай, тот ответил, 66-го, и это был для князя словно удар! Что-то он понял про себя, что-то это значило, и я съем свою шляпу, если…—?У вас нет шляпы, Чиргин.—?Тогда вашу, мне же вкуснее! Поймите, 66ой год?— тот самый год, когда ?князь второй раз женился да сына лишился?, это роковой перелом, и старик Трофим зачем-то напомнил своему барину о том, подав вино того года урожая…—?Замечательно,?— отрезал я,?— но чтобы спровоцировать столь быстротечную развязку, нужна была большая доза. Слышите запах! Клянусь, доза была лошадиная! Князь отпивает молока, буквально глоток, и тут же погибает! Разумеется, яд был в молоке! И вот вам подтверждение, и помните о той жертве, которая чуть ли не состоялась в угоду вашему скепсису, когда попробуете отрицать очевидное,?— я заломил пальцы до хруста и попытался совладать с бессильной яростью, что клокотала во мне при одном воспоминании о том, как:?— Утром, Савина на моих глазах отпила из чашки покойника! Пусть все её родственники в один голос повторяют, что у неё врождённый недуг, но на сей раз приступ был вызван сильным отравлением. Даже если всё молоко пролилось, осадок остался на дне чашки, и… Бедная, бедная девочка! —?вскричал я. —?Она ведь действительно чуть не погибла вслед за своим отцом!Чиргин покачал головой и, видно, чуть притомившись, опустился на край кровати, деликатно отодвинув ноги покойного князя.—?Ничего не трогайте! —?воскликнул я и поднял его чуть ли не за шкирку.—?Ах, pardon, привычка заметать следы…—?Тут уже прибирали, но можно ещё подобрать какие-то крохи! —?возбуждённо говорил я. — Сейчас темно и времени мало, отсюда многое спорно, но мы вынуждены довольствоваться тем, что имеем. Я уже в который раз оглядываю эту комнату… И пара деталей кажется мне примечательной.Я вновь зажёг свечу. Невольно весь подобрался, успокоил дыхание, прикрыл глаза, чтобы вновь открыть их, сосредоточившись. Пляска теней и желтых бликов сбивала с толку, но я скрупулезно изучал каждую деталь обстановки, стараясь не выискивать подвоха, а принимая все за обыденность. И всё же глаз мой был намётан; я приблизился к тяжелому комоду, что у кровати, в своей простоте близившемуся к грубости, отнюдь не к изяществу.—?Сюда постоянно ставили чашку… изо дня в день,?— я показал на чуть заметный белесый отпечаток окружности… —?Полагаю, целебные настойки. Вот кресло?— его пододвинули сюда совсем недавно, раньше оно всегда стояло вон в том углу?— единственное кресло в комнате, но вот уже неделю, я думаю, оно пододвинуто вплотную к кровати… Как раз так, чтобы умирающему не надо было совершать лишних движений, чтобы видеть сидящего в кресле,?— и я в подтверждение своих слов на миг опустился в кресло, протянул руку к комоду. —?Тот, кто тут сидел, без затруднений мог передавать чашку с лекарством и даже помогать пить, не приподнимаясь из самого кресла…—?О, тут восседала она,?— странным голосом возвестил Чиргин. —?Моревна.—?С чего вы взяли? Разве не Севастьяну Корнеичу пристало быть сиделкой своему родителю? Я видел, как после ужина он первым вызвался отвести отца до его покоев…—?Но что произошло потом!.. О, Тушин, таких залпов артиллерии вам и не снилось! Я же… наблюдал это всё. Признаюсь, мне было отчаянно интересно, грянет ли на непокорных гнев Божий и по какому же краю треснет небо.Он резво отошёл к двери и раскинул в широком жесте руки.—?Обессиленного Корнелия Кондратьича вносят в комнату преданный слуга и младший сын, Макар. Севастьян отчаянно пытается помочь, но его стараниями пренебрегают и чуть ли не гонят прочь. Трофим как сторожевой пёс встаёт у дверей, Макар принимается что-то обсуждать с отцом, а Севастьян пытается ему помешать, оградить родителя от утомительных разговоров, однако Корнелий гонит своего старшего сына прочь. Севастьян, однако, не убирается восвояси, а замирает неподалёку у дверей и окатывает меня при этом уничтожающим взглядом. Посему я ретируюсь в одну из пустующих комнат дальше по коридору, а потому я не могу более слышать, о чем спорит с отцом Макар?— поначалу, однако спустя минут пять до меня доносятся глухие возгласы. В этот момент со стороны залы идёт Амалья Петровна, чуть-чуть стоит у дверей комнаты, перекидывается с кем-то парой слов (этого я уже не вижу), а потом двери отворяются и сразу на весь коридор грохочут восклицания Макара и хриплые окрики Корнелия Кондратьича. Князь, срываясь, приказывает всем оставить его в покое (тут же протестующий лепет Севастьяна). Шаги Макара проносятся мимо меня стремительно?— он в ярости. Голоса постепенно стихают, шаги удаляются в противоположном направлении?— значит, все, кто желал милорду доброй ночи, поднимаются к себе по дальней лестнице (вы могли видеть, в самом конце коридора). Наконец исчезает и кошачья поступь дворецкого, также отосланного.—?Действительно, есть ещё дальняя лестница! —?воскликнул я. —?По ней могли не только уходить, но и приходить, но шагов вы бы уже не слышали.—?Увы,?— согласился Чиргин,?— не могу ручаться, что та же Лидия Геннадьевна, или Борис Кондратьевич, или Савина не заходили к князю перед тем, как дверь закрыли на ключ.—?На ключ?—?Именно. Когда все улеглось, я наконец-то вышел из своего укрытия. Увы, только для того, чтобы увидеть, как белый призрак входит в княжеские покои и в решительном жесте захлопывает за собою двери. И ключ щёлкает в замке.—?Александра Антоновна,?— заключил я. —?И её же я увидел здесь, в минуты смерти Корнелия. О… —?мысль настигла меня,?— тут что-то не вяжется,?— покачал я головой. —?Вы говорите, Александра Антоновна на ваших глазах заперла двери изнутри. Однако когда раздался плач Севастьяна, мы ворвались сюда без затруднений?— двери были распахнуты. Наверное она, увидев, что старый князь умирает, поспешила отпереть двери… Но почему же мы не слышали её криков о помощи?—?Потому что это сделал за неё Севастьян. Помните, что поведал нам Мишенька еще в первый же день? Что отец его ночами не спит, не отходит от старика.—?Или же Севастьян Корнеич располагает собственным ключом от отцовских покоев,?— завершил я. —?Позавчера, когда старик зашёлся кашлем, отчего я проснулся, я также не слышал никаких криков о помощи, хотя Александра Антоновна, безусловно, находилась подле больного. И так же, как и вчера, успокаивал его Севастьян Корнеич, она же безучастно стояла в отдалении. Вряд ли Севастьян так запросто согласился быть оттеснённым, он до конца не оставлял своего отца, а потому, уверен, имеет собственный ключ от его покоев. Нам следует узнать, кто ещё может проникнуть, куда угодно, в частности, в заветные княжеские комнаты. Связка ключей, разумеется, есть у Трофима.—?У Амальи Петровны, как у хозяйки дома, пусть редкостно беззаботной.Я вспомнил, как Амалья Петровна, встречая нас, легкомысленно шутила над тем, что не помнит, где же ее ключи, и пробормотал:—?Необходимо выяснить, сколько комплектов в доме и у кого.—?Отчего вас это так волнует? —?воскликнул Чиргин. —?Неужели вы полагаете, что некто мог проникнуть ко князю без его на то воли и сделать что-то, что ускорило его кончину? И всё это?— на глазах у Александры Антоновны?—?А мы не знаем, только ли у неё на глазах. Вы не видели, заходил ли с нею кто-то в комнату, когда она её заперла. Быть может, тут было несколько человек. Вы также не знаете, выходила ли она. И если и выходила, запирала ли Корнелия Кондратьича одного, а если так, то мог ли кто-то проникнуть к нему в её отсутствие… —?я потёр затылок. —?Вы скажете, подле дверей как верный пёс дежурил Севастьян Корнеич. Что же, он тоже мог отлучиться. Однако же одно неопровержимо,?— посуровел я. —?Это Александра Антоновна проводила ночи напролёт подле князя и именно она поднесла ему чашу с ядом.Чиргин всполошился.—?Вы не можете обвинять её только поэтому!..—?Я и не собираюсь. Однако ей то было сподручнее всего. Как знать, может, она проделала всё на глазах у беспомощного старика, который был уж не в силах позвать на помощь…—?Берите выше, Гриша,?— усмехнулся Чиргин,?— то был их страшный сговор. Старик вознамерился помучить ненавистных ближних напоследок, исполнить то, о чём они все так мечтали, чтобы теперь они терзались и возводили друг на друга ужасное обвинение, но ответа бы не нашлось. Но кость брошена?— псы порвут друг друга.Я зажмурился, протёр очки и прошёлся по комнате, избегая его чёрной тени.—?Князь умер, едва отпил молока с лекарством. В рамках нашего предположения я берусь утверждать, что яд замешали туда. Осталось выяснить, кто приготавливал молоко и приносил его князю. Проследим всю цепочку до рук Александры Антоновны, которые и…Я осекся?— Чиргин резко поднялся и пальцами затушил свечу, всматриваясь во что-то через мое плечо. Я обернулся, видя за собой только лишь дверь… что медленно открывалась.Мысль о том, что нас застанут в покоях усопшего безо всяких на то оснований, пронзила меня сумятицей паники и стыда; Чиргин же предпочел действовать: толкнул меня за ширму у стены и жестом приказал замереть. Я же постарался еще и не дышать. И все равно, не обнаружить нас сумел бы либо слепой, либо глухой, либо мертвый?— столь тяжело было унять шумное дыхание, сложиться в три погибели за ширмой, пусть плотной, но не способной полностью скрыть два силуэта рослых мужчин. Однако человек, возникший на пороге, сочетал в себе все три определения?— право, в лиловом отсвете ночи, что колыхала занавески и простыни смертного одра, он походил на мертвеца больше, чем тот, кого ночью целовала смерть.Севастьян Бестов подошел к постели отца своего и одним рывком сдернул покрывало.Вечер 26 мая, Севастьян Корнеевич БестовЯ не несчастен?— вздор думать о себе?— я исполнен готовности, отец. Прикажи?— и я пойду. Прикажи?— и я закопаю себя вместо тебя. Прикажи?— и я предам огню этот дом, который ты не отдал мне, который ты оставил после себя как насмешку над нами, его заключенными… Что делать овцам без пастыря? Что делать виновникам без палача? Свобода губительна.Ты стал так свободен с этой девчонкой. Совсем как тогда, раньше, когда ты был беспросветно болен, одержим тем бесом, которого мы изгнали?— но вот, его отродье под конец село тебе на душу, и пожрало ее, и не отпускает ее. Но прежде всего тебя не отпускаю я.Влюбленные клянутся быть вместе, пока смерть не разлучит их. А нас с тобой смерть лишь больше сблизит. Так уже бывало. Так происходит снова.Мы вместе против всего мира. И ты уже не можешь меня оттолкнуть. Твое молчание?— твое согласие. Ты умер, а я все равно стою у тебя в ногах.Ты умер, отец, и скажи, ты правда думал, что умрешь только ты один?Ты убивал меня своей нелюбовью каждый миг нашего сосуществования, но слаще твоей ненависти я не знаю чувства. Хорошо, что она прорезалась в тебе под конец. До этого ты обрек меня на безразличие, потому что ты привел меня в этот мир уже ослепший, ослепленный не мною?— другим, другим, другим.Я научился у тебя любить, любить своего единственного сына. Вот только у меня он один, а у тебя был не только я. Поэтому я научился у тебя равнодушию. Зачем мне кто-то другой, если есть ты. А теперь тебя нет. А мне все равно никто больше не нужен.Я не должен прощать твою нелюбовь?— я не смею держать на тебя хоть каплю обиды?— что гнев, что ярость, что боль?— ничто! —?ты же прости меня за мою любовь. Тебе я мешал…—?Я тебе мешал! Мешал! Говори же мне, мешал?!Прости, прости, я не должен был… даже прикасаться к тебе… Ты бы не хотел… Ты никогда не хотел… Но что еще я могу сделать, что нужно тебе сверх моей жизни, чтобы позволить мне стоять в твоих ногах не вопреки, а просто потому, что ты будешь не против?..В одном я не могу подчиниться тебе и никогда не мог, в одном я?— подумать только! —?бунтарь, самый настоящий бунтарь, отец, чего бы ты там не говорил мне… если бы вообще говорил что-то мне… Я не перестану любить тебя, как бы ты ни противился мне.А в остальном, ты видишь?— я смирился. Я оставил под крышей твоего дома этих двух странных людей, прихвостеней моей жены, но, знаешь, я все равно не верю им. Они лгут. Они лгут и обманывают всех нас, и моя жена это знает, ее это мучает, но она играет с ними против нас. О, если бы она еще играла и против тебя!.. Но ярость моя обречена быть заглушенной: твоя воля в том, чтобы они были здесь. Я даже поверю, что мою жену ты избрал себе в помощники… Но ради чего? Что ты задумал, отец?Если бы это меня волновало. Но мне абсолютно все равно. Я?— твой раб, ты знаешь, и мне известно, что рабы редко становятся королями, и почему тогда все так удивляются твоему конечному выбору?Сегодня утром ты над нами подшутил. Все очень расстроились. А мне стало весело, потому что это свидетельство того, что они глупы.Ты дал нам шесть дней. Они думают, это отсрочка свободы. А я думаю, нам просто надо успеть умереть.Неизвестно, сколько прошло минут, прежде чем сын оставил отца. Он ничего не делал все эти безмолвные минуты?— лишь стоял и смотрел. Осознание, что время все-таки движется неумолимо вперед, настигло меня, только когда я заметил, как меняется цвет его лица: от желтоватого, будто слоновая кость, до алебастрового, а после?— к серому, словно талый снег. А потом он взвыл, прижимая руку мертвеца к губам, и я понял, что не могу больше смотреть на это и закрыл глаза, молясь, чтобы он не заметил нас. Будто вечность минула, прежде чем мой друг встрепенулся, выбрался из нашего убежища и беззвучно воскликнул:—?Чёрт возьми, он запер нас!Ничего не изменилось в комнате, будто и не истекал тут тоскою и горем не человек уже?— тень.Чиргин если и испытывал какие-то переживания, то направил весь свой пыл на то, чтобы разболтать ручку двери, которая не поддавалась с упорством самой избирательной невесты.—?Выбить дверь?— не самое лучшее решение, Юра,?— прошептал я. —?Так наш визит навряд ли останется незамеченным. Где ваша сноровка взломщика?Чиргин спохватился и вытащил отмычки, принялся уже было за замок, но вдруг вскинул руку в предупреждающем жесте. Я замер.—?Тихо,?— беззвучно проговорил Чиргин,?— кажется, он всё ещё не ушел.Мы замерли в полнейшей тишине, вглядываясь в щель между дверью и полом, сквозь которую еле-еле пробивался свет газовых рожков.Прошло около минуты оцепенения. Я переступил с ноги на ногу и произнёс одними губами:—?Ну, что?—?Всё ещё там.—?И долго он собирается там стоять?—?Хотите, чтобы я спросил?—?Хочу, чтобы мы ушли отсюда. Ночевать на коврике в ногах покойника не входило в мои планы.—?Вы забыли? Ночные бдения под дверью?— привычное занятие Севастьяна Корнеича.—?Но когда-то же должен он спать!—?Я не удивлюсь, если он уже этим занят.—?Поразительная настойчивость.—?Я уважаю её! И признаю своё бессилие. Ох, Максим Максимыч! Единственное, что нам остается?— так это выйти в окно.На первый взгляд весьма здравая идея: находились мы все же на первом этаже. Однако я вовремя спохватился:—?Это, что же, он ещё и окно запер? —?я выругался. —?Теперь наше бегство невозможно, нам не закрыть окно изнутри! Назавтра он придёт сюда, увидит открытое окно и поймёт, что мы здесь были!—?А если назавтра в комнату войдут, увидят еще двух умерших от истощения и ужаса людей, то тоже поймут, что мы здесь были!—?Не трогайте. Окно.—?Как пожелаете.И он вальяжно прошествовал за ширму, где мы прятались. Я еле сдержал тяжелый вздох, но металлическое пощелкивание меня насторожило: я подошел к моему другу и увидел, что он сидит на корточках перед… еще одной дверью и шевелит в замке отмычкой.—?Что это? А если там кто-то живет?Чиргин поднял на меня серьезный взгляд:—?Лично я предпочитаю столкнуться сейчас с кем угодно, но не с Севастьяном Бестовым. Вы видели его лицо, Гриша? Да он нас убьет.Я вынужден был признать это и кивнул, наконец осознавая, почему же тогда я предпочел закрыть глаза: лицо человека, отдавшегося смерти, слишком страшно.Чтобы отвлечься, я задумался о насущном, и, чтобы хоть как-то оправдать наше намерение ворваться в чужие покои посреди ночи, принялся вспоминать:—?Покои Лидии Геннадьевны?— на втором этаже, там же комнаты Амальи Петровны. Борис Кондратьевич живет рядом с башней своей матери, в противоположном крыле должны быть комнаты и Макара, как и Савины…—?Браво, Тушин,?— бросил Чиргин через плечо,?— сразу виден армейский подход.—?Выяснение диспозиции?— первостепенная задача, Чиргин.—?Несомненно. Я же предпочитаю заручаться поддержкой туземцев. Еще в первый день за завтраком юный Мика рассказал нам, какая тварь какой темный угол облюбовала. И можно прикинуть, что скорее всего, там пустая комната, из которой уже не составит труда выбраться?— пусть и через окно.—?Похвально,?— отметил я. —?А ведь как часто не удостаивают вниманием ни детский лепет, ни старческое брюзжание, ни женскую болтовню. А зря, зря. В потоке мыслей этих существ кроется больше искренности и правды, чем во взвешенных и правильных речах таких, как…—?Как вы, мой любезный,?— замок не давался, Чиргин то и дело тихо ругался и даже снял сюртук. —?И я не понимаю, отчего вы не включили в этот тройной набор мои пьяные речи!.. Обижаете. К слову о снисхождении до ?существ?,?— он заговорил невнятно, так как взял в зубы какой-то штырь,?— я ведь вчера поболтал с девушками, что приходили сюда мыть весь дом. Прояснил положение с прислугой.—?И почему же она столь немногочисленна? —?вопросил я о наболевшем.—?Потому что человека сюда силком не затащишь,?— мрачно рассказал Чиргин. —?Когда-то давно, исходя из деревенских сплетен, дом переживал не лучшие времена, прозябал в нищете и вообще был вполовину разрушен, ещё при прежнем барине. Тот был ярый крепостник и попросту изверг, но всё пропил, всё проиграл, и почти распродал все свои земли, только этот-то пятачок с лесом и остался. Когда Корнелий Кондратьевич стал тут хозяином, постепенно он нарастил благосостояние, достиг богатства, правда, никогда не впадая в кричащую роскошь… Он выкупил все земли и даже с лишком. Люди сюда тянулись. Прислуги было много, и с ней даже до реформы* обходились более чем радушно. Заботились. И даже принимали за людей?— невиданное дело для дворян подобного круга, согласитесь. А когда грянула реформа, Корней даже её поддержал. Очень умело настроил хозяйство на новый лад, по западному манеру, и волки сыты, и овцы целы, однако…—?И что же произошло? —?уже догадываясь, поторопил я. —?Снова вспомните старика-извозщика? Про ?четверть века?, про вторую женитьбу князя, про…—?Что самое интересное, нет,?— Чиргин поднял на меня мерцающий взгляд. —?Девушки, с которыми я имел разговор, ещё совсем юные?— им будет лет по тринадцать, поэтому, конечно, они никак не могли застать того, что происходило в княжеском доме даже пресловутые двадцать пять лет назад. Но их бабка служила здесь горничной, которую рассчитали одной из первых, и, как добросовестная воспитательница, не преминула стращать своих внучек, но не Серым Волком, а Людоедом.Я понадеялся, что не сплоховал:—?Тот, который ходил в семимильных сапогах?—?И ел детишек.—?Но, увольте,?— фыркнул я,?— Корнелий Кондратьевич скорее выступал бы в роли Лесоруба, учитывая многочисленность его потомства!—?По воодушевленному щебетанию девушек, что довели себя этими россказнями до полнейшей экзальтации, я понял, что много лет назад, ещё здесь что-то случилось с ребенком,?— прервал меня Чиргин и посмотрел на меня; тень сокрыла его лицо, а я же понял, что не хочу в него вглядываться. —?Это напугало людей. И преданность пропала?— пришлось заманивать золотом. И люди шли, но уже с опаской. А потом, со смертью первой княгини, князь совсем перестал думать о собственном благополучии и за год избавился почти что ото всех слуг: кого-то выгонял, кто-то уходил сам,?— Чиргин покачал головой:?— Корнелий Бестов зажал своих домочадцев в ежовых рукавицах, стеснил в спартанских условиях. Окружил стеною леса и запер здесь. Чтобы понять, каким был человек, послушайте, что говорят о нем слабые: женщины, дети и слуги. Не слушайте близких, опьяненных сильным чувством, любовью ли или ненавистью, слушайте тех, кто ни того, ни другого вызвать не мог, потому что не представлял особой важности. Как говорят о…Щелкнуло, и я едва сдержался, чтобы не сорваться на победный клич: замок поддался! С осторожным усилием толкнув разбухшую от времени маленькую дверь, Чиргин пригласил меня за собою.Уходя, я невольно оглянулся на кровать, где тело властителя смиренно дожидалось гроба, и с языка сорвалось:—?С трепетом. О Корнелии Бестове говорят с трепетом.Несмотря на уверения Чиргина, что следующая комната должна пустовать, мы все равно не могли не прибегнуть к крайней осмотрительности. Была ночь, и неожиданный обитатель этих покоев мог уже спать, и я с неловкостью, пропитанной азартом, думал, как будет неудобно перед человеком, разбуженным вторжением двух незнакомцев.Но осторожность наша была напрасна: нас не встретил ни возглас удивления, ни тихое дыхание спящего, ни даже колкое приветствие, которого я бы ожидал, будь это обитель Бориса Кондратьича. Только тишина, продуваемая врывающейся через распахнутое окно ночью.Будуар.Всё, что можно найти в комнате женщины, находилось в этих четырех стенах: то было не девичье гнездышко, а пещера львицы… Под посмертной маской траура.Детали обстановки, выполненной в необходимой скромности, несколько ложной вкупе с изяществом и присыпкой роскоши, открылись мне, только когда я прошелся по комнате, приподнимая наброшенные на мебель чехлы, прожженные насквозь многолетней пылью. С невольной тоской вглядываясь в завешенную чёрным гладь зеркал, я машинально подобрал сползший кусок ткани и укрыл им псише.Окно хотелось захлопнуть?— ветер слишком бесцеремонно купался в занавесях вечного покоя, так и норовя сорвать их, обнажить предмет забвения.Чиргин, менее обремененный кандалами морали, чем я, бесцеремонно осматривал комнату. Я не видел?— чувствовал переполняющий его восторг: поистине, мы очутились в музее старых тайн и просто следовали из одного зала в другой.—?Ну-с, и как вам эта экспозиция? —?мрачно пошутил я.—?Сдается мне, это покои первой супруги князя,?— ответил Чиргин.—?Скончавшейся двадцать пять лет назад,?— пробормотал я, перед глазами моими возник портрет темноволосой женщины исключительной красоты.—?Но, очевидно, у этого призрака все же есть плоть,?— молвил Чиргин,?— раз ему до сих пор требуется кровать, чтобы спать, гардероб, чтобы менять наряды и зеркало, чтобы прихорашиваться.Рваным жестом он сдёрнул с зеркала, что я давеча завесил, ткань. Неровный след, какой оставил бы взмах руки, тянулся по пыльной глади снизу-вверх и расширялся на уровне лица, и я увидел собственное отражение?— на редкость бледное, под стать комьям пыли, взвившихся в воздух. Я отвернулся и пригляделся к широкой постели, которая, казалось бы, в первую очередь должна была являть собой образец покоя… но нет. Простыни и подушки были смяты, тёмно-зелёное покрывало небрежно откинуто. Шкаф с одеждой, несомненно, открывали совсем недавно?— пыль лежала всюду, но только не на ручках дверцы.—?Кто-то был здесь до нас… —?протянул я и оглянулся: может, опередивший нас посетитель все это время забавлялся, наблюдая за нами из глубокого кресла?..—?Полноте, Гриша. Мы ступили в терем царевны.—?Александра Антоновна,?— кивнул я,?— расквартирована в комнатах своей бабки. Но где же она? Уже глухая ночь, почему не…—?Каждую ночь она была подле своего умирающего деда,?— заговорил Чиргин,?— тогда как все дни напролет проводила в компании тоже деда, но двоюродного?— Бориса Кондратьича. Вполне вероятно, что и сейчас она у него. Так ведь проболтался Мишенька?..—?Вот так в беспечных словах ребёнка сокрылся ответ на будущий только вопрос. Нам надо чаще общаться с этим шалуном,?— заметил я,?— если вы делаете все, лишь бы не общаться с самой Александрой Антоновной,?— Чиргин посмотрел на меня с любопытством, от которого мороз пошел по коже, но я вымучил ответную улыбку; верно, волею судьбы мы оказались в комнате этой женщины, фигуру которой необходимо было обсудить как можно скорее. —?Я видел, как вы даже не попытались настигнуть её сегодня и поговорить!—?Большую выгоду я получил, переговорив с Мишей,?— пожал Чиргин плечами. —?Она же своим бегством ясно дала понять, что не желает даже видеть меня.—?И основания у неё для этого есть.Конечно, он раздражался и даже гневался из-за сложившегося положения. Обошлась она с нами по меньшей мере некрасиво, что уж говорить о нынешнем её поведении, когда она явно нас избегала, складывая с себя ответственность и оттягивая мучительное объяснение.—?Чаю, вы прекрасно побеседовали и знатно перемыли мне косточки, то-то так скрипят,?— окрысился он.—?Разочарю вас,?— холодно улыбнулся я,?— подобное удовольствие я действительно получил, но в беседе не со столь волнующей вас персоной. Её-то я так и не настиг, а меня уж настигла Амалья Петровна.Мы чуть помолчали, и я проговорил негромко:—?Верно, ей есть, в чём нас винить… Мы ведь отпустили её тогда, и…—?И она жива.Я вздохнул. Конечно, я не мог не понимать, как болезненна для моего друга эта тема: сердце его и без того было истрёпано, и пусть та его часть, что разгоралась пламенем и гнала его брать самый высокий барьер, когда речь шла о спасении человеческой жизни, безусловно, испытывала огромное счастье, лишь только оказалось, что ?Марья Моревна? чудесным образом не покинула этот мир, но сколько мучений перенес мой друг за те несколько месяцев, когда он топил себя в вине, потому что всецело принял на себя ответственность за неспасённую жизнь! Разумеется, он не мог не таить обиду за это испытание… Ведь что стоило ей послать весточку?.. А ведь,?— осёкся я,?— одну жизнь мы так и не упасли. И человек, нам доверившийся, но чудом спасшийся, до сих пор во всей правде может обвинять нас хотя бы в нерасторопности. Но там, где я был закалён рутиной следственного отдела и ужасами войны и спасался известной чёрствостью, мой друг был беззащитен. Он так и не научился оберегать свой рассудок цинизмом, а сердце своё, распухшее, сколько раз уж ужаленное, закладывал на успех в каждом новом деле помощи, а в делах он был неразборчив, и это его губило.Достопочтенный доктор Гауфман имел все основания обвинять меня?— он и обвинил, в том, что я бросил Чиргина после тех мартовских событий, буквально через пару дней, сбежал, оставив в полнейшей растерянности и с ядовитой кляксой вины на его горячем мохровом сердце, что столь резко откликалось на любое человеческое страдание. Давным-давно мы с доктором показали Юрию Яковличу, как легко заглушить боль; но мы предполагали физическую?— он же употребил то пагубное средство для борьбы с болью душевной. И нашёл результат чудодейственным. Неудивительно, что с тех пор он в своей вечной тоске только в этом и находил прибежище?— и губительную западню. А я мялся на безопасном расстоянии и усердно умывал руки, потому что весь ужас состоит не в созерцании страдания близкого человека, а в осознании своей ответственности за его муку.Но вот Юрий Яковлич Чиргин нашёл силы превозмочь уныние и ещё до того момента, как я свидетельствовал не смерть князя Бестова — убийство,?— вознамерился спасти всех тех людей, только потому, что чувствовал что-то неладное, чуял приближение бури, которая камня на камне не оставит.И ведь не оставила же. Как бы мы ни пытались её предотвратить.Но тогда нам этого не было известно: предстояло еще пять дней, то был только понедельник, и мы смотрели друг на друга в комнате умершей четверть века назад женщины, молчали и думали каждый о своем: я думал, что останусь с ним здесь, раз он этого хочет, раз это ему необходимо.Впрочем, я также был уверен, что с предположением убийства расследование началось официально, насколько к этому призывала моя былая профессия. Это требовало основательного подхода, и я имел свое мнение касательно того, какие вопросы нам надо обсудить и какие действия предпочтительнее предпринять. Один из первых пунктов (благо, располагало место, где мы оказались) подразумевал изучение личности Александры Антоновны Бестовой.—?Вот оно как! —?приступил я, и меня правда переполняло воодушевление, смешанное с возмущением. —?Она оказалась никакая не сирота, и не бедная учительница музыки. Она оказалась потомственной дворянкой, наследницей огромного состояния! И вот загадка, что же произошло в ту ночь, когда она покинула нашу контору…—?О,?— с прохладой отозвался Чиргин,?— вероятно, её похитили. Кто-то из родственников. Чтобы привести сюда. Быть может, по настоянию Корнелия Кондратьича. Перед смертью он решил согнать всю кровь в одну пробирку… —?он клацнул зубами и опустился в кресло перед зеркалом: теперь его лицо двоилось в профиль и в анфас, и всюду было искажено потаённым негодованием.—?Вы предъявляете это как полнейшую чепуху,?— воскликнул я. —?Но что-то же произошло с этой женщиной, из-за чего все мы оказались в столь неприятном положении!—?Очевидно, Гриша, она не была убита, раз спустя два месяца мы встречаем ее там, где меньше всего ожидаем увидеть. Хотя, мертвецов кроме как в кошмарах ожидать больше и негде,?— сквозь зубы выплюнул он, и я без сомнений принял, что под этим он в последнюю очередь подразумевал бы Александру Антоновну.—?Получается, что она инсценировала свою смерть,?— развел я руками. —?Она ведь упоминала, что квартиру делила вместе с другой женщиной: не удивлюсь, если в ходе расследования выяснилось, что та в тот роковой вечер вдруг решила поехать на какие-нибудь воды, как-нибудь навсегда.—?Раз такая ладная версия,?— обронил Чиргин,?— что же вы раньше-то ее не выдвинули? Мы повелись на этот обман, который вы сейчас за две секунды разложили по полочкам. Что тогда не дало вам усомниться в ее гибели, а?На скулах его вспыхнули два алых пятнышка?— явный признак того, что двумя фразами я довел его до белого каления. Он имел все основания меня обвинять; я не имел права уходить от ответа. Я не употребил тогда никакого влияния, не использовал связей, чтобы попасть на место преступления или хотя бы вызнать подробности расследования. Кажется, единственное, что предпринял Чиргин самолично?— так это наведался в морг, пусть смотреть там было не на что: от лица жертвы ничего не осталось. Сопоставляя сейчас этот факт с действительным положением дел, я поразился простоте злодейского плана.Конечно же, Чиргин все это прекрасно понимал, лишь пользовался возможностью сорвать на мне свой гнев. А потому я ловко вывернулся:—?Я говорил, что цифры очень важны. Она?— ровесница Савины и Макара? Невероятно, я бы ни за что не сказал, что она столь молода! —?я нёс какую-то околесицу, лишь бы загладить резкость моих предыдущих слов.—?Возраст имеет значение только в сопоставлении с датами,?— загадочно ответил Чиргин, остывая. Я надеялся разговорить его, зачем и изобразил на лице замешательство, на что мой друг снизошел до объяснений:?— Единственное здравое слово вы сказали?— ?наследница?. Она оказалась дочерью Антона Бестова. Того самого, Гриша, судьба которого нам до сих пор неизвестна,?— я не сдержал вздоха: слишком уж настойчиво Чиргин заражал мистикой это имя. —?Мы не знаем конец отца… как не знаем начало дочери. Но точка их пересечения?— 66-й год. Год, когда ?князь второй раз женился, да сына лишился?. У Антона Бестова в тот поистине роковой для всего семейства год родилась дочь, но в родной дом она вошла только пару недель назад.—?С чего вы взяли? Она исчезла ещё в марте.—?Реакция домочадцев. Все они (кроме Бориса Кондратьича, который так её приголубил), были удивлены и обескуражены, услышав, кем им приходится Марья Моревна, даже имени её не знали. Навряд ли она могла прожить с ними под одной крышей два месяца и остаться для всех полнейшей тайной. Я вас не виню в ненаблюдательности,?— с медовой улыбкой успокоил он меня,?— это уже моя прерогатива?— следить за реакцией зала, тогда как глаза публики прикованы к факиру…Я вымученно ухмыльнулся, чем вызвал его снисходительную улыбку, и чуть поклонился:—?Что же, приношу вам в дар этот крепкий орешек, раскалывайте,?— я задумался, подначить ли его сравнением с Щелкунчиком, но удержался. —?А раз ваше воображение так волнует фигура ее отца, то узнайте у нее об этом. Она-то должна знать, да? Лучшая кандидатура: ведь, придя к нам в марте, она утверждала, что у нее никого нет, и что она сирота,?— увы, мой сарказм как таковой расценен не был.—?Быть сиротой и не знать своих родителей?— совсем разные вещи,?— отрезал Чиргин. Ноготь чиркнул по обивке кресла.Я закусил губу. Не такого поворота событий я желал, и снова мне приходилось спасать нашу тонущую шхуну:—?Что же, мы предполагаем, что Антон Корнеевич обзавелся дочерью в том же году, в котором с ним что-то произошло. Что-то, что заставило родных держать его комнату неприкосновенной в течение еще двадцати пяти лет. И подписать его портрет именем Макара,?— я вздохнул и потер переносицу, правда, тут же поморщился от боли и сцепил руки за спиной.Я находил сложным сопротивляться гнету этой загадки. То ли убежденность Юрия Яковлича в ее существенности, то ли давящий дух всего дома, где с каждым вдохом кровь вбирала все новые и новые тайны, а я сам против воли начинал чрезмерно вовлекаться в темные дела давно минувших дней. Минувших, но до сих пор имеющих необратимую власть над происходящим ныне.—?Она не врала, когда говорила нам, что у нее никого нет,?— натянуто произнес Чиргин, отошедши к окну. —?Вспомните слова старика: ?Теперь наша семья??— вот что объявил он всем собравшимся, а это значит, что-либо эта женщина была изгнана из семьи, и вот получила прощение?— но тогда ее бы знали, знали, кто она, и не было бы удивления и непонимания,?— либо же она вошла в семью, до этого не имея такой возможности… или же вовсе не располагая знанием о своем происхождении и правах. Не это ли она выказала нам при первой нашей встрече?.. Независимая, но безродная, самоуверенная, но без почвы под ногами. И что-то изменилось в ту самую ночь, после которой она выбрала умереть для всех?— чтобы начать новую жизнь в этих стенах.Чиргин умолк на высокой ноте, а я позволил молчанию захватить нас. Описываемая моим другом картина представилась мне огромным паззлом, что имел края, но не располагал сердцевиной. Думы поглотили нас; я протирал очки, Чиргин снова отвернулся к окну и выглянул наружу, опершись на подоконник.—?Да прок от всех этих гаданий, когда её рассказ расставит всё по местам!Я не без удовольствия рассмеялся и воскликнул:—?Да вы, я погляжу, даете ей индульгенцию! Она явно утаивала что-то, когда ей грозила смертельная опасность, думаете, сейчас, спокойная за свою жизнь и обретя будущее, она так запросто выложит вам всю правду? Не забывайте, что этой женщине, не кому бы то ни было еще, было проще всего подсыпать яд. А что за отношения сложились меж ними?.. О, его благосклонность к ней и ее пренебрежение им было занятно наблюдать за вчерашним ужином. А её плотоядная улыбка сегодня утром, когда все приготовились услышать завещание? Она одна была неколебимее статуи, когда всех прочих трясло! Но что же, вам достаточно одного проникновенного взгляда в её прекрасные глаза и трагического молчания, чтобы счесть её за невинного агнца! Дорогой мой, эта женщина?— главная подозреваемая, и подход к ней должно вывести соответствующий. Разговор с нею?— первейшая наша задача, и пусть только попробует и впредь спасаться бегством! Каждому в этом доме пришло время определиться, на чьей он стороне?— закона или…—?Да что вы несёте! —?вскричал Чиргин. —?Тушин, тушите огонь! Вы уже забыли, что в марте она и понятия не имела о том, что у нее есть семья! На нее вел охоту какой-то маньяк, а потом случилось что-то, о чем она нам при случае расскажет, но так или иначе она оказалась в отчем доме, и…—?И вы заранее прощаете ей всё на радостях, что сиротинушка обрела-де семью…—??Обрела семью?! —?вдруг передразнил он меня в совершенно ином тоне. —?Да уж, теперь начинаю понимать, Григорий Алексеич! Конечно, обретя семью, подобную этой, так и хочется всех тут отправить к чертям! —?Чиргин отошел от окна на другой конец комнаты и резко бросил:?— Я романтизирую? Увольте! Семья?— это ни что иное как миниатюра общества, общества косного, пошлого и порочного, общества, которое подрубает крылья всякой самобытности и плодит патологии. Навязанные ценности. Усугубленное оправдание привычного порока. Помилуйте, сколько можно этих детских сказок про добрую маменьку и заботливую бабушку! В семье плодятся не только дети, но и предрассудки, от которых в пору задохнуться. Единственное, чем может быть полезна семья, так это показательным примером того, что и как не надо делать, иначе быть беде. А те, кто обманываются и повторяют ошибки предков одним только стремлением продолжить род свой, сами роют себе могилу, и к этому рытью потом присоединяются все нарожденное потомство, которое жаждет твоей смерти, как только ты перестаешь их кормить. Право, человечество не придумало еще оков прочнее, чем кровные узы.Юрий Яковлич никогда не говорил со мной о своем прошлом и о своей семье. Только бессвязно стонал в морфийном бреду. Или отпускал скабрезной шпилькой в обыденном разговоре, не оставляя возможности уточнить, правда это или дурная ложь?— в столь зверском хладнокровии он упоминал свою ?grand-maman?, тут же обращая все в шутку, и это было хуже, чем если бы он просто молчал,?— так он окончательно окутал истину туманом иллюзии. Из проскальзывающих у него порой едких замечаний по поводу основ человеческого существования, которые я разделял без какого-либо предубеждения или противления, я еще в начале нашего знакомства заключил, что семейное прошлое моего друга складывалось не самым лучшим образом. То, что мы всегда молчали об этом, конечно, не значит, что я не знал определенных подробностей его судьбы. Я корил себя нещадно за то, что вот два раза за наш разговор я неосторожно, чуть ли не намеренно затронул этот вопрос, выставил на обсуждение, и вот к чему это привело. Мой друг впервые на моей памяти осознанно произнес на эту мучительную для него тему что-то длиннее пары слов.После такого я уже не мог упорствовать в своих притязаниях. Не мог я и вообще что-либо сказать или предпринять, а Чиргин, видимо, сам понимал, что разговор исчерпал себя. Поэтому он просто перемахнул через подоконник и спрыгнул в сад, оставив меня наедине с зачехленной временем и трауром мебелью, с беспорядком как в комнате, так и в душе.Ночь 27 мая, Александра Антоновна БестоваВ этом доме главное?— не спать.Когда-то я искала спасения во сне. Во сне, единственном удовольствии, за которое не надо платить, единственном отрезке жизни, когда нет ни голода, пока, конечно, не просыпаешься от голода, ни холода, пока, конечно, не просыпаешься от холода, ни боли, пока, конечно, не просыпаешься от боли. Сон?— блаженное забвение. Сон?— подобие смерти, в котором жизнь живее действительности. Когда-то я искала спасения во сне.Но в этом доме главное?— не спать.Поэтому я пойду прочь. Прочь от стен, которые так долго я мечтала назвать родными, но теперь должна признать: это новая моя темница. Клетка, куда запустили Пташку, насыпали зернышек и с улыбкой сказали: ?Подавись?. Стоило мне появиться?— и я уже кость в горле. Так что это вы все подавитесь. А своё я получу.Я говорю ?прочь?, но мне просто нужен свежий воздух. Это?— прогулка заключенного, я не перелезу через высокий забор моего острога. Я пришла сюда добровольно, вытянув руки, которые тут же обвили кандалами, золотыми кандалами лести, лжи и ласки. За блеском этим угроза невидима. Но я ее чувствую. Она?— ошейником на моем горле. Ничего, привязь длинная. Я могу позволить себе искупаться в полуночи.Достаточно свежести?— пора сойти вниз. Отворить кованую ограду, ключ хранить под сердцем. Этот ключ дался нелегко: старый слуга долго смотрел водянистыми глазами, а я говорила: ?Так же вы смотрели и на него, верно???— и вглядывалась в небесную твердь, замутненную старостью, пытаясь увидеть там Тебя, в отголосках воспоминаний. —??Вы же знали его, верно???— а старик молчал и смотрел мне в душу. Потом он кивнул, и этого было бы достаточно, чтобы умереть от счастья: еще одно доказательство, что ты действительно был. Что Ты не привиделся мне, не был моим любимым кошмаром. Я все чаще вижу тебя в глазах тех, кто помнит, пусть и усердно старался забыть. И я сделаю всё, чтобы они все вспомнили. Хорошенько вспомнили.Так почему же я схожу по крошащимся ступеням дряхлой часовенки в затхлую тьму? Почему иду мимо дат и плит и высматриваю твое имя здесь? Как будто не знаю, что не было у тебя ни гроба, ни могилы.Потому что теперь я во чреве того, что породило тебя, и тебя же сгубило. Какая ирония. Отсюда нет выхода, но я его и не ищу. Опасность со всех сторон. И придется шагнуть ей навстречу, вернуться в дом, подлинную гробницу, быть может поэтому мне так спокойно не там, а здесь, в храме мертвых, посреди камня, мха и праха.Не спать…—?Не спится?—?Время навье.Это привычка. Вступить в схватку, еще не видя противника. Обернуться не приветствия ради, но атаки. А там?— крадётся, подкрадывается, сущий упырь. Длинные жёлтые пальцы пауками по стенам, иссушенная голова сгибается под низким сводом, качается по-змеиному на тонкой шее. Что страшнее?— намалёванный оскал дружелюбия или выпученный, вымученный взгляд белесых глаз!.. Страшнее всего, что он всё ещё живой, из плоти и крови, и не развеять его ни святым словом, ни крестом.Ещё бы я умела молиться.—?Тихую же вы подыскали себе обитель, царевна. Мне-то на Небеса путь давно заказан, а тут бы я обосновался. Тем более, в вашем лице я обретаю такую чудесную компанию!.. Надеюсь, ваши собеседники не против?Сила моя?— в молчании. Так говорит мне человек, который спас меня. Дядя, которого ты обещал, о котором напоминал, с которым уготовал мою встречу, наконец-то нашёл меня и украл. Теперь он многому меня учит. Людей пугает неизвестность, держит их настороже, не дает ударить первыми. Никто не будет мне подспорьем, только я сама. Однажды я уже переступила через себя и положилась на одного человека, а, в конечном счете, спасение пришло от другого. Только это оказалось не спасением?— сделкой.—?Конечно, я слишком бесцеремонно вторгся на вашу вечеринку… Но вы на всякий случай быстренько обучите-ка меня, как следует вести себя человеку, только-только продавшему душу. Я притворюсь получше вас и сойду за своего.—?И за что же я, по-вашему, ее продала?—?За бесценок.Уже ближе, под рыжим отсветом свечи?— бледен до зелени. Вальяжно опирается на выступ, проводит скрюченным пальцем по выбитой дате, в праздной тоске качает головой над быстротечностью судьбы моей бабки.—?Ваша-то не стоит ни гроша.—?А я ещё поторгуюсь,?— взгляд пристальный, неподвижный, но дикости живой. Оправляет серые манжеты и платок. Сам он настолько паршиво выглядит, что самый изящный покров одежд всё равно смотрится на нём саваном. —?Но что же, сударыня… княжна Бестова… Александра Антоновна… Так вас величать надобно? Будем считать, что нас наконец представил друг другу ваш покойный дед.Тот, кто умолял звать его ?дедом?, мёртв. Он был счастлив. Говорил, что я?— его искупление. Гладил руки, поправлял манжеты платья своей покойной жены, твоей матери, что приказал мне надеть, вдыхал ночной ветер и свечной дым и говорил, что его мальчик теперь с ним. А потом он стал умирать, и ему было больно и страшно, а я подумала… как ты теперь рад.Что же до новых знакомств… Это совершенно ни к чему.—?Боюсь, это невозможно. Ведь вашего настоящего имени я так и не знаю.—?Вы имеете дело с лицедеем, царевна. Притворство?— вся моя жизнь. И тут мы схожи вновь.Схожи ли в том, что оба коротаем ночь посреди усыпальницы, что оба смертельно бледны; что руки наши дрожат, и мы оба это отчаянно скрываем; что глаза слезятся от жара свечи и холода земли и пробужденных воспоминаний, которым нет места под солнцем?— только во мраке ночи.—?Неужто! Как глупо ровнять моё неведение с вашим осознанным отрицанием! А я-то ещё понадеялась, что вы, как мне показалось с самого начала, много разумнее.—?Увольте. Ум и разумность?— сколь разные вещи! Я, быть может, умён, но разумен меж нами?— Пышкин. А вы, царевна? Зорко ли ваше сердце, или вы уповаете на изощрённость мысли? Предостерегу вас: тут слишком много тех, кто явно превосходит вас во втором. Ставьте на первое, не прогадаете.—?Первый и единственный раз, когда я послушала вашего совета, чуть не стоил мне жизни.—?Примите же мои поздравления, царевна.—?С чем же?—?Прежде всего, вы всё-таки живы.Вы хотите видеть мое раскаянье. Или хотя бы слышать извинение. А что, если его нет? А что, если сила самовнушения настолько велика, что я сама верю этой лжи? В чем я должна раскаиваться? Что не поставила свою жизнь вновь под угрозу ради приличия? Что изменила этикету и не нанесла визита вежливости, где извинилась бы за беспокойство? Увы, распыляться чувствами равносильно погибели, и единственное верное решение заключается в том, чтобы сопрячь всю силу в ненависть и ею прожечь здешние одеревенелые сердца.—?Да, пока что мне это даже нравится.—?По вам и не скажешь. Даже в окружении могильных плит вы едва ли смотритесь живее. Когда это радость запечатлевалась на девичьем лице маской исступлённой скорби? Но, позвольте, я вас повеселю. Сегодня и впредь, покуда того будет требовать сюжет, я ваш Риголетто*. Меньше всего мне хочется, чтобы вы плакали.Этот человек не знает границ и презирает тех, кто очерчивает их, даже ради защиты. Он неудобен, о чем прекрасно осведомлен, он сущий дикарь, каким стремился предстать Гамлет, и доигрывает до конца, чтобы сорвать аплодисменты?— но не маску. Ему нравится казаться зверем, только вот под грубой шерстью кожа его тонка: хватит и царапины, чтобы кровь смыла шакалий окрас и перед нами оказалась обыкновенная побитая псина. Псина, которая знает, как в горло вгрызться и уж не отпускать.—?Ах, так вот ваше настоящее имя, сударь! Уясню. Но что же, ваш друг ошибся, представив вас как…—?Отчего же, прозвище, кое я ношу, мне искренне любо, так меня знают многие, почти все, кроме, быть может, меня самого. Так меня прозвали цыгане, ?чиргин? на их наречии?— звезды.—?Это шутка?—?Коль вы изволите смеяться.—?Мне ничуть не смешно. К чему этот маскарад? Почему вы отрекаетесь от своего подлинного имени?—?Вы недоумеваете, понимаю. Вы-то всю жизнь жаждали узнать своё настоящее имя, а потому не допускаете и мысли, что кто-то всю жизнь стремиться его забыть.—?Разве не имя?— первое, что обретает всякий человек? Так важно и так просто, а мне пришлось ждать очень долго! Но вот я дождалась, как и обещал мне отец.И нет другого пути. И как ты и завещал, я здесь вот такая: ожесточилась, обозлилась, я жажду не покоя, а мести, не мира, а войны, которой так желал и ты, и я отплачу им за то, что они сделали с нами, сполна отплачу. Может быть, тогда ты простишь меня. Простишь ведь?..—?Как и завещал. Ну, и что же обрели вы вместе с этим вашим ?подлинным? именем? Злобу, ненависть. Жестокий смех и грубость черт. Разочарование. Проклинаете то, что раньше чтили святым. Молитесь на то, чего раньше стыдились.—?Что вы знаете! Я никогда не стыдилась!..Чтобы я стыдилась тебя?.. Да как он смеет! Мне впору лишь стыдиться собственной робости, собственного отступничества. Сколько лет я бездействовала, плыла по течению в мутной воде, обретая мнимое благополучие, предав Твой наказ…—?Но едва ли гордились. Но нынче же вы… ослеплены этой яростной гордостью. Ею, верно, пылала Антигона, когда голыми руками копала могилу Полинику*… Впрочем, я лишь говорю о том, что вижу перед собою кого угодно, но не подлинность. Сколь мало вы говорили тогда, при первой нашей встрече, но, безымянная, вы были куда целее и свободнее, нежели сейчас. Спокойнее. И больше хотели жить.Как теперь смешон мне тот глупый страх потерять ту жалкую, серую жизнь, блеклое, сволочное существование, такое тихое, такое непричастное… Как вовремя напомнили мне о предназначении. Чужая невинная кровь стала залогом моего прозрения.—?Вы правы. Теперь я хочу иного. Но чего вы тут ищете?—?Того же, чего и вы.—?Вздор.—?Отнюдь. Просто пока вы сами едва ли понимаете, что именно вам нужно.—?И вы беретесь судить, что знаете мои нужды лучше меня? Вот же глупость. Или нахальство! Да к чему это всё?—?Спросите себя об этом дважды, прежде чем вознамеритесь разорить очередную гробницу.—?Не смейте! Вы!.. Насмехаетесь, даже не ведая…—?О вашей тоске? Уведомлен сполна. Как же, едва обрели?— и тут же утратили.Уверенность в том, что всё так и должно быть? Но ведь Ты этого хотел! Этого. Хриплыми ночами вместо колыбельных заклятье. ?Старик, старик… узнает и помрёт, узнает и помрёт?. Так и случилось. Тоска моя только по Тебе, что не Тебя он хватал за руку и молил сердечно о прощении. Не беспокойся, я устояла. Так он узнал… и помер.—?Вашего деда. Он ведь поверил вам, сразу же. Приблизил вас, сразу же. Попросил прощения и поклялся, что даст вам то, что успокоит ваше рвущееся сердце. Но вот он мёртв, и вы снова одна.—?Быть может, этого я и хотела.Всегда хотела.—?Тихо. Не бросайтесь словами, за самые уверенные платят вдвойне. А я вам и копейки не одолжу, так и знайте.—?Если вы останетесь в этом доме, вам также предъявят счёт, будьте покойны. Только вот я играю ва-банк, а вам даже нечего положить на начальный взнос. О чём-то вы радеете, Георгий Яковлич? Убрались бы вы подобру-поздорову, пока к чёрту вас не послали.—?Не беспокойтесь. У меня хороший поручитель.—?Кто же? Ваша ?подруга детства?, которая зубами на вас лязгает?Чего стоят эти обезьяньи ужимки меж ними? Неужто доверия? Впрочем, настолько бездарно, что впору бы и поверить в эти дрязги давно упущенного шанса и детских обид. Но Лидия Геннадьевна не той породы, чтобы позволить подобные действия даже собственному супругу, что уж говорить о далёком ?друге?, если бы только не была принуждена играть эту партию… Что за нелепый уговор меж ними? Решила по-королевски справить кончину угнетателя и вот завела придворного шута? Боже, как же нелепо его присутствие…—?Вы.…А ещё нелепее?— претензии на всех и каждого в его вынужденном окружении.—?Чушь! Я глазам своим не поверила, когда…Когда я увидела из окна, сердце моё оборвалось и покатилось кубарем по крыше вниз, в лужу под ногами двух знакомцев, которых, как мне думалось, я уже забыла навсегда, как и всю мою прошлую жизнь.Видать, поторопилась.—?Когда мы столь пикантно столкнулись в коридоре в вечер нашего вторжения в ваш негостеприимный дом. Верно-верно. И всё же именно вашему заступничеству мы с Григорием Алексеичем обязаны нашим положением. Ну же, царевна. Честность на честность. Ведь с этого вы начали! Стоило нам с Григорием Алексеичем переступить порог этого дома, как вы опрометью бросились к своему умирающему деду и признались, признались… Всё рассказали. Мы?— ваши нехорошие знакомцы. Один… бывший следователь и жандарм, другой же, право, шут, но они, тогда, в марте, взялись помочь…—?И что же из этого вышло.Судорожный разговор, огонь у щёк, от искры вымученного веселья вспыхнул истерический пожар. Неприсущая мне развязность как дань безумному увеселению: отдаться в распоряжение двум незнакомым мужчинам, в упрямом отчаяньи дождавшись их и ночи, что скрыла бы любое беззаконие. Я, право, была как пьяная, пьяная страхом, что застлал мне глаза в те вьюжные дни. Что можно было предпринять глупее, чем довериться дрянному рассказу из бульварного журнальчика!.. Я думала лишь о том, что столь бездарная жизнь, которой Ты никогда мне не желал, и, верно, к тому времени уже давно отвернулся от меня в стыде и разочаровании, нисколь не заслуживает конца достойного, ну так чего терять. Оказалось, всё же было что?— последнюю веру в человечность.—?Хотя бы то, что мы остались в этом доме по воле его хозяина.—?Но зачем же, зачем? Для вас, вижу, это всё игра, дрянная пьеса, так вы убиваете скуку?— зрелищем чужой смерти! Наше замешательство и горе приносит вам наслаждение… Как это гнусно, к чему же…К чему же, дедушка (так уж ты настоял, и я уж привыкла), к чему же ты сыграл с нами эту злую шутку, как будто прежних тебе не достаточно было? Ты всё поверял меня в свои планы, уверял, что я могу быть спокойна, и ты успеешь, успеешь всё исправить… Понял ли ты наконец, что не это меня успокоило? Понял ли ты, что ни добротой ко мне, ни суровым взысканием к другим, ты не искупил бы своей вины? Понял ли ты, что только теперь я спокойна? Теперь, когда ты покоен.—?Да, гнусно. Всё, что я вижу здесь, в этом доме?— гнусно. И страшно. А я не привык затыкать уши на чужой крик. Честность на честность, царевна. По приезде я наведался к старику и ответил на главный его вопрос, на главный ваш вопрос: о том, кому же я друг и почему я здесь. И сейчас я отвечу так же, как и ему отвечал: ?Я друг вам, покуда вы нуждаетесь в помощи, и я не только сочувствую вашему положению, но решительно полагаю, что так оставить всё невозможно?.А оно уже и не будет как прежде. Есть ли смысл предостеречь вас и отвадить?..—?Полноте. Поздно для рыцарских подвигов. Вы прибыли к развязке. Не пытайтесь сорвать аплодисментов.—?Полноте. Я только-только получил ангажемент. Пролог завершён, начинается непосредственное действо. И вы знаете это. Вы сами только сделали первый шаг. Верный ли? Время покажет. Его мало, но такова судьба. Грех противиться. Слишком много для совпадения. Три ниточки вложены нам в руки, сразу три, с разных сторон?— и все, как оказалось, из одного клубка. Стоило потянуть, как все три зашлись писком отчаянья, словно подвешенные за хвост мыши. Три женщины из одной семьи вопят в тоске, умоляя о помощи, но оказываются слишком горды, не принимают её, но и сами из ловушки не в силах выкарабкаться, быть может потому, что слепы и не видят, как попали в мёртвый захват собственных страстей и больной воли безумца. То ли ещё будет. Ваши мужчины жаждут того же?— бойни. Отчего-то так люди мнят искупление. И вы предлагаете мне закрыть на это глаза? Умыть руки?И тут же?— знаю. Знаю, что человек в исступлении говорит только о собственной боли. Он кричит об искуплении, мечтая обыграть его на наших шкурах. Но прежде чем держать ответ за чужие жизни, управьтесь-ка со своею, сударь.—?А, вы назначили себя Пилатом! И правда, умывать руки у вас получается отменно. Едва ли вы изменяете своим привычкам. Этим-то вы и приглянулись моему деду. О, он-то смыслил в неотвратимости. Тоже вели с ним эти сумрачные разговоры о страстях и судьбах?.. Подменили бы меня в сиделках хоть на вечерок.—?О, за мной дело не станет. А вам ещё в пору одуматься. Этот страх, что скрутил вас жгутом, кричит: остановитесь, пока не поздно!Что вы знаете. Уже поздно.Он умер на моих руках, ты посчитаешь это исполнением твоей воли? Знай же, я старалась.—?Покойный дед хотел бы о вас позаботиться, царевна. Вы говорили старику обо мне, а я говорил ему о вас… ?И пришла она, потому что боялась. Боялась, потому что это страшно, когда кто-то хочет оборвать твою жизнь?.—?Довольно я боялась.—?Того чудища? Ой ли!—?Как видите, я шагнула к нему в пасть.Не возноситесь. Нет ничего губительнее самонадеянности. Вы полагаете, в опасности я, что же, мне это известно поболе вашего, но, играючи, вы даже не задумываетесь, что, воспользовавшись нашим гостеприимством, вы пляшете вашу скоморошью пляску на острие ножа.—?Но вы же дрожите, царевна.—?От предвкушения.Тихая грусть его стискивает сердце похлеще тоскливых воплей неупокоенных наваждений. Подставь белое плечо?— и укроет обрывком своего драного плаща. Но что же под ним?— мохнатая шерсть и втянутые когти и подлая корысть. Нет, разве? Что бы убедило меня в обратном? Увы, сударь, на вас?— клеймо несдержанного слова. А вы ещё смеете жалеть меня.—?Ну, полно, у нас было время растрачиваться на броские фразочки. Мы прелестно его скоротали. Нынче же другие деньки пошли. Лично у меня их мало. Я предпочитаю не тратить времени впустую.—?Не сомневаюсь, царевна. Вон как преуспели. Уже! На руках кровь, под ногами?— прах… Чем чело венчать будете?Сыплет отравленными иглами, будто случайно, будто не всерьёз. Но взгляд мой дрожит, и вдоль руки будто не тень пролегла?— но долгий вязкий след. Прочь мираж, но в том он прав, что ещё на заре, убежав от бездыханного тела, я в помрачении тёрла и тёрла белую ткань платья, прожжённую алыми каплями. Тёрла и тёрла, пока не стёрла в кровь пальцы, пока не вспомнила, что теперь у меня столько платьев, что все их в жизнь не переносить, и сбросила порченое, и затолкала как можно глубже под кровать.—?Оставьте ваши насмешки. Оставьте меня. Утолите своё любопытство в другой помойной куче, эту уж оставьте нашей семье.—?Семье!.. Поостерегитесь. Семья, семья, а ведь эти люди вам чужие! Волком на вас смотрят и уже пересчитали ваши пёрышки, кому какое трофеем достанется. С чего так скоро говорите о себе и о них ?мы?! Ну же… Вы им чужая, а они ненавидят чужаков. Ну же… Вам ведь нужна помощь. Что постыдного в том, что вы вот-вот сорвётесь в бездну, но пока ещё хватаетесь за уступ? Так позвольте предложить вам руку. Вам страшно, понимаю, вот и ощетинились, но знаете же, что положиться на кого-то не так сложно, как кажется. Вы уже попробовали, при первой нашей встрече, вы же просили о помощи!В чем-то вы все-таки правы. Я действительно пришла к вам тогда. Я доверила?— впервые в жизни доверила?— другому человеку свою жизнь. Я поверила вам.Но в ту ночь шелковый шнур оборвал жизнь?— хоть и не мою. И не вы укрыли меня тогда от верной смерти. Не вы, хоть обещали. Как обещаете и сейчас.—?И вы столь любезно позволили мне умереть. Говорите, я избегаю вас? Не то слово вы подобрали: не избегаю я вас, господа, я вас гнушаюсь. Ведь два месяца назад вы допустили… душегубство. И теперь чуть ли не оскорблены моим отторжением! Как вы мне отвратительны!И вы еще чего-то хотите.Резвитесь. Только помните, это гнездовье коршунов, которые с удовольствием выклюют ваши печальные глаза раненого вепря. Не так давно я воссоединилась с родной семьей, но кровь эта во мне с самого рождения. И я знаю, что мы готовы разыграть трагедию для публики с одним только лишь условием: что после этого зритель никогда уже не покинет театра.____________[1] Антигона?— героиня трагедии Софокла ?Антигона?, вопреки приказу правителя оставить тело бунтовщика Полиника (её брата) неупокоенным в напоминание всем о том, как страшно и неискупимо предательство родного города, попыталась похоронить его, в чем открыто призналась государю, за что и была казнена.[2] Риголетто?— придворный шут, главный герой оперы ?Риголетто? Дж.Верди.[3] Пилат?— римский прокуратор, судивший Иисуса Христа. Пилат не видел за Христом вины, но толпа иудеев кричала о вынесении смертного приговора, и Пилат прилюдно омыл руки, тем самым как бы смывая с себя кровь невинно осужденного.