Воскресенье III (1/1)

Минуло уже полчаса, с тех пор как я наглухо закрыл за собой дверь, а усы мои до сих пор были мокрые. Возможно, все оттого, что умывался я ледяной водой с особой тщательностью, стоило мне покинуть общество достопочтенных наших хозяев, и вот теперь сидел неподвижно на кровати, временами подползая пальцами к горлу, чтобы ослабить воротничок?— и всякий раз оказывалось, что я первым делом его и снял, равно как и тесный фрак. Лучшим исцелением для потрясенного сознания был бы сон, но только я закрывал глаза, как пред внутренним взором возникали отвратительные сцены последних трех часов. И пусть по вискам и усам моим все еще стекали холодные капли, отмыться от грязи ненависти, злобы и безумия, в которой мы бултыхались с отчаяньем утопающих, мне так и не удалось.Язык прижгла горечь: про десерт пришлось забыть так же, как Бестовы забыли о нас с Чиргиным?— в учтивой самоотверженности. Припустив прочь из трапезной, я спасался от собственной неуместности. Живот мой скрутило от осознания всей степени бесцеремонности, с которой я вломился в чужую жизнь и попрал её одним лишь своим присутствием. Когда я представлял наш приезд в дом Бестовых, я не мог не понимать, что за зрелище меня ждет; так моя наглость не знала границ?— шутя, я потребовал ещё и хлеба, и мне любезно его преподнесли, да еще справились, сколь полно мое удовлетворение. Именно этого я и ожидал, а Чиргин предрекал с той секунды, как злополучное письмо Лидии Геннадьевны попало в наши руки. Никакой мистической загадки, никаких скелетов в шкафу,?— только ворох грязного белья и желчная злоба, надломленные страсти, вполне заслуженное презрение и закономерное унижение.Я пытался примирить себя с нанесённым мне оскорблением, твердя, что обитатели сего дома?— выжившие из ума снобы, от которых другого ожидать было глупо, но моё представление о сливках общества терпело крах болезненно. Конечно, мы приехали сюда без искреннего намерения помощи, а в поисках развлечения и ради смены обстановки, и, вероятно, поколебали их расположение проявлением некоторого нахальства и бестактности, но вряд ли дали им повод усомниться в нашей добропорядочности?— так что их обращение с нами заслуживало моего негодования. Пусть мы с Чиргиным были не самыми желанными гостями, князья Бестовы вышли хозяевами совсем никудышными.Единственным верным решением был бы немедленный отъезд.Это я и вознамерился сообщить Юрию Яковличу, когда он наконец объявился: дверь я закрыл чересчур плотно, что с первого раза она не поддалась, и ему, верно, пришлось навалиться всем весом, чтобы под скрип разбухшей древесины ввалиться в комнату, чудом не выбив зубы о подоконник, к которому он и пролетел стремительно. Выпрямился он в последний момент, горделиво откидывая со лба слипшуюся от помады прядь, и величаво удалился в свои покои, безмолвно и жалостливо взглянув на меня. Эта манера уязвила,?— я обернулся к окну, скрашенному чёрной майской ночью, и с досадой убедился, что вид мой и вправду весьма жалок: всклоченные волосы, потухшие глаза, увядшие усы и полнейший беспорядок в одежде. Да разве был еще день, когда штабс-капитан Пышкин покидал поле боя в положении столь уничиженном!..Решительно я поднялся, в жесте нарочитом и нелепом прищелкнул подтяжками, направился к Чиргину, еще чуть и срываясь на чеканный шаг.Я вооружился бесцеремонностью моего друга, вторгаясь к нему без стука и приветствия. Юрий Яковлич распластался на кровати, также скинув фрак и распустив галстук, и с отрешенным видом пускал в пыльный полог кольца дыма. Моё появление он удостоил крохотным движением губ и ленивым взмахом руки указал мне присаживаться. Я стоял, упрямо выпятив челюсть, и молчал. Вспомнились все дурные мысли об Чиргине, что целый день кружили рассерженным роем в моей голове и изматывали моё терпение; теперь же жалили мою совесть.—?А вы настроены серьезно, Максим Максимыч, как я погляжу,?— протянул Чиргин, не открывая глаз.—?Надо переговорить.—?О, как лихо,?— он потянулся и приподнялся на локте, прищурившись, взглянул на меня:?— Предчувствую знатную головомойку. На повестке дня, очевидно, моя непростительная халатность.Порой он делал это вот так, походя: видел меня насквозь. И иногда, как сейчас, например, ему надоедало притворяться, что всё в порядке. В голосе его звенела насмешливая холодность. Он выглядел совершенно изможденным: не пытался отшучиваться, а сам же навязывал мне разбирательство. Я же лишь ковырял заусенцы и кусал губы.—?У вас очень грозный вид, капитан,?— улыбка далась ему с трудом. —?Вон как усы топорщатся,?— он усмехнулся и покачал головой. —?Хорошо всё-таки, что они отвоевали у бакенбардов своё законное место на вашей физиономии, ну просто термометр расположения вашего духа.На миг я задумался, не пьян ли он. И тут же другая мысль, страшнее и опаснее, посетила меня. Чтобы опровергнуть жуткую догадку, я шагнул ближе к нему, силясь в полумраке разглядеть глаза, но не преуспел,?— слишком напускал он веки, слишком обманчиво плясал огонек свечи, и я не мог разобраться, действительно ли руки Чиргина скованы легкой дрожью, а на висках выступил пот.—?Вы сердитесь, Григорий Алексеич,?— донеслось до меня тихо. —?Ожидания чреваты тем, что никогда не оправдываются.—?Я сердился,?— оборвал я поспешно, отступая. —?Я сердился на вас, счёл ваше поведение неподобающим, равно как и вид…—?Как и манеры, речь, нелюбовь к апельсинам… —?увлеченно подхватил он, но я прервал:—?На деле это я напортачил,?— выпалил я. Угрюмо потупился, прикусил усы, вздохнул и продолжил сурово:?— Да, я питал недоверие к тому, как сможете вы держаться в обществе, и вот, беспокоясь о вас, совсем забыл про себя. А в конечном счете это я говорил невпопад и выставил себя деревенщиной. Из-за моей промашки наши слова поставили под сомнение, а мне было легко злиться на вас, хотя уж вы-то создали прочный образ…—?Вы заранее ставили себя ниже их, пытаясь держаться на равных,?— пожал плечами Чиргин. —?Я же задал высшую планку и до них снисходил.—?Было б до кого снисходить,?— хмуро сказал я. —?Этот зверский ужин… Мы оказались в гнездовище змей. С таким запалом ненависти и гнева я едва ли сталкивался на войне… —?я вскинул голову и посмотрел на него упрямо, чтобы он уяснил наверняка, ибо повторять я не собирался:?— Я стыжусь своих мыслей о вас, Юрий Яковлич. Это всё я оплошал. А всю вину приписал вам. Простите.Он сидел вполоборота, прислонившись к столбику кровати, с папиросой в зубах, и дым лениво растворялся во мгле комнаты. Скосил мутный глаз, сказал негромко:—?Гриша, вы же верите в Бога.Я кивнул, спустя миг добавил:—?Разумеется.Он вздохнул, выпуская из носа клуб дыма, вынул папиросу.—?Вам предпочтительнее, чтобы Он вас простил или я?В замешательстве я обозлился:—?К чему это все? Нельзя по-человечески?..—?Я высмеиваю ваш чистосердечный порыв раскаянья, ужасно,?— он сосредоточил свой взгляд на тлеющем кончике папиросы, улыбался терпко:?— А вы так и не ответили, важнее вам прощение живого или мёртвого.—?Христос воскрес,?— напомнил я.—?А я пока не умер, подразумеваете вы, благородный мой друг,?— скоро проговорил он, а я только понял, кого же он мнил под мертвецом. —?Ах, жаль, что вы так убедительны, вынужден согласиться, а не то вы меня ещё под бок тыкать будете, чтоб доказать свою правоту,?— он пожал плечами и снова затянулся:?— Я так позарился, потому что, говорят, в аду выпивка бесплатная.Я долго смотрел на него, он?— в пустоту, и, наконец, я сходил к себе и вернулся с фляжкой из кармана пальто. Присел на облезлый край кровати, отпил сам и протянул Чиргину. Тот взглянул на меня, хотел что-то сказать, но передумал и молча отхлебнул. На лиловых губах затеплилась усмешка.—?Вы полагаете, мы уже в аду,?— тихо произнес Чиргин.Кажется, он искренне жалел меня, но меня это больше не уязвляло. Я склонил голову и прикрыл глаза. Если это?— единственная помощь, которую он примет от меня, то, что же, я постараюсь сделать все наилучшим образом.—?Нам следует уехать,?— сказал я.—?Что тут, что там?— какая разница.Пронеслось это на вздохе,?— и сердце защемило; я поднял глаза, ожидая застать врасплох чужое отчаянье, но столкнулся с озорным весельем,?— именно так он пересел на колени, стискивая пальцами одеяло, и глаза его разгорелись, непозволительно близко к моему лицу:—?А ведь здесь?— неплохо кормят, не правда ли, Гриша? Каков, однако, подножный корм! Исключительное богатство! Кровь и кости, пыль и мрак, тяжесть надгробной плиты?— о, под ней похоронена старая тайна, и нам достаточно взяться за кирки, чтобы высвободить древний ужас!.. Виват, мародеры!.. —?он выдернул простынь, и та белой птицей пронеслась перед моим носом, хлопнула о воздух и легла на плечи Чиргина, словно плащ. —?Видит Бог, капитан, это будет славное приключение. Пиратский рейд!.. Мы уже ступили на землю, проклятую землю… —?он спрыгнул на пол, в густой ковер, и зеленая пыль взвилась облаком. —?И разве есть путь назад?.. Туземцы пригрозили нам костром, им хочется пустить наши уши на ожерелья. И после этого вы желаете сбежать, поджав хвост?! Я скорее отрублю вам его, сударь, чем допущу дезертирство!Юра Чиргин возвышался посреди комнаты, замотанный в простыню, всклоченные космы венцом лежали на его огромной голове, глаза сверкали, вскинутая рука указывала мне в грудь сломанным ногтем.Я ухватился и встал рядом. Второй раз за вечер пожалев, что не чувствую тяжести сабли на бедре.Вечер 25 мая, Амалия Петровна БестоваНу-ка, ну-ка, как все обернулось. Мы больше ничего не скрываем, мы больше ни о чем не жалеем, мы?— жалкие, подлые, низкие твари, неблагодарные твари, которые его, бедного-несчастного, сжили со свету, погубили, в собственной кровати придушили, пока он, герой, герой! —?нас спасал, опекал, сопли нам подтирал!Ублюдок.Ах, сударыня, где же ваше воспитание! Ах, дамы и господа, его и не было никогда?— девица из глухомани, чьё единственное достоинство в её красоте, которую и то попрекали пороком: слишком привлекательную для мужчин, её сослали прочь от дома, чтобы не мешать выходить замуж старшим сестрам, на которых никто и не смотрел в присутствии душеньки Маленьки! Кому есть дело до очередного голодного ротика, пусть прелестного, пусть вожделенного столь многими, и столь многими испробованного!А мне всегда это нравилось. А я никогда не видела в этом чего-то предосудительного.Только о последствиях никто не видит смысла предупреждать. Может быть, так женщины мстят друг другу из поколения в поколение только потому, что те, кто рождаются позже, дольше свежи и больше прекрасны? И те, облетевшие розы, щерятся шипами и говорят: ?Ну ничего, она еще доиграется, она еще поймет, что жизнь?— не сказка. Поймет сама, и незачем портить ей сюрприз?.И разве виновата восемнадцатилетняя дурочка в том, что слишком влюбилась в жизнь? Разве по-человечески в отместку эту жизнь у неё отнимать?Двадцать пять лет назад вы все ополчились против меня. Унизили, оскорбили, осмеяли, осквернили, а потом?— обманули, в ловушку заманили и бросили утопать в выгребной яме, которую заставили звать домом!И после этого вы еще что-то требуете от меня! Продолжаете попрекать и унижать! Вы, вы все, но ты, муж мой, сегодня превзошел всех! Что сталось с тобой?— от ледяного презрения и закрытых на мое существование глаз ты вдруг перешел на прямые обвинения.Это было страшно. Хотя… лучше это, куда лучше! Наконец-то он, старик, кричал, наконец-то все стало ясно, все встало на свои места! Нет ничего хуже этой глухой ненависти, лучше орать, бить посуду, даже нечаянно, но все будет ясно как день, а не путано как ночной туман! Лучше напугаться до смерти один раз, чем бояться и умирать от страха всю жизнь. Но как он посмел обращаться так со мной, говорить мне все те слова?!И всё бы ничего, не будь эти слова справедливы. Справедливы, но бесчестны! Сколько лет меня убеждали в моей нечистоте, в моей ничтожности, но нет ничего более скверного, чем это судейство человека, возомнившего себя выше всех нас!Говоришь, Корней Кондратьич, ты никогда не насиловал меня и не принуждал. Ты говоришь, никогда не требовал от меня чего-то сверх того, что я могла бы тебе дать. А я ничего никогда не хотела тебе давать, да и не могла. И не дала, и ты двадцать пять лет терпел,?— но зачем? Если понимал все прекрасно, то в чём толк твоего великодушия? Я многого не понимаю, да и не хочу понимать. Ты, верно, наслаждался своей властью надо мной, но даже не пользовался тем, что по закону было отдано тебе. Тебе просто нравится чувствовать, как от одного твоего жеста зависит жизнь человеческая.Ты привык к всемогуществу. Но даже оно истребляется смертью!Твой брат первым об этом догадался, ведь так? О, я знаю, я знаю, я все знаю про вас двоих.Злополучный Бориска всю жизнь тяготился своим умом… и своей бедностью. В этом-то и трудность. Даже непонятно, что есть большее препятствие для счастья! Хотя, скоро со вторым недостатком будет покончено, совсем скоро, и тогда, надеюсь, первый превратится в достоинство. И он сообразит, что это просто прекрасно будет… уехать вместе. В Париж, конечно же. Вновь молодые. Впервые богатые. Как тогда. Снова, как тогда. Без обязательств. Будто снова прекрасные незнакомцы в великолепном грязном городе художников и борцов за свободу, будто снова… молодые и глупые. Хотя, Боря никогда не был глуп. Только слишком прямолинеен. Слава богу, он отучился от этой вредной привычки. Ненаглядный бунтарь. О, только судьба могла так пошутить над вами, Маленька! Только судьбой пересеклись вы тогда, пережили друг друга, отскочили друг от друга в разные стороны, только чтобы затем вновь встретиться под венцом… Меня с другим.Долго я терпела тебя, мой супруг. Не суженный нет, не ты был мне уготован! Мне внушили, что все это?— последствие моей ошибки, только моей. Я терпела ее целых двадцать пять лет. Тебе не кажется, что довольно? Довольно!—?Время позднее, а гром гремит, милочка? Грядёт новая буря?О боже мой, вот и сам Боря… Меньше, меньше глазеть, как он, лениво облокотившись на дверной косяк, пожирает взглядом… черти там пляшут, Боря! Буря. То самое слово. Буря.—?Все молоко расплескалось, сударыня,?— а голос холоден и насмешлив. И как всегда действует почище всякой пощечины. Точнее, действовало бы, не трясись у меня поджилки от радости, что он все еще здесь. —?Речи нашего домашнего тирана подействовали на вас отрезвляюще, madame? —?глумится, а я вижу, что взгляд его полыхает не потому, что он доволен, а потому, что он всё ещё в ярости. Что он делал?— вроде бы, пошел сопровождать до покоев свою старуху… Что же, тогда ничего удивительного, пусть это всегда меня удивляло.—?Я спрашиваю, неужели вы вдруг сделались благопристойной женушкой, что после отповеди супруга тут же побежали готовить ему снадобье? Вот уж не думал, что воспитательные методы моего брата все же имеют столь скорый эффект!—?Ты снова издеваешься,?— как можно веселее, о да, и тогда будет только в его воле понять, что происходит на самом деле, или нет. —?Севашка потащился за стариком…—?Конечно, куда же собачонка убежит от своего хозяина.И подле?— кручёный хвост, виляет на дребежащий голос хозяина. Что за картина! Неужто и я так же?..—?А хозяину плевать на свою собачонку, он доверил, чтобы Макар донёс его до постели, вот так-то!Вот так-то! Разве это не подтверждение, что все уже предопределено! И пусть, Боренька, ты кривишь губы свои в презрении, о, ты никогда ни во что не ставил моего мальчика, но знай: Корнелий выбрал своего младшего сына.—?Тогда я понимаю, почему вам так не терпится напиться, сударыня.Тобою, старый чёрт, упиться.—?Но отчего же не винцо, а молочко?—?Змей прикармливаю, Борщик.—?А Лидоньку уж уморили? От зависти-то?Что значит, от зависти?! От зависти к чему?— к глыбе льда, помешанной на своем чёртовом материнстве?! Единственное, чем она может гордится?— своим передком. О, не нужно говорить о радости материнства, я не Льдиночка Брейская, которой с детства высушили мозги условностями и предписаниями. Вдолбили, что на дите свет клином сошелся, и все отрицают, как это мерзко, как это гнусно! Забыть себя в угоду слюнявому обсосышу… К счастью, Маковка хоть как-то быстро переболел этим, он был чудесным мальчиком, он и есть чудесный мальчик и, о боги, как хорошо, что не мне пришлось его вынашивать. Вот бы дети всегда так получались?— без лишних хлопот.И мой мальчик без лишних хлопот получит конфетку. Столько конфеток, сколько пожелает. Да. Вот и псинке угощеньице… Настырный терьер.—?Лидонька слишком занята своим чадом. Понятия не имею, как мальчишка выдержал все это… —?какая же она мать, раз позволила своему сыну присутствовать при этой экзекуции! —?Она попросила меня приготовить Корнею лекарство, и я…—?И вы вмиг стали покладистой и благонравной, какая прелесть-то…—?Так что, чаю? Молоко все равно пусть остынет пока,?— он же всяко пьет его только когда наболтается с твоей потаскушкой.—?О, женская зависть! Если бы вы все ею подавились, мужчинам этого дома было бы куда легче.—?Полноте! Уж ты-то погибнешь не от женщин, самомнение тебя задушит, Борис Кондратьич. Так не сообразишь ли винца? Уж разопьём знатно за гордость, за зависть.За тебя. А ты? Молчишь. Брезгуешь. Разве я не жду уже двадцать пять лет, как ты солжёшь мне снова, зашепчешь давние слова? Которым я снова поверю без оглядки, совсем не наученная, ничуть не отрезвлённая.—?Боря… —?подойди же ко мне,?— всего за несколько дней… столько всего произошло… и теперь…—?А вы наблюдательны! Поздравляю, видное достижение. Ну-с, bonne nuit!Нет, никуда ты не уйдешь! Остановись и выслушай меня хоть раз!—?Боря! Двадцать пять лет…—?А, всё время забываю, что именно двадцать пять. Это несёт какое-то сакральное значение?—?Ты затащил меня в эту могилу!—?Надеялся, будет с кем коротать процесс гниения. Увы! Преступно ошибся.—?Молчи!И не надо хвататься за свою впалую щеку! И поделом тебе! Я с большей радостью разве что глаза твои распрекрасные выцарапаю!—?Вот это номер, madame… Кажется, вы даже немножко выросли в моих глазах… или это вы другие каблучки сегодня надели?—?Убирайся!Визгливо тявкает псина. Всё этот кручёный хвост!.. Вот и каблуком, и каблуком!.. Визжит.—?Пшел вон!Как смеешь ты насмехаться надо мной! Как только смеешь!.. Всё, что осталось мне?— сохранить лицо… и ты никогда не узнаешь, что ведь я знаю, как на самом деле заслужила все это… Да, да, да. Я слишком медлила. Я слишком долго ждала, что судьба сама избавит меня от грязной работы… Ничего, никогда не поздно сделать ход. Ты удивишься, Борис Кондратьич, ты еще пожалеешь, что упустил меня. Ты никогда не узнаешь, что сейчас, прогоняя тебя, я все равно буду ждать тебя, и когда это все кончится, а кончится это все скоро, очень-очень скоро, тогда…Ты лжец, ты мерзавец. Я не требую с тебя клятв, клянусь за тебя сама: обещаю, это скоро кончится, и, хочешь ты того или нет, мы будем счастливы.И тогда я буду ждать тебя.В Париже.—?Что же, вы принимаете вызов,?— проговороил я.—?Или же, скорее, бросаю его,?— усмехнулся Чиргин и, как и был, в простыне, принялся расхаживать по комнате.Его вид заставлял мое сердце трепетать от мальчишечьего восторга и тоскливой нежности. Он был крайне взвинчен, на грани истерики, и это должно было бы волновать меня, но искрящее веселье его я счел предпочтительным безмолвной меланхолии, в которой застал его в начале нашего разговора. Настроения он менял в небрежной стремительности, как перчатки, и к такой его манере я привык. То, что я наблюдал ныне, грело душу: я давно не видел в нем столько задора, а потому не смел одернуть его ни словом, ни жестом, ни даже взглядом,?— потушить огонь жизни, что наконец забила в нем ключом, было бы тягчайшми проступком. Следовало дать ему насладиться моментом, порезвиться всласть, и я не собирался отказывать себе в удовольствии разделить с ним эти дивные минуты.—?Каков размах, каков оркестр! —?восклицал мой друг. —?Даже в благороднейшей, казалось, Лидии Геннадьевне пробудился первобытный зов крови. Стоило на дом опуститься сумеркам, как кобра подняла голову. Мало ли! Чтобы шипеть на курицу!—?Она упрекала Амалью Петровну в том, что Савина-де смеет сидеть со всеми за одним столом! —?выпалил я возмущенно. —?Невинное дитя, просто крайне запущенное. Никому нет дела до девочки, а с такими родичами следует одичать! Неужели князя Бестова совершенно не волнует судьба его единственной дочери?—?Как будто ему не наплевать на судьбы всех своих подопечных,?— отмахнулся Чиргин, но спохватился:?— Но именно к Савине он питает особое отношение.Я с недоумением взглянул на Чиргина, а тот пояснил:—?Её одну он не проклял в своей обличительной речи,?— Чиргин задумчиво намотал на посиневший палец ниточку и с треском оборвал:?— Правда, он её вовсе никак не выделил. А равнодушие губительнее ненависти.Я нахмурился, не сводя с него глаз, смотрел, как он шевелит омертвевшим пальцем, и тихо бросил:—?Не её одну он не проклял.Однако он уже говорил громко, перекрывая всякое мое замечание, и убеждение, что это пренебрежение намеренно, так и не покинуло меня за всю нашу беседу:—?Савина Корнеевна безразлична всем, кроме этого молодого бычка, Макара… куда же он гонял телят, с пистолетом-то за пазухой?.. Как раздулись его ноздри, стоило ему увидеть вашу доблестную персону подле его дражайшей сестры!.. Хотя признаю, к вашим усам стоит приревновать всему безбородому племени Бестовых (борода Бориса Кондратьича не в счет, он ее безжалостно красит).—?В таком случае, и вам,?— оскалился я.Чиргин скривился:—?Мой интерес?— на дне стакана, а вовсе не в глубинах декольте, Гриша.Я не удержался, чтобы не попенять:—?Сейчас вы выражаете подозрительно стойкий интерес к несчастному семейству, что жаждет одного: покоя.—?Будет вам! —?вскричал мой друг. —?Крови?— вот чего они жаждут! Крови старого тирана! И я диву даюсь, как вас, профессионального убийцу, не пьянит одна лишь перспектива бойни!Я сжал кулаки и отстраненно заметил, как побелела моя кожа, расчерченная проступившими венами. Очевидно, в лице я поменялся столь же резко, поскольку Чиргин запнулся, поджал губы и поспешил неловко ухмыльнуться, что-то заговорил, но начала я не рассылышал из-за оглушительного грохота, что учинило в груди моё сердце.—…Ваше поприще?— сражение честное и благородное, это я погряз в низменных страстях, которые заканчиваются ножом в спину. Возможно, вы правы, и меня пьянит смрад подлости, ненависти и обмана. А в этом доме он из половиц сочится.Вечер 25 мая, Борис Кондратьевич БестовНу-ну, пойдём, пойдём, дружище. Оставим сей бедственный момент…Что ж ты такая жалкая, Маленька, что ж такая… безнадёжная…Вынужден признать, выживают как раз таки такие вот глупенькие, лупоглазенькие, у которых не хватает мозгов, чтобы понять, что творится-то кругом. Легче спастись с тонущего корабля, если не принимать во внимание факт его крушения.Уже не видит ничего, кроме своего возлюбленного сыночка на троне, который он перевернет, с грохотом, а корона с его головы покатится в дальний угол… а следом?— и сама голова. Потому что ветром сдует?— соломенная. Прямо как у тебя, дорогая моя. Мечтаешь, как вдовья доля окупит твои страдания сполна, и от собственной дочери откупишься… И откуда столько самоуверенности? Моё молчание и покладистость твоего кузена убаюкали тебя, и ты так и не научилась первому правилу этого дома: никто тебе не друг. Думаешь, на финишной прямой уже ничего не грозит, и лошадь, на которую ты ставишь, не свернет себе шею?Зря.Поучилась бы ты у меня, душенька.Видишь ли, когда лилась моя кровь, лилась по доскам этого самого пола, все лишь стояли и алкали. Смерти моей. И вот же, брат, нашёлся, бесстыдно припомнил сей занятный эпизод… Верно ли полагать, что всё, к чему я шел все двадцать пять лет, началось именно тогда? Когда я услышал ваш тяжкий вздох, а вы стояли, смотрели на меня сверху вниз и думали: ?Лучше б умер?. Долгое время я тоже думал именно так.Но дни отчаянья, месяцы хандры и годы ожидания стоили того, чтобы сегодня вглядываться в завтрашний день, где ты, дражайший брат, наконец-то лежишь в гробу.И ничего не можешь сделать. Совсем ничего. Больше ничего.О, дражайший брат, ты затащил меня обратно в клетку! В клетку, прутья которой я все детство подгрызал! Прутья, которые я выломал силой своей юности, которые пытался сжечь в огне моей молодости! Я больше всех вас видел, я больше всех вас пережил, я, в отличии от вас, сумел урвать от жизни кусок… Пока ты не посадил меня на цепь окончательно. Пару раз я пытался на ней повеситься, но потом стал умнее. Стал ждать.Скоро это кончится. Твой бенефис, братец, был поразителен в своей бесполезности и великолепен по своему размаху. Ты возомнил, что бросил нам червивую кость, и мы почти что перегрызли друг друга за этот ошметок твоего величия, опьяненные, не в состоянии взять в толк, что вгрызаться нужно в твою глотку.Бросал бы лучше Йозефу. Единственное благодарное животное в этом доме.Я просчитался. Я почти дал себя провести. Я даже сорвался, и пара очень умных людей, которые играют очень глупые роли, что-нибудь и поняли, что-нибудь и смекнули. В этом твой план? Наша пташка тебе уже напела, кто они на самом деле? Раскололась. Неужели ты смог завоевать ее доверие? Неплохое достижение, учитывая, что неделю назад она мечтала о твоей смерти. А я знаю ее получше тебя и отвечу, что она не из тех, кто легко отступается от своих целей. Я, право, надеюсь на нее. Кому-то дороги сакральные смыслы. Так что, коль хочешь отдать Богу душу самостоятельно, поторопись: после этого ужина у многих терпение может быть на исходе.Все же взаимопонимание?— чудесная вещь. Вот что называется братством. Я вижу тебя насквозь, ты?— меня, мы оба немного восхищены моею изощренной жесткостью, только ты вконец обескуражен, а мне оттого ещё приятней. Кажется, мой вклад в твою постылую кончину трудно переоценить.Я полжизни бы отдал только за то, чтобы смотреть тебе в глаза в тот миг, когда прошлое ворвалось в твою умирающую действительность, отдал бы, если бы не отмотал уже почти весь свой срок. В тот миг, когда ты, обращенный к смерти, возжелал всем прогнившим сердцем жить, жить, жить и еще раз жить! И осознал неизбежность кончины! Вот?— чем упьюсь. Твои жалкие попытки… твои метания?— забавляют. Взять, хотя бы, белое платье. Что за пошлость. У тебя никогда не было воображения.Уж я похлопотал: ты умрешь с музыкой. Большее, что я могу для тебя сделать, исключительно ради братских чувств. И под сей же аккомпанемент запоздало начнется моя высвобожденная жизнь.Я распахнул окно шире: дым сигары и наша перепалка раскалили мутный воздух комнаты. Мы обменялись еще парой ничего не значащих фраз, пока снова не перешли на обсуждение занятных личностей узников этого дома. Более всего, конечно, меня поразило поведение наших хозяек: давно я не наблюдал подобных истерик и задумался даже, не опасаться ли мне чего похожего от моей кроткой, словно ангел, супруги.—?Между обеими дамами… присутствует определенного рода соперничество,?— высказал я, а вслед с языка соскочило:?— Не пристало царице кланяться прачке.—?Но и прачки становятся царицами по прихоти безумных царей*,?— ухмыльнулся Чиргин. —?А как, однако, Амалья Петровна оскверняет своим существованием идеальный образ светской дамы, а, Гриша? —?он потрепал меня по плечу:?— Бедняжке впору скакать с овечками на лугу и строить глазки пастушкам, а приходится чинно вышагивать пред немощным стариком и заглядываться на его младшего брата… А её безвкусные наряды!.. Одни только кошмарные рюши Амальи Петровны дают право Лидии Геннадьевне смешивать свою свекровь с грязью. И делает она это с редкостным рвением. Лидия Геннадьевна безупречна, тогда как Амалья Петровна вся соткана из прегрешений.—?И она ничуть не стыдится этого,?— возмутился я. —?Как откровенно она намекает на особую близость с собственным деверем!—?Очевидно, Борис Кондратьич, как тот самый ?молодой господин, который пусть уже давно и не молод, но девиц это не останавливает?, заботится о поддержании своей репутации,?— фыркнул Чиргин. —?Наш дорогой возница сообщил нам изрядно сведений, которые подтверждаются на каждом шагу. Однако вас коробит искренность Амальи, а ведь она попросту не скрывает того, что у нее хоть с кем-то в чужой семье сложились теплые отношения! Как мы услышали, они с Борисом свели знакомство еще до её замужества, во Франции…—?Я помню слова Эдуарда Витальича,?— перебил я его, потрясенный новым открытием. —?Помню, с какой злостью он, захмелевший, упрекал некоего ?Бориску? во всех грехах. Особенно?— в несчастье Амальи Петровны. Полагаю, это ?наш? Борис Кондратьевич. Полагаю, между ним и Амальей была и, прошу заметить, имеется связь.Я заявил это вкрадчиво, чуть наклонившись вперед и поглядывая на Чиргина исподлобья. В лице его прочитал отвращение, которое тут же испытал к самому себе; мне сделалось жарко, а мой друг бесжалостно обличил меня:—?Вечера в обществе деревенских сплетниц идут вам на пользу, Гриша. Прибавьте ещё пяток килограммов и научитесь вышивать?— вас будет не разузнать среди прочих наседок.Вместо того, чтобы повиниться, я принялся пререкаться:—?А вы что позволяли себе в адрес благородных женщин! ?Кобра?, ?курица??— это ли почтительно?!—?Я смотрю правде в глаза, Максим Максимыч, и называю вещи своими именами. Вы же делаете выводы, отталкиваясь от общих впечатлений, ничем не подтвержденных.—?Я говорил с Эдиком,?— вопротивился я. —?Мы слышали слова извозчика. В слухах и кроется истина. А обзывая дам, вы довольствуетесь столь же первым впечатлением, что и я. Только почему-то себе вы привлекаете в союзники чутьё, а мне в нём отказываете.—?Возможно,?— пожал плечами Чиргин. —?Мы действуем некорректно. Но я могу развлекаться, а вам, как профессионалу, это непозволительно.Нам обоим было легко вообразить, будто он только что щёлкнул меня по носу. И теперь довольно посмеивался, разглядывая свои зелёные ногти.—?Вы требуете обоснований,?— рыкнул я, сжимая кулаки. Давно еще не уличали меня в некомпетентности в столь оскорбительной манере! —?Тогда начнем с фактов.Чиргин одобрительно закивал и растянулся в кресле, заложив руки за голову, закинув ногу на ногу. Вряд ли он расположился с удобством, однако именно такая поза выражала полнейшее неуважение к моей скромной персоне. Дабы проучить его хорошенько, я быстро сообразил речь долгую и нудную, дотошную, чтобы уж не упустить не одной детали:—?Князь Корнелий в феврале заболел чахоткой. И уже тогда Лидия Геннадьевна подумала о хрупком положении своего мужа, наследника. Сегодня вечером мы в полной мере убедились, что опасения её оправданы! Здесь все готовы друг другу перегрызть глотки, и не думайте обвинять меня в предвзятости! —?я прочистил горло, Юрий Яковлич снисходительно махнул рукой, предлагая продолжать. —?Итак, Лидия Геннадьевна ещё зимой пытается обезопасить своего мужа, обращается в полицию, в агентства…—?Достигает самого дна, на котором встречается ей рыба-кит сыскного дела Гриша Пышкин…—?Однако же ввиду обстоятельств должного внимания ее тревогам не уделяется,?— обрубил я. —?За три месяца положение её лишь ухудшаются, кольцо сжимается, и Лидия Геннадьевна в крайнем отчаяньи пишет письмо с просьбой о помощи, где говорит, что весь дом настроен против нее. Собственно, сегодня мы нашли подтверждение и этому.—?Вы великолепны, Григорий Алексеич, лишь маленькая ремарка,?— лениво прервал меня Чиргин. —?Положение следует описать не ?все против Лидии Геннадьевны?, а ?все против всех?.—?Гоббс польщен*… —?скривился я, но Чиргин говорил дальше, все так же непринужденно покачивая носком туфли:—?Я ведь удостоился аудиенции у вдовствующей императрицы. Старуха выжила из ума давно, но тем острее её чутье…—?О, я весь во внимании! —?вскричал я, опасаясь, не слишком ли фальшиво, и поспешил разговориться:?—?Престарелая княгиня провела тут всю свою жизнь. Она не может не знать, что творится в её доме…—?Она избрала праздное созерцание.—?Тем скорее замечает всякую деталь, даром что слепа!..Я потер руки, всё ещё уверенный в своих дрянных актёрских дарованиях, даром что вознамерился развлекать Чиргина до победного конца: пусть уж он наиграется, а после я уж без особого затруднения уговорю его убраться отсюда куда подальше; быть может, уже завтра мы приглядим где-нибудь в соседнем уезде хорошенькую дачу… Воодушевлённый этими мыслями, я наклонился и продолжил глубоким заговорщеским тоном:—?Признавайтесь, вы пообщались с ней крайне плодотворно. За ужином она, знаете, о чем справилась у меня? О здоровье моей жены! Да ещё добавила, что та по мне очень скучает. Уверен, вы обменялись пленниками: за подноготную моей частной жизни она выдала вам любопытные подробности процветания этого серпентария.—?Княгиня Матильда пригласила к себе меня. Меня, Пышкин,?— холодно отвечал мой друг, выдыхая дым, сизый, точь-в-точь как его глаза. —?Захотела бы вытрясти душу из вас?— послала бы за вами, не сомневайтесь.То ли бренди из фляги, к которой мы время от времени прикладывались, лишило меня бдительности, то ли досада на Чиргина, но вот я снова высказал сомнение в его преданности. Я принялся разглядывать выцветший узор ковра, а Чиргин после очередной затяжки бросил:—?Она дала мне понять, против кого предстоит играть.—?Вы, я уверен, тоже за словом в карман не лезли,?— я сказал это чрезмерно бодро, улыбнулся слишком поспешно, а Чиргин лишь отмахнулся, но усмешка на губах его показалась мне снисходительной, нежели горькой. —?Она рассказала вам про каждого члена семьи?—?И да, и нет,?— Чиргин сложил пальцы, кончики их подрагивали от воодушевления и азарта. —?То, что она показала мне, пока невозможно осознать?— слишком мало мы знаем о самих Бестовых. И вместе с тем она безусловно дала мне в руки самые занятные сведения об этом доме и его обитателях. Восемь. Патриарх-тиран. Обделённый, озлобленный брат. Два сына: умный и дурак, вот только дураку, как всегда, везёт больше, потому что по своей глупости ему легче переносить всю иррациональность происходящего, а умный страдает и сам же своим мукам потакает. Старая ведьма, отжившая свое, юная дева, одичавшая в лесах. Две жены не у дел, которым не место здесь, которые не по своей воле вошли в эту семью, одной место за трактирным столом, другой под стать кланяться царице…—?Маленький мальчик, который ещё не понял, во что ввязался,?— в тон ему подхватил я.—?Стариков и детей не считаем,?— мотнул Чиргин головой, чем прибавил мне задумчивую складку на лбу. Я перебрал в уме указанных им личностей и насчитал только семь. Но озарение пришло быстро, стоило взгляду упасть на отброшенную белую простынь:—?И призрак.В томительном торжестве тайны я поднял взгляд на Чиргина, но по тому, как сощурились его глаза, болезненно, стало ясно?— он прибегнет к любой уловке, лишь бы не трогать эту тему. И ничего удивительного в том, что он изящно произвел подлог:—?И призрак, Гриша. А раз мы столь неподобающим образом расположились в его покоях, то он, быть может, даже слышит нас,?— он откровенно издевался и скалился воодушевленно: наслаждался.И не за этим ли он здесь был?Не это ли я ему и обещал?Не этого ли я ему желал?Макар Бестов, подмяв под себя ступеньки бесконечной лестницы, с силой дёргает на себя дверь?— та поддаётся беспрекословно, и вот он на чердаке. Тут же закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, словно боится, что кто-то задумает вслед за ним ворваться в обитель заброшенных воспоминаний и пыльных судеб, которые так и не донесли до утиля. Постояв так пару мгновений, зажмурившись в попытке унять бешено колотящееся сердце, Макар, когда монотонный бой крови в ушах унялся, вслушивается в тонкую тишину, преломленную хрупким смехом?— и смеётся сам. Открывает глаза и в сизой темноте ночи, что прорывается во мрак дома через круглое окно, видит сестру. Савина сидит на подоконнике, болтая босыми ногами, и треплет свои навеки спутанные волосы. Улыбается?— ему. Тогда он унимает смех и тоже улыбается. Ей. —?Ну, что ты, снова забралась к черту на рога.—?Это подоконник.—?А ты ученая, мартышка…Он уже рядом?— держит её лицо в своих руках и пытается отыскать что-то на дне черных глаз, тревожно поджав губы. Она не сопротивляется?— только, то ли взгляда его не выдержав, то ли замаявшись скукой, прикрывает веки и шумно втягивает клубящийся меж ними воздух.—?Ты привез мне город, Мака… —?наклоняется вперед, утыкается носом в его грудь, тонкие пальцы бегут по твиду его сюртука.?— Ты весь пропах городом, Мака. Тебе все также нравится там?Он кивает сам себе, пока она не видит, а вслух говорит:—?Мне не нравится там, где нет тебя, Совушка.Прежде чем она поднимет голову, он говорит скорее:—?Там скучно. Там нету лесов. Там куча людей, воняет и дым не серый, а чёрный. И ещё всякие бумажки, девки и выпивка.—?А ты ведь должен быть в этом своем… университете… —?длинное слово фальшивкой падает с девичьих уст.?— Ты вернулся раньше, и ты вернулся из города, из большого города. Ты привез мне Москву, да, Мака?—?Москву, да,?— там, куда он смотрит?— сквозь мутное стекло окна?— нет ничего, кроме тьмы неба и черноты скопища деревьев.?— А образование свое я, считай, уже получил.—?Ты туда больше не вернешься?—?Не знаю, как пойдет. Когда тут все уляжется, закончу кое-какие дела… Пора уже вставать на ноги, а под кипой конспектов это сделать не так-то просто. Школа жизни у меня в приоритете, и проходить ее лучше всего в столице.—?Гарью воняет эта твоя Москва… —?бормочет Савина, отстраняясь и морща носик.—?Я просто начал курить.—?Ой, фу, Мака! —?узкая ладошка хлопает по прямому плечу.?— Будешь дымить теперь как Севашка?!—?Ну зачем вот ты это говоришь, Виша, ну зачем? —?он будто бы разочаровано мотает головой.?— На кой-черт ты сравниваешь меня с братцем Сешей, скажи на милость?Савина пожимает плечами:—?Так ты хоть в чем-то будешь на него похож.Макар кривится:—?Прикажешь мне выдрать себе волосы клочьями, ходить, сложившись в три погибели, нервно блеять, а еще взять за себя ледышку-женушку, которая будет вымораживать мне все хорошее настроение одним лишь своим взглядом? И на кой-мне такое счастье?—?Вы же братья.—?Различные во всем, начиная с пропасти в семнадцать лет,?— он забираеся к ней на подоконник и толкает створку окна в разлившуюся ночь.?— Старшие сыновья не дружат с младшими и наоборот, так уж повелось.—?Он просто старый…—?Да даже не в этом дело. Просто старшие получают всё… тогда как младшие должны сами пробиваться по жизни. Помнишь истории про крестовые походы?—?Когда рыцари убивали, потому что им не нравился чужой бог?—?Как-то так. Видимо, родись я на семь веков пораньше, да где-нибудь в Англии, была бы мне прямая дорожка в крестоносцы. Раньше об обделенных жертвах отцовской воли хотя бы складывали легенды.Он улыбался шире, чем её бы устроило?— она нахмурилась и поджала губы, когда сказала:—?Севастьян не кажется очень радостным оттого, что он получает все.Макар фыркает:—?Ну, пока он ничего ещё не получает. Но это вопрос времени,?— ему не удаётся заглядеться на собственные ногти?— натыкается на угрюмый вопрос в девичьих глазах, вздыхает и нехотя тянет:?— Он получит все только после смерти отца. То есть сегодня-завтра. Вот так-то.Савина дёргается и вновь застывает, подтягивает колени к груди, укладывает на них подбородок, не думая, с каким беспокойством наблюдает за ней брат, медленно произносит:—?Ты потому и приехал.Чёрные омуты всколыхиваются, всколыхнутые опашью ресниц, худые плечи своенравно расправляются, когда их пытаестя обнять большая рука.—?Я что, не могу приехать, чтобы увидеться с женщинами, которых люблю?—?Женщинами? —?колется.—?Ты, Совушка моя… Ну и маменька.—?Ах, маменька…Он хмурится против воли на этот возглас. Вздыхает едва слышно и барабанит пальцами по стене.—?Не злись так на нее, Виша. Мама, она сейчас… очень волнуется. Как и все мы, тоже очень волнуется. И, пожалуй, бывает резка и не сдержанна. Но ты не сердись, ты её пойми… Сейчас…—?Всегда,?— срывается скупо.?— Не ?сейчас?, а всегда. Все то же самое, ей дела нет… Никому дела нет,?— Савина соскальзывает с подоконника и вмиг скрывается где-то за грудами пыльного хлама.?— Тебя она ждала,?— доносится её птичий голосок. —?Каждый день писала тебе, писала…—?Да, она была на редкость настойчива,?— он пытается рассмеяться, но не выходит: слишком напряженно выглядывает белую фигурку в потемках чердака.?— Ей страшно, одиноко. Тебе с ней сложно, а ей?— с тобой, но, дорогая сестрица, вы уж как-то уживаетесь с этим столько лет…—?Ты за нас спокоен,?— тихо раздаётся прямо над ухом. Она покачивается на носках вверх-вниз, и Макар вновь улыбается. —?Только когда я рядом, я спокоен без сомнений,?— проводит рукой по её щеке.?— И сейчас мне надо быть рядом. Нам надо держаться вместе, и тогда я смогу вас защитить.—?Мама скорее держится рядом с дядюшкой Борей,?— звонко прощебетала она, лукаво щурясь. —?Не сказать, что ему это нравится.—?Дядюшка Боря?— тот еще гад,?— он улыбается, а ноздри его раздуваются от заклокотавшего внутри чувства?— как и сжимаются кулаки.?— Признаюсь, когда я впервые увидел его в восемь лет назад и понял, что он и есть герой матушкиной ежемесячной корреспонденции за океан, впечатления у меня остались какие-то смешанные. Чёрт знает, что у него на уме. Сегодня он был какой-то преступно довольный, будто не кусает он себе локти, что тоже когда-то родился младшим сыном!—?Ну снова ты!..—?А что, если это меня волнует, Вишка! Ты?— девочка, тебе не о чем беспокоиться. Севаша всё получит, конечно, но не выгонит же он тебя с мамой вон. Пусть только попробует,?— и Макар вертит перед ее лицом могучим кулаком, который она тут же оплетает горячими пальчиками и смеется:—?Так вот о чем ты повздорил с папой! Он посчитал, ты бедного Севашку одним пальцем придавишь, вот и просил тебя… ласковее с ним быть?Макар закрывает глаза и сквозь смех восклицает:—?Надо же сморозить такую глупость, сестрица! Отец был в скверном расположении духа. Да и что вообще он сегодня устроил! Тёпленький прием мне, ничего не скажешь! —?с его губ срывается смех, но взгляд застывает в недоумении.?— Форменная истерика! Даже маменька держалась достойнее, хотя с неё станется… Какие-то странные люди: что, он пригласил их на собственные похороны, уже, да? Что девица эта, что двое франтиков… Стоило оставить вас без присмотра, так уже учудили какой-то бедлам!Савина только смеется мягко и шепчет:—?Ну теперь ты приехал, и папа может умирать спокойно.—?Только не в такой компании,?— фыркает Макар.?— Кажется, он уже сам замучился нас мучить. Хотя злой был как чёрт, когда я все пытался с ним обсудить: собственноручно, казалось, придушил бы Севастьяна, были бы силы. Вот уж ума не приложу, чем брат мог так не угодить отцу?— ведь он разве что на брюхе перед ним не ползает… Может, отцу просто уже поперек горла эти пресмыкательства?.. А вообще, откуда тебе вообще знать, что мы с отцом повздорили?—?Я под окном все видела.—?Ах ты маленький лазутчик,?— и он щёлкает её по носу, за что получает прихлопнутое ухо. —?Нет, я просто… Мы кое в чем не смогли договориться с отцом, вот и все,?— как он ни старается веселиться ей на потеху, раздражение и минувший было гнев прорывается изнутри в хлестких жестах, резком дыхании.?— Наверное, мы с отцом оба слишком упрямые. Но он совсем не хочет меня понимать. Я говорил ему, что это может быть уже опасно, но он ведь у нас старой закалки, да, наш старик?.. Я говорил ему, что времени у меня совсем мало, и я не претендую ни на что, мне просто нужно сейчас, причем сразу и много, да, но это в последний раз. Я говорил ему, что поклясться готов, что это в последний раз, я сам понимаю, что заигрался, но он ни в какую! Ни в какую, Виша!Макар шипит?— закровоточили содранные об камень стены костяшки пальцев. А Савина уже сидит рядом, перебирая его густые отросшие волосы, и что-то воркует:—?Он просто болеет, вот и сердится на всех… Не бойся, он послушает тебя. А если не послушает… это будет плохо. Ему будет плохо, знаешь… Он совсем один, но тебя он встречал с радостью, он ждал тебя. Ну, а смерть?Они замирают. Брат, оцепенев, переводит взгляд на сестру, что прислонилась щекой к его плечу и распушила шерстяную нитку на его рукаве, словно котёнок играясь, тихо говорит:—?А смерть ждать не будет. Никого ждать не будет.—?Призрак хозяина этих покоев,?— нараспев проговорил Чиргин, поднялся из кресла и обвел широким жестом комнату. Резко приблизил ко мне лицо, пошедшее румянцем:?— Он тоже в игре! Пусть мы не знаем о нем ровным счетом ничего…—?Позвольте! —?прервал его я. —?Нам известно, что он жил в этом доме, а потом перестал. Мы даже примерно знаем, как он выглядит…—?Примерно? —?удивился Чиргин. —?Разве вы не нашли его портрета?—?Мне уж было показалось так,?— кивнул я и вкратце рассказал ему эту историю:?—?Только вот подписана картина как ?Макар Корнеевич?, и тут есть интересная деталь. Табличка с подписью новая. Если осмотреть её тщательно, я скажу наверняка, но, прикинув, предположу, пожалуй, что ее приделали год назад. Тогда как портрет явно старше. И тем не менее… изображен на нем никто иной как Макар Бестов. Но самое важное,?— молясь, лишь бы он поскорее упился до беспамятства мрачным духом комнаты, погруженной в дымный полумрак и пикантную тишину, я понизил голос:?— Когда сегодня вечером прибыл сам мальчишка и Амалья Петровна принялась его бурно приветствовать, я обратил внимание на то, что сказал старый князь. О, он тоже приветствовал своего сына. Только очень странным образом: назвал его именем ?Тоша?.Худое лицо Чиргина рассекла улыбка.—?Удалось заразить вас любовью к театральным эффектам, а, Пышкин.Я с радостью лгал и нёс самую красочную несусветицу:—??А.К.З.??— ?Антон Корнеевич Бестов?, имя совпадает с инициалами, инициалы на каждой книге в этой комнате,?— для достоверности я полистал попавшийся под руку учебник изящной словесности. —?Личность установлена.—?А где сейчас Антон Корнеевич, нам рассказал сам князь Бестов,?— воодушевлённо подхватил Чиргин. —?В земле сырой. О, вы же внимательно слушали князя, Пышкин! —?воскликнул он на мой недоумевающий взгляд. —?Старик поносил нас на чем свет стоит, и помимо всего прочего обозвал ?расхитителями гробниц?.—?Вполне справедливо,?— кисло протянул я, отмечая, как Чиргин за один вечер умудрился безнадежно испортить костюм, что провисел в гардеробе четверть века и сохранил отменное качество.—?Вполне исчерпывающе,?— отрезал Чиргин. —?Гробницы?— приют мертвецов.—?Это красивая метафора, Юра,?— я покачал головой и постучал по обложке ?Изящной словесности?. —?Нет никаких доказательств, что Антон Бестов мертв. Возможно… его считают мертвым, по крайней мере, Корнелий Кондратьевич считает…—??Двадцать пять лет назад?… —?пробормотал Чиргин, кусая палец. —?Уже намозолило уши, не правда ли? Оно же и ?четверть века?. Припоминаю,?— спохватился он в нарочитой медлительности. —?Теми же датами жонглировал наш верный осведомитель, словоохотливый возница. ?Уж будет четверть века?,?— шептал он, сверкая глазами,?— ?как старый лорд второй раз женился да сына лишился…?Он смотрел на меня, а я отстраненно думал о безусловной пользе сплетен, особенно деревенских и надеялся, что хоть этим он довольствуется, и мы отправимся уже спать.Вечер 25 мая, Лидия Геннадьевна Бестова—?Вы оставили очки.—?О, правда, совсем забыл, спасибо, спасибо…Говорили, да прилепится жена к мужу своему и будут они одно. Говорили, ты больше не девушка, ты теперь жена. Говорили, отныне в доме будет все его?— и ты первая в списке имущества, что в его безоговорочном распоряжении. Говорили, муж твой?— господин твой, так изволь за его щедрость, за его покровительство и его великодушие платить ему преданностью и безропотностью. И роди ему наследника. Будь женщиной.А о вас мне не напоминает ничто, кроме вот случайно оставленных вами очков на моем бюро. Вы зачем-то приходите в мою комнату и листаете мои книги, а стоит вам заслышать мои шаги?— вы тут же уходите через другую дверь, рассеянно оставляя улики своего присутствия: то очки, то книгу, то портсигар. Если бы не эти невразумительные, но жутко раздражающие моменты, я могла бы поклясться, что вас не существует. Что мне приснились те священные обеты, которые я давала когда-то пред Богом и людьми. Ведь давала я их, как оказалось, пустому месту.Может быть, это ваш коварный план? Может быть, вы нарочно оставляете следы вашего существования в моих покоях, чтобы я потом все-таки удостаивала своим приходом ваши? Чтобы ваша горбатая спина чуть вздрагивала при моем голосе, чтобы вы отвратительно робко почесывали свои редеющие волосы, чтобы, часто моргая, оборачивались ко мне и, пряча глаза, пытались улыбнуться.Уж лучше бы вы меня били.Тогда я хоть могла бы жаловаться.Я обещала быть вам женой, но я не обещала любить вас. Тот, кто сказал, что один всегда любит, а другой?— позволяет любить,?— бесконечно прав, но тот, кто сказал, что быть любимым, нежели чем любить, лучше?— тот последний глупец! Скажите, разве не пыталась я полюбить вас? Разве вы не были красивы, а вашу спину еще не сводила судорога раболепия? Это было. А еще всегда?— всегда?— был ваш отец. Этот паук, что пьет из нас кровь. Вы сами отдали себя на заклание ему: зачем? Зачем?!—?Спокойной ночи.—?Да, я хотел сказать… Мне кажется, папеньке стало чуть лучше!.. А вам… вам так не показалось?..Лучше? Лучше?!Мне отвратительно вспоминать, как вы унижались сегодня перед ним! Я была слепа. Нет, я всегда знала, каким жертвенным чувством вы связали себя со своим родителем, но я не могла верить в это: я закрывала глаза. Но сегодня… сегодня вы кислотою плеснули мне в лицо, сегодня я прозрела насильственно.Вы… вы умны, у вас огромный потенциал и сила воли… Вы столько делаете, на вас и держится весь наш дом, у вас отменное образование, и вы знаете, что делаете. Вы трудитесь денно и нощно, не даете себе отдыха и никогда не жалуетесь, но…Но теперь я даже не могу заставить себя уважать вас.—?Ему не стоило так напрягать свои легкие. Это может нехорошо сказаться… Быть может, уже пора пригласить священника, Севастьян Корнеевич?—?Да что вы!.. Сударыня, послушайте меня… То, что он встал, что присоединился к нашей трапезе?— это прорыв! И, знаете, этот ваш приятель… один из них?— разве он не врач?.. Я думаю, может быть, попросить его осмотреть завтра отца… Последний раз я привозил врача в конце апреля, вы помните, тогда еще гостил Эдуард Витальевич, и диагноз был поставлен неутешительный, но может быть кризис миновал… Какой ещё священник, право, только неловко дёргать человека. К тому же, как это, верно, угнетёт отца, а ведь он только стал набираться сил!Вы один настолько же отчаянно желаете его жизни, насколько остальные… мы все остальные… жаждем его смерти.А вы теперь цепляетесь за последнюю надежду на двух проходимцев, которые как дар судьбы свалились нам на голову. Свалились моими стараниями. Глупо это отрицать, я и только я несу ответственность за их присутствие… Муж мой, знайте же, один день назад я бы даже разделила с вами эту радость случайного чуда, если б я могла вообразить, что мы с вами можем разделить хоть что-то. А все же как бы не претила мне мысль о нашем союзе, от него никуда не денешься. Я ненавижу вас, вашу сутулую спину, вашу поблекшую красоту, ваш неуловимый взгляд, ваш тихий голос… ваше верховенство надо мной. Законное верховенство.Хорошо, что вы так думаете, господин Бестов. Но лучше бы вы подумали о том, что произойдет. Или о том, что произошло. Вчера утром.То, чего я никогда не прощу, никогда не прощу, никогда.—?Может быть, болезнь и отступила, сударь. Но это ненадолго, вы сами прекрасно это понимаете. Завтра утром я пошлю в город. Вы же не хотите, чтобы Корнелия Кондратьевича, князя Бестова, соборовал один-единственный священник, да и то наспех*?Чуть приоткрытый рот?— будто увидел меня впервые, хмурые брови и сбитое дыхание: неужели его действительно так шокирует констатация сего факта? Увольте, мы все с таким воодушевлением приняли этот прогноз еще в феврале и способствовали его осуществлению.—?Зачем же вы так говорите, сударыня!.. Я поговорю с этим господином (Григорий Алексеевич, верно?), а отец ведь сам сегодня настоял на том, чтобы эти господа оставались нашими гостями?— пожалуй, он сам надеется на консультацию…—?Вы должны поговорить с ним.Вот так. Без отстраненного ?Севастьян Корнеевич?, без почтительности и любезности, прямо и чётко, потому что единственное, что удерживает меня от того, чтобы не наложить руки на вашу хлипкую шею?— так это угрюмая уверенность, что если кого старик послушает, так это только вас.—?Ты должен поговорить со своим отцом, Севастьян.Он поражен и прямо смотрит на меня?— кто последний раз звал его по имени? Когда я обращалась так к нему?— может быть, в день нашей свадьбы?—?Обязан.—?Но… что… —?не вздумайте даже притворяться, что не понимаете, о чем я. Не вздумайте.—?Обязан. Ради благополучия нашего ребенка, обязан!А он смотрит мимо, длинные пальцы царапают заусенец. Медленно мотает головой. И говорит грустно-грустно:—?Папа не хочет меня больше видеть… —?и поднимает взгляд к потолку, и снова в ковер. —?Совсем-совсем не хочет. Я поговорю с этим господином, доктором, пусть осмотрит его, может, выпишет новое лекарство… Вы нужную дозу замешали в молоко, сударыня?Господи! Сжалься надо мною, дай мне силы, дай мне силы вынести это, Господи! Севастьян Бестов безумен! Вы отвратительны мне, отвратительны! Где человек, где душа, заключенная в этом жалком теле?— её там нет, она давно не продана даже?— в дар отдана черствому жестокому старику! Угнетателю, поработителю, хозяину наших тел, наших судеб! А вслед за душою?— и тело. Подле тяжело больного, денно и нощно, а потом сажаете на колени ребенка, приглаживаете ему волосы рукою, на которой еще не высохла пораженная болезнью кровь… Как я могу смотреть на это! Уничтожайте себя, но ребенка я не отдам на растерзание вашей гордыне. Его вы не принесете в жертву своему богу. И пусть в глазах всех я?— безумная, черствая женщина, не почитающая нисколь мужа своего, но хоть мой сын будет жив, пусть и вечно обижен на меня за то, как яро я препятствую вашей близости…Но если бы я была честна до конца, я бы признала: хоть самые чистые были ваши руки, а каждый раз, как касаются они моего ребенка, я желаю откусить их по локоть.Но вас едва ли это волнует. Вы?— в ногах своего идола, готовы заклать и нас. И что же вы получили взамен, Севастьян Бестов, что?! Отречение. Что такого же сделали вы, чтобы старик отверг вас на кануне своей смерти?— еще вчера, а сегодня прилюдно растоптал, изничтожил, всем дал понять, что вы теперь?— никто. А что говорили? Что говорили?! Да прилепится жена к мужу своему, и будут они одно. Вы?— никто, и я?— никто, и сын наш, сын?— он вслед за вами лишен всего!Вам так нравится чувствовать свое величие жертвенного агнца, никем непонятого, всеми покинутого! Но одного вы не учли?— вслед за вами на алтарь вы заклали и нас, вашу семью?— жену и ребенка.И ничего не делаете для того, чтобы нас спасти. Конечно, вы же жаждете идти ко дну с этим кораблем.И сейчас, когда вы наконец-то смотрите на меня прямо в упор, и под взором смятения и гнева я задумываюсь, неужели сказала что-то вслух… А даже раз так, то я не жалею. А даже раз так, я могу без объяснений и лишних прощаний выйти вон, оставив вас одного в вашей гниющей конуре.Если во время похорон старика вы залезете вслед за ним в гроб и прикажете закопать вас живьем, я не удивлюсь.Я осталась одна, и никто не поможет мне. Вчера старый князь не принял меня, сегодня он не принял меня, но долго это продолжаться не будет, и я пробью его сердце, мольбой или угрозами, пробью, и он передумает. Он вернет все, как было, и я буду спокойна. Если он даже выгонит меня после этого из дому, или мой безумный муж придушит меня во сне только лишь за то, что я посмела ослушаться воли нашего бога, я буду спокойна.Ведь я сделаю все, чтобы мой сын жил.И я добьюсь своего у старого князя, хочет он того или нет.А пока… Пока я должна уложить Мику. Поцеловать его на ночь. Пока еще ночь отлична ото дня. Пока еще могу целовать. Я иду, Мика, сыночек мой. Мама рядом.Я смотрел на Чиргина и не мог оторваться. Пламень азарта цвел на румянцем на его впалых щеках, воспаленные глаза блестели и из сизого сделались серыми, как взгляд из мутного, блуждающего?— сухим и жестким. Сколько он ни открещивался от своих способностей, талант пересиливал его упрямство и вел к авантюре, которая разрешалась победоносно благодаря неописуемым прихотям натуры и неординарности мышления моего друга. Что всегда поражало меня, и чего я не мог понять до конца, так это его подход?— он видел важность в том, что я счел за мелочь. Хотя бы сейчас?— ему казалась крайне важной судьба человека, оборвавшаяся четверть века назад, и перспектива тайны воодушевляла его безмерно. Пусть же он лакомится этим ещё хоть месяц, право, если леденящие кровь истории?— то, что возвращает его к жизни, пусть, пусть! Я готов хоть всю ночь травить байки о самом негостеприимном семействе Вятки, пусть только Юрий Яковлич Чиргин воспрянет духом и румянец держится на его худых щеках чуть дольше, чем от опрокинутой стопки водки!Я нарочно посмотрел на него снисходительно; он, закономерно, оскорбился и с воодушевлением принял вызов:—?Разумеется, всё взаимосвязано, Гриша! То, что произошло с Антоном Корнеевичем, определенно имеет значение для того, что происходило и, что главное, происходит в этом доме сейчас. И то, что его имя прозвучало сегодня за столом, как и то, что мы оказались в его покоях, которые не тревожили уже столько лет?— это не случайность, Гриша! Вы думаете, Корнелий Кондратьевич позволил бы нам хоть на минуту дольше задержаться здесь, не будь на то его воли? Увольте, он сделал все, чтобы мы распутали и этот клубок. Билеты проданы, гонг прозвенел, зал полон, занавес поднимается. Маэстро, музыку!?Маэстро, музыку!?. Боже, как он любил это говорить.—?А ведь игра слов,?— проговорил он, забираясь на кровать и усаживаясь по-турецки. —??Сына лишился?. Тут есть особый смысл. Не было сказано, что сын именно погиб. Но и тот факт, что он куда-то уехал?— это мы тоже ставим под большой вопрос, ведь раз уехал, то почему еще не вернулся?—?И все эти выводы со слов необразованного мужика, из которого песок сыплется вместе с последними мозгами,?— не удержался я.—?Увольте! Слова старого кучера подтвердились уже во многом: вы повстречали полоумную Вишку, Корнелий действительно женился вскоре после смерти первой супруги, живут они отшельниками… Почему старик сказал именно так, ?лишился??.. Ведь легче сказать ?помер?, если так оно и есть, зачем усложнять, человек?— существо ленивое, а поэтому то, что ?необразованный дед? употребил именно ?лишился?, говорит о многом.Я всё еще полагал, что если и стоит о чем-то рассуждать, так это о выводах, которые можно сделать после минувшего ужина, а Чиргин оказался захвачен столь незначительной веточкой обширного куста, который, при должном рвении, надлежало бы разворошить.?— Вы сами предлагали удостовериться в том, отдал ли Антон Корнеевич Богу душу или нет, прогулявшись в склеп. Уже справились?Право, если это его угомонит, пусть разворошит, пусть!..—?Увы, нет,?— Чиргин прижал колени к груди и угрюмо нахохлился. —?Там заперто.—?И даже ваши навыки искусного взломщика не помогли? Прескверно! —?голова была тяжелой и грозилась откровенно отдаться мигрени, да и время уже было позднее. Всё же, мы заигрались.—?То есть вы даже не допускаете, что я из соображений морали не стал взламывать склеп! —?воскликнул Чиргин и расхохотался.—?Иллюзий я не питаю,?— с кривой улыбкой я поднялся. —?Надо было умаслить слуг лишним рубликом.—?Трофима? О, если в чем и питать уверенность, так в том, что в этом доме есть хотя бы один человек, который истово ему предан?— и это Трофим.—?С чего такие выводы? Пока что он?— безмолвная статуя…—?И всё же не только поэтому он остаётся здесь на пару с кухаркой и тащит на своих немолодых плечах все хозяйство. Тут нет больше слуг, как Амалья Петровна сама вчера об этом объявила?— только приходят наемные из деревни, когда есть нужда. Например, сегодня я столкнулся с четырьмя девушками-поломойками, которые мечтали о том, как бы побыстрее сбежать отсюда, но драили дом на совесть?— под надзором-то кухарки!—?Ума не приложу,?— я присвистнул даже,?— как это возможно! Дом большой, да и семья многочисленна, и всех их обслуживает только лишь старик Трофим и кухарка?! Не удивлен я теперь,?— назидательно проговорил я,?— почему нам не было оказано должное гостеприимство: его просто некому оказывать! И все же, как такое происходит, ну не могу я взять в толк!—?Не вижу никаких препятствий для существования без прислуги,?— фыркнул мой друг, откидываясь на подушки и скидывая башмаки.—?Я говорю о достойном существовании, Чиргин.Тут бы ввернуть словечко про перспективу дачи, купания в речке, жареных карасей…Чиргин же присвистнул и оперся на локоть, заглянул мне в глаза пронизтельно:—?Ох, дражайший мой Максим Максимыч!.. Да вы, поди, полагаете существование семейства Бестовых… достойным!..Вечер 25 мая, Севастьян Корнеевич БестовЖена моя, вы так отчаянно стараетесь походить на добросовестную супругу. Оттого я не удивлен, с каким клокотом спала с вас эта маска: вы стараетесь слишком усердно, вся красная от натуги?— сдерживать гнев праведный нелегко. А как исправно вы желаете мне спокойной ночи. Как преданно ухаживаете за моим сыном. Ни слова упрека я не слышал от вас за эти десять лет. И ни слова одобрения.Вы стараетесь слишком усердно. Слишком хорошо, чтобы не понять, как вы меня презираете.А ныне?— так и вовсе откровенно ненавидите. Я не могу отплатить вам тем же. Мне, пожалуй, все равно. Вы заботитесь о моем сыне и не нарушаете вами же установленных приличий?— чего еще желать от жены?Я просто стараюсь не думать о том, что с недавних пор ваша забота о будущем нашего сына вступает в противоречие с видением моего отца. Я стараюсь не думать, как далеко вы можете зайти, потворствуя своему материнскому инстинкту. Я стараюсь не думать, что я скорее остановлю вас, чем пойду против отца. Я люблю своего сына, но я не могу обещать ему светлое будущее, если ты рассудил, что он обойдется и без него.Определено, я плохой муж, я плохой отец.Просто-напросто, я всю жизнь старался быть хорошим сыном.Позвать священника… Что за дурость! Разве кто-то исповедовал Господа перед распятием? Разве Он нуждался в облегчении совести? Всеведение всё покрывает, всемогущество всё оправдывает. Всё попущенное?— ко благу, всё упущенное?— к облегчению. Покуда на то воля отца, вседержителя, его слово должно быть исполнено.Вы в праве упрекать меня в апатичности, в раболепии, в малодушии. Я безнадежен по сути?— это моя судьба, и разве не вы, все вы, внушали мне это, лишь стоило мне так опрометчиво появиться на свет. Говорите, даже собака лает на своего хозяина.Она лает от того, что собака. А собакам неведома любовь.Если ты спросишь, как я могу прощать все тебе, отец, как я тебе жизнь свою прощаю, то я отвечу?— мне незачем прощать. Я ведь запретил себе питать к тебе что-либо иное, кроме любви. Если ты спросишь, как я могу прощать все им, неблагодарным, как им жизнь свою прощаю, то я отвечу?— с чего ты это взял? Им не на что надеяться. Я защищаю тебя от них, всю свою жизнь тебя защищаю… И одного мы победили, да, папа, ты изгнал его, и как верно ты сделал!.. Но ты до сих пор что-то злишься и грустишь… А они до сих пор не дают тебе жить. Хотят тебе смерти.Я спасу тебя, отец мой, ведь всегда спасал тебя я. Может быть, ты поймешь это… Уповай, что поймешь! Уповай… а я не смею питать надежд. Ты меня их лишил. Жена… права ли она? Её упреки справедливы. Твоя немилость справедлива. А твое отречение от меня?— так и вовсе законно. Но еще утром не было всё равно, потому что я мог настоять на своем служении тебе. Но только что ты словно сказал всем: ?Он?— не мой сын?. А той сказал: ?Она?— моя кровь?.И ты предлагаешь мне с этим жить.Как?..Хотя нет, какая жизнь, ты же всем нам теперь желаешь смерти, и в первую очередь?— мне. Я-то последую за тобой без сожалений, а вот другие будут против. Как ты хочешь нас всех наказать? Это очередной камень в собственный же огород, который вот-вот останется без присмотра, как бы усердно я не поил тебя лекарствами; это новое для нас испытание? Все началось с того, что ты признал девчонку своей кровью и позволил проводить с тобой ночи. Потом последовал приказ Трофиму привезти из города гостинцев, потом ему же?— привести в рабочее состояние твою любимую коллекцию. Вчера ты пробил дыру в корабле, что совсем скоро потеряет своего капитана, и вот под конец взял на борт двух пассажиров, о которых никто ничего не знает?— кроме тебя и почему-то моей жены. Каков будет твой очередной удар, отец? Какая следующая казнь египетская?Я готов принять ее, приму от тебя все, но другие-то будут против. Ну это ничего. Это пройдет. Все мы начинаем людьми.—?Он умрёт,?— возвестил я, придерживаясь за столбик кровати, вяло моргая. О том, чтобы уезжать в ночи не могло быть и речи, да и Чиргина разморило знатно, но я намеревался поставить точку в нашем вопросе пребывания в доме Бестовых. Не придумать было лучшего момента, чем свести наш завтрашний отъезд к неоспоримому факту: я бы переубедил Чиргина в попугайском споре, когда один твердит ?да?, а второй наперекор?— ?нет?, но кто из нас первый упадёт в беспамятство после столь тяжёлого дня, и за кем останется последнее слово?.. Нет уж, поиграли и хватит: стоило сурово подвести черту.Однако уже мой первый аргумент растормошил Чиргина: он оперся на руки и мотнул головой.—?Корнелий? Конечно же, умрет. Не надо быть врачом, чтобы понять: чахотка и ненависть пожрали его с потрахами.—?Именно. Надежды?— если б ее еще кто-нибудь в этом доме питал?— никакой. Тогда… что же мы тут делаем?Он поднял на меня до неприличия осмысленный взгляд:—?Pardon-moi?—?Смерть объяснимая и полностью предсказуемая. Наш проситель отказался с нами сотрудничать. Никто не одобряет нашего присутствия. Впрочем, наш интерес также исчерпал себя: ведь никакого преступного мотива, так необходимого в моей профессии, здесь нет и…—?И не предвидится?.. —?Чиргин усмехнулся, подтянулся ближе, огромная голова его на тощей шее зловеще покачивалась:?— Так уж не предвидится, Максим Максимыч?..—?На что вы надеетесь? —?вразумил я его. —?На уголовную хронику? На полицию?—?Как это пошло, Гриша,?— скривился он. —?Все эти ваши полицейские замашки. Не принимаетесь за дело, пока в доказательство вам не принесут отрубленную голову. Мне же для работы вовсе не нужны реки крови. Достаточно крохотной тайны, которая загнана занозой под кожу и гниет, и жить не дает. Но все вынуждены делать вид, что ничего не происходит. Оттого их смерть самая мучительная?— в отрицании.—?Что же, разузнаете вы их грязные тайны, разоблачите старую ложь и свежее предательство, испачкаетесь в измене, засвидетельствуете грызню над могилой?— и что? Зачем, Юра? Зачем? Своим участием вы им не поможете. Лицезреть же подобное?— себе дороже. Ничего не произошло и не произойдет, где потребуется наше прямое содействие. А душа ваша не обретет от праздного наблюдения человеческой жестокости.Он склонил голову набок, сощурился:—?Так волнуетесь о моей душе?—?Волнуюсь о вас.Мы помолчали. Я отошел к дверям и оттуда сказал, как когда-то говорил мне Анатолий Валерьевич Баранов, старший следователь сыскного отдела московской жандармерии:—?Ваше рвение похвально, друг мой. Но никакие домыслы и предчувствия не дают вам права вмешиваться в жизни других людей.И только натягивая по горло одеяло, холодное и колючее, я понял, что обычно это он, Юрий Яковлич Чиргин, напоминал мне о неприкосновенности свободной воли. Как правило, этим он обосновывал свое невмешательство в чужие судьбы и отгораживался от участия в расследовании, притрагивался лишь к тому, где ответственность была наименьшей: ему не поручали жизни, которые требовалось спасать, не возлагали ожидания, которые следовало оправдывать… Юрий Чиргин довольствовался людским отчаяньем, когда хуже уже не и не вышло бы?— и только тогда творил чудо, находя лазейку из самого пропащего положения, как под светом рампы в заполненной водой колбе выпутывался из цепей. Так он воплощал надежды. И только раз?— в марте,?— он рискнул вмешаться в чужую жизнь, взять ответственность. И что же из этого получилось?— то, что не особенно мучило меня, привыкшего ко многому, в том числе и к тому, что смерть случается, зачастую?— совсем близко, но вот только не по моей вине, как порой ни досаждала совесть ночными кошмарами о том, скольких бы я мог спасти, окажись чуть ближе, чуть раньше, сумей оттолкнуть, подать руку, закрыть собой… Мою юность обезглавила война; чтобы приспособиться к выживанию, пришлось обзавестись протезом?— цинизм, черствость и отходчивость. Юрий Яковлич же слишком долго избегал действительно грязной работы (и на то у него были свои основания, я не винил его), а потому осечка вышла столь болезненной.Сумрачная фигура моего друга и стальной взгляд его посеревших глаз?— последнее видение уходящего дня. Откуда-то взялось в нем намерение остаться, присутствовать и вмешаться в чужую судьбу, исчез страх и появилось дерзкое упорство. Это было неожиданно и в какой-то мере благородно и возвышенно, и сожаление кольнуло в груди?— придется пресечь на корню столь благое стремление.Я зажмурился сильнее, и в белых искрах пришел ответ простой и ясный.—?Это все она,?— прошептал я во тьму,?— это же все из-за нее! Убитая. Но живая.Ночь 26 мая, Корнелий Кондратьевич БестовПоднеси мне чашу, чтобы я испил.Я сам уже не в состоянии шевельнуть рукою. Смерть, ты добралась до меня. Но где же твоё жало!Смерть, ты опоздала. Я уже спасен. Думаешь, я страшусь тебя всю жизнь, оттого и замуровал себя заживо в своем родном склепе? Думаешь, я был немощен от рождения, думаешь, никчемно растратил свои годы. Думаешь, я был слеп, и сам же себя ослепил, был глух, сам же себя оглушил. Думаешь, это я породил ту ненависть, окружённый которою и умираю. Думаешь, я презирал своих детей, и потомков своих, и сверстников, и жен, и удостоен одной лишь только их нелюбви. Думаешь, я закупоривал их жизни в небытие только от своей зависти и жадности, думаешь, я отрубил их жажду жить только по собственной низости. Смерть, ты ошиблась.Сегодня я увидел их при полном параде ненависти и злобы. Я предполагал, но не рассчитывал, что это будет так… больно. То, что они творили сегодня, добьет меня. Совсем скоро, уже совсем скоро. Смерть, ты добралась до меня.А раз так, то самое время исповедаться единственной, перед которой я действительно виноват. Моей Марене. Она без отвращения уже, но и без трепета стискивает мою руку и просит указать на того, кто повинен во всем, но я больше не в праве. Это твой путь, девочка, и я на нем?— лишь один из встречных. С меня ты в праве спрашивать с той же суровостью, что заковала в сталь твоё сердце за все эти годы. Более того, спросить с меня за все было бы справедливее всего. Но тебя не волнует справедливость. Тебя волнует месть.В таком случае, ты ещё успеешь пожалеть, что я слишком легко покинул этот мир. Да, я заслуживаю наказания суровее, чем просто умирать от старческой немощи на твоих глазах. Но за эти семь дней ты так и не подняла на меня руку, не щелкнула ножницами, не покарала меня. Значит ли это, что я прощен?Я делал все так, как считал нужным. Я не раскаиваюсь в этом.Я не отправил к чертям своих ненавистников, мучителей, хотя мне хотелось этого. Я не раскаиваюсь в этом.Я поднял из бездны собственную жизнь и благосостояние своей семьи. Я не раскаиваюсь в этом.Я вёл их единственно правильным путем, который счёл таковым. Я не раскаиваюсь в этом.Я делал все правильно. Поэтому я не знаю, в чём мне раскаиваться.Но сегодня я услышал от них всю правду, увидел, чего я заслужил всей своей жизнью, и теперь думаю… думаю, единственная ли ты, перед кем я действительно виноват?А вдруг, я делал все правильно, но всем от этого было плохо? А что бы тогда было хорошо? Чтобы всё было неправильно?Я боюсь, что упустил что-то. Я упустил кого-то, давно, давно?— я думал об этом всю оставшуюся жизнь, но может быть, я упустил ещё и ещё кого-то раньше, а потом?— позже? А чем ближе я их к себе прижимал… тем дальше они от меня становились?В этом ли я раскаиваюсь? Каюсь!Вот так бы я и умер, в тоске осознания собственной ошибки, если бы не твое горящее лицо, склонившееся ближе, чтобы лучше слышать мой посмертный бред. И пусть думают, что ты мне наказанием явилась ко смертному одру, а для меня же ты?— первое и последнее благословение, посланное мне в искупление. Раз ты здесь живая, значит зло, за которое я несу ответственность, ещё можно преодолеть.Во мне беснуется смерть, закипает в изъеденных легких и подступает к горлу. Дай же мне чашу, чтобы я испил. Сейчас, на пороге, я вдруг не хочу, не хочу идти прочь. Не прогоняй меня, дай еще раз вглядеться в твои глаза.О, почему я обрел прощение так поздно, так поздно!Я бы умер, не увидев тебя.А теперь я буду жить.В тебя я перейду и в тебе воскресну. И ты будешь моим прощением и моим воскресением……Но что это там плещется на дне твоих очей, как моя кровь?— на дне чаши?Я горю. Оттого ли, что я вижу в твоих глазах? Блеск. Это твой серп, Мара? Лязг. Это врата ада отворяют для меня?И я вижу, теперь ты довольна. Значит, мой мальчик рад. Под конец я позабавил его. Это ли прощение? Или же радость свершившейся мести? И ты, ты счастлива? Ты вместе с ним ликуешь? О погибели моей ликуешь?.. Вот так, открыто, без лжи, прямо, празднуешь, и в глазах твоих не слёзы блестят, а полыхает злоба. Тебе не жаль.У тебя ли мне испросить прощения?.. Значит ли, что я всё-таки был не прав!Ну прости меня. Прости. Прости! За него, за себя. Прости. Прости! Пожалей меня.Не дай же мне сгореть.