VI (1/1)

Мы вышли к дому Бестовых.И тут же истомившийся весенний воздух всколыхнулся от яростного удара грома, майского грома, и в ослепляющей вспышке молнии перед нами, прямо посреди леса, стоял, устряв в черной земле, монолит крохотного замка, древнего, как сами ужасы средневековья, вечного, как провалившееся в закат солнце. В его вопиющей неуместности было что-то неприкосновенное и невозмутимое, эдакое коронованное величие, которое не спрашивает разрешения на существование и никак не оправдывает свою задержку на этом свете?— так просто заявляет о своем приходе, с которым просто необходимо смириться.Изваянный из некогда белого камня, теперь безвозвратно потемневшего, дом врос вместе с корнями деревьев прямо в окраину леса, что стал ему крепостной стеной. Чугунный плетень ограды терялся во вьюне стволов, веток и листвы, и дом был словно зажат в это дремучее кольцо, с каждым годом подступающее все ближе к древним каменным стенам, уже заранее поросшим плющом, мхом и плесенью, клочьями свисающими с пологой крыши. Окна отражали темноту сгустившейся ночи и безмолвствовали?— будто дом был необитаем.Мы остановились у кованых ворот в некотором замешательстве?— ибо на них висел тяжёлый замок. Ужаснувшись, сколько в противном случае праздного ожидания нам придется стоять под ливнем, я деловито повертел замок в руках и тут же усмехнулся: тот был не заперт и висел подобно предупреждению о злой собаке?— угрожал одним своим видом больше, чем мог на деле. Раздумывая, что с репутацией, которая сложилась за семейством в окрестностях, к ним и без замка навряд ли найдутся охотники захаживать в гости, я подумал, как бы деликатно предупредить хозяев о нашем прибытии и огляделся в поисках колокола или сторожа, однако Чиргин уже без стеснения толкнул створку и лихо шагнул под гром.Гроза разразилась такая, что о любовании садом не могло быть и речи: мы опрометью бросились от ворот до парадных дверей дома, и Чиргин настойчиво постучал железным кольцом. Тратя все силы на то, чтобы удерживать онемевшими пальцами чемодан, я мельком уловил шевеление занавески в окне второго этажа и кожей почувствовал на себе чей-то взгляд. Нахмурившись, я хотел было заметить об этом Чиргину, но тот в остервенении повторил свой призыв впустить на порог продрогших, голодных и измотанных путников.Его стремительность несколько смутила меня; пусть я не собирался довольствоваться перспективой промокнуть до нитки, но столь резко врываться в жизнь чужого семейства мне не хотелось, особенно учитывая, что мой друг шел напролом. Проблеск здравомыслия ослепил меня: и вот в таком виде мы готовились предстать пред любезной Лидией Геннадьевной?! Я признавал, что сам выгляжу отнюдь не лучшим образом для достойной встречи, а что уж говорить об Чиргине!.. Всклоченный, расхристанный, с покрасневшими от давнего недосыпа глазами (что, вылупленные, придавали его лицу особый оттенок безумия), с развязанным похабной болтовней с извозчиком языком, с которого так и норовила упасть какая-нибудь беспардонная гадость… Как можно было подпускать сие чудище к порядочным людям!..К Юрию Яковличу у меня не было претензий?— я корил себя, что не позаботился об этом раньше, а должен был. Я знал лишь по кратким рассказам, в какой манере мой друг вёл дела последние полтора года, и у меня зубы сводило от мысли, скольких просителей он оскорбил одним лишь своим видом. Упускать это дело я не был намерен?— всё же, его лёгкий и удачный исход гарантировал восстановление душевного равновесия моего друга,?— а потому я, всё еще оглядываясь (с лицом праздным, как если б я любовался облаками на небосклоне) на слепые окна, приступил к инструктажу:—?Мы должны понимать, что это люди особого круга…Чиргин отмахнулся от меня тот час же:—?Не валяйте дурака, Пышкин: мы ехали поездом, тряслись на диллижансе и шли через лес, подло требовать с нас чистоту галстуков.—?По меньшей мере желательно хотя бы их наличие,?— покосился я на его смятый воротничок. —?Эти люди высокого положения, Чиргин,?— вновь заговорил я, понизив голос до шепота,?— к ним требуется соответствующий подход, а вы утром заявили, что намерены изображать жениха одной из женщин этой семьи!.. Да как вы вообще… —?я запнулся, наткнувшись на его взгляд, на этот раз?— совершенно серьезный, успокаивающий, как и его рука?— в кратком прикосновении к моему локтю:—?Будет вам, Григорий Алексеич. Вы же знаете, это у меня в крови.Он сказал это негромко и мирно, присовокупив краткой улыбкой, а я уже и не нашёл в себе духа продолжить нотацию: действительно, я ведь прекрасно все знал. Он был в праве презирать меня за эту мнительность, но вместо того лишь мягко успокоил. Устыдиться своего неверия я не успел?— двери распахнулись перед нами: в нарочито-медлительном торжестве момента.На пороге стоял грузный мужчина во фраке, с прилизанными бесцветными волосами и глубоко посаженными блеклыми глазами, пронзительный взгляд которых будто прошпилил нас насквозь, прежде чем вновь обратиться в стекло бесстрастности. Держал себя он с таким непоколебимым достоинством, что на миг я даже подумал было, что это, как знать, и есть сам князь Бестов, однако что-то в манерах его было нарочитое и неестественное, обозначенное состоянием невозмутимого покоя, так характерного для отлично вышколенных слуг. Он смотрел на нас долго и невозмутимо, не говоря ни слова, не склоняя голову в жесте не то что бы обязательной почтительности?— банальной вежливости. Однако под взглядом его выцветших голубых глаз мне отчего-то захотелось втянуть голову в плечи.Тут я заметил, что подле истукана выплясывает беленький в пятнышко пёс, маленький, но бойкий, верно, терьер: к нам он принюхивался, приглядывался блестящими глазами и задорно вилял хвостом-крендельком.Но молчание затягивалось. Мы мерзли под дождем, а слуга, не шевелясь и бесстрастно глядя на нас своими рыбьими глазами, не пускал нас на порог,?— но и не сгонял с него. Я не желал объясняться прислугой, тот же не спешил приветствовать нас, но и по одному ему понятным мотивам не возражал против незнакомцев под дверьми дома. Чиргин не выдержал первым?— присел и потянул руку к терьерчику; тот весело подпрыгнул, подставляясь под ласку, и Чиргин уже хотел было что-то миролюбиво отметить, как вышел конфуз: вслед за пальцами ног окончательно потеряли чувствительность и пальцы рук, и я выронил чемодан, в довершение чихнув.Пёс залаял неожиданно грозным баском.На лай тут же откликнулся новый голос, из глубин дома:—?Трофим, хватит пускать сквозняк! Либо открой дверь, либо закрой. Впусти уже Маку в дом и успокойся. Ёрчик, фу, угомонись! Трофим, помоги с чемоданами. Только не стой столбом, что ж такое-то! Йозик, в дом, в дом! Да замолчи же, проказник!В тонком, щебечущем голосоке чувствовалась радость женщины, наконец-таки дождавшийся исполнения своих желаний и предвкушающей наслаждение от их плодов.На лице Трофима ни дрогнул ни один мускул, когда он наконец-то посторонился, пропуская нас. В высоком холле царил все тот же мрак: только ныне глухой и плотный, пыльный, застоявшийся?— и не было видно ни стен, ни потолка. Пёс резво носился под ногами, яростно обнюхивая наши ботинки и скудные пожитки. А на широкой лестнице стояла женщина со свечой в подрагивающей руке. Судя по замешательству, отразившемуся на ее личике, она была занята размышлениями, что же теперь делать, раз на пороге дома стоит не тот, кого она впопыхах назвала неким Макой, а двое промокших и продрогших, злых и невыспавшихся незнакомых мужчин.Не успел я и слова молвить, как Чиргин взял дело в свои руки: легко сделал шаг, склонился в изящном полупоклоне, ухватил нежно женскую ручку…—?Доброй ночи, княгиня,?— как можно более учтиво поздоровался он, а мы двое (я и дама, насчёт угрюмого слуги я не спешил судить) уже безоговорочно доверяли ему. И потому я предпочел смотреть.Безусловно, было на что. Только не сейчас, а когда-то, лет двадцать назад. Сильно оголенные даже для дома плечи, остренькое личико, прелестные вьющиеся светлые волосы в незамысловатой прическе, большие серьги в маленьких ушках, раскрасневшихся под такой тяжестью, мелкие розоватые губки. Сощуренные фарфоровые глазки. Миленький фасад.Из всех возможных вариантов развития событий она выбрала кокетливую улыбку, для приличия чуть приподняв брови. Она не была молода, но молодилась. Она не была стара, но ее излишняя легкость и жеманность наоборот старили ее.Вечер 24 мая, Амалия Петровна БестоваВечер сегодня тянется невыносимо долго. Ожидание томительно. Заняться положительно нечем. Как горчит чай! Надо меньше ликера. Муженёк признает только коньяк, а сейчас ему и вовсе не до этого, но не значит же это, что страдать от его воздержания должны все!Но мы всегда все из-за него страдали. По его воле страдали. Мучитель.Муж мой, не суженный, но нареченный таковым. Мы никогда не были друг другу нужны. Но нас повязал друг с другом человек другой, злой, жестокий и бессердечный?— оттого ли, что сердце его я храню в своих мечтах?.. И вожделею его, как и много лет назад, и знаю: совсем скоро меня ничто не будет стеснять в моих притязаниях. Да, муж мой, я никогда не была тебе верна?— я даже самой себе изменяла всю свою жизнь, что уж говорить о верности другим! Но нас с тобой это не волнует, да? Мы никогда не были друг другу нужны. Но меня отдали тебе, приволокли и бросили в ноги, сказали: ?Устроит ли вас эта партия, государь?? И тебя устроил. ?Продано!??— и ты растратился на фальшивку. Я никогда не пыталась этого скрывать, но от животного ужаса, что сковывает меня от одного твоего присутствия, я не смогла избавиться за двадцать пять лет?— лишь только укрепилась в нем. Любое действие… осуждено и не допущено тобою. Любая мысль… крамольна по твоему усмотрению. Ты видишь меня насквозь, как и всех здесь, и одного я не могу понять?— почему же ты терпишь нас? Ты знаешь все о наших грехах, о нашей ненависти к тебе, о нашей злобе, о нашей подлости?— и все равно даешь нам хлеб и кров.И свое имя.Ты просто старый больной ублюдок, Корней Кондратьич. И мне было бы плевать, если бы чужая воля не сделала меня женой этого старого больного ублюдка. Паршивый козел. Мы давно повесили на тебя все свои грехи. Особенно удобно, учитывая, как скоро ты помрешь.Да, скоро мне уже не придется на тебя оглядываться, и ты знаешь, почему: потому что тебя вынесут отсюда пятками вперед. Нет, никакая горькая усмешка не искривит мои губы?— как можно позволить себе лишние морщины сейчас, когда в моей жизни наконец-то что-то изменится, изменится так, как захочу этого я, и все будет иначе.Я заполучу то, что толкнуло меня тогда к алтарю?— моему эшафоту. Я шла не к тебе, Корнелиус, и не за тобою. Я вошла в этот дом не к тебе и не за тебя. И выйду я отсюда с золотым гусем под мышкой. Выйду. Выйду!Теперь-то, когда все так удачно обернулось.Только узнаю сначала, что делает здесь эта паршивая девчонка. Не поверю, что Боря просто решил лихо отметить кончину братца, не поверю. Кто она? Зачем она? Откуда в ней столько спеси? Столичная потаскуха. Эта порода чуется за милю, сколько бы она не рядила себя в хорошие манеры и не задирала нос. Считает, что она в безопасности?— раз устроилась у Борщика под боком, значит, ей все можно. Не нужно быть гением, чтобы понять, каким образом она проводит все дни в спальне младшего брата. Но вот чем она занята все ночи в покоях брата старшего?.. Абсурдно предполагать то же. Ну, Борис Кондратьич, держись. Случись это месяцем раньше, я бы закрыла на это глаза так же, как смотрю сквозь пальцы на твою ?милейшую Липоньку??— надо отдать ей должное, кормит она всю нашу ораву отменно. Но в случае с этой девчонкой я тебе спуску не дам. Как он с ней носится! Очаровала, не иначе?— но ведь это прерогатива Бориса Бестова— очаровывать, что же пошло не так? И что она думает, раз спит с ним, то хозяйкой сюда приехала? А я, княгиня, не хозяйка ли? Нет, так никогда и не стала, да будто оно мне надо! Пусть Лидонька кусает локти, точит когти, но нет и не будет этому дому хозяйки?— только хозяин. А что до меня… Мне же проще. Главное, убраться отсюда. Уехать. Уехать! Уехать!..И я заставлю тебя пожалеть, Борис Кондратьич, что променял меня на эту молодуху. Между нами не только мой муж?— двадцать пять лет, шестнадцать из которых ты предавал меня забвению, но теперь я напомню тебе обо всем, что между нами было… и наверстаю то, чего еще нет. У меня вся жизнь впереди. И мне плевать, что вы разыгрываете с моим братцем Эдиком, в моих планах там все довольно-таки однозначно. И ты сам раскаешься предо мною и, быть может, я буду настолько великодушна, что позволю тебе присоединиться к моей расправе над этой гетерой.Скорее бы кончилась эта гроза. Скорее бы перестала болеть голова. Скорее бы приехал Маковка, милый мой, милый мальчик, и я бы уходила прочь из этого дома без лишних треволнений.О, мальчик мой, хоть нет в тебе ни капли моей крови! Мы обыграем их всех, ведь так?Призвание ?плодиться и размножаться? всегда вызывало во мне отторжение, и как прекрасно, что с Макашей не было этой мороки. Он просто мой сын?— без лишних жертв с моей стороны. Единственное мое утешение, единственная отрада и надежда на светлое будущее. Даже когда он дразнит меня ?матушкой?, ему это простительно, от него слышать это приятно и естественно, ведь так оно и есть. Кто ещё у тебя есть на всем белом свете, Маковка мой, кроме меня? Ах, женская доля?— знать, что еще кто-нибудь да найдется, и не любить от этого меньше. Да, нужно ставить вопрос иным ребром: кто есть у меня на всем белом свете, кроме Маковки?Мой беспокойный Маковка. Он благословлен, он вырвался отсюда, хоть и не по своему решению?— по обычаю отправлять птенцов оперяться в предназначенные для этого заведения, но грех ему жаловаться, ведь там, на воле, он вкушает жизнь сполна. Неудивительно, что он так редко задерживается здесь. Он рожден, чтобы блистать и ослеплять. Прожигать жизнь?— в конце концов, что в этом плохого! Легко прикрываться студенчеством. Сложно укрываться от кредиторов. Даже под крылом мамочки.Как же ты должен обрадоваться, мой милый Мака, когда приедешь сегодня в опостылевший дом и найдешь отца на смертном одре как подарок под рождественским деревом! Неплохо на окончание университета, как считаешь? Очень вовремя, ведь так? Ты не пишешь о своих проблемах, только жалуешься на жизнь, а это не одно и то же, но на то я и женщина, чтобы видеть вас, мужчин, насквозь. В одном из последних писем, которое я, кажется, то ли уже сожгла, то ли потеряла, ты выразился вполне прозрачно о своем не самом завидном положении. Ничего, мы обсуждали это еще зимой: смерть отца тебе в любом случае на руку. Старшего брата одним пальцем можно сдвинуть с заветных денежных мешков, Севастьян никогда не казался нам препятствием, но разве нужны вообще лишние разговоры после того, что свершилось сегодня утром! Маковка мой, тебе уже не о чем беспокоится?— ты будешь следующим королем, сегодня это решилось.Боже, ну и ливень. Этого еще не хватало. Мерзко, мерзкая погода, мерзкий дом, мерзкие люди! Как грохочет!.. Или это действительно… Стучат. Стучат!Неужели, это Маковка внял моим мольбам и сдался под лавиной моих писем, в которых я ежедневно призываю его возвращаться как можно скорее, чтобы не пропустить самое интересное, и вот уже стоит на пороге?.. Если он вернулся сейчас, значит, не успел получить моего утреннего письма! Значит, еще не знает о великой радости, которую, тщательно запечатанную в конверт, пока что унес от греха подальше исполнительный нотариус… Но это ?пока что? уже не пугает меня?— этот срок отсчитывается не днями?— часами, и стрелки гонит вперед последняя стадия чахотки…Ах, сквозит до дрожи?— надо было накинуть шаль, но медвежьи объятья любимого мальчика горячее глотка глинтвейна, и совсем скоро он ткнется мокрым носом мне в шею, а потом я проведу его прямо к себе и, усадив у камина, заставлю отпаривать пятки. Что же он все мнется на пороге?— его разве не пускает в дом этот пакостник Трофим?!—?Мака! Мака, заходи же!Мерзкий старикан, этот Трофим. Дворецкий должен быть обаятельным, учтивым, прилежным и развлекать хозяйку. А что делает этот урод! Когда на моих глазах за двадцать пять лет все слуги сбежали отсюда, этот один на пару с кухаркой остался здесь, чтобы мозолить глаза и надрывать свой горб на непосильной работе. Как будто то, что от него давно уже требуется не только начищать серебро, но и выполнять обязанности камергера, посыльного, молочника, почтальона, экономки и лакея?— дает ему право смотреть на меня, законную жену его господина, свысока! Думает, я не знаю, что каждый вечер именно он последним посещает мужа и склоняется над ним, как гриф?— давно бы сжалился и высосал бы тогда паршивую бестовскую кровь! —?но нет, он шепчет, шепчет, шепчет ему обо всем, что произошло, пока Его Светлоость валяется в постели под тяжестью старческой немощи. Этот прохвост знает так же хорошо, как и я, что Борис Кондратьич подолгу проводит часы, запершись в своей комнате с этой девчонкой, только вот я думаю, что знаю, что они там вытворяют, а Трофим знает наверняка. Он знает, что за несущественные фразы перескакивают между Севашкой и его благоверной Лидонькой, а мне на это наплевать. Он знает, что наговаривает их мальчишке старуха, вдалбливая в его мягкий детский мозг то, что посчитает нужным, а меня старая ведьма ни на шаг не подпустит к себе. Он знает, где пропадает чудовище, а я предпочитаю забыть о ее существовании. К ночи он будет знать, что я первая говорила с Макой, долго-долго говорила, и мы что-то придумали вместе, что-то задумали, и он никогда не узнает, что именно…Это не Маковка!Но кто же это?.. Кто?.. Почему? Это, конечно, дико интересно… Это почему-то донельзя волнительно, но ни капельки не страшно, а только лишь любопытно. Да, любопытно… Зачем они здесь, прямо накануне, прямо сейчас, когда…Так, во-первых, это мужчины. Ещё довольно молодые и весьма привлекательные (что немаловажно), несмотря на жалкий вид, кажется, джентльмены, что еще лучше.Во-вторых, несчастная Амалья двадцать пять лет растрачивала свои очаровательные улыбки и взмахи ресниц только на бессердечного лжеца да воспитывала, любуясь, неблагодарного мальчишку. Твое вознаграждение за женские страдания пачкает паркет потоками воды и раздраженно сверкает двумя парами глаз. Неплохо, неплохо… Улыбнись же, Амалья Муравкина (ты ни за что так и не стала Бестовой) своему долгожданному счастью и радуйся, женщина, чисто женскому счастью?— обществу красивых и одиноких мужчин.Княгиня Бестова (я вспомнил все выводы, к которым мы с Чиргиным пришли за время пути, и рассудил, что раз в доме только две замужние женщины, и одна из них?— Лидия Геннадьевна, то перед нами предстала жена самого князя?— Амалия) будто не могла устоять на одном месте ровно, колыхалась под порывами ветра и то и дело приподнималась на мыски, чтобы рассмотреть нас получше, продолжала улыбаться и хлопать глазками. Я не мог не вспомнить особенно явственно внутреннее благородство моей супруги, и потому мое первое впечатление об Амалии Бестовой грозило определиться как неприятное. Но я быстро припомнил надрывный рассказ Эдика Хобота о несчастной судьбе своей двоюродной сестрицы, и я несколько иначе взглянул на бедную женщину, в восемнадцать лет выданную за старика, вот уже четверть века сидящую безвылазно в этом мрачном замке.А потому я поспешил прояснить ситуацию:—?Прошу прощения, княгиня, за наш внешний вид и неожиданный визит,?— любезно проговорил я, а Чиргин подхватил, обаятельно улыбаясь:—?Спешим вас заверить, что мы по приглашению, а никак не разбойники с большой дороги.Госпожа Бестова склонила голову набок и пару раз весело моргнула, продолжая улыбаться.—?Мое имя Чиргин, Юрий Яковлевич Чиргин, а это мой старинный друг штабс-капитан Григорий Алексеевич Пышкин.Я поклонился. Все же мой друг успел перебить инициативу и отвести мне вторую роль?— как, собственно, и требовал состряпанный им же сценарий об отвергнутом женихе-дуэлянте, который он и продолжал развивать:—?Я получил приглашение от госпожи Лидии Геннадьевны. Видите ли, имею счастье называть себя её другом.На этих словах улыбка госпожи Бестовой поувяла.—?Я давно не виделся с ней… —?Чиргин усмехнулся, но положение это не спасло,?— и теперь решил нанести долгожданный визит…Дело было дрянь. Пёс недовольно зарычал.—?Юрий Яковлич приехал в Вятку по делам,?— заговорил я и с радостью увидел, что эти сведения несколько растормошила госпожу Бестову. —?Желает приобрести усадьбу в этом райском местечке. И, оказавшись в ваших краях, Юрий Яковлич просто не мог не нанести визит не только вежливости, но и искренней своей дружбы старой приятельнице его детства, Лидии Геннадьевне.Кажется, я также выбрал неверную тактику: улыбка Амалии с каждым моим словом все больше натягивалась и теряла столь неожиданную для дамы ее положения естественность, которая и поразила меня в самом начале. Теперь она явно была любезна с нами через силу, притом все еще не проронив ни слова. Её состояние чувствовал не только я,?— слуга, совершенно было слившийся со стеной, сделал некое неуловимое движение: наклонил голову ли, дернул пальцем ли, а на нас с Чиргиным так и обрушился холод внешнего мира, в который нас сделались готовы выставить в любой момент.—?Вы, madame, должно быть, супруга князя Корнелия Кондратьевича,?— зашел с другой стороны Чиргин, решительно закрывая за нами дверь и продвигаясь в глубь тепла и темноты коридора. —?Лида много писала о вас, мадам. Пока я?— гость в вашем доме, прошу, располагайте мною, как вашей душе будет угодно.Он был неотразим: блеснул улыбкой, вновь склонился над ее щуплой ручкой, дал крыльям носа затрепетать, глазам?— сверкнуть, и Амалия Бестова растаяла мгновенно: рассмеялась, подернула плечами и воскликнула высоким, переливчатым, будто девчачьим, голоском:—?Как любезно со стороны милочки Лидочки не забывать своих старых друзей! Как любезно с вашей стороны, господа, оказаться старыми друзьями милочки Лидочки! Вот уж не думала, не гадала, что это с ее стороны подует ветер перемен и разгонит нашу трясину свежей кровью!Глухую темноту холла разбил повизгивающий смехом: Амалия, стоило знакомству и взаимному расшаркиванию состояться, теперь смеялась беспрерывно, находя каждое наше движение презабавным.—?Прошу вас, господа, проходите. Извиняйте, что заставила вас так долго прождать на пороге?— старина Трофим не привык открывать двери… Просто потому, что не для кого их открывать! Зато Ёрчик вон как рад… —?терьерчик семенил рядом, всё ещё подозрительно принюхиваясь к башмакам Чиргина,?— Ваш визит нам?— как снег на голову, не буду отрицать, Лида совсем ничего не говорила о вашем приезде. Неужели у неё хватило фантазии на сюрприз? Ах, учитывая печальное положение нашего семейства, сюрприз особенно пикантен! —?она фыркнула своей шутке, полагая, что она понятна только ей одной: ведь откуда ей было знать, что нам известно все о плачевном состоянии ее мужа, а потому и была ясна ее ирония. —?Сейчас уже глухая ночь, и не стоит будить Корнелия,?— да, это мой муж, князь Бестов,?— или ставить в известность того же Севашку… Трофим,?— стоило ей обратиться к слуге, как сахарная шелуха слетела с ее голоса, обнажив резкие нетерпеливые нотки:?— Сообщи Лидии Геннадьевне о том, что её судари прибыли. И да, я сама позабочусь о том, куда их поселить… —?рука ее скользнула на пояс и тут же слетела в воздух в небрежном жесте:?— Ах, дай ключи, я понятия не имею, где мои.Пока я боролся со своими бровями, которые отчаянно возжелали вознестись до небес от лицезрения этой жалкой пародии на хозяйку дома, слуга безмолвно передал связку ключей своей госпоже, чуть поклонился и беззвучно рассеялся в темноте?— и при этом в его движениях было холода больше, чем в потоках воды, что проливалась на бренную землю с небес.—?Конечно, кого я обманываю, этот шпик тут же побежит рассказывать обо всем своему хозяину,?— себе под нос пробормотала Амалия вслед слуге, но быстро пожала плечами и снова блеснула зубками:?— Но мы доиграем в сюрприз, хорошо, господа? Для всего дома вы объявитесь только завтра за завтраком, идёт? В этом нет моего злого умысла: просто все уже, право, спят. Мы блюдем режим, как доктор прописал! —?ни я, ни Чиргин не находили времени что-то вставить в поток ее мельтешащих фраз, а потому стояли молча, стискивая свои чемоданы и растекаясь лужами дождевой воды. Дело не двигалось, а потому я намекнул:—?Не сомневаюсь, вы прекрасно со всем управляетесь, Амалия…—?Амалья Петровна я.?Ах, не то слово, господин… Шишкин!—?Пышкин.—?Ну да,?— Амалия Петровна задержала на мне свой голубой взор, проморгалась. —?Прошу вас следовать за мною, дом большой, легко заблудиться, а я пока прикину, куда вас поселить…И она пошла вперед нестройной походкой девочки, чтобы окончательно сгинуть во чреве дома, пока не блистающего гостеприимством, и мы поспешно рванули за ней, таща на себе мокрую одежду и тяжёлый багаж. Она же предпочла не обращать внимания на наше стесненное положение и повела нас в неизвестность, то и дело оборачиваясь и сообщая какую-то восторженную бессмыслицу, то и дело обращаясь к собаке.—?Подумать только,?— щебетала она,?— что скажет князь, узнав, что его кончина оказалась зрелищем достойным глаз широкой публики! Да-да, скажи, Ёрчик, господа, вовремя прибыли в нашу обитель грядущей скорби,?— она повела голыми плечами, будто муху отогнала.—?Что вы имеете в виду, Амалия Петровна? —?поддержал я разговор.—?Ох, а Лидочка не написала вам, соглашаясь на ваш визит?.. —?Амалия громко хмыкнула. —?Мой супруг тяжело болен,?— беззастенчиво поведала она,?— навряд ли дотянет до лета,?— не дав нам сказать и слова банальной вежливости, принятой в подобных ситуациях, она добавила:?— Гроб уже заказал. Большой такой, чёрный, да, Ёрчик? С серебром. Вот ведь раскошелился! Видно, смерть для него кажется привлекательнее жизни, ну, а то, конечно!..Она говорила быстро и сбивчиво. Если манеры у нее какие-то и были, то речь с головой выдавала в ней особу не самого благородного происхождения. За время моей практики я видал женщин и из простолюдинов, которые были исполнены внутреннего благородства, но, по всей видимости, Амалия Петровна к этой породе не относилась.Цокот собачьих коготков и женских каблучков сминала глухая темень?— мягкое, плотное нутро дома. Хозяйка вела нас по темным, не освещенным даже газовыми рожками?— только её свечой, коридорам, которые напоминали какой-то лабиринт. Мы шли насквозь небольшие комнаты, и окна были наглухо закрыты ставнями, спускались в полуподвальные мешки и поднимались на второй этаж по шатким деревянным лестницам, заходили за углы и скрывались за неприметными в дубовых панелях дверьми. В какой-то момент мне вообще стало казаться, что мы ходим кругами, а наша хозяйка из тщеславия водит нас по дому самыми окольными путями, таким образом проводя нам нежеланную экскурсию по своим владениям. Что особенно поразило меня, так это то, что за время наших скитаний мы не встретили больше ни одного человека, хотя, наверное, обошли весь дом. Даже шума голосов, отзвука чужих шагов не было и в помине. И тем не менее, я как будто бы чувствовал, как за каждым моим движением, за каждой мыслью следит не одна и даже не две пары глаз.Я был голоден, устал и хотел спать, но приходилось терпеть?— госпожа Бестова в порыве радости выбалтывала уйму сведений, и грех было этим не воспользоваться. Поддерживая беседу, Чиргин в очередной раз высказал ей свое сочувствие касательно болезни князя. Она, нетерпеливо вздохнув, все же нашла в себе силы скорбно обронить:—?О да, это большое горе,?— нравоучительно затвердила она,?— мой супруг не молод…От фальши, что шелухою сыпалась с этих правильных слов, мне вновь захотелось чихать, и физиономия у меня сложилась соответствующая: я возблагодарил темноту коридоров, что дала моей несдержанности прикрытие, тогда как Чиргин заметил ласково:—?Бросьте, мадам, люди часто обрекают кого-нибудь на ?умирание?, а на самом деле оказывается какой-нибудь обыкновенный бронхит. Вот Григорий Алексеич,?— он притянул меня за рукав,?— искусен в медицинском деле…—?Ох, так вы?— лекарь, господин Мышкин?..—?Пышкин. Я не… —?задумка Чиргина показалась мне сомнительной, но если под личиной врача возможно добиться аудиенции у самого князя, то следует разыграть эту карту, понадобится ли нам идти на подобные меры или нет, а потому я приосанился и возвестил:?— Я непременно осмотрю вашего мужа, сударыня, если он, конечно же, не будет возражать.Амалия Петровна посмотрела на меня так, будто, если бы я вместо услуг врача предложил услуги гробовщика, она обрадовалась бы больше.—?Я обязательно спрошу у него, господин… господин Вышкин.—?Пышкин.—?О да. Кстати, ваши комнаты будут довольно близко от покоев Корнея Кондратьича, так что ночью…Она что-то еще говорила, как вдруг я почувствовал резкое движение рядом с собой. Я успел заметить, как Чиргин быстро повернулся ко мне, вставая спиной к другому концу коридора.—?Идемте же, капитан, мы не поспеем за нашей прелестной хозяйкой,?— беззаботно поторопил меня Чиргин, а я слышал, как за этим легкомыслием скрывается дикое волнение. В его сизых глазах на долю секунды дольше задержалось выражение… ужаса?..Я посмотрел за его плечо, в совершенно темный конец коридора, и на мгновение мне показалась там белая фигура. Буквально на моих глазах она исчезла во мраке. Я моргнул. Все произошло так быстро, что я даже не успел испугаться, и только полотно тайны тихо прошелестело по моему любопытному носу. Если бы не то искреннее чувство, что я заметил во взгляде моего друга, я бы тут же решил, что по-хорошему надо бы высыпаться.Чиргин чуть ли не потащил меня за рукав дальше, из чего мне стало ясно, что эту тему следует либо оставить, либо поднять, но только гораздо позже, когда он сам этого захочет. Амалия Петровна же, кажется, ничего не заметила.—?Если вам что-то будет нужно, господа, вы можете не стесняться и спросить меня. Я уже говорила, что слуг мы не держим?.. От них нет никакого прока. Так по крайней мере объяснял нам мой муж. Только вот как самостоятельно зашнуровывать корсет, он объяснить так и не смог. Нет, Трофим и Нюронька молодцы, если бы и они спаслись отсюда бегством, то стало бы совсем худо. Дело ли сидеть на денежных мешках, прозябая в сырых нетопленных стенах, под дырявой крышею! Половина дома давным-давно заброшена и стоит запертая, так что постарайтесь не задохнуться в пыли?— я придумала, куда поселю вас… Надеюсь, с водой там все же проблем не будет, мой муж когда еще до нашей женитьбы отстраивал дом заново, позаботился о самом современном оснащении… Но всё само на себе работать четверть века не сдюжит! Нет, меня-то никогда не стесняли неудобства бытового характера, когда в доме растет пять дочерей, а сам дом едва не сносит порывом ветра, привыкаешь. Но ведь Бестовы?— дело другое. Князья!.. Мой муж многое себе позволял, и на моих глазах попросту растаял весь штат прислуги в считанные пару лет. Так что, господа, мужайтесь, мы тут аскеты те ещё. Выносить за собой ночную вазу придется самостоятельно.Как же тяжко было мне вслушиваться (дабы ловить каждое слово на предмет ценных сведений) в эту болтовню не самого лучшего качества: у меня сложилось впечатление, что вместо хозяйки дома меня встречала самая вульгарная и дрянная дворовая девка, какую только можно себе вообразить! За жизнь свою я стерпел самое разное отношение к моей скромной персоне, однако меня либо вынуждали обстоятельства, либо служебный долг; по ходу расследований мы не раз связывались с личностями самого дурного толка, но то были жертвы во имя успеха дела. Ныне же мы оказались в обществе немолодой назойливой женщины без веской на то причины: не произошло в этом доме ничего, что послужило бы основанием для начала расследования. Переночевать и наутро уехать?— вот в чем я видел лучший план, а голова моя уже трещала от дроби словечек госпожи Бестовой, коими она сыпала и сыпала, словно курам?— зерно. Заслушивая очередной оборот, будто бы выданный за кружкой эля в пабе, уши мои вяли (за полтора года столь привыкшие к мелодичному голоску моей супруги и миролюбивому скупому говору деревенских), а мозг отказывался воспринимать сведения в подобной форме. Поэтому я сделался необычайно рад, когда новый возглас её обрубила фраза ясная, четкая, кристально-холодная:—?Доброй ночи, Амалия Петровна.Амалия вздрогнула всем телом, и на ее лице проступило смущение, смешанное с яростью. Пёс ощерился.Перед нами озарилась подрагивающим светом свечи высокая стройная фигура, и я тут же узнал в ней Лидию Геннадьевну Бестову. Она быстрым взглядом окинула нашу компанию и, не делая никаких лишних движений, чуть поклонилась нам.—?Добрый вечер, господа… —?все-таки в ее голосе слышалось удивление, как бы она ни старалась скрыться за прохладной учтивостью. Единственным объяснением ее отстраненности было то, что она попросту нас не узнала в потемках, ведь наше с ней свидание было мимолетным, а ее знакомство с Чиргиным так и вовсе до этого момента не состоялось.Мой друг тут же вознамерился это исправить.—?Лидонька! Лидонька Брейская! Голубушка, вы все так же прекрасны, как и в те долгие летние вечера в саду вашего батюшки,?— выдал Чиргин и припал к ее узкой холёной ручке.Для Амальи Петровны это перебежчество оказалось тяжелым ударом, и она уже не пыталась скрывать гнев. Лидии Геннадьевны действия Чиргина удовольствия явно не доставили: она собиралась возмутиться. Зря Чиргин повел себя с нею точно так же, как до этого?— с Амальей. Этих женщин только слепой поставил бы на одну доску.Друга в беде я оставить не мог.—?Лидия Геннадьевна! —?я выступил вперед, на свет, уповая на то, что она меня вспомнит. —?Юрий Яковлич столько рассказывал о подруге своей молодости, и вот я вижу воотчию, что былое упорство моего друга, с которым он добивался вашей руки, совершенно оправдано! Честь для меня?— быть представленным вам, сударыня.—?Это капитан Пышкин, Лида, тот самый, который только что проспорил мне рубль,?— ухмыльнулся Чиргин, выпрямляясь и глядя ей прямо в глаза:?— Видите ли, капитан, госпожа Лидия Геннадьевна несомненно принадлежит к тому уникальному виду женщин, которых не уродует брак.Я прикусил язык, каменея под ледяным взглядом Лидии Геннадьевны, а рядом же бесновалась Амалья Петровна:—?Моя невестка всегда отличалась поразительной внешностью,?— прошипела та,?— а ведь это у вас, мужчин, превыше всего. Как говорится, между курицей и павлином различие в хвостах.Лидия Геннадьевна и бровью не повела, только невозмутимо отняла руку у Чиргина.—?Прошу прощения, что не встретила вас на пороге, господа,?— без единой эмоции произнесла она,?— я укладывала сына. Вы приехали прямо из Москвы, я полагаю. Проделали долгий путь. Сейчас Амалия Петровна проводит вас в гостевые комнаты,?— эта фраза была сказана таким тоном, каким обычно отдают распоряжения прислуге. —?Я не смею более злоупотреблять вашим временем и вниманием, право, вы, должно быть, очень утомились. О, нет-нет,?— на губах ее возник безупречный отпечаток вежливости,?— не стоит возражать. Пожалуйста, постарайтесь отдохнуть, а завтра наступит время для разговоров.Тогда, в феврале, я обратил внимание на ее затаенную нервозность, которая проглядывалась в каждом ее жесте и слове; именно ее письмо привело нас в это странное место, и мои сомнения относительно обоснованности этого нашего шага никуда не делись?— в ночной полутьме я продолжал видеть перед собой красивую, утонченную женщину, с тщательно скрываемым нервным расстройством. Об этом говорили искусно загримированные круги под умными синими глазами, цепкие скрюченные пальцы, мелкие, почти незаметные морщинки вокруг губ, так часто поджатых.Вечер 24 мая, Лидия Геннадьевна БестоваОни здесь.Необратимость моей непредусмотрительности. Неизбежность моей недальновидности.Как нож гильотины их шаги и восторженные повизгивания Амалии. Что, жаба, дождалась достойных созерцателей твоей мерзости? Увы, милочка, на правах хозяйки этого дома мне придется нарушить вашу идиллию. Глубокий вдох. Выдох. Подтянуть подбородок. Легкая улыбка легкого недоумения. Глаза шире, мужчинам нравятся большие глаза. И бровь. Чуть изогнута. Идеально.Что же, надо отдать им должное, они тоже неплохо играют свою роль. Мой старый друг, вы говорите, сударь, долгие вечера в саду моего батюшки, вы говорите. Было и такое, в жизни каждой было и такое, и не раз, и не два. Почему я не вышла тогда за кого угодно другого?.. К чему вспоминать. Как будто было бы иначе. Никаких сожалений. Никакого прошлого. Моя жизнь началась десять лет назад, когда меня ввели в этот дом, а что было до того, я не должна помнить.Но я должна помнить, что случилось сегодня утром. Я должна понимать, что случилось сегодня утром.Я вновь обращаюсь к Тебе, Господи, ведь я, скрепя сердце, понимаю, что на этот раз пришел черед мне справляться со всем своими силами. Так прошу Тебя, оставь нас в покое. Все слишком страшно, чтобы ангелов твоих не вывернуло наизнанку, когда они спустятся сюда. Пусть уже Дьявол хозяйничает здесь, а Ты не вмешивайся. Я сама во всем разберусь.Еще можно успеть. Старого князя, и без того страдающего манией и душевным расстройством, за неделю столкнули в пропасть полного безумия. Ничего не действовало все эти годы, но понадобилось семь дней и один человек, чтобы все пошло крахом. Чтобы властитель наших тел и душ пером перечеркнул все наши жизни: прежде всего, мужа. А значит, и сына. О, мальчик мой! Как я могла такое допустить! Нет-нет, еще можно успеть. Рано предаваться отчаянью, еще можно успеть. Необходимо, прежде всего, поговорить с самим князем. И пусть наша вчерашняя беседа закончилась не самым лучшим образом, семя было посажено?— и кто знает, быть может, за ночь оно проросло и утром сегодня взошло… Но кто же тогда победитель? Где старик найдёт того, кто заслуживает его благосклонности больше моего мужа?..…И кто бы ещё безропотней и смиреннее принял волю безумца!..Я не верю?— я знаю, еще можно успеть. Я размягчу стариковье сердце?— либо слезами размою, либо гневом расплавлю, но мой сын будет в безопасности.А тем временем они здесь.Не поддаваться панике, так и стискивающей все внутри?— вот что главное. Не поддаваться панике. В конце концов, Лида, ты же получила то, что хотела. То, на что молилась долгие дни. До сегодняшнего утра.Но с этих пор благословение обернулось проклятьем. Не слишком ли громкие слова для банальной палки в колесах? Двух палок, если быть точной.Послать их вон сию же минуту было бы лучшим решением, пусть и с потерей лица. Но верный слуга своего хозяина, нашего хозяина, десять минут назад принес мне прямой приказ: принять гостей. Значит ли это, что они более не мои гости? Они?— гости Корнелия Кондратьевича Бестова, раз на то его воля.Так что вместо указания на дверь?— ожидаемая улыбка. Улыбка счастья. Люди должны получать то, что им хочется. Только так можно ими управлять.Продрогшие и голодные, уставшие и злые. Вам поднимет настроение глубокий реверанс, или можно ограничиться книксеном? Думаю, вполне, ведь учитывая, сколь недолго продлится наше общение, на большее вам нечего и рассчитывать. Пусть воля старика?— одна, но совсем скоро (только не раньше, чем я исправлю промах мужа моего), совсем скоро старый князь упокоится, и камень завалит его самое: его жизнь, его смерть, его душу, его волю. У нас будет новый хозяин, и это будет тот, за чьей спиной стою я.Так что приступим.Ах, неужели это вы, мой старый друг. Боже мой, вы получили мое письмо… Вы совсем не изменились, все так же полны духом авантюризма… О, представьте же меня вашему приятелю… Григорий Алексеевич, как приятно… Что же, Амалия Петровна уже показывает вам ваши комнаты… Как это мило с ее стороны… Вы устали, вы продрогли… Нам всем пора ложиться спать…Завершающий штрих?— отдать их в лапы Амалии. Это щуплая пеструшка с самомнением цесарки сломается под своим апломбом ?хозяйки дома?. Жалкое зрелище. А сегодня она еще и торжествует?— с воплями восторга и мельтешащим блеском глазок-блюдец. Чтоб из этих блюдец собаки лакали. Ладно, это даже забавно: как она уверена в своей победе. Ей не обязательно знать, почему вчера князь Бестов резким словом погнал меня прочь из своих покоев. Просто он расстроился. Расстроили его вести о беспутном младшем сыне. Вот ведь дурачок?— так неудивительно, что на него поставила такая же дурочка. Пасынок весь пошел в мачеху. Ну разве не удобно!Я разберусь со всем. И единственный, кого стоит иметь в виду?— даже не сам князь, а его младший брат. Это уже опасно. И я нарушила правила его игры.И это плохо. И это вызов. И я его не принимала: сама бросила эту перчатку, как два дня назад?— письмо в почтовый ящик.Ведь правила игры меняются во время игры.Не грех честному человеку, холодному и голодному, рассчитывать на радушный прием в виде горячей пищи, натопленной комнаты, снующих слуг с чемоданами и общества любезных хозяев…В каждом из этих скромных ожиданий я жестоко обманулся.Амалья Петровна предоставила нам две небольшие смежные комнаты, седые от пыли, словно древние старцы, запустелые, будто разорённые курганы. Амалия явно наслаждалась моим замешательством, собственноручно распахнув двери (глубок же должен был быть их конфликт с дворецким, раз она считала лучшей долей исполнять пред гостями обязанности слуги, лишь бы не заручаться его помощью!). Наблюдая, как мы задыхаемся в спертом воздухе, она повела плечиками и елейным голоском посоветовала располагаться, посетовав, что по ночам особенно промозгло. Не успел я справиться о чистом белье и разрешить столь деликатный вопрос, как местоположение уборной, как нашей хозяйки и настырной собачки след простыл.Положение, в котором мы оказались, становилось все более абсурдным, покуда я оглядывал обиталище, в котором мне предполагалось разместиться и чувствовать себя как дома: низкая темная каморка с серыми стенами и узкой кроватью под маленьким оконцем. Я принялся было разбирать чемодан, однако не преуспел?— пальцы запинались, скрученные раздражением, к тому же я побрезговал перекладывать одежду в хлипкий комод, что грозился развалиться от одного моего дыхания. Когда подо мной заскрипела кровать, внушая не меньшие опасения, чем комод, пришла мысль, стоит ли вовсе заботиться об основательном размещении. С каждой секундой разум мой отягощали сомнения, приправленные раздражением. Прием нам оказали совершенно не тот, какой я предполагал, и в воздухе вместе с пылью витала откровенная враждебность, чью природу сложно было определить. Шутовской прием и напускная мрачность что дома, что избранных его обитателей походили на паршиво разыгранную пьеску писаки, болезненно увлекшегося готическими романами. Даже погода подыграла, разверзнув небеса грозовыми потоками, что сейчас стихли до монотонного дождя. На улице совсем стемнело, ветки назойливо царапали стекло, и всеобщее оцепенение навалилось на меня черной волною: на миг я остро ощутил себя болванчиком, выставленным на смех. Мы с порога же пустились в какую-то глупую игру, что с воодушевлением подхватили наши хозяйки, и до этого момента мне еще виделась в этом какая-то великая цель, но сейчас же…Мне подумалось, что, в принципе, если назавтра подняться пораньше, то вполне можно успеть на дилижанс до Ярославля.Эту занятную идею я вознамерился обсудить с моим другом, который загодя проскользнул в дальнюю комнату и с тех пор не подавал никаких признаков жизни как, впрочем, и весь дом.Я окликнул его с нарочитой бодростью, тщась развеять сгустившийся сумрак молчания, но желание сбросить сковывающую пелену бездействие поторопило меня толкнуть дверь, не дождавшись приглашения.В комнате, что присвоил себе Чиргин, определенно чувствовался дух хозяина. Вдвое просторнее моей, и втрое насыщенней в интерьере. На великолепном письменном столе, как на прикроватной тумбочке, громоздились книги, журналы, свечные огарки, спички и сломанные перья; на стеллажах теснились книги с позолоченными корешками; за приоткрытой резной дверцей массивного платяного шкафа виднелись складки одежды; камин выглядел черной запущенной дырою, но изящество решетки проступало даже под толщей пыли. Огромная кровать с убранным темно-бордовым балдахином предоставила бы отдых четверым, но нынче приняла лишь одного: Юрий Яковлич разлегся на сбитом покрывале с явным удобством и курил.Окно?— французское, мутное, скрытое тяжелой линялой гардиной?— он распахнул, и меня вновь пронзил сырой сквозняк; Чиргину же было не по чем?— он так и не снял с себя волглое пальто, отчего по комнате тянуло мокрой псиной.Первым делом я закрыл окно, пусть Чиргин возмутился:—?К чему треволнения, Пышкин, вы обзавелись семью килограммами: вас не сдует.—?Здесь у меня нет не то что Гауфмана, чтобы получить рекомендации, но даже не найдется и служанки, чтобы выхаживать вас от бронхита,?— сухо отсек я.—?Касательно служанки?— весьма печально,?— хмыкнул Чиргин. —?Но вы спешите с выводами: быть может, под дверьми нашими уже скопошился весь штат здешней прислуги, чтобы праздновать вторжение оккупантов.—?С грелками, печеньем и чаем, как же,?— фыркнул я и прошелся по комнате; Чиргин бросил мне в спину:—?Так вот что повергло ваш дух в столь скверное состояние, мой Копейкин*: отсутствие домашнего уюта… Вам даже не выдали тапочек, хочу заметить!—?А вам же выдали,?— огрызнулся я и столкнулся с невозмутимым взором сизых глаз:—?Во-первых, я не нуждаюсь,?— он кивнул на свои грязные ботинки, в которых и взгромоздился на кровать,?— а во-вторых, они сами мне представились,?— он указал на пару с золотой бахромой и загнутыми носами и, видимо, всерьез заинтересовавшись, наклонился и подобрал, поднес к лицу, изучая:?— А ведь прелестно,?— вынес он вердикт, сбрасывая ботинки и примеряя тапку, что пришлась почти в пору. —?Превосходно. Сейчас в моде восточное.Без лишних церемоний я подошел и сдернул с него туфлю.—?Это чужое, Чиргин.Он перехватил добычу и потряс перед моим носом:—?На это никто не заявлял права четверть века, как и на всякую вещь в этой комнате, а сегодня я стал здесь хозяином, пусть и временным, но…—?Но что дает вам право трогать чужие вещи?—?Это вы мне объясните, господин частный сыщик,?— ухмыльнулся он мне в лицо. —?Это ваше ремесло?— копаться в чужом грязном белье. Ради чего мы еще сюда приехали? —?довольствуясь моим замешательством, он спрыгнул с кровати и вышел на центр комнаты, широким жестом обвел пространство и притопнул пяткой, как если бы намеревался щелкнуть каблуком в лучших традициях конферанса. Объявил зычно:?— Отставной штабс-капитан Григорий Алесеич Пышкин выходит на охоту по сумеречному поместью семейства мрачных затворников. Заветная дичь капитана?— старые тайны; в погоню он спускает своих лучших псов?— Нытье, Настырность и Наивность. Грохочет гром, привидения лязгают цепями, вопросы множатся, и главный остается без ответа: когда же подадут чай…—?Вы же ограничились Несносностью,?— хладнокровно прервал я.—?Увольте, капитан! Вы, верно, спутали с Несравненностью.—?Туше. Итак… —?Я встряхнулся, про себя подумав, можно ли привести сравнение собственной персоны с матерой ищейкой, что чересчур долго отлеживалась в своей конуре, и вот снова, размяв лапы, выходит на след. —?Здесь жил мужчина.—?Молодой мужчина. С отменным вкусом,?— подхватил Чиргин, беззастенчиво распахивая дверцы платяного шкафа.—?Стройный, высокий, тёмные волосы,?— я взял со спинки кресла почти приросший к ней халат, расправил, тщательно оглядел, борясь с искушением сбегать к чемодану за увеличительным стеклом.—?Студент,?— Чиргин наскоро перебрал наваленные на бюро книги,?— весьма безответственный, но притом блестящий. Известные персонажи: весь семестр бьют баклуши, а экзамены выдерживают, и бровью не поведя.Я решил не спрашивать, откуда человеку, не получившего даже среднего образования, знать природу студентов. Вместо этого я отыскал штамп на ?Горации?:—?Студент Московского университета,?— уточнил я. —?Изучал юриспруденцию и забросил ее на втором же курсе, а потом прохлаждался на филологии… —?учебники, которыми подпирали ножку кровати, были по праву, а литература античности скопилась уже куда ближе к изголовью.—?Что же, филология пошла ему на пользу! —?воскликнул Чиргин и в один шаг подскочил к стене, где за портьерой висела картина: по оливковой роще от сатиров весьма недвусмысленных намерений игриво убегали нагие нимфы.—?В этом есть некоторая неловкость,?— заключил я, а на недоуменный взгляд моего друга еле удержался, чтобы не закатить глаза. —?Увольте, Юрий Яковлич. Думаю, следует сообщить хозяйке об этом конфузе. Нас явно подселили в комнату… покойника!Чиргин никак не отреагировал на мое открытие, лишь скабрезная ухмылочка блуждала в уголке его рта, и я пустился в объяснения, будто это могло умерить его заносчивость:—?Здесь все оставлено на своих местах, словно человек еще вчера сидел в этом вот кресле и читал книгу, но вместе с тем мы только что выяснили, что эта комната необитаема уже как…—?Четверть века,?— невозмутимо подсказал Чиргин, лениво указывая на ветхий газетный лист. —?Шестьдесят пятый год, август.—?Самое время для отъезда на четвертый курс университета,?— пробормотал я. —?Действительно,?— пригладил волосы, зажмурившись, словно пытаясь стряхнуть с себя какое-то наваждение,?— к чему тут покойники, ведь он мог попросту уехать…—?На двадцать пять лет? И оставить здесь почти всю одежду? —?голос Чиргина, вновь заглянувшего в нутро платяного шкафа, был глух. —?Наряду с любимыми книгами и прочими нужными вещами? —?оставив шкаф, стервятником набросился на комод и, прекратив осматривать его содержимое, покачал головой:?— Отправиться в столь длительное путешествие налегке можно только по ошибке, уж поверьте мне на слово.Я верил, а он скалился и тарабанил пальцами по каминной полке.—?Да,?— медленно кивнул я,?— все же, обычно комнаты оставляют в подобной неприкосновенности после кончины их хозяев. Это так,?— я настойчиво глядел на него, а он смерил меня остекленевшим взглядом и, едва шевеля губами, согласился:—?Верю вам на слово, Максим Максимыч,?— откинул голову, отошел к окну, вопросил бодро:?— Так в чем же конфуз?Брови мои сами собой сошлись на переносице, когда я заглянул в его беспечные глаза.—?Вы… вы намерены жить в комнате усопшего?—?А что такого? Везде кто-то когда-то да жил, а потом и умер?— вообще, это в порядке вещей.—?Я не говорю об удобствах, я говорю об этичности! Для домочадцев эта комната может представлять что-то особое, сакральное… Посудите сами, навряд ли они по лени за четверть века не смогли тут прибраться, если бы хотели. Нет, им важно сохранить тут все, как было еще при жизни этого человека.—?Глупая причуда,?— пожал плечами Чиргин.Тогда я раздраженно вздохнул. А спустя полтора года, когда я наконец-то нашел в себе силы вернуться на нашу квартиру в Москве, тут же споткнулся о клетку канарейки?— Чиргин так и не избавился от неё, после того, как птичка сдохла, и я не стал: заразился его намерением завести попугайчика.—?Вы собираетесь спать на кровати, где лежал мертвец,?— воскликнул я.—?Это куда предпочтительнее пола,?— подмигнув, ответствовал Чиргин и, широко раскинув руки, камнем упал на смятые простыни.Я пару мгновений понаблюдал за ним, и все же сказал:—?Не спешите разбираться.Чиргин замер, выпрямился и пристально взглянул на меня:—?Все же отказ в чае нанес вам смертельную рану?— вы отомстите, отказав женщине в помощи!Я долго смотрел на него, гадая, сколь долго стоит мне еще притворяться, и как давно он уже меня раскусил. Его воодушевление было напрочь наигранным, и понимание этого окончательно настигло меня давеча, когда он уточнил, что приключений требовал именно я. Радостное изумление, вызванное его готовностью откликнуться на зов Лидии Геннадьевны, постепенно сменилось во мне подозрением, что истинной целью Чиргина была… моя персона. Неужели он задумал удержать меня подле, разыграв для меня настоящее расследование якобы чего-то стоящего дельца?.. И вот мы, на пару стараясь один ради другого, обреченно поставили друг друга в неловкое положение, потревожив в своих благих намерениях целый дом ни в коем случае не причастных к нашим отношениям людей. И оба намеревались использовать эти обстоятельства в качестве лекарства для друга?— от обыденности, скуки и тоски.—?В общем-то,?— тихо проговорил мой друг, приближаясь,?— достаточно просто рассмотреть эту чертовщину как захватывающее приключение.—?Как работу,?— отрезал я. Решение было принято; гримом моим стала добросовестность, маской?— суровость, и голос мой исказился в сухости:?— Моя работа начинается там, куда решит направить меня клиент. Сколь странным не казалось бы нам это место, мы здесь по просьбе госпожи Лидии Геннадьевны. Она написала нам письмо, написала сама, после того, как хорошо подумала и все взвесила. Она пошла наперекор всему дому, страшно рисковала и, к слову, рискует до сих пор. Не осторожной ли игрой объясняется ее холодность?.. Нас не должно огорчать, что она с не кинулась посвящать нас в положение дел. Ведь как бы это выглядело со стороны! Замужняя женщина бросается к старому приятелю и тут же уединяется с ним в комнате на долгий разговор! Лидия Геннадьевна, понимая всю шаткость нашего положения, не может на виду у всего дома оказывать нам чрезмерно радушный прием, дабы не скомпрометировать себя. Она повела себя так, как от нее ожидали, а потому не вызвала ничьих подозрений, и мы сейчас имеем возможность лечь спать в постель, а не в придорожной канаве… —?я сам поразился, насколько ладно удавалось мне оправдывать все те вопиющие моменты, что буквально полчаса назад приводили меня в бешенство. —?Я не сомневаюсь, что Лидия Геннадьевна завтра же уделит нам свое время и подробно все объяснит. Она посчитала нужным требовать нашего присутствия здесь и сейчас, как можно скорее…—?О да,?— сказал Чиргин. —?И прежде чем убежать, поджав хвост, нам следует хотя бы переговорить с ней. Вне сомнений, завтра она окажет нам такую честь.Он говорил негромко и спокойно, смотрел мне в глаза совершенно серьезно, и я не находил на его лице и тени издёвки?— а стоял он уже совсем близко, чуть склонив свою косматую голову набок, в раздумье поджав губы.—?В конце концов,?— молвил он,?— она писала мне.Я вздохнул, подтянулся, задрав голову, и заявил голосом сиплым и вялым:—?Я остаюсь здесь и делаю свою работу,?— и добавил с вызовом, резко:?— Как вы…—?Как и я.Мы замолчали.Чиргин сделал какое-то неловкое движение?— поднял руку и слегка стиснул мой локоть. Да, я делал свою работу: был здесь с Чиргиным и ради Чиргина. Что этот самовлюбленный упрямец делал бы без меня! Что он делал без меня… Что же все-таки сталось с ним за эти два месяца, как я покинул его тогда, когда он так нуждался во мне… Неудивительно, что теперь он ожидал от меня чего угодно. Пусть ожидает. Ожидания его будут тщетны.Я хмуро улыбнулся, а он как будто только этого и ждал. Откинул волосы со лба, цокнул языком и объявил, что намерен тот час же лечь, ибо сон?— единственная достойная замена стакану бренди. Я решил не распространятся, что вместо стакана он прибегнет к фляге из внутреннего кармана, и вернулся в свою опочивальню, которая еще больше съежилась и посерела после поистине королевских покоев, что столь бескровно отвоевал себе мой друг.Вскоре нам надоело перебрасываться незначительными фразами, и меня захватила глухая тишина, что являлась полновластным хозяином не то что наших комнат?— всего дома. О, дом Бестовых тих: тише могилы. И это дом, чье точное количество обитателей всё никак не укладывалось в голове, о чьих деяниях нам все без устали рассказывал излишне словоохотливый возница, этот словно судьбою подосланный ценный осведомитель. Я задумался, как удивительно складывалось наше путешествие, начиная с совпадения двух порывов?— Эдика Хоботкина и Лидии Геннадьевны?— воззвать к нам с Чиригным о помощи. И вот мы откликнулись?— но ответом нам было молчание, глухое молчание дома Бестовых. Амалья Петровна говорила громко и высоко, но стоило ей сделать два шага прочь по коридору, как тьма словно поглотила ее, будто бы и не мельтешила она секунду назад перед глазами, поджимая губки и шурша платьем. Лидия Геннадьевна как появилась пред нами из густой темноты, так и исчезла в ней, не сказав лишнего слова, не дав необходимого знака… Дворецкий Трофим так и вовсе представился мне бестелесным духом, что ходил сквозь стены, откликаясь на безмолвный зов любого домочадца?— и тут же невольно пришло на ум странное видение, настигшее нас с Чиргиным в сумраке коридоров, а в ушах зазвучала дивная песнь, что приветствовала разразившуюся грозу и?— уверенность разбила меня параличом?— нас, нежданных гостей.—?Призраки только внутри нас самих.Я слышал голос?— хриплый, ломкий, донельзя знакомый и в то же время чуждый до отвращения: таким же показался мне ужас на лице моего друга, с которым он отворачивался от миража, осколком памяти проблеснувшего вдали.—?Это была она. Это была она.Вновь и вновь я вглядывался в белую фигуру, что растворилась в темноте коридора прямо на наших глазах. Я пытался разглядеть лицо, но чем усерднее я взывал к памяти, тем страшнее картина приходила на смену действительности: вот у нее и вовсе не осталось лица, а лишь черное пятно, и тянула она ко мне тонкие руки, а ее белые волосы рассыпались из высокой прически по острым плечам. Это была она. Это была она. Призрак той, кому два месяца назад мы позволили умереть. Теперь я точно знал, что это была она.—?Она здесь для меня.Она шла позади меня быстрыми-быстрыми шагами взад-вперед, взад-вперед, а я все не мог обернуться, я затылком чуял ее холод сзади себя. Она звала надтреснутым голосом, старческим голосом. Она задыхалась. Ее шаги убегали от меня. Ее больше не было… скрипели половицы… Но верно же, привидения невесомы. Они не могут наступать на половицы, да еще так, чтобы те скрипели.Я проснулся. В шею мою вгрызся сквозняк. В кромешной темноте я потянулся к часам. Глухое молчание дома из монотонного шума дождя сменилась пронзительной напряженной тишиной. Вот теперь я будто слышал дыхание множества людей, которые точно также вцепились в своих комнатах в одеяла и руки у них замерли на полпути к часам или к стаканам замерзшей воды. И тут звук…Хрипящий кашель, хрипящий голос, хрипящий зов.Кто-то совсем рядом надрывался и давился своим кашлем и невнятно что-то стонал.Под щелью в двери, в коридоре, метнулся отблеск свечи и проскрипели половицы.Не раздумывая, я подбежал к двери и распахнул её. Теперь кашель слышался отчетливее, а вот шаги и скрип почти затихли. Зато я успел углядеть мелькнувший свет в конце коридора?— за огоньком я и помчался, пока в конце концов не оказался на пороге чьих-то покоев, двери которых распахнулись настежь.То была огромная комната, где хрипящий, булькающий кашель разносился с поразительной громкостью. Я зажмурился от неяркого света свечи, и следующее, что я увидел, была массивная кровать, что пятном белых простынь резала глаз. И снова краем глаза я даже скорее почувствовал, чем увидел, как что-то тускло-белое отделилось от стены и исчезло за моей спиной, во мраке коридора, откуда я только что пришел.На кровати лежал и корчился в судорогах кашля высушенный человек великого роста, совершенный старик. По выступающему подбородку, по впалой груди, едва прикрытой сбившейся сорочкой, текла черная кровь, а он все кашлял и кашлял, кашлял и кашлял. Он сжимал изо всех сил одеяла, а совсем рядом с его могучими кулаками дрожали руки другого человека, что преклонил у ложа колени и, склоняя голову, будто боясь взглянуть на старика, что-то шептал, шептал…Ночь 25 мая, Севастьян Корнеевич БестовОтец, успокойся, прошу тебя, прекрати. Попроси своего бога о снисходительности, а лучше нет, нет, даже не думай просить у него что-то! Просить нельзя, просить нельзя! А то он еще подумает, что снисходительно будет прибрать тебя на проклятые небеса!—?Отец, отец, тише, тише… Все хорошо, все будет хорошо…Как же ты страдаешь, как же ты мучаешься, а я не в силах помочь тебе! Я же лечил тебя. Я же привозил тебе доктора, он лечил тебя. Я же делаю все исправно, чтобы тебе было лучше. Я же всегда делал все так, чтобы тебе было лучше.И я снова не сумел, отец, прости меня. Я снова оплошал, и я знаю, что ты думаешь именно так. Я чувствую твой взгляд, взгляд, полный отвращения. Я не буду прикасаться к тебе, если тебе противно, отец, позволь хотя бы просто быть рядом с тобой, прошу тебя. Ты можешь злиться на меня, можешь обзывать меня, можешь бить, можешь прогонять прочь, только знай, что я здесь, я рядом, и это я не бросил тебя. Никогда не брошу тебя. Ты можешь делать вид, будто меня здесь нет, воля твоя.Но я-то от этого никуда не денусь. Никуда не денусь, пока остальные бегут прочь, лишь стоило дать им отмашку. Теперь они окрылены надеждой и предвкушают свободу. Обзывают тебя пленителем и тираном, поработителем и деспотом, живя в твоем доме, кормясь твоей едой, одеваясь на твои деньги. Как ты добр отец, как ты великодушен. Ты велик в своей любви ко всем этим неблагодарным тварям, что сосут из тебя все соки и плюют тебе в лицо. Ты же знаешь, прекрасно знаешь, что они все здесь хотят твоей смерти, отец.Все, кроме меня.И все равно ты пригрел их на своей груди.Всех, кроме меня.Они все думают, что с сегодняшнего утра мое существование окончательно и бесповоротно лишено малейшего смысла, но они заведомо ошибаются: я всегда знал свою цель, единственную свою цель, отец?— хранить твою жизнь. Напоследок ты решил спустить псов с поводка, и гляди, как они разбежались по своим конурам справлять поминки по живому еще хозяину! И кто же остался подле тебя?Я.Но ты не видишь меня, ты видишь ее. Я знаю, ты уже неделю как любишь ее. Полюбил ее, стоило ей воплотиться… Ты веришь, что это божественное, забывая, кем послано это тебе ?благословение??— нашим домашним дьяволом. И вот, смотри, у тебя кровь идет горлом, в агонии ты рвешь простыни и задыхаешься от поглотившего тебя одиночества, отвергнув единственного, кто несмотря ни на что был и будет перед тобою на коленях, тогда как она вон стоит у окна, окаменелая, и смеет улыбаться чему-то! Я делаю вид, что ее тут нет, потому что как было бы хорошо, если бы ее и в правду не было, никогда не было, а она верит мне, верит, а раз верит, значит, ей ты ничего не сказал. Хорошо это или плохо? Почему-то хочется верить, что ты решил оставить все между нами… Но между нами теперь она. Та, что смеется над тобой и над твоей старостью, думает, что ее паршивая судьба, которая должна была, просто обязана была оборваться еще давно, или даже недавно, главное, что оборваться, а она вопреки всему жива и думает, что раз она страдала, то может смеяться над тобой… Считает, что ты заслуживаешь смерти.Но она не права. Единственный человек в этом доме, кто заслуживает смерти?— перед тобою на коленях. То, что ты подписал сегодня утром?— это мой смертный приговор. Я это понимаю.И я этим горжусь.Сегодня утром ты меня прилюдно казнил. Все очень обрадовались. А мне стало страшно, потому что это свидетельство того, что ты все понял. Ты все раскрыл.Мы друг перед другом честны?— ты сразу признал ее, сразу. Как и я. Мы с тобой оба знаем, что это наш рок. И есть только одна вещь, от осознания которой мне хочется умереть: приняв ее, ты все понял. Ты все раскрыл.И ты уже не хочешь, чтобы я умер. Ты теперь хочешь меня убить.А я все равно не раскаюсь.Любовью отвечать на ненависть?— я всю жизнь делаю это ради тебя. Но теперь твоя ненависть наполнена осознанием. И только поэтому мне хочется умереть. А ты, наверное, хочешь этого. Согласись, всегда хотел этого?— чтобы я умер, а он остался жив. Я всегда это понимал.Я всегда с этим жил. А он нет. Вот он и умер.А пока давай сделаем так, чтобы ты жил. Отец, я совсем не хочу, чтобы ты умирал. Давай, я защищу тебя. Я всегда тебя защищал, даже если ты этого не замечал или вовсе был против. Ты заботишься обо всех нас, но о себе ты никогда не беспокоился.Ничего, для этого у тебя есть я. И раз сегодня ты понял, что в моем служении тебе ничто меня не остановит, то давай я без обиняков выставлю за дверь того, кто посмел нарушить твой покой. Того, кто мешает нам умирать. —?Что вы здесь делаете?! Кто вы такой?! Убирайтесь отсюда! Убирайтесь, если жизнь дорога!Человек с горящими омутами глаз понёсся на меня, и я еле успел отступить прочь, под тьму дома Бестовых._________[1] Капитан Копейкин?— персонаж поэмы Н.В.Гоголя ?Мёртвые души?.