Воскресенье I (1/1)

Пробуждение мое вышло неприятным: я зашелся чиханьем от пыли, что неловким движением выбил из подушки.Жмурясь, я обвел взглядом свою серую, безликую комнату и разом вспомнил все наши вчерашние злоключения. И поезд, и словоохотливого кучера, и дикую песню в лесу, и грозу, и немого дворецкого, и жеманную улыбку Амальи Петровны, и ледяную отчужденность Лидии Геннадьевны, и перепалку с Чиргиным, и с ним же?— примирение, и загадку соседней комнаты, и мой ночной кошмар, и старика при смерти, и его стенающего стража, и неуловимую белую тень…Я сидел на узкой кровати, моргая от солнечного света, что прорывался через маленькое окно, и все не мог отделаться от угнетенности, что со вчера поглотила меня, сдабриваемая грозой, мраком и холодом как дома, так и оказанного нам приема. Однако трезвомыслие вскоре вернулось ко мне: поведение обеих дам мне более не казалось странным, равно как и того мужчины, что погнал меня прочь от постели умирающего?— еще бы подпустил незнакомца, что разгуливает посреди ночи в едва запахнутом халате и с вытращенными от удивления глазами!.. Я сделался сам себе смешон, и мысли о том, какую неожиданность я вчера представил для других обитателей дома, взбодрили меня. Крякнув, я поднялся и, чтобы окончательно смыть с себя остатки вчерашнего малодушия, направился в уборную (наличие которой еще раз свидетельствовало о былом размахе жизни домочадцев), пусть и крайне запущенную. К тому же, как и вообще о всех комнатах, пока что мною виденных, о существовании ее давным-давно уже никто и не подозревал. Мне повезло выжать из некогда позолоченного крана чуточку ржавой воды, спровоцировав звуки столь зверские, что я не удивился бы, сбегись сюда весь дом, чтобы свидетельствовать по меньшей мере убийство. Ведь, как я понял в дальнейшем, так у них и было заведено.Посвежевший, я вышел из ванной, помахивая полотенцем, и мое смутное отражение в окне внезапно подсказало мне объяснение и тому готическому призраку, что во сне моем (как и на совести Чиргина) отождествился с погибшей два месяца назад учительницей музыки. Вероятнее всего, той белой тенью была какая-нибудь служанка, что, как и подобает отличной прислуге, вышколена превосходно и скорее является невидимкой, нежели существом из плоти и крови.Так я соображал у дверей в уборную; дойдя же до окна, я прикинул, что вряд ли униформа горничных подразумевает под собой белые одежды, в которые и было облачено ?привидение?, однако я впомнил умирающего старика, и наконец-то пришел разумный ответ: сиделка. Что же до горничных, то в ушах прозвучала брошенная шелудивым котенком жалоба Амальи Петровны:…Мы держим только дворецкого да кухарку, иногда приходят деревенские прибираться, но это случается раз в неделю…Стоило этим мыслям заполнить мою голову, как я тут же почувствовал себя прескверно: значит, мой костюм, за ночь до конца и не высохший, никто не выгладит; что уж говорить о горячей воде, заправленной постели, чашке кофе перед завтраком, разобранном багаже…А ведь я намеревался в отместку вчерашнему дню сегодня пребывать в приподнятом настроении; не последнюю роль играло яркое солнце за окном.Слишком яркое.Я потянулся за часами.Десять утра.Позор.Давненько я не позволял себе подобной расхлябанности (последствия нашего с Чиргиным ночного приключения в кабаке я вносил в раздряд исключения). Режим был одним из приятных показателей упорядоченности моей жизни, и отрекаться от него по примеру моего друга я не собирался и в самый темный час. В былые времена я даже пил по расписанию. Чиргина же сгубила бессистемность.Я покосился на закрытую дверь в соседнюю комнату. Скорее всего, мой друг еще спал (в его обычаях был совиный образ жизни; презрение к дневному свету он выказывал непробудным сном, которым часто заменял ленч), но я все же допускал мысль, что он уже давно бодорствует и, к моей досаде, в одиночку производит разведку по дому. Порой он проявлял редкостное рвение и добивался больших успехов; на подвиги его тянуло ровно в те моменты, когда я позволял себе передышку?— в конце концов львиную долю работы он делал без моего ведома, дабы к моему возвращению в строй вновь принять вид праздный и безразличный.За подтверждением своей проницательности я решительно шагнул к комнате моего друга и бесцеремонно распахнул дверь, возможно, несколько переусердствовав.С грохотом она стукнулась о стенку, и ото всюду посыпались сонмы пыли: белой, серой, зеленоватой, даже черной. И в следующее мгновение, пока я еще не мог ничего толком разглядеть, раздался оглушительный кашель.Судя по всему, это было не самое приятное пробуждение Юрия Яковлича.Я практически на ощупь подошел к кровати, где он метался из стороны в сторону, закрываясь подушкой и натягивая на голову одеяло, ругался как сапожник и чихал.—?Юра, вы живы?Ответом мне была запущенная мне в лицо подушка.—?Какого черта?! —?прорычал Чиргин.—?Я думал, вы уже встали!—?Да вы издеваетесь, Гриша!Пыль уже немного осела, и я, прицелившись, нанес подушкой ответный удар.—?Вы хоть знаете, сколько времени? Десять. Чиргин, вознамерившись было продолжить схватку, передумал и запустил подушкой в угол.—?Посмотрите на это, Пышкин. Как можно… —?проворчал он, однако быстро совладал с собой и, прищурясь, хмыкнул:?—?Как погляжу, вы-то уже успели сорвать куш в виде последних ржавых капель в ванной, Максим Максимыч.—?Я был настойчив,?— успокоил я его. —?Поэтому водопровод любезно разродился потоками воды, разве что только крайне бодрящей. Рекомендую.Он зафырчал, зарываясь в плешивый плед и закутываясь в пальто, но я постучал по комоду с призывом:—?Мы должны выглядеть подобающе, Юрий Яковлич!.. Не забывайте, кем мы представились нашим хозяевам, роль надобно отыграть до конца!—?Сколько добросовестности,?— бурчал Чиргин, перекатываясь по кровати,?— сколько рвения… Сколько самолюбования… Бравый капитан Пышкин намерен внести блеска в эти печальные стены…Приговаривая прочую чепуху, он все же свалился с кровати и добрался до уборной, объявив антракт в сей дрянной комедии.Я же предпочел не терять времени даром и начал утро с разминки для ума: перешел к внимательному изучению книг, что валялись в беспорядке на комоде, явно читанные и не раз; это пробудило во мне любопытство?— о человеке много можно сказать, уже исходя из его предпочтений в литературе, а прежний хозяин этих комнат как раз вызывал во мне стойкий интерес.?Литература Востока?.Сразу на форзаце было небрежно выведено: ?Принадлежит А.К.Б. Лапами не прикасаться, руками не лапать?. Страницы пожелтели только по краям, внутри же книга была совсем новой, из чего я заключил, что ее толком-то и не открывали. В самом конце, в другой форзац, были вложены какие-то листы, похожие на чеки, в основном по расходным статьям, а также записки довольно-таки фривольного толка. Я засмотрелся на то, как разными словами можно передать одно и тоже стремление мужчины к женщине, и потому вздрогнул от резкого хмыканья над ухом.—?А господин А.К.Бестов не церемонился с расходами так, как с дамами,?— подытожил Чиргин.Он почёсывался полотенцем, что очевидно, дожидалось своего часа все те же двадцать пять лет, а потому больше пачкало, чем умывало, однако мой друг и вправду выглядел посвежевшим?— умывание пошло ему на пользу, более того, он даже сподобился причесаться и побриться. Брился он принципиально и остервенело, всегда имел при себе бритву и пользовал ее при любых обстоятельствах и в любом состоянии, пусть до кровяных волдырей, зато начисто. Определенно чувствуя себя человеком в большей степени, чем до водных процедур, он озаботился своим гардеробом, то есть, скинув с себя извечное пальто (будто расстался со второй кожей), решительно взял штуромом платяной шкаф, без стеснения довольствуясь добычей.—?Кому уж не хватает церемонности, так это вам, Чиргин,?— заметил ему я.—?Вы все еще дуетесь, что я занял апартаменты покойника, а вам досталась проходная клетушка? —?подмигнул он мне, примеряя сюртук светлого сукна.—?Зато я в своей ?проходной клетушке?, Чиргин, не упускаю важных событий на горизонте,?— парировал я. —?Сегодня ночью, например, я имел честь наблюдать самого князя Бестова. Официального знакомства, правда, не состоялось, но тем не менее… —?и я вкратце рассказал ему о своем ночном приключении.—?Ну-с, хоть в чем-то слова Лидии Геннадьевны подтвердились: ее свёкор действительно при смерти,?— заключил Чиргин. —?Что же, туше, добрый мой Тушин, ваша ночь прошла плодотворно. Я же предпочел объятья Морфея.—?Спасибо, что не морфия,?— пробормотал я про себя, с тревогой оглядывая его; но никаких признаков не заметил, допуская, что попросту не хотел их находить. Тем более что мой друг тем временем воодушевленно продолжал:—?Вы разведывали вражескую территорию, я же сосредоточил свое внимание на захваченных землях и обнаружил кое-что занятное. Вчера вы, Пышкин, предположили, что хозяин сих покоев может быть в отъезде…—?Чушь,?— отрезал я,?— мы сошлись на том, что это полная чушь. Хозяин этой комнаты умер…—?Но вот добавилась одна занятная деталь. Сейчас я проверил и понял, что тут нет того, что обязано быть в любой обитаемой комнате. Вещей первой необходимости. Гигиенических принадлежностей, к примеру. В ванной ничего такого нет?— если вы, конечно, ночью не промышляли воровством бритв и зубных щеток.—?Я не имею привычек посягать на чужое, Чиргин,?— со вздохом прервал его я, наблюдая, как он одергивает рукава чуть коротковатого ему сюртука, увлеченно уставившись в зеркало. —?Тем более, столь личные вещи могли убрать…—?Кроме того,?— совершенно не слушая моих возражений, говорил он,?— я нигде не нашел чего-то, что представляло бы какую-никакую ценность, чисто материальную. Ни украшений, ни часов, ни портсигара, хотя человек, живший здесь, курил.Я задохнулся от той легкости, с которой он признавался в том, что первым делом обыскал комнату на наличие ценностей, и, проклиная цыганские замашки, процедил:—?Ценности отходят в наследство, Чиргин.—?Почему все булавки для галстуков пропали, а несколько десятков этих самых галстуков самого лучшего качества свалены кучей в ящике комода? —?восклицал он, переворачивая верх дном искомый ящик и подбирая себе галстук к светлому костюму, в который уже успел облачиться. —?Почему пуст футляр от часов? Почему…—?В конце концов, не священный же это саркофаг, Чиргин! —?не выдержал я. —?А потому воздержитесь от окончательного расхищения!—?Да, видимо, туфли я оставлю свои,?— нахмурился он, тщетно пытаясь прикрыть коротковатой брючниной драные ботинки. —?А то тут завалялись лишь охотничьи сапоги. Как-нибудь в другой раз. Отчего-то я уверен, что поохотиться нас еще пригласят особо,?— он потянулся, отчего ветхая ткань угрожающе затрещала, и Чиргин резко опустил руки, усмехнувшись, вдруг спохватился:—?Саркофаг! Вы сказали, саркофаг!—?Именно,?— кивнул я, уже жалея, что прибегнул к столь красочной метафоре. —?То есть то, чем эта комната не является. Ведь если хозяин этих покоев мертв, то навряд ли тут оставили действительно ценные вещи, еще не отслужившие свой срок.—?Саркофаг! —?повторил Чиргин и вцепился в меня сияющим взором, а я понял, что он совершенно пропустил мимо ушей мои воззвания к трезвомыслию. —?Не сомневаюсь, что в поместье Бестовых есть усыпальница. Так что мы на пустом месте разводим демагогию, тогда как понять, жив человек или мертв, можно легко и непринужденно: прогуляться до его захоронения!—?И провести эксгумацию, прямо на месте. Вы же захватили лопату, Чиргин, а то я что-то свою забыл?—?Вам, как профессионалу, это непростительно,?— фыркнул мой друг.—?Непрофессионально начинать серьезное расследование на пустой желудок,?— парировал я. —?Эта комната была гимнастикой; необходимо подкрепиться, чтобы приступить к делу основательно…—?То есть, пойдем в склеп! —?настойчиво повторил Чиргин. Право, в некоторые моменты он бывал сущим ребенком.—?Всенепременно, Юра, надо же мне будет куда-то деть ваши косточки, ведь завтракать я в любом случае намерен: и с каждой минутой промедления мне все более безразлично, получит мой желудок овсянку или солянку из моего дорогого друга.Он подпрыгнул, воинственно завертел над головою полотенцем и вскричал:—?Ату, ату! Идем загонять мамонта для ненасытного Грини! Вы не забыли свое копье, капитан? А дубинку?!—?А на шею?— ожерелье из львиных зубов!—?Ах, как я мог забыть свой амулет из человечьих ушей, Пышкин! Это непоправимая ошибка, как считаете? Отныне преследует меня злой рок!..Я нутром чуял, что мы либо переоцениваем положение, либо наоборот очень сильно недооцениваем. А потому не было ничего удивительного в том, что в дальнейшем шутка Чиргина обернулась самой непотребной истиной.Мы шли по бесконечным коридорам, таким же тёмным, как и ночью, только еще и без дополнительного освещения газовыми рожками. Как и ночью: ни шороха, ни звука, не доносилось до наших ушей, но на плечи давило постоянное ощущение присутствия безмолвных наблюдателей. Нам с Чиргиным не раз приходилось попадать в переплетение странных, зачастую пугающих до дрожи обстоятельств, порой довольно неприятных и попросту жутких, леденящих кровь, а потому я был прекрасно знаком с тонким мерзостным запахом дурного предчувствия; в загривок вцепилось тоскливое осознание того, что, несмотря на благие намерение и высокие принципы, хозяином положения является противоборствующая сторона.Мрачные настроения я поспешил оставить, предпочтя продолжить интеллектуальную разминку, и, в мыслях жонглируя фактами о тайне покоев моего друга, я обратился к Чиргину:—?Вам кажется подозрительным, что в вашей комнате от прежнего хозяина не осталось вещей первой необходимости, а также ценностей.Чиргин, приподняв бровь, кивнул.—?Тот набор, который вы перечислили, наводит на мысль о том, что человек уезжал, но не планировал своего долгосрочного отсутствия,?— медленно, продолжил я. —?А куда не возьмешь с собой много вещей, только в основном деньги, гигиенические принадлежности, часы, портсигар, и от силы одну-две смены одежды? —?я выжидательно посмотрел на Чиргина, а тот со всей серьезностью ответил мне внимательнейшим взглядом, потер подбородок и оттопырил указательный палец, едва не стукнув мне по носу:?— В поход. Разумеется, Максим Максимыч, в поход. Выезд на пикник с ночевкой под открытым небом. И с коллекцией булавок для галстука,?— все же не удержался он.—?Да что вы все со своими булавками… —?обозлился я: угадав мою версию, он не преминул тут же высмеять ее! —?Никак не докажешь, что они вообще существовали в природе в комплект к галстукам. Итак, поход. Но! —?я приостановился, потому что обязан был сказать это в тоне повышенной важности. —?Но. При этом мы все же склоняемся к версии, что хозяин комнаты мертв. И у меня есть ответ, что же случилось?— поверьте, загадка эта и выеденного яйца не стоит.Чиргин, видимо, посчитал, что должным образом продемонстрировал крайнюю степень заинтересованности, закатив глаза и шумно вздохнув. Я же, подкрутив ус, заключил:—?Господин А.К.Бестов пошел в поход, а там… поскользнулся, оступился, разбил голову об камень, упал в овраг, сломал шею?— и отдал богу душу. Вот и весь расклад.Мы с минуту смотрели друг на друга, а потом Чиргин произнес:—?Я лично паршиво чувствую себя без непременного глотка джина на завтрак, но сомневаюсь, что причина вашего умственного расстройства состоит в том же. Я где-то читал, что на голодный желудок мозг лучше работает, да и на себе проверял, но вы, Пышкин, неожиданно стали этому правилу исключением. Пожалуй, мне придется бросить вас погибать от стыда и осознания собственной никчемности: подобную чепуху позволительно молоть только мне, причем с подмосток… —?он обреченно вздохнул и продолжил поиски общества менее предсказуемого и более неискушенного.Вскоре, благодаря наитию Чиргина, мы наконец обнаружили приоткрытую дверь, что вела в светлую залу, откуда доносились редкие звуки, свидетельствующие о присутствии там нескольких человек. Я чуть придержал Чиргина, не давая сразу же ворваться туда, и осторожно заглянул вовнутрь.Это, несомненно, была трапезная.На середине высокой, в два этажа, залы, стоял огромный вытянутый стол темного дерева, в окружении стульев, коих я насчитал ровно девять. Окинув взглядом окна до потолка, камин, ещё одну дверь, ведущую, по всей видимости, на кухню, я сосредоточился на трёх людях, что сидели за столом и, к моей радости, завтракали.Слегка сутулый седеющий мужчина в очках скреб ложкой по тарелке с овсянкой и угловатыми движениями разглаживал страницы книги, совершенно, казалось, уйдя в себя. А рядом с ним сидела Лидия Геннадьевна. Очарование этой молодой женщины сразу расположило меня к ней, как всякая женская красота волей-неволей находит отклик в мужском сердце. И тогда, в изысканном в своей простоте темном платье, с черной, безупречной собранной прической, точными, плавными движениями рук она ухаживала за мальчиком лет восьми, и то чувство, которое может мелькать только в глазах матерей, которое сейчас теплым блеском мерцало в ее синем взгляде, оправдывало любое недоразумение, когда-либо допущенное этой женщиной по отношению к нам. По крайней мере, я оправдал ее для себя, а когда позже узнал, что она действительно совершала что-то, за что можно было либо судить, либо оправдывать, выданная мною ей индульгенция только приобрела в весе.В этот момент Чиргин, исчерпав все возможности наблюдения из укрытия, широким жестом распахнул дверь и сделал шаг в залу. От меня не укрылось, как вздрогнула при этом Лидия Геннадьевна, и мне показалось, что перед тем как удивлению на ее лице сменится любезной радостью, в ее глазах промелькнула злоба.Я замешкался на пару мгновений?— с опаской наблюдал за Чиргиным, который, очевидно, решился на чистую импровизацию: по договоренности, он намеревался держать себя за человека круга наших хозяев, и, очевидно, полагал, что летний костюм с чужого плеча и сносно причесанные космы сделают его барином в десятом колене и, что более важно, заставят зрителей купиться на этот фарс. Я понимал, что провал неминуем: пусть первые два шага Чиргин сделал в меру твердо, спокойно, широко, однако без вульгарности, с прямой спиной (но без того нарочитого старания, коим грешил я, выдрессированный армией), и даже склонился в вежливом полупоклоне, чья издевка заключалась лишь в его медлительности, но никак не в неправильности телодвижений?— с этим дела обстояли безупречно?— и все же я страшился, что произойдет, стоит Чиргину открыть рот; я не сомневался, что созданная за мгновение благоприятная картина разобьется вдребезги. Потому я уже было поторопился первым завязать светскую беседу, как глубокий, с легкой хрипотцой голос, завладел нашим вниманием: лишь спустя долю секунды я осознал, что в небрежной учтивости приветствует собравшихся никто иной, как мой друг.Чуть оправившись от потрясения, я присоединился к взаимному расшаркиванию; Лидия Геннадьевна осталась сидеть, любезно кивая нам, но сейчас, в утреннем свете, она выглядела еще более неприступной и отстраненной, чем в ночном сумбуре. Я бы не посмел обращаться с ней иначе как с фарфоровой статуэткой. Также по нам проскользил неуловимый взгляд, прикрытый оправой очков, но я даже не придал этому значения.Губы Лидии Геннадьевны скривились в крохотной улыбке:—?Доброе утро, господа. Надеюсь, вы отдохнули с дороги. Я распорядилась не будить вас, пока вы сами не сочтете нужным почтить нас своим присутствием. Прошу вас, разделите с нами трапезу.С готовностью приняв её предолжение, мы с Чиргиным сели напротив. Прислуживающий дворецкий не спешил помочь, и только со знака Лидии Геннадьевны в ленивой медлительности предложил каши, ничуть не подсобив нам с хлебом и варьенем, что находились на другой стороне стола, то есть под локтем у пока что незнакомого нам господина, а потому дотянуться до них без конфуза не представлялось возможным. Лидия Геннадьевна спохватилась:—?Севастьян Корнеич,?— обратилась она к нему, и он будто бы пришел в себя и поспешно отложил книгу, нервным жестом снял очки, надевая краткую улыбку на тонкие губы. Лидия Геннадьевна не мешкала:?— Господа, это мой супруг, Севастьян Корнеевич.Мы ещё раз кивнули друг другу, и я думал было встать и поприветствовать его как полагается, но он столь быстро отвел взгляд и снова сделался захвачен своими мыслями, что требования этикета пришлось опустить.—?Севастьян Корнеич,?— я заметил, что Лидия Геннадьевна обращалась к своему супругу как-то устало, словно к надоевшему ребенку, причем нарочито официально,?— эти господа… —?и все же она осеклась.—?Чиргин, Юрий Яковлич,?— вступил мой друг, за пару минут истомившись в вынужденном молчании. Небрежно откинувшись на спинку стула, не притронувшись к завтраку, он определенно желал курить и балагурить, чего я более всего опасался. Однако в нашем спектакле именно ему была заблаговременно отведена главная роль, причем по воле нашей хозяйки, что в письме своем обращалась к Чиргину, моей скромной персоной вовсе пренебрегая. Судя по взглядам Лидии Геннадьевны и её бессловесного супруга, прикованных исключительно к моему другу, намечалась оскорбительная практика не считаться со мною вовсе.—?Пышкин, Григорий Алексеич,?— оповестил я всех, заправляя за воротник салфетку. —?К вашим услугам.Тут же я смешался: стоило ли мне выдавать, что мы уже свели знакомство с Лидией Геннадьевной?.. Но по легенде, что наскоро выдумал Чиргин в пути, правда, вскоре заменив ее совершенно иной, мой друг являлся бывшим женихом нашей хозяйки; меня же там не предусматривалось. И если Чиргин оказался горазд заигрываться в барина, то я не смел выставлять себя в дурном свете подобными кривляниями, трезво рассудив, что не имею должных врожденных качеств, чтобы походить на человека высокого круга. Впрочем, подобная планка даже облегчала мою задачу: меньше приходилось лгать.—?Запахло порохом,?— протянул Чиргин, пока я очередными полупоклонами закреплял наше приветствие. —?Капитан Пышкин?— человек военный… —?он запнулся, очевидно, недоумевая, как можно вести диалог без грубости и пошлости. Однако фраза подразумевала логичное завершение, которое никто не мог ни предугадать, ни сообразить. Недосказанность так и повисла над нами грозовой тучей?— особенно угнетало непоколебимое молчание г-на Бестова. Он не сделал ничего, чтобы напомнить о собственном существовании, однако не мог также избавить нас от него вовсе, и присутствие этого истукана, в бессловесности которого читалась то ли острейшая заинтересованность, то ли полнейшее равнодушие, по меньшей мере приводила нас всех в еще большее замешательство.—?Так у вас есть пистолет!Звонкий голос мальчика, что глядел на нас во все свои синие глаза, пробудил во мне искренний смех; его подхватил Чиргин, правда, чересчур резко, но и это польстило матери?— наконец мягкая улыбка расцвела на губах Лидии Геннадьевны, и она не спешила согнать её даже показной суровостью, что прорезалась в видимом возмущении:—?Где ваши манеры, молодой человек!Легонько она толкнула сына в плечо, и тот резво слез со стула, и пусть для своих лет был высок, все равно принялся с усердием привставать на мыски, ухитряясь в то же время чинно склонять чернокудрую головку:—?Михаил Севастьянович Бестов, к вашим услугам,?— произнес он тоном надменным, и слова кололись словно льдинки. Впрочем, лишь крохотная пауза пронеслась, прежде чем он выпалил в восторге:?— Так у вас есть пистолет?—?С тех пор как я в отставке, предпочитаю револьвер,?— отвечал я с благодушной усмешкой, которой грешат всякие матерые, но вполне уже размякшие в мирной жизни вояки.Маленький княжич сморщился в разочаровании, что продлилось мгновение?— тут же с воодушевлением воскликнул:—?Дедушка Корней тоже любит револьверы, у них его целый ящик, и дядя Мака говорит, ящик вот-вот будет в его компетенции, и он подарит мне самый красивый револьвер на день рождения, как только дедушка умрет, но…—?Никаких револьверов, молодой человек! —?осадила его Лидия Геннадьевна, но тут же, раскаявшись в своей строгости, добавила:?— Возьми лучше профитроль, Мика. И вы, господа, не отказывайтесь. Я уверена, вы жутко голодны.—?Грех мужчине признаваться в этом даме! —?вымолвил я, ошеломленно наблюдая за ребёнком, который столь запросто размышлял о вожделенных игрушках, что достанутся ему лишь после смерти деда. Мика весело поглядывал на нас, и в его кристально-чистом взгляде я не увидел ни капли корысти или вредности: мальчик лопотал о своем искренне, без злого умысла, пусть нам его наивность виделась предельной жестокостью.—?Не рискуйте поставить себя в неловкое положение,?— говорила тем временем Лидия Геннадьевна, и улыбка костенела на ее губах,?— как хозяйка, я лучше буду предупреждать ваши желания.—?А вашим желанием, я полагаю, было нанести моей супруге визит старой дружбы,?— вот было первое, что я услышал от Севастьяна Корнеича. За время нашей короткой беседы я почти забыл, что он все еще сидит с нами за одним столом. Его реплика стала неожиданностью не только для меня: Лидия Геннадьевна смотрела на своего мужа, будто впервые увидела. Под ее взглядом Севастьян неловко сцепил свои длинные пальцы, скомкал рот в угрюмую складку. Чиргин же вскричал:—?Ваша правда, господин Бестов! Дружба наша стара, пусть подобная оценка вряд ли льстит нашей дорогой хозяйке…—?Бросьте, Юра,?— спохватилась Лидия Геннадьевна, и произнесённое ею имя моего друга подстегнуло всех нас; эта откровенная констатация близости показалась нам оглушительной, а Лидия Геннадьевна тем временем украшала наш большой обман маленькими лукавствами:?— Сколько лет мы не виделись?..—?Пожалуй, пятнадцать,?— Чиргин вел игру с усмешкой превосходства, свысока бросая на Севастьяна Корнеича надменные взгляды. —?Я уже должен был отметить своё совершеннолетие?— иначе не преследовали бы меня с такой строгостью за мои, получается, недетские проказы… —?он будто бы в смущении поправил галстук, передавая ход мне:—?Это ли тот рыцарский подвиг, о котором вы мне рассказывали, Чиргин? Дуэль во имя прекрасной дамы?..—?Именно! —?он склонился ко мне ближе, вполголоса протянул сально:?— Теперь вы понимаете, что игра определенно стоила свеч?..Алебастровые щеки Лидии Геннадьевны порозовели, но она совладала с собой и, в точности считав все наши подсказки, завершила тур:—?Юра когда-то просил моей руки, Севастьян Корнеич,?— она присовокупила глупым девичьим смешком, от которого в глазах её шуршал пепел. —?Но…Она, однако, явно не успела придумать, что же за препятствие якобы стояло между ними, и выдала себя растерянным взглядом на моего друга, который если и думал спасать положение, то был избавлен от этой необходимости спустя краткую паузу:—?Вот как,?— просто обронил Севастьян Корнеич, опустив глаза на переплетение своих длинных белых пальцев, и я заметил, как обгрызаны его ногти. —?Я, должно быть, запамятовал… Вы, верно, были и на нашей свадьбе?..Три взгляда наших: мой, Чиргина и Лидии Геннадьевны пересеклись стремительно, и госпожа Бестова первая бросила:—?Юра не смог присутствовать на нашей свадьбе, Севастьян Корнеич.—?И до сегодняшнего дня не мог себе этого простить,?— ловко подхватил Чиргин, ободряюще нам улыбаясь. Когда хотел, он мог быть само очарование. —?Но раз так сложились обстоятельства, и я вырвался из городской круговерти пота, крови и индустриализации в сельскую идиллию, я совершил бы тяжкий грех, упустив блестящую возможность встретиться с подругой детства.—?Юрий Яковлич думает приобрести усадьбу где-нибудь на местности,?— внес и я свой вклад. —?Я убеждаю вас, друг мой, не тянуть с этим,?— обратился я к нему, а Лидия Геннадьевна перехватила с цепкой улыбкой:—?А вы, Григорий Алексеич, так же презираете город, как и мы?—?Я вырос вдалеке, в Оренбурге,?— решил я добавить толику правды в наше зелье лжи. —?И пусть потом жизнь помотала меня, после военной службы в Азии я осел было в Москве, но вот уже два года как я осуществил свою давнюю мечту: женившись, вновь переехал в деревню, в Плёс, и… —?и я осекся, потому что понял свою ошибку. У людей этого круга, от рождения избавленных от необходимости труда ради пропитания и даже считавших его непотребным в качестве развлечения, то, чем я гордился, могло вызвать лишь презрение, в лучшем случае?— вежливое снисхождение. Мне было достаточно остекленевшего взгляда Лидии Геннадьевны и вида её тонких пальцев, что скомкали угол салфетки, знавших только иглу и клавиши фортепиано. Тогда я громко воскликнул, в упор посмотрев на моего друга, перехватывая его чуть встревоженный взгляд:?— Так что я волнуюсь, Чиргин, как бы вы вместо вложения в недвижимость не растранжирили все наследство вашего папеньки на скучные акционерные вклады, чтобы самому совершенно сгнить в городском смоге.—?Да, Юра, примите мои соболезнования,?— спохватилась Лидия Геннадьевна,?— я хорошо помню вашего родителя… Человек выдающейся добродетели, он знал, как вести дела, не обделяя вниманием своих домашних.Улыбка Чиргина, призванная быть грустной, сделалась попросту вымученной, что встревожило меня, но Лидию Геннадьевну это не волновало: пользуясь паузой, она исподтишка оценила, должный ли эффект произвела наша клоунада на господина Бестова, который все это время поглядывал на нас то ли совершенно отстраненно, то ли попросту застенчиво, чуть склонив голову на бок и вжавшись в спинку стула.—?Примите мои соболезнования, господин Чиргин,?— механически проговорил он наконец и резко перестукнул пальцами по отложенной книге.—?Папа переживает за дедушку,?— громко шепнул нам Мика. —?Вдруг вы не понравитесь дедушке. Он будет злиться.—?Мика, прекрати,?— одернула сына Лидия Геннадьевна. Супруг её принял попытку усмехнуться, но получилось, как будто он подавился, и все же произнес:—?Не в добрый час вы пришли в наш дом… То есть… мой отец, князь Корнелий Кондратьевич… —?с каждым словом Севастьян Корнеич всё больше запинался, отчего улавливать смысл его слов становилось всё сложнее. Я все время отвлекался на его постоянно подергивающиеся пальцы, жёлтые от табака.—?Севастьян Корнеич, не думаю, что нашим гостям интересно слушать о столь личных проблемах,?— холодно прервала его Лидия Геннадьевна и повернулась к нам. —?Мой муж переживает болезнь своего отца… Я кажется, писала вам об этом… Юра.Взгляд её, доселе юркий, пристально отслеживающий линию нашей игры, порой рассеянный, когда мой друг совершал слишком неожиданный ход, вдруг оледенел. В тот момент она, очевидно, пришла к неутешительным выводам касательно натуры человека, к которому имела недальновидность обратиться за помощью; о, верно, от неё не укрылся ни костюм с чужого плеча, ни следы пропащего образа жизни, что вел Чиргин, ни выражение его лица?— забавляющееся и презрительное: он наслаждался, пока она унижалась.—?Как, верно, вы должны понимать наше положение,?— отчеканила госпожа Бестова.Сказала?— словно ледяную глыбу обрушила. Синие глаза её остекленели, покрывшись изморозью надменности. Она оказалась уязвлена до глубины души, и я испытал едва ли не физическое побуждение встать и удалиться. В обществе подобный тон знаменовал бы расторжение всяких отношений, а ее взгляд, полный холодной отчужденности, вызывал во мне смятение и чувство вины, и после только?— желание разобраться, что же мы сделали не так, чтобы столь стремительно заслужить недовольство нашей хозяйки. А если точнее?— женщины, взмолившейся о нашей помощи, и вот отчего-то отвергающей ее, нисколько не объяснившись даже. Единственным ответом на сию загадку мне виделась персона моего друга. Лидия Геннадьевна, воззвав именно к нему, очевидно, горько разочаровалась, ожидания ее не оправдались совершенно, и вот за маской холода я уже видел ее страх и отчаянье: вместо блестящего рыцаря к ней в башню заявилось чудище похлеще дракона. Завтрак этот вышел для нее серьезным испытанием, которое она выдержала, обзаведясь следующим выводом: лучше уж с достоинством погибнуть на своих условиях, чем доверить свою судьбу моему другу. Возможно, я был излишне суров к нему, но он умудрился настроить против нас весь дом, только лишь спустившись к завтраку.Безусловно, мне следовало изловчиться и переговорить с Лидией Геннадьевной наедине. Заверить ее в своей компетенции и подготовить к встрече с Чиргиным. Устранить всякое непонимание, что сложилось между нами еще в первую встречу, и перейти к сотрудничеству.С другой стороны, подумалось мне, разве не этого мы добивались?— разрыва договора? Дело все еще не представлялось мне значительным, а, судя по перемене настроения госпожи Бестовой и её решительному отказу, суть вопроса сводилась к материям столь личным, что Лидия Геннадьевна предпочла все же справиться с проблемой самостоятельно, не привлекая помощи людей посторонних. Я не осуждал ее?— то было ее право, возможно, изначально она дала переживаниям захватить ее рассудок; впрочем, я успел отдать должное ее выдержке, пусть наблюдал ее всего лишь час. И потом, если бы не ее порыв отчаянья, бог знает, удалось ли бы мне вытащить моего друга из пучины тоски и печали; все же смена обстановки казалась мне лучшим началом для решительных действий по приведению Чиргина в форму.Так что именно этого знака от нашей просительницы мы с Чиргиным и условились ждать, чтобы, согласовав её отказ с собственным желанием, без зазрения совести покинуть сию мрачную обитель. Всё сбылось скорее, чем я смел надеяться, пусть я давно так не краснел, чувствуя некую ответственность за поведение моего друга. Что же, раз так, надо лишь заставить Чиргина расстаться со столь полюбившимся ему костюмом и справиться об экипаже до города; сложив салфетку в тишине, что, стоило моим мыслям принять благодушный окрас, перестала быть гнетущей и неловкой, я уже намерился произнести заключительную формулу вежливости, как осекся.Ибо друг мой сказал:—?О да, безусловно, я понимаю вас. И поэтому мы задержимся тут столь долго, сколько потребуется, чтобы поддержать вас, Лида, вас?— в первую очередь. Раз уж я пришел в этот дом с вашего позволения, о Лидонька, Лидонька Брейская, я не могу позорно дезертировать при виде надвигающейся на вашу семью бури. Позвольте,?— и он без малейшего стеснения, прямо на глазах ее мужа, которому, впрочем, было все равно, взял ее тонкую нежную ручку и на пару секунд трепетно сжал:?— Позвольте по старой дружбе поддержать вас в трудный час.Лидия Бестова не отняла руки.Утро 25 мая, Севастьян Корнеевич БестовНеизменный утренний ритуал: семейный завтрак. В конечном счете получается, что это почти что единственное время, которое мы проводим всей нашей маленькой семьей. Супруга стремится, чтобы порядок был во всем, и в течение десяти лет ей это весьма удавалось. Полюбуйтесь, идеал: благоверный муж, добродетельная жена, прелестный ребенок, занятые совместным поглощением сваренной на совесть овсянки, совсем не обремененные необходимостью поддержания беседы более чем парой реплик. Даже хорошо, что жена настаивает на совместной трапезе?— считает, что дисциплина сохраняет нам человеческий облик и, как доказывает опыт десятилетия, она права. По крайней мере на совместных трапезах мы находим подтверждение, что пока все еще живы. Хотя, если бы я умер, никто бы особо не расстроился. Кроме сына, пожалуй. Но вы бы быстро помогли ему перестать особенно печалиться, да, супруга моя? Я знаю, со вчерашнего дня вы очень расстроены, и, наверное, вам тоже стало бы легче, если бы я сейчас подавился ложкой.Может быть, это выход. Но дело в том, что со вчерашнего дня мне вовсе незачем покидать этот мир, дабы облегчить жизнь всему дому. Меня нашли способ устранить ненасильственным методом. Теперь не нужно дрожать за свою жизнь обездоленному, которого еще позавчера все сквозь зубы проклинали наследником. Но моя жизнь представляет ценность только до тех пор, как ее можно положить за благополучие отца моего. На это я ее истратил. И ничуть не жалею. И даже не расстраиваюсь, что это никогда не было оценено тобой, отец, а только лишь отплачено твоим презрением и насмешкой. А со вчера?— ненавистью. Но меня это не смущает. Я проявлю своеволие лишь в одном?— буду служить тебе, даже если ты считаешь, что лучше бы я вовсе не появлялся на свет. Впрочем, ты всегда так считал, верно? Лучше бы меня не было?— вы все так считали.Что ж, может, в этом мое предназначение?— родиться, чтобы умереть за тебя, отец? Как же ты не понимаешь, я с радостью умру ради тебя. Если на то будет твоя воля, отец. И дело не в том, что я этого заслуживаю. Дело не в том, что это было бы справедливо. Дело в том, что я этого хочу. И если меня спросят, то да, я это предпочту. И единственным моим сожалением будет лишь то, что ты прознал про мой грех. А я так не хотел тебя расстраивать. Интересно, бывают ли грехи во спасение? Пожалуй, да. По крайней мере, я не собираюсь их стыдиться. Интересно, за все ли грехи нужно каяться? Пожалуй, нет. По крайней мере, я предпочту ими гордиться.—?Вы рассыпали сахар.Сахар?.. Я знаю, вы смотрите на меня, супруга моя. Кто-то сказал бы, что я не могу совладать с собственной женой, раз она может так презрительно смотреть на меня, но я считаю это лишним. Она и так страдает, пусть десять лет?— беспочвенно, зато со вчерашнего утра?— на всех основаниях. Со вчерашнего утра к презрению в ваших глазах примешалось отчаянье, не так ли?.. Со вчерашнего утра я вам совсем не нужен, и вы еле сдерживаетесь, чтобы перестать это скрывать. Ведь вчера утром вдруг стало ясно, что то, зачем вы прилепились ко мне, так моим и не станет.А значит, можно совсем со мной не считаться.Смешно, но все же несколько обидно: неужели так легко заставить всех думать, что тебе ни до чего нет дела, и потому можно вертеть тобою в какой угодно манере?.. Как будто я не понимаю, что происходит под моим носом: фальшь, ложь и обман, и вся эта комедия?— чтобы я поверил. А я уже заскучал от ваших потуг, господа и дама. Миша, сын мой, тебе не надоело наблюдать свистопляску твоей матери с двумя чужаками на нашей земле?..Вчера какие-то люди ворвались в наш дом, а сейчас уже трапезничают непринужденно, перемежая тост?— шуткой, чашку кофе?— прибауткой, походя заигрывая с моею женой. Знаете, супруга моя, я ошибся. Ваш порядок дал трещину. Вчера наш хозяин поверг нас в пучину хаоса, и вы, оказывается, тоже этому поспособствовали. Что вы натворили, сударыня, что вы задумали? Кто эти люди, которых вы через силу и страх разоблачения представляете своими друзьями и, подчиняясь их давлению, разыгрываете передо мною радостное воссоединение? Вы едва ли знакомы с тем, кто целует вам ручки и беспардонно презентует себя отвергнутым вами женихом?— а вы настолько вовлеклись в игру, что еще чуть-чуть и всерьез начнете сожалеть, что когда-то в несуществующем давно отказали ему. Я догадываюсь, когда вы попытались закинуть удочку?— единственная возможность связаться с кем-то вне мира нашего дома (ведь через руки дворецкого проходит вся корреспонденция) вам представилась в феврале, когда вы упросили взять вас с собой в Москву, куда я ехал за врачом для отца… Где я совершил одну большую глупость. Не сделал все сам. Но вы-то что натворили, благоверная моя?Только взгляните на этих клоунов…Вот вы, господин Есть-Ещё-Порох-В-Пороховницах, усы отрастили, конечно, жгучие. Вы списываете сегодняшнюю ночь на привидевшийся кошмар и совсем не то что бы не узнаете меня, а и вовсе не замечаете меня. А я прекрасно помню, как вы посмели ворваться в спальню отца моего, стоять, как остолоп, и хлопать глазами, питать свое ненасытное чрево зрелищем смерти! Сейчас вы так умильно не замечаете моего присутствия, а на деле выдержали бы вы еще одну встречу со мной, такую встречу, как сегодня ночью?.. Я был жутко неправ, а вы неправы сейчас. Я нагрубил, но на основании, а вы грубите, чтобы польстить моей жене.А что касается первой скрипки… Заливается пуще соловья, пуще моей названной сестрицы в ночном лесу, и празднует триумф пустой и звонкий, не стоящий и выеденного яйца. Увольте, даже идиоту будет ясно, что видят они друг друга впервые. Между ними нет ничего общего, только ваш стыд, жена, и ваша дерзость, сударь, дерзость вашей авантюры. Облаченный в перегар и обман, он забавляется, и капает джем на поблекшую ткань сюртука с чужого плеча, чужого каждому за этим столом, но только не мне. С той же изящной небрежностью, в благоухании юности, силы и вседозволенности, носили эту кремовую тройку, и в петлице зияла кровавая гвоздика?— предвестник. И следовало оставить все и упокоить, ибо никто, никто кроме него не имел ни права, ни дерзости на слыть земным божеством; но вот капище разорено заезжими стервятниками, даже без умысла, что стоило бы ожидать от ближних?— нет, только лишь беспечный плевок на бугорок земли: откуда ж прохожему знать, что-то был Господень гроб.У меня только один вопрос, и если бы я еще видел смысл волноваться о чем-то, кроме здоровья моего отца, я бы задал его прямо: зачем вы, о ?Лидия Геннадьевна, в девичестве Брейская?, привели в дом людей, которых толком не знаете, но от которых что-то хотели, а сейчас хотите одного: чтобы они убрались прочь? Я тоже этого хочу, и я готов пренебречь объяснениями с вашей стороны, если они покинут дом немедленно.Но давайте будем честны друг с другом: нас никто не спрашивает. На то, что двое незнакомцев навязывают нам правила одной им понятной игры и уничтожают запасы нашего провианта, есть только одна воля?— воля нашего хозяина. Отец, конечно же, знает об их приезде и даже знает, кто они?— иначе впустил бы ты их на порог, позволил бы ночевать под одной с нами крышей? И если отец пока что позволяет оставаться им здесь, то только из законов гостеприимства и великодушия к промаху моей жены: вместо того, чтобы унижать и ее, и наше доброе имя, он дотерпит до вечера, пожалуй, и самолично прикажет им убираться. Так есть ли тогда смысл думать сейчас об этом, когда есть дела поважнее двух прихвостеней моей жены?Я плохой муж, я это знаю. Но цель моей жизни всегда заключалась в том, чтобы быть хорошим сыном.Как бы ты не желал другого, отец.Я переходил к омлету, когда госпожа Бестова встала и с улыбкой вежливости заявила, что вынуждена нас покинуть, что и сделала, за руку утянув за собой сына. За ней тенью проследовал и дворецкий Трофим, предоставив нам самим управляться с остатками завтрака. Мне оставалось только хлопать глазами ей вслед, а потом?— и на пустующее уже бог весь сколько времени место ее супруга, который изловчился ускользнуть из трапезной так, что факт его бегства был упущен всеми нами. Что до Чиргина, так он отпраздновал наше внезапное одиночество тем, что хладнокровно вмял масло в тост.—?Попробуйте булочку, Пышкин, весьма вкусно.—?К чертям булочки, Чиргин! —?вспылил я.—?Бросьте, я даже не подразумеваю под сахарной пудрой цианид,?— растянулся он в слащавой улыбке и чуть погодя добавил задумчиво:?— Как Лидия Геннадьевна не подразумевает под нашим присутствием какого-либо продолжения знакомства…Я искоса наблюдал, как с невесть откуда взявшейся педантичностью Чиргин собирает себе бутерброд, и столь же деликатно, как он уложил петрушку на помидор, спросил:—?Тогда зачем вы вынудили Лидию Геннадьевну оказать нам дальнейшее гостеприимство?—?Только лишь потому, что она нам в нём отказала.Я воззрился на него недоуменно, еле скрывая раздражение:—?Неудивительно, почему! Ваши манеры… Какая бы добропорядочная дама вынесла подобное обращение!—?Что было в нём оскорбительного? —?хмыкнул Чиргин. —?Я считаю, бабушка гордилась бы мною. Переживать стоило лишь о том, не превосходит ли мой аристократизм здешнюю мерку.—?Вы превзошли самого себя,?— я все же закатил глаза.—?Очевидно, ведь я превосходен.—?Госпожа Бестова так не считает,?— пресёк я его самолюбование; конечно, он лишь актёрствовал, и от осознания его неискренности, мне становилось еще горче. В конце концов, я всегда признавал его исключительность, порой срываясь на восхищение, но он никогда бы не поверил мне?— поэтому я привычно переменил тему на более животрепещущую. —?Вы оттолкнули ее своим хамством. Она была не готова к столь неожиданному развитию событий…—?Бросьте, Пышкин,?— фыркнул Чиргин,?— она схватывала все на лету. Приспособилась моментально.—?Однако явно осталась разочарована и указала нам на дверь.Он даже не взглянул на меня, изображая искреннее недоумение:—?Не припомню такого.—?Перестаньте разыгрывать непонимание,?— я обозлился,?— Лидия Геннадьевна ясно дала нам понять, что не намерена иметь с нами дела!—?Вы заблуждаетесь, Гриша,?— мягко попенял мне Чиргин, снисходительно скалясь,?— за всю нашу дивную беседу не было произнесено и слова по поводу цели нашего здесь пребывания.—?Намеки, Чиргин, намеки. Вам известно, что это такое?.. Это когда дама просит вас поднять её платок, а на самом деле предлагает себя вам в невесты.—?Так вот как вас угораздило вляпаться в брак!.. Опять вас подвела благонравность! Так что же, я надеюсь, вы, переставляя сахарницу, намекнули госпоже Бестовой в ответ, что уже женаты? О, ваше трезвомыслие меня угнетает,?— он откинулся на спинку стула и целиком зажевал бутерброд. —?Вы хотите разжевать все до мелочей,?— невнятно продолжал он, давясь петрушкой,?— так извольте: Лидия Геннадьевна, которая четыре дня назад писала мне эмоциональное письмо и умоляла приехать, теперь явно сожалеет о своей горячности.—?В то же время мы знаем, что этот шаг?— письмо?— был хорошо взвешен и продуман,?— напомнил я.?— Очевидно, раньше она видела опасность в некоем сложившимся положении, а сейчас эта опасность миновала, и в нас она больше не нуждается,?— развел руками мой друг.—?Отнюдь! —?воскликнул я. —?Лидия Геннадьевна поддержала всю легенду о давней дружбе, о том, что вы?— разжившийся наследством папаши прожигатель жизни… Она даже приняла дерзкую версию насчет бывшего жениха!..—?Звала меня ласково по имени и позволяла ручки целовать,?— усмехнулся Чиргин,?— и притом на глазах у мужа! Ох, Максим Максимыч,?— он прикрыл лицо руками,?— как Ваше Высоконравие вынесло столь отвратительную и развратную сцену?.. Впрочем, интереснее спросить, как это вынес сам г-н Бестов…—?Она сделала все, чтобы г-н Бестов поверил нашему мифу,?— отрезал я, раздражаясь с его неуместных кривляний. —?Если у нее отпала нужда в наших услугах, ей следовало бы притвориться, что мы вообще незнакомы, но она же не только пустилась в игру, но и приняла наши правила. Безусловно, ее проблема не исчерпана, вопрос только в том, что она потеряла к нам доверие,?— я обобщил до ?нас?, впрочем, адресовав Чиргину красноречивый взгляд, что нес в себе укор и обвинение.Он это принял оскалом и ленивым протестом:—?Изменилось не её отношение, а обстоятельства. Что-то произошло намедни, и только потому наша помощь более невостребована. Госпожа Бестова безжалостна и бесстрашна одновременно: она пошла бы в пасть ко льву, будь нужда, но ей не составит труда отрубить этому самому льву голову, представь он опасность ее семейству.В недоумении я посмотрел на него?— неожиданно впав в задумчивость, он расщердился на красочное описание женщины, которую знал всего лишь час, и как бы не выразительны были метафоры, доверия они не вызывали совершенно. Но что-то было у моего друга на уме, что заставляло его кусать губы и отводить взор.—?Вы не друг мамы.Мика Бестов стоял в дверях, покачиваясь на мысках?— видимо, это было в его привычках,?— и беззастенчиво разглядывал нас, мотая головой в подтверждения своим словам. Завладев нашим вниманием всецело, он просто объяснил:—?У мамы нет друзей.Давясь кофе, я пытался придумать, как вести себя с этим ребенком, и гадал, сколько он успел услышать, а Чиргин воскликнул живо:—?Вы абсолютно правы, сударь. Я ни в коем случае не друг вашей матери,?— и продолжал, несмотря на мой предупреждающий взгляд:?— Когда-то она была моей возлюбленной. Кем же для нее остался я, не уверен, что желаю знать.Мика пожал плечами:—?Мама сказала, что будет любить только меня.И подошел к столу стянуть печенье.—?А мушкет у вас есть? —?обратился он уже ко мне, и тут же отвлёкся.Жестом очаровательным в своей намеренной хитрости спрятал в карман штанишек хрустящее лакомство; другой же кусочек он показал пёсику: тот встал на задние лапки, вытянулся и затанцевал. Мика ждал, поднимая руку выше, а пёс уже поскуливал от натуги и чуть подпрыгивал, но мальчик скоро перекладывал печенье из руки в руку, и пёс метался, повизгивая, то и дело лапки подгибались, и он падал пузом на пол, но тут же подпрыгивал вновь.—?Приходилось ладить с винтовкой,?— я пригладил усы, не в силах взять в толк, вызвыает ли во мне симпатию этот мальчишка. Тот же всё развлекался с собакой, чей визг едва ли не заглушал наш разговор.—?Чтобы штык прикреплять?—?Именно.Пёс бросился в сторону: Чиргин подкинул ему толстый кусок колбасы. Мика мгновение смотрел на них стеклянно, но после легко перевёл взгляд на меня и повёл плечами совершенно в манере своей матери, сказал невозмутимо:—?У дедушки Бори есть штык. А еще это его сабля в библиотеке висит. Он рубил горцев,?— доверительно рассказывал Мика, вряд ли представляя, о чём в действительности ведет речь. — А это даже хорошо, что вы не доктор, не так скучно,?— без промедления добавил он,?— папа возил дедушке Корнею докторов, возил, они тут топтались, топтались, а дедушка их гнал, взашей гнал! Папа все говорит, что дедушке надо снова позвать доктора, но дедушка запрещает. Бабушка вот говорит, дело конченное,?— мальчик пожал плечами, явно не осознавая истинного смысла своих слов. —?И я видел гроб,?— счел нужным сообщить он, запуская пятерню в волосы и добавил, жалобно:?— Я даже забрался в него, но Трофим меня оттуда вытащил.—?И правильно,?— назидательно согласился я с расторопностью дворецкого,?— гробы?— не место для маленьких мальчиков.—?То есть, маленьких мальчиков без гробов хоронят? —?полюбопытствовал Мика, и тут же закивал:?— Ну да, мы хоронили бабушкиного бульдога, в обувной коробке, прямо под деревом, вон под тем,?— и он шустро подбежал к высокому окну, отдернул тяжелую пыльную гардину и стал показывать нам что-то через мутное стекло.Я не собирался срываться с места по первому детскому капризу, а вот Чиргин незамедлительно поднялся и подошел к Мике, выглядывая на улицу, провел пальцем по стеклу, обронил:—?Это твоя бабушка всюду рассадила пионы,?— обратился он к мальчику за подтверждением, и получил его в своеобразной манере:—?Так вы кто?Я уже приготовился слушать, как мой друг будет убеждать Мику в своей давней привязанности к его матери, но к моему удивлению он чуть склонился к мальчику, будто опасаясь своим высоким ростом припугнуть его, оперся руками на колени и произнес:—?На правах нового знакомого я могу быть кем угодно, верно, Михаил Севастьянович?Миша склонил головку чуть вбок, и несмотря на то, что едва доставал склонившемуся Чиргину до подбородка, глядел на него прямо, на равных, если не свысока…—?Вы?— Смоляной бычок*.Чиргин помолчал, распрямился, и лицо его рассекла ледяная улыбка:—?Что же, это избавляет тебя от необходимости меня обнимать. Но и бороться со мной?— дело бесполезное, как ты понимаешь.Мика серьезно кивнул, и что-то изменилось между ними, как я их наблюдал, будто воздух, доселе потрескивающий, улегся; по исходу этого непонятного мне диалога установилось понимание, плодом стала некая договоренность, которая удовлетворила и взрослого, и ребенка. Я же стойко ощутил, как остался за бортом этой крохотной лодочки, что неслась по пенящимся водам стремительно и отныне легко.Столь же легко она потом перевернулась, а я так и остался на берегу, совершенно не в силах помочь.—?Вы чуть-чуть останетесь? —?говорил тем временем Мика. —?Раз дедушка Корней разрешил…—?Мы ещё не были представлены князю Бестову, Миша,?— предупредил я его, но он отмахнулся:—?Ну, вы же тут. Значит, разрешил,?— он потёр нос и протянул задумчиво:?— Он вряд ли сам к вам выйдет, он сейчас очень занят. К нему пришла смерть.Я вновь поперхнулся, глаза Чиргина, выпученные, сверкнули. Опять меня сразила эта детская особенность?— говорить о страшных, необъяснимых вещах со столь откровенной непринужденностью. В некоторые минуты я мечтал вновь стать ребенком именно поэтому: чтобы не понимать всего ужаса происходящего, чтобы пожимать плечами при слове ?смерть? и рифмовать со словом ?рок??— ?носорог?.Мика долго смотрел на нас, а потом серьезно проговорил:—?Я иду к бабушке… Она сказала, что хочет вас видеть.Пользы от свидания с Амальей Петровной я совершенно не видел, да и вовсе намеревался сначала обсудить с Чиргиным дальнейшую нашу стратегию: вероятно, прежде всего следовало все же отыскать Лидию Геннадьевну и возыметь с ней приватную беседу, и я вознамерился преуспеть в этом во что бы то ни стало, пусть даже без Чиргина (лучше?— без Чиргина). То, с каким воодушевлением он направился к двери вслед за ребенком, удовлетворило меня: пусть мы разделимся, и я без лишних терзаний и объяснений выполню свое намерение. Однако Мика расстроил мои планы, когда вернулся ко мне и выжидательно повторил свой призыв, прояснив:—?Это другая бабушка, Матильда. Вообще, она прабабушка, но так слишком долго называть.Новое имя сделалось для меня новой загадкой: вставая из-за стола и на всякий случай припрятывая в кармане печенье (армейский опыт подсказывал мне, что в этом доме провизией разбрасываться не стоит), я перебрал в памяти все имена, связанные с семейством Бестовых, и не нашел соответствия. Прабабушка… Могла ли это быть мать самого князя, и так престарелого?.. Сколь древней тогда являлась княгиня Матильда?.. Все еще дивясь столь неожиданному развитию событий, я тут же прикинул, сколь осведомлена должна быть леди о делах всего дома, раз век ее столь велик!.. А ещё меня смутила фраза Мишеньки, которую он повторил в точности дважды: ?Вас хочет видеть?. Получается, каким-то образом уже все домочадцы осведомлены о нашем прибытии?.. Это доказывало и высказывание Мики о том, что на наше присутствие есть непосредственно воля самого князя Бестова; о всемогуществе деда внук говорил как о нечто само собой разумеющимся, отчего азарт мой взыграл еще паче.Несмотря на неловкое положение с Лидией Геннадьевной, этот дом все же представлял из себя слишком лакомый кусочек, чтобы столь неразумно пренебрегать им. Про себя я решил не торопить объяснение с Чиргиным с тем, чтобы задержаться здесь хотя бы до вечера: если все же придется расставить все точки над ?и?, а нам прямо укажут на дверь, мы хотя бы потешим свое любопытство.Мика легко плутал по лабиринту, пёс же покорно плёлся у ног Чиргина.—?Там, в конце,?— рассказывал мимоходом Мика, хозяйским жестом показывая направление или очередную дверь. —?Они с дедушкой Борей живут одни в северном крыле… Мама туда не ходит, и бабушка Малья не ходит. Да туда вообще никто не ходит, ни вниз, ни наверх… Только Марена* сейчас там целыми днями. У дедушки.—?Марена?.. —?Чиргин усмехнулся, как и я, видно, подумав о циничной изобретательности родителей, столь изощренно объяснивших ребенку смерть, презрев христианскую благую весть. —?Ночами.Мы свернули за угол.—?А там дядя Мака,?— мальчик кивнул на очередную дверь. —?Ну, только когда он приезжает, а так его нет почти. Он же студент,?— с важным видом добавил Миша,?— и приезжает, чтобы сменить штаны.—?Сменить штаны?.. —?протянул я.—?Ну он ведь их протирает,?— как само собой разумеющееся, объяснил Миша и посмотрел на меня не самым дружелюбным образом.В это время мы уже оказались на другой половине дома?— вчера вечером Амалья Петровна так и не завела нас сюда: все здесь было куда более ветхим и темным, и явно было построено на десятилетия раньше восточного крыла. Как мне представилось, дом Бестовых представлял собой нечто на подобии буквы ?П?, с короткой правой ножкой.Каждый наш шаг взметал пыль, мелких мошек и скрип. Если посередине коридора грязь была хоть как-то разметена редкими, но исправными шагами обитателей этого крыла, то вдоль стен она скопилась горами.Миша же остановился перед двустворчатами дверьми и было замер в немой торжественности, но отвлёкся на пса; порывисто подошёл к нему и вскинул руку:—?Фу! Вон! Иди к дедушке!Пёс, чуть приподняв переднюю лапку, недоумённо смотрел на мальчика.—?Иди вон! —?Мика в раздражении обернулся на нас:?— Бабушка Йозика ненавидит, а дедушка нарочно с ним к ней заглядывает!—?Дедушка?..—?Дедушка Боря,?— Мика наклонился к псу, взял его в охапку и натуральным образом отбросил прочь, чуть ли не пнув напоследок под хвост-кренделёк и покачал головой, как бы извиняясь перед нами за строптивость животного. —?Мама говорит, дедушка его совсем распустил, но ничего удивительного.Я провожал глазами понурого пса, и мы так и замерли в молчании, пока цокот лапок не затих в далеке. Когда я обернулся на Мишу, тот стоял в немой торжественности, опёршись на узорную ручку дверей.—?Ну-с? —?поторопил я его.Миша медленно обернулся на меня, его большие светлые глаза горели лихорадочным блеском.—?Лучше зажмурьтесь. Мы пойдем мимо мертвых.Я в недоумении толкнул дверь, думая увидеть заплесневелые покои старухи, но коридор продолжился?— еще более темный, пыльный и запустелый, однако стены отступили на пару шагов, давая место темному пространству; это уже скорее была галерея. Я чувствовал, как стремительно впадаю в эйфорию от загадки этого места.—?Присмотритесь, Пышкин, присмотритесь к стенам! —?прошептал мне на ухо Чиргин.Я прошел вглубь, и дверь, никем более не придерживаемая, глухо захлопнулась; стало совсем темно, хоть глаз выколи, продвигаться пришлось практически на ощупь. Мика тут же бросился далеко вперед, а рядом Чиргин чиркнул спичкой. Мика остановился у двери, которая показалась в конце коридора, и поскреб ногтями по дереву. Взглянул на приблизившихся нас и сказал:—?Только вас хочет видеть,?— и указал на Чиргина.Я не успел ничего возразить, как тот без церемоний передал мне быстро исчезающую спичку, подпалив мне усы.—?Воздержитесь от ревности, Максим Максимыч. Аудиенция королевы-матери достается недостойным, исключительно ради вразумления.И они с мальчиком скрылись за тяжелой дверью, оставив меня чертыхаться над обожженными пальцами.Я запалил еще одну спичку и огляделся, припомнив совет Чиргина, и дыхание мое перехватило. Это действительно была галерея. Меня окружили картины.Точнее, портреты, что в бесконечной череде воспроизводили все те же черты, фигуры и пронзительные взгляды людей, явно состоящих друг с другом в близком родстве.Аляповатое и неестественное письмо средних веков вкупе с окладистыми мехами, курчавыми бородами и полными лицами; античная кисть семнадцатого века; огромные парики восемнадцатого; ампир начала века и строгий реализм нашего времени?— и всюду, отличительной чертой?— глубокие глаза, высокомерный вид, резкие черты лиц, все запечатленные в возрасте около двадцати-тридцати лет, будто бы спешили писать портреты, пока натура не распрощалась с жизнью.Я остановился напротив портрета мужчины, в котором тут же разглядел ночного умирающего?— Корнелий Кондратьевич постарел уже сорок лет назад. Не фигура его?— один лишь темный взгляд светлых глаз пробирал до дрожи, и я на всю жизнь запомнил этот взгляд, тот взгляд, которым он скользнул по мне той ночью, изрыгая кровь: властный, тяжелый, подавляющий. Я невольно содрогнулся и в глубине души начал осознавать, что мне никогда до конца не понять всей трагедии тех людей, которые разделили с этим человеком всю свою жизнь.Рядом висел портрет молодой женщины?— красивой и необыкновенной, зеленоглазой, ей как будто бы было тесно в позолоченной раме, куда заключил ее художник, где было подписано ?Ирина Романовна, 1855?. Вспоминая облик Амалии, пестрящей и разукрашенной, я понимал, что сравнение с прежней княгиней Бестовой было явно не в ее пользу. В молодости Корнелий Кондратьич явно лучше знал, как выбирать себе жену. Быть может, поэтому портрета нынешней его супруги я так и не нашел.Рядом с Корнелием Кондратьичем угловатый и надменный, ?Борис Кондратьевич Бестов, 1864?, так и остался в одиночной раме, безо всяких законных спутниц жизни. Я долго вглядывался в его дерзкое острое лицо, презрительные глаза, и знал ли я тогда, что еще не раз почувствую на себе этот высокомерный взгляд. Очевидно, младший брат. Тот ?дедушка Боря?, о котором лопотал Мишенька? Каков же он сейчас?Над братьями висел портрет их родителей. Грубое, волчье лицо отца, скрывали нечёсанные бакенбарды, и только тяжёлый, свинцовый взгляд, исполненный жестокости, пронзал всякого, кто посмел бы поднять на него глаза, мать же, ?Матильда Генриковна Бестова, 1823?, запечатленная совсем юной девушкой, вызывала трепет своею хрупкостью и нежностью, что досталась в полную власть угрюмому супругу.?Севастьян Корнеевич Бестов, 1881?. Я с трудом сопоставил того размазанного жизнью пыльного мямлю, которого видел сегодня за столом, с довольно красивым молодым мужчиной лет тридцати, в чьих глазах, правда, не было ни намека на какой-либо блеск или силу, присущих молодости. Может, те самые блеск и сила отразились бы в его глазах, будь только они видны, а не скошены куда-то в сторону. Рядом же чинно припечаталась к стене ?Лидия Геннадьевна Бестова, 1881?. Поистине, эти двое были красивой парой, но чего-то не хватало мне?— или же наоборот, все было слишком идеально. А потом я вспомнил то, чему был свидетелем за завтраком, и не смог подавить гримасу сожаления и брезгливости. Лидия Геннадьевна ни капли не изменилась за десять лет?— что же касается ее супруга… Лучше было и не думать.Я уже собрался уходить?— мне, признаться, было уже как-то нехорошо от такого многочисленного семейства, да и пальцы я себе пожег изрядно?— и потому чуть не обошел ещё один портрет. Висел он как-то кривовато, его явно перевешивали, но, в отличие от всех остальных полотен, его совсем недавно убирали и чистили. Человек на холсте был примечателен. ?…Молодой мужчина, стройный, высокий, тёмные волосы, одевался со вкусом…?. В его глазах я наконец-то увидел огонь, а природная, несколько дикая красота, казалось, опьяняла ее обладателя изнутри, давала ему право взирать на меня без высокомерия или холода, но насмешливо. Черты его показались мне смутно знакомыми, и я точно знал, что встречал эти четкие скулы и полуприкрытые веки где-то помимо лиц его предков и родственников. Я чувствовал себя рыбкой, что проглотила наживку и попала на крючок: так желал я выдавать желаемое за действительное. Я уже догадывался, что прочитаю на тонкой пластинке снизу рамы, готовый увидеть первой букву ?А?, я наклонился и замер. ?Макар Корнеевич Бестов, 1888?. Не может быть?— протестовал здравый смысл. Протестовал и явный возраст картины, насчитавший не одно десятилетие, и излишняя новизна и другой материал подписи. Что-то тут было не так, и кто-то хотел, чтобы этого человека знали исключительно как Макара Корнеевича. Я снова встретился со взглядом его голубых глаз, пронзительно голубых, невероятно живых и как будто бы блестящих отсветом солнца, которому было неоткуда здесь взяться…Внезапным откровениям и вспышкам мыслей положила конец сгоревшая об мои несчастные пальцы спичка.День 25 мая, Юрий Яковлевич ЧиргинЛегко бы сказать: мы очутились здесь по ошибке, и всё здесь ошибка.Ведь такова человеческая природа?— ошибаться. Человек сам по себе?— сплошная ошибка. Куда приятнее было бы пренебречь эволюцией и остановиться на пальмах и бананах. Мистер Дарвин предоставил нам очередной повод для сожалений. Я бы предпочел происходить от ящура.Неоспоримое право на достойное вымирание.Гарпия разделит эту мысль, как разделяет мясо и кость, что подносят ей на серебряном подносе (зажимая нос и зажмуривая глаза)?— отобедать. На ленч же к ней в гнездовище залетает юный птенчик, шустрый мальчуган, и вот она развлекается, сдабривая ядом его неокрепшую душу.Что еще остается старой вдове, поросшей траурным крепом, точно мхом. Все тот же образ, из раза в раз, в черные шелка облаченная, прожженная вдовьим кружевом, лицо?— гипсовая маска, лысый череп укутан вуалью. Бельма глаз?— въевшаяся плесень. В кресло она пустила корни и вот смердит старостью, пощелкивает беззубым клювом, скребет когтями: чует добычу.—?Мика, ты привел мне гостя.—?Как ты просила, бабушка.Как заказывали, сударыня. Воскресная ярмарка уродцев. Главный экспонат?— олицетворение поэзии смерти: печать нетронутой заботами и трудами красоты на лунном лице. Воссела, вознеслась над общей суетой и затихла. Наслаждается, а на улыбку скупится?— способна лишь на оскал. Не нуждается в доказательствах своего величия?— укрепилась в нем давно и никакая буря не сдвинет, не сковырнет ее с места.—?Закройте дверь и проходите. Чувствуйте себя как дома, сударь. Там вам тоже было плохо.Неверно. Захлопнуть дверь, да так, чтоб пауки с притолоки посыпались?— вполне.Воздух?— сгусток пыльного мрака, не продохнуть?— обжечься коптящим пламенем свечи, желтой, заплывшей, церковной, единственной взамен закупоренному окну, забитого наглухо гардинами.Нет, дома отдавали предпочтение сквознякам, а занавеси презирались. Здешние же заросли паутины надежно скрепили шторы, но лишь на первый взгляд; первый взмах руки?— и тяжелая ткань падает на пол, в крысиное гнездо. Писк и визг?— мохнатые твари, вас не упрекнешь в безупречном вкусе: выбрали квартирку себе под стать, сколько гнили и плесени обнажилось под впущенным солнцем,?— но придется пододвинуться. Артисту требуется свет рампы.При всем уважении к местному театру, заезжий цирк диктует свои правила.—?Вам здесь не лучше, сударыня.Через сколько лет?— двадцать же? Двадцать пять? —?все та же, ничуть не изменилась. Имя другое, но та же судьба. Вдовствующая королева-мать, что разочаровалась в потомстве и дерет теперь с него три шкуры, просто потому, что сердце ее дырявое и отвращение ко всем и вся хлещет едкой жижей. Она полагает тоску утонченной и заслуженной. Она жаждет восхищения, она требует повиновения, и все это?— и бровью не поведя. Ей смешно наблюдать за потугами смертных, ей забавно, как это они, там, внизу, все трепыхаются в погоне за своим счастьем. Она-то уже давно прознала, что все это тщетно.Лишить ее заветного зрелища?— та еще забава. Так же я заливал чернилами прописи в пику дражайшей grand-maman.—?Это единственное место, которому я принадлежу, сударь.—?Я из такого места когда-то сбежал.—?Отчего же не бежите отсюда?Мало того, что все властные старухи?— на одно лицо, так еще и каркают одинаково. Берёт измором, подковыривает своим черным сальным когтем, дерет, гарпия, нежное детское мясцо не с голода (желудок ее ссохся, принимает только воду), а забавы ради?— чтобы устлать свое логовище ковром из чужой шерсти, что со страху поседела и полиняла.И говорит мальчишке-прикормышу катать из этой шерсти комки и играться?— на потеху, выказывая благодарность за еду и кров, за крыло, что пригрело сиротку, этого никчемного шалопая. Сущий дикарь: научить бы его манерам!Только исправнее всего он будет высовывать язык, весь желтый от слизанного джема и корчить рожи:—?Здесь недурно кормят, а врач прописал мне хороший отдых, сударыня.Ведь так записал добросовестно бравый капитан Пышкин в своем дорожном дневнике: отдых, необходимо предоставить ему отдых, этому болезному, неуместному, вконец надоевшему, но как-никак?— другу. И что за никчемному слову он меня обучил…Вот и богадельня мне под стать. Что же, соглашусь, в свечном полумраке эта нора производит куда большее впечатление, чем под безжалостным дневным светом. Задернем шторы, окунемся в первородный мрак. Старуха?— знатный декоратор, и все?— натуральное, никакой бутафории. Хотя, конечно, багровое пятно на свалявшемся ковре вряд ли все же кровь?— вино, и наверняка того же сорта, что и в серебряном графине. Грех не почтить его содержимое вниманием.Однако! Ведьма озаботилась двумя кубками. Все становится еще увлекательнее. Это заслуживает тоста хозяйки:—?Вы не найдете здесь отдыха, сударь. Только покой.Княгине нравится внушать ужас, нравится отмечать, сколь резко дергаются в дрожи колени просителя. Ее редко чтят вниманием, и она до него жадна, и пусть внешне отрешилась от суеты, но празднует каждую заблудшую мышку, что завернула в это совиное гнездо. Ее просят по обыкновению о пощаде, о великодушии, порой?— о совете, и она намеренно дает дурной, лишь бы потешиться. И вряд ли со злобы?— со скуки.Что за диво?— здесь мы схожи! И, будьте уверены, сударыня, я со скуки также издеваюсь над людьми. От назойливой мухи отмахиваются, тем самым досадуя на ее безусловное существование.—?Вечный покой, я полагаю?Откровенно говоря (а иначе бессмысленно), покой заслужил Григорий Алексеич. Тихая жизнь, домашний уют, очаровательная скука супружества и благосостояние пенсии, помноженной на хорошенькое приданное. Мещанская идиллия, ловушка для всех богатырей, слишком уж потрепанных былыми подвигами. Закат бесславный, но удобный, доступный и понятный. Маленькая слабость большого человека?— как же жестоко ее не прощать.—?Какой бы то ни было, вам покоя все равно не сыскать, сударь. Любоваться чужим и завидовать?— всегда. Довольствоваться самому?— никогда.Ведьма увидела истину за пару мгновений, вы же, Гриша, как человек упертый, к тому же обремененный уверенностью в своей правоте, остаетесь слепы. Кто же виноват, что вас скрутила по рукам и ногам совесть, не дает наслаждаться пресловутым покоем, пусть вы приложили все усилия, чтобы им наконец довольствоваться?.. Но нет, в известное место чуть ниже спины вонзилось шило: добропорядочность. В сравнении с ханжеством, лицемерием, ригидностью, стыдливостью и прочими чертами, что создают безупречный моральный облик джентльмена нашего времени, именно добропорядочность?— худшее из зол.Это она вкупе с воспитанностью творит столько проблем: взять, например, застрявшую в горле кость, которую выплюнуть крайне неприлично, а проглотить получиться лишь смачно, проталкивая другим куском, что неприлично вдвойне. Так и остается помирать от асфиксии.А капитан Пышкин мучим как раз такой вот косточкой. Поперек горла встала накрепко: десять лет дают на то твердое основание. Когда горло царапает изнутри, больно глотать, кашлять невозможно, трудно дышать?— и жить становится невозможно. Какой уж тут покой, если зудит и зудит!..Григорий Алексеич?— типичная жертва чувства долга и обязательств. Готов подавиться, если того потребует добропорядочность.Какая же бессмысленная, пусть и крайне лестная вышла бы жертва.—?Беспокойство мне по душе, сударыня.—?Конечно, сударь, ведь это единственное, что подтверждает ее наличие?— оттого, что будоражит.Разгоняет кровь в жилах лучше всякого спирта: чужое участие. Когда-то Гриша Пышкин угостил меня своим вниманием и искренним интересом: с любопытством естествоиспытателя принялся копаться в моей гнилой натуре. Крайне опрометчиво с вашей стороны, о капитан. Вы увязли в моей обетованной трясине и прижились, как птички резвятся в пасти аллигатора. Рискнули внушить чудищу, что в самый темный час ночи уродство уже не имеет значения и можно поговорить по душам. Ваше намерение обходиться со мной как с человеком оказалось стойким, точно запах абсента.Разумеется, привыкание развилось стремительно.—?Вас же это?— буйство жизни?— совсем не интересует, сударыня. Вы не пачкаетесь в красках. Вы наблюдаете.—?Я наблюдала зарождение, созревание, расцвет…—?И вы пригласили меня в свою ложу? Но я не из тех, кто созерцает. Мне нет равных в разрушении. А вот мой друг преуспел в созидании.Я в двадцать лет щипал кошельки и валялся в грязи; Пышкин тоже в грязи валялся, но славно и благородно?— отвоевывая доброе имя отечества. За этим увлекательным процессом его и контузило?— напрочь отшибло здравый смысл; капитан Пышкин уверился, что призвание его?— правдоборчество. И если бравый капитан Пышкин повел своих людей в атаку с четким намерением причинять добро, то ничто не выбьет его из седла?— ни резкое слово, ни невнимательный жест, ни бурное сопротивление: все бесполезно против великодушия сытого, здорового человека, что абсолютно уверен в завтрашнем дне.А еще более?— в своей правоте.Ох, добрый мой Максим Максимыч… Вы искренне верите в то, что вы хороший человек. Более того, вы едва ли не заставили меня поверить в то, что и я не так уж плох.—?Ваш друг пришел предотвратить агонию, сударь. Вы же пришли к ней присоединиться.Сбоку?— мутное зеркало в тусклой раме. Там пляшет скрюченный человечек, который весь век гулял по скрюченной дорожке. Какой прок ждать от него чего-то, кроме кривляний? Дом, где он живет, слишком маленький, вот и приходится скрючиваться, чтобы в нем поместиться, но порой надоедает?— и торчит одинокая большая голова из трубы, и насквозь промерзает. Глаза леденеют стеклянными шариками?— того и гляди, вывалятся из орбит: старуха прикажет подать их ей на ужин. Ведь в глазах-то душа: вот ведьма до нее и добралась, достучалась черным сальным когтем.Платье с плеча мертвеца на гниющем теле упыря. Когда-то его напоили человеческой заботой и вниманием, а он все не может отвыкнуть, пусть понимает, сколь эгоистичны его потребности. Он предпочитает наблюдаться не у врача, а у публики. Но впервые публикой и оказался врач. Из тех, что роются в мертвой требухе кишок на вскрытии. Констатируют время смерти и причину умирания. Вам бы, Пышкин, взять княгиню Матильду себе в напарницы. Вам она тоже констатирует непозволительную удовлетворенность существованием. Пошлость вашего бытия.Десяток лет бесшабашной жизни разменяны на вечность благочинного существования. Это называется, пожинать плоды своих подвигов.Бравый капитан Пышкин позволяет себе закрыть глаза на прошлые досадные неудачи, сосредоточиться на победах?— ведь он делал все, что было в его силах, и это уже хорошо.Плохо только, что она все равно умерла, прокляв наше гостеприимство и пожелав подавиться вишневым пирогом. Я честно пробовал. Но, он собака, вышел слишком вкусным, и получилось только объесться. Так же я за один вечер закормил ее обещаниями и гарантиями безопасности, и странно, что ее не вывернуло на наш каминный коврик от всей этой лжи. Мой удел?— дела безнадежные, где уже свершилось все самое худшее и осталось грязь разгрести (чем я не брезгую и полагаю полезным). Но бросаться в утопающих соломинками никогда не было в моей компетенции. И зачем-то потребовалось подтверждение?— и получилось весьма убедительным.На крепких руках бравого капитана Пышкина не просыхает вражья кровь, и в этом повод для его гордости. На моих же, доселе изгвазданных лишь в грязи сомнительных похождений, благородной нищеты и пикантного разложения, оказалась кровь жертвенная. А я взял и об штанину вытер.—?Я разочарую вас, сударыня: мы оказались здесь по ошибке.На то мы и люди, чтобы ошибаться.Григорий Алексеич, несомненно, образчик человеческой природы. Сколько ошибок на его счету, сколько шишек на его широком лбу, а он все никак не возьмет в толк: и на золотой повозке далеко не уедешь, если впряжена в нее хворая кобыла.Эх, дражайший мой Тушин… Как же наивно было с вашей стороны полагать, что я не разгадаю вашего доблестного замысла растормошить меня очередной забавой, увлечь в прелесть жизни. Я загулялся по лезвию; пятки давно изрезаны до кости, а потому онемели. Когда-то острые ощущения виделись мне единственно приятным времяпрепровождением. Но сегодня едва ли хоть что-то кольнет мое сердце: оно погружено в бочку спирта и совсем уже разбухло до бесчувственности. Разве что ваши потуги, Пышкин. Попытки переманить меня на сытую добропорядочную сторону.Главный изъян счастливых людей в их непомерном стремлении сделать счастливым весь мир, причем без разбору: что ближних, что дальних… Всех теперь надобно обречь на радость грядущего дня. От сладостной мелодии благоденствия они глохнут, от света довольства слепнут, и только языки отрастают на аршин, не меньше?— надо же ими молоть о пользе счастья.Они становятся нелепы, смешны и до зубной боли праведны. Чтобы чувствовать себя людьми, им уже не требуется унижать других, о нет, теперь они подымают с земли пропащих существ и убеждают, что все заслуживают счастья. Прощение дается им легко, снисхождение?— и того легче, они полны осознания собственной добродетельности и стремятся потчевать ею всех вокруг.Тянете и тянете свой балласт, Гриня. Думаете, это бесчеловечно?— бросить уже, уйти в тихую гавань. Вы ошибаетесь. Для вас это?— единственный выход. Но кишка у вас тонка обрубить все концы одним махом.—?Ошибок не существует, сударь. Нет неправильного хода событий. Все, что происходит?— допущено, но только не людьми.—?Человек сам делает свой выбор.—?Его заставляют обстоятельства.—?Но их создают люди.—?Так вы вините во всем людей?Не брать ответственности?— большой соблазн, которому поддается большинство. То ли мания величия не допускает причислиться к нему, то ли попросту лень. А Пышкин когда-то не побрезговал и вот теперь мучается. Но все же грязную работу оставьте мне, капитан. Не вам марать свои размягченные, побелевшие руки.Я полагал, своими выходками совсем отважу вас от моего дурного общества. Истязал вас с увлечением, благо с времен grand-maman осталась сноровка. Но оказалось, вас оно только больше привязывает. К уродству вы не только терпимы, но и сочувственны, вид зачумленного не угнетает, а привлекает в своей потребности помочь, вылечить.Вы неисправимы, Григорий Алексеич. Ваша добропорядочность тошнотворна.Ваша самоотверженность чудовищна.Как хотелось бы капитулировать перед ней.Как хотелось бы довольствоваться вашей жертвой.—?Винить следует лишь одно?— самое себя, сударыня. Вы в этом плане многое теряете. Ведь истина?— в вине.Отказаться от бесполезной миссии вас заставит только видимость благополучного исхода. Предыдущая моя тактика оказалась бессмысленна против вашего кодекса чести. Вы не чураетесь дегтя. Что же, тогда остается залить вас медом.Как вам хотелось бы увериться (а мне?— удавиться), что мы здесь по ошибке. По вашей ошибке. Вы должны обмануться цветущим видом своего пациента, с которым уже так намаялись, и, уверившись, что он наконец-то обрел самостоятельность, вы наконец-то сможете позволить себе удалиться. Вам необходима чистая совесть?— я вам ее обеспечу. Я этот дом вверх дном переверну, вытрясу из шкафов скелеты, осыплю вас шелухой костей, только чтобы вы поверили столь долгожданной лжи: Юра Чиргин сделался расположен к выживанию. Ведь только в таком случае вы со спокойной душой обратитесь наконец к своему заслуженному благоденствию. Поспешите, Гриша, женушка уже поставила чайник, яблони зацвели и мурлычет кошка. Нет ничего постыдного в стремлении к житейской радости.Мне оставьте же житейские слабости?— водка натощак.—?Я никого не виню, сударь. Ничего не желаю. В этом моя свобода?— в пренебрежении человеческой жизнью.Знает, что давным-давно изжила свой срок, и теперь питается уступкой смерти?— та милостиво делает вид, что забыла о том, что время старой княгини уже прошло. Как старые перечницы встречаются они трижды на дню, и треплет ведьма гнилым языком о потухших каменных звездах и выпроваживает Косую прочь, предложив за себя того, чья жизнь доставляет неудобств поболее.—?Только вот человеческая жизнь бесценна, сударыня.В узком провале рта пенится несогласие, но возражение она проглатывает, откупаясь усмешкой. В глазах ее не бельма слепоты?— отблеск моего оскала. Мы погрызлись на славу, на потеху мальчишке, что расплескал воск и дробит его, застывший, в крошку. Так наши зубы лязгали в схватке, только ваши, сударыня, стерлись, мои же?— заточились. Дуэль разогнала нашу кровь, размягчила мышцы, заострила язык. Вы соизволили утверждать об агонии?.. На сей раз именно в ней моя сила.Но гарпия чует скорую падаль?— этого не отнять. Иначе не полировала б когти, не чистила б клюв. В лапках, скрученных венами, не шелестели б карты. Их она выудила из зеленого мешочка, отобрала только лишь двадцать две, отложив в сторону младшую колоду…—?В нашем доме вы выставите свою жизнь на аукцион, сударь. Так негоже не познакомиться прежде со своими конкурентами,?— ломким карканьем падает издевка. —?Смерть?— дама придирчивая, надобно выслужиться в ее глазах, чтобы удостоиться вальса.—?Предпочитаю джигу.И я спляшу, Григорий Алексеич. Лишь бы это вас убедило.Пальцы заботливо поглаживают карты в грядущей уловке: вытащить только те, которые важны, выложить в той последовательности, в которой прочтется прямое послание.Крайне издевательского толка, естественно.Восемь карт?— расклад Головы Мимира*?.. Мимир, обезглавленный великан, что охраняет колодец знаний… Только никому не позволено пить из этого источника просто так. О?дин отдал глаз за эту мудрость. Но торговаться?— неспортивно. Цена вопроса уже заявлена, аванс внесен.Растерзаем же вопрос.Итак, именно восемь? Неужто она считает мальчика, что прильнул к ее коленям,?— или себя? Нет, ни в коем разе. Один еще не имеет права участвовать в игре, другая его уже потеряла. Покуда их удел?— созерцание. То же они предлагают и мне?— пока что, дабы потом с ноги погнать на сцену, уже отягощенного секретным знанием, благодаря чему всякий фарс исполниться высотой трагедии.…А паучиха уже ткет узор:Первая, личность. Прямо под ее грудью. Вторая?— состояние на данный момент, и Третья?— корень, причина,?— по правую и по левую руки, зеркально наискось, два начала склоненного набок креста. Четвертая?— условия, Пятая?— направление развития,?— в точке пересечения линий Второй и Третьей, посередине стола. И под них подложена горизонтально Шестая?— препятствия. И повернутая вдоль, как подножие под Первой?— Седьмая?— урок, который нужно извлечь. Неплохо. Идет в ход и Восьмая?— в самом низу, ближе всего ко мне, тоже горизонтально, в противовес Седьмой. Результат. И значит, за Восьмую все-таки играет неупокоенный мертвец. Мертвец ли? Узнать совсем нетрудно. Главное?— слушать ту, которой наконец есть кому говорить. ?— Мы приступим,?— ломкий голос и чадило свечи в мути глаз. Ногти по камню арены. И начинает она сразу с двух, что посередине и покрывают третью. Четвертая, Пятая?— и обе перевернутые: Фортуна, Колесница. Неудача, неуверенность, провал. Потеря контроля, самодурство, давление. ?— Опрометчивость,?— шуршание крошек. —?Безумие,?— треск свечи. Под ними?— и теперь на них?— Шестая, Луна. Обман, страх, клевета. ?— Предательство,?— мотылек об стекло. Одновременно вскрывает Вторую и Третью, рывком?— и также зеркально прямые. Умеренность. Дьявол. Терпение, осмотрительность, гибкость. Тщеславие, зависимость, искушение. ?— Воздержание,?— скольжение ножа. —?Жажда,?— взрыв кипятка. Под Первой?— Седьмая. Повешенный. Испытания, жертва, перемены. ?— Самоотречение,?— камень в воду. Восьмая?— Сила, перевернутая. Бессилие, буйство, раздор. ?— Разрушение,?— вспышка магния. И Первая?— ну же, мы оба знаем, как играют в эти игры, но то, что все подтасовано?— в этом и есть особый смысл. По ее благоволению ли, забаве ли, а я знаю их всех еще до того, как увижу каждого лично. И раз она наслаждается этим, то нетрудно угадать, чем же она решила увенчать их всех. Башня или Смерть?— наверняка, все же Башня, и вот… Отшельник?.. Мудрость, добровольный уход, переоценка?.. ?— Искупление,?— колыхание воздуха. За бельмами ее глаз?— все знания мира, этого крохотного мира неимоверной глубины.Но все сразу?— слишком скучно, не правда ли?Мой черед. В моем рукаве всегда найдется парочка тузов. Начать с себя?— заносчиво, но уж как есть, не обессудьте, Гриша, именно меня подозвала старуха: Маг. Эффектно, согласитесь. Но куда уж там, выбрать карту себе?— плевое дело, а вот представительствовать от спутника?— крайне ответственное. Но хоть тут мы не допустим ошибки, о капитан. Имя вам будет: Справедливость.?— Хорошее начало,?— у нее целы все зубы, и в улыбке, искренней, девичьей, они чернеют,?— обещает славный конец. Руки, протянувшие веер из оставшихся двенадцати карт, совсем не дрожат: ?— За почин. О да, и здесь мы сошлись, сударыня: завершенностьи красота во всем, именно там, где это особенно дико, а потому и требует того древний инстинкт. Так что из дюжины вытащить и открыть… да хоть бы Суд!.. не составит труда… Но в руках остается лишь Башня.От удушья северного крыла меня гнало на улицу. Я с радостью вырвался из мрачного дома на солнечный свет и весенний воздух, как будто бы просидел там в заточении сотню лет?— так жадно я вдыхал аромат цветущих яблонь и вишен. Опьяненный, я миновал сад, совершенно запущенный, пестрящий дикой красотой, и сам не заметил, как оказался в лесной пуще.Я решил дать себе отдохнуть, проветриться, а потому не стал противиться собственным ногам, что бодро увлекали меня в самую чащу. Я отвык от такого скопления впечатлений в столь короткий срок, а каждый закоулок дома Бестовых предлагал новую загадку; я нуждался в отдыхе. Я устал и сейчас не хотел думать вообще ни о чем.Было, верно, часа три пополудни. Солнце ушло из зенита, но никуда не делось с небосклона; на его дивных тонких лучах яркая молодая листва свежела еще более, зеленый становился искристым изумрудным, молодая кора деревьев покрывалась глянцем сочащегося сока. Дикие, бесчисленные нарциссы бесстыжей красотой ложились к моим ногам. Я закрывал глаза и на ощупь уходил в лес, едва касаясь вековых шероховатых стволов буков, кедров, дубов, тополей, сливы. На черной земле сквозь умятую осеннюю труху пробивалась сочная новая трава. А я давил веточки под ногами тем яростнее, чем пытался заглушить постыдную ревность, которая поселилась во мне в тот самый миг (я определил это с бесстрастной жесткостью хирурга), когда письмо Лидии Бестовой пришло на имя моего друга, а не мое… И сейчас княгиня Матильда, как я сопоставил по портретам и скудным сведениям о семействе, старейшая из домочадцев, давала аудиенцию именно Чиргину, и мое воспаленное воображение в зависти рисовало картины, как после сего рискованного предприятия почтенную даму выносят вон в припадке. Я говорил себе, что следует радоваться: мой друг действительно казался воодушевлен нашей авантюрой, глаза его блестели не морфинным ядом, а искренним азартом; он оживал. Как смел я оспаривать право первенства, которое сам же ему предоставил!..В отвращении к самому себе я прибегнул к изведанному способу, который помогал переживать самые худшие минуты моей жизни: устроился под кроной векового дуба, сцепил руки на груди, крепко зажмурился и, благо ночь выдалась беспокойной, вскоре задремал. Пошел же он, казаченька, на гуляньице, Пустил же он добра коня в зелены луга, А сам же он, казаченька, во круты горы, Во крутенькой во горочке разбил бел шатер, Под тем шатром под тем белым лег спать-почивать. Приснился же казаченьку, приснился дивный сон: Из-под ручки из-под правой сокол вылетал, Из-под белой из-под левой серая утка!Голос тонкий, напев тоскливый, разбудил меня, будто укус комара. Первые слова вплелись в нить сна, последние же поразили меня уже наяву, и я, оторопелый, быстро поднялся, опираясь о дерево, и вертел тяжёлой со сна головой, отыскивая источник моего беспокойства, но лес был тих и кроток, и только листья шелестели мне подсказку на своём наречии. Тут рукой, которой опирался о ствол, я нащупал что-то холодное и гладкое, но отчего-то не отбросил, а напротив, ухватился, резко обернулся, скорее, меня обренула неожиданная смутная сила, и вот так мы оказались с нею нос к носу, и приветствовал меня дикий, прямо-таки звериный визг:—?Пусти, пусти!Слухом слова эти я разборал не сразу, как глазами - то, что оказалось передо мною (моё плохое зрение имело особенность плохо фокусироваться сразу после пробуждения), только тянуло меня из стороны в сторону, а я не желал разжимать руки, и вот едва устоял на ногах, пока наконец не совершил усилия и не заметил, что еще чуть и раздавлю в своём кулаке хрупкое запястье; тут же выпустил, прежде заглядевшись на посиневшие тонкие пальчики с черными коготками, что едва не царапнули меня по носу, и только потом перевел взгляд выше. Передо мной билась сирин*: тонкая, гибкая, словно ивовые прутья, облаченная в просторное белое одеяние, до поясницы?— ворох вьющихся смоляных волос, что растрепались и почти закрыли острое личико и чёрные угли глаз, жгущие злобой:—?Больно! Укушу!—?Я не сомневаюсь… —?вымолвил я, отползая, чтобы не пугать это странное создание своею близостью. —?Не бойтесь, я вам не причиню вреда…—?Зачем хватать?!—?Сноровка такая,?— я развел руками примирительно, вмиг устыдившись своей грубости. —?Вы разбудили меня песней…—?Нечего ходить по моему лесу! Это я тут хожу. И захочу?— еще и не такие песни буду петь!Я вглядывался в нее с любопытством, и с губ моих сорвалось:—?Полоумная Вишка…Она совсем притихла, оцепенела, глянула на меня исподлобья по-звериному, но в следующую секунду выпрямилась, все сидя на коленях, откинула со лба волосы с чуть ли не светским кокетством, но посмотрела надменно, проронила:—?Так с деревни все кличут. Я к ним иногда хожу. Ночью. Смотрю в окна. Младенцам колыбельные пою, когда мамки их без присмотру оставляют. Говорят, к беде это?— песнь моя… —?и повела плечом беззащитно:?— А я ведь и ласково…—?У вас чудный голос,?— проговорил я.И снова взгляд затаенный, словно примеривалась, стоит ли дальше держать беседу с этим пришлым чудаком, но все же смилостливилась: потупилась, скомкала подол платья, сказала негромко:—?Я так только Маковке пою. Когда он просит, а он просит!.. Еще молил как-то писать ему, в письмах, но я так не хочу. Пусть приходит и слушает… —?она посмотрела на меня доверительно:?— Он должен скоро прийти. На смерть прийти.Я опешил, но бысто нашелся:—?Старый князь, он?..—?Он отец нам,?— медленно произнесла она и вновь принялась за подол,?— он умирает. Уже долго-долго умирает. Надрывается, надрывается, и кровь все брызжет… Он меня как-то подозвал, я ему сирени принесла, он за руку взял меня вот, все тужился сказать, а потом как забрызгал, забрызгал… Вот,?— она поднесла мне край льняного платья, где в белую ткань въелось крохотное багряное пятнышко,?— он умрет, да? Вам лучше знать,?— она посмотрела на меня, широко распахнув глаза, тихо воскликнула:?— Вы же доктор!..—?О, что вы… —?спохватился я, наконец осознавая, в каком неподобающем виде я веду разговор, поднялся на ноги, а она так и осталась сидеть, глядя на меня в удивлении снизу вверх. —?Штабс-капитан Пышкин, Григорий Алексеевич, к вашим услугам.Я поклонился, отчего-то исполнившись стремления совершить ритуал как можно тщательнее, а она, зачарованная, пряча улыбку, встала. Я подхватил ее ручку и чуть сжал. Реакцию ее я не мог предугадать: полоумная Вишка вдруг вскочила и со странным звуком юркнула за дерево.—?Княжна? Что с вами?—?Что… что это вы сделали?!Я шагнул к дереву и заглянул за него. Такая же мысль пришла в голову и моей новоявленной знакомой, и мы столкнулись лбами. Я жутко сконфузился, а она подпрыгнула от восторга и засмеялась:—?Вот же крот слепой! Нет, скажите, что это вы сделали?!—?Я лишь познакомился с вами…—?Со мной еще никто так не знакомился! Маменька-то говорила мне, как надо, да равзве ж упомнишь...Стоя, она была еще более длинной и хрупкой, как бы ни скрывала ее девичье тело просторное одеяние, то ли рубашка, то ли перешитое платье. Она перекинула волосы на плечо, быстро-быстро примяла их руками, оправила юбки. Ножки ее были босы. Голова её постоянно вжималась в плечи, а брови, чёрные, густые, сильно хмурились, а в другой миг уже взлетали беспечно, будто вольные птицы. Так и она вдруг отпрыгнула, закружилась, расхохоталась:—?И что, правда, что там, у вас, все так делают!А я понял её с полуслова:—?Да, правда.—?А зачем?—?Так принято.—?Не скажи, что это приятно! Я только слышала об этом от Маковки, когда его учить всему начали, да на меня маменька рукой махнула, к чему мне это, я ведь полоумная Вишка! Так и верно, к чему бы! К чему бы!..Она кружилась и кружилась, заливаясь смехом, а я обнаружил, что улыбаюсь в крайне глупой манере, хотя вид едва одетой босоногой девушки, буквально дикарки, о которой столь нелюбезно толкуют окрестные извозчики, и которая тем не менее приходилась дочерью князю Бестова, поразил меня до глубины души и неприятно взволновал... И не весь облик её даже, а именно что взгляд. Чтобы описать его, мне понадобилось ещё немало времени и знакомства с нею. А она всё прыгала в вольном танце, и юбки её вздувались парусом, и тут же, внезапно, остановилась, ничуть не запыхавшись, приоткрыв рот от удивления, загляделась на меня, словно увидела впервые:—?Так что же… Вы не лекарь?! К нам только лекари и ездили всю весну, всякие разные, Севашка даже из Москвы, кажись, привозил одного ученого, все лечили отца, лечили… Да, там маменькин брат заезжал, да разве от него проку, он как все, как и все хочет, чтобы отец уже умер, хоть чтоб маменьке свобода была, но... А вы?.. А вы, что же, не сумеете вылечить отца?..Она покачнулась и нахмурила брови, а я не знал, куда деть себя от ложного чувства вины, и спрятал руки в карманы:—?Я… Я видел ночью вашего отца, княжна. Он… Что я мог сказать, кроме того, что да, Корней Кондратьич умрет, и никто не сумеет его вылечить?.. Искаженное мукой серое стариковье лицо возникло пред моим взором, и сквозь страшный образ я глядел на юную деву, не в силах сопоставить старость и юность, смерть и жизнь и признать их кровную связь. Разве что… одинаковой показалась необузданная свирепость, которой кипел взгляд умирающего, и которая блеснула на дне девичих глаз, когда она отбивалась от меня. Воспоминание о ее решительном отпоре позабавило меня, и мягко я сказал наконец:?— Вы переживаете за своего отца, княжна. Он, верно, вас очень любит…Она склонила голову, перебирая волосы тонкими пальчиками, задумчиво не отрывала от меня взгляда.—?Последнее время отец мало кого любит… Он тревожен, с тех пор как она сюда заявилась, кроме нее, никого к себе уже не подпускает, даже Севашку гонит прочь… Мне маменька говорит не мешаться, под ногами-то не путаться, а я… а я и в окно могу подглядеть. А он все мучается, мучается, а я порой и оторваться не могу, а он все не кончается. Молоко его смягчает, но разве ж долго… —?она вздохнула и ступила шаг:?— Я знаю, он просто очень устал.Лес вторил ей шепотом молодой листвы, обещая покой. Солнце рыжело в закате. Княжна Бестова взглянула на меня кротко и тихо улыбнулась:—?Я мало так с людьми говорю. Я прячусь, они меня не замечают, а как завидят?— обходят… Но и вы же человек. Только другой, пожалуй. Вы дивный… Зовите меня Савиной, хорошо?С лёгкостью я согласился.?Гадай, бабка, гадай, старая, гадай дивный сон! Из-под ручки из-под правой сокол вылетал, Из-под белой из-под левой серая утка!? — ?Твоя жена, казаченька, на другой день родила, На третий день, казаченька, сама померла?Когда я вернулся в дом (Савина проводила меня до сада, а там словно испарилась в подступающих сумерках), было уже к восьми. Несмотря на то, что за весь день я не встретил и половины обитателей поместья (больше всего меня все же изумляло отсутствие слуг), я полагал, что ужин входит в их порядки. Коридоры встретили меня мутным светом газовых рожков, начищенными до блеска, что изрядно смутило меня, и я принялся оглядываться с особым вниманием и вскоре обнаружил, что пол вымыт, стены начищены, не осталось и следов паутины или плесени (по крайней мере, там, куда падал свет), и столь неожиданную чистоту я свидетельствовал весь свой долгий путь до наших с Чиргиным комнат, по непривычке изрядно заплутав. Обескураженный, я спрашивал себя, не могло же мне привидеться недавнее запустение, и чуть ли не с радостью в наших покоях встретил пыль, грязь и, собственно, Чиргина.Прежде чем мы успели сказать друг другу хоть слово о наших похождениях, двери в распахнулись. На пороге стоял Трофим, в белых перчатках и во фраке. Белый в пятнышко терьерчик степенно повиливал хвостом.—?Их Сиятельство Корнелий Кондратьевич дают ужин, господа,?— голосом негромким, но отчётливым, пусть совершенно бесстрастным оповестил нас старый слуга. —?Вас ожидают во трапезной.____________________[1] Бычок?— смоляной бочок?— персонаж одноимённой русской народной сказки. Звери, которые пытались украсть его у дедки с бабкой, приклеивались к его смоляному бочку и не могли вырваться. Позже им, чтобы не быть убитыми, приходилось договариваться с дедкой и бабкой о ?выкупе? собственной жизни, например, бочонком мёда и проч. Русский аналог индейских сказок про Смоляное чучелко, образ сложной ситуации, которая при попытке решить её радикальными способами лишь усугубляется.[2] Марена?— славянская богиня смерти.[3] Голова Мимира?— разновидность расклада карт Таро.[4] Сирин?— мифическое существо с головой девы и телом птицы. Звуки её голоса заставляют забыть обо всём и обещают вечное блаженство, но вскоре слушатель обрекается на беды и гибель.