Дело о Марье Моревне (1/1)

Сэру Артуру ?…— Мудрый человек, Брайтон, никогда не забудет сделать передышку после напряженной работы ума,?— говорил мне мой друг Альфред Грейвз, пока мы возвращались из оперы. В многогранной натуре Грейвза огромное место занимала музыка, а потому он пребывал в прекрасном расположении духа, когда мы подошли к нашему подъезду на Ратбон-стрит…?В феврале, когда я вырвался из насиженного семейного гнезда в Москву к Чиргину, разговоры с женой о книге и издательстве не были всецело выдумкой в угоду нашему ритуалу. Я действительно окончил черновик романа и взял его с собой, чтобы показать знакомому редактору. Бронхит Чиргина задержал меня в столице на две недели дольше предполагаемого срока, о чём я не сожалел?— мало того, что я вдоволь насладился обществом моего друга, вновь пережив все прелести совместного с ним существования под одной крышей, совсем как в былые лихие времена, так еще мне удалось нанести несколько визитов в различные издательства, всюду предлагая свой скромный литературный труд. Меня встречали с вежливой сдержанностью, а заслышав, что я ветеран Туркестанских кампаний, с оживлением усаживали в кресло и предлагали чай; это меня обнадеживало. Увы, напрасно: рукопись приняли лишь в одном журнале,?— и то, чтобы спустя полторы недели пригласить на бессодержательный разговор, исполненный любезностями и увёртками, вся суть которых сводилась к отказу. Мягко, сдабривая коньячком, мне посоветовали попробовать себя в мелкой форме. Годы с Чиргиным приучили меня обуздывать природную вспыльчивость, а потому я растратился на сдержанную улыбку, настояв на обоснованной критике. Позже я тешил себя мыслью, что эта вымученная улыбка только устрашила мой грозный вид?— как иначе объяснить поспешное предложение редактора с радостью рассмотреть любой мой рассказ на предмет публикации, если я уложусь по срокам в неделю. Озадаченный, я вернулся на нашу квартиру, расположился с удобством в кресле у камина, угощаясь недурственной стряпней быстро прижившейся у нас служанки (к чести девушки, ее не испугал масштаб бедствия, и за ту неделю, как я выхаживал Чиргина, она привела наше обиталище в человеческий вид), и глубоко задумался.Седовласый и чернобровый редактор с георгином в петлице с прищуром встретил меня словами, не я ли тот самый г-н Пышкин, о котором несколько раз писали в газетах. Я поразился его осведомленности, на что он с лукавой улыбкой объявил о рвении журналистов в проведении расследований и ещё долго разглагольствовал о нелёгкой жизни сыщика, разговорив меня о подробностях службы в сыскном отделении московской жандармерии. Дома, размышляя о нашей беседе, я открыл, что она попросту пестрела намеками на содержание заветного рассказа.Судя по всему, редактор, углядев во мне потенциал, скрещенный с редким опытом в столь опасной и острой сфере как криминалистика на практике, ожидал от меня претворения в жизнь современного Дюпена*.И вот я сидел в кресле и смотрел, как Чиргин, облаченный в плед и чалму из наволочки, насадив на шпагу колбасу и смочив вином, поджаривает ее на каминной решетке и в своей артистичной манере вещает о трактовках образа Отелло.Когда колбаса соскочила с клинка и угодила в мою туфлю, я понял две вещи: первое?— десять лет я знался с неисчерпаемым источником вдохновения и сюжетов для самого головокружительного приключенческого эпоса, но отчего-то даже не думал эксплуатировать сей дивный материал, что сама судьба вложила в мои руки; и второе?— образ главного героя моего первого рассказа придется хорошенько обработать на предмет вшивости, причесать, прилизать и подавать чуть охлажденным. Личность Чиргина хорошо сравнить с шашкой динамита?— эффект создался бы оглушительный, но после мне осталась бы выжженная земля. А раз уж я вознамерился развернуться на литературном поприще, следовало действовать аккуратно и прежде всего завоевать благосклонность публики, которая явно не была готова воспринять такое диво, как Юрий Яковлич Чиргин.Вместо него родится Альфред Грейвз.Я намеренно перенёс действие в Англию. На сей менёвр нашлось несколько причин: во-первых, Туманный Альбион вроде как определяется родиной детективного жанра. Я не знал языков (кроме наречия кочевников, все намерения которых вполне отражались в кровожадных воплях), а потому не мог бы разворошить всю сокровищницу западной литературы, но мне хватило слухов и пары переведённых новелл, чтобы залюбоваться изяществом и искусностью, с которой западные литераторы плели интриги своих произведений. Во-вторых, Англия для простого обывателя, на суд которого и пойдёт моё скромное творение, представляет собой некую занимательную абстрактность: вроде на слуху, а вроде запредельно далеко, как бы волшебная страна, а сюжет моей работы предполагал бы определённую жестокость и злонравие действующих лиц; я скромно счёл, что обличением нравов своего народа имеют право заниматься лишь корифеи, Салтыков-Щедрин, Толстой… Я же своей писаниной лишь погрязну в излишних бытовых подробностях, в коих изрядно замарался за мою карьеру в сыскном отделе московской полиции, невольно выскажусь о русском характере, о судьбе страны, а меня ведь никто не просил, и так того гляди и оскорблю кого. Моя же задача?— предоставить честной публике увлекательное чтиво. А учитывая вековое противостояние нашей державы с Англией и нынешние реакционные воззрения, я вздохнул спокойно: если и погрешу в своих сочинениях излишним натурализмом (что поделать, издержки профессии) или недостаточным укорением зла, всё спишут на развращённых безбожников англичан. В-третьих, вторгаться в отечественный литературный процесс означало бросить вызов титанам. Какой-нибудь Антоша Чахонте размажет всякую мою писанину одним-единственным рассказиком из сотни своих острых, разящих, уморительных и неизбывно печальных. В какой бы жанр я ни подамся, меня тут же задавят фигурой покрупнее, а учитывая, что я избрал детектив?— по сути, невспаханная жнива нашей литературы,?— злопыхатели выскажут, что я соревнуюсь с Фёдором Михалычем, и всякий мой преступник будет недостаточно глубок в сравнении с Раскольниковым, а фигура следователя не достигнет таких высот изобличения не только злодеяния, но и порока, как Порфирий Петрович.Итак, загадочная Англия усыновила моего героя.Альфред возник практически мгновенно?— по образу моего шефа, старшего следователя Баранова, и с первого же дня моей службы в сыскном отделе он был и оставался на протяжении ещё пяти лет образцом для подражания. Исполнительный, ответственный (даже чересчур), он принимал каждое дело как личное и во что бы то ни стало доводил до конца: этому я у него учился усердно, а он в какой-то момент отметил мое прилежание и приблизил. Именно под его руководством я столкнулся вновь с уже известной мне стороной человеческой натуры?— звериной, греховной,?— и, казалось, с чего бы это так потрясло меня, человека, годы молодости сложившего на войнах в азиатских пустынях, где дикари зажаривали человека под песни и пляски, восхваляя своих божков… Но встреча с такой же первобытной жестокостью на задворках величайшего города цивилизованного мира оказалось для меня нелегким испытанием. И если дикари убивали в безумном экстазе, наполняя свои действия священным смыслом, то дамы и господа расчленяли труп соседки и вываривали череп в полном осознании бремени белого человека и памятуя о предписаниях этикета: дурной тон, милостивые государи, носить желтые перчатки.Анатолия Валерьича я глубоко уважал и всё мечтал как-нибудь поближе сойтись, разговорить его более, нежели на пару слов, в конце концов, заслужить его скупую похвалу, а потому не раз брался за весьма сложные и даже опасные дела, на свой страх и риск, и (не без помощи Чиргина и его верного плеча) удостаивался триумфа, надеясь, что как-нибудь Баранов не откажется пропустить со мною стаканчик по случаю первого десятка успешно раскрытых мною дел. А потом каким-то пасмурным воскресным утром прочитал в газете, как десяток раз его пырнули ножом.Анатолий Валерьевич Баранов был очень хорошим следователем и доводил всякое дело до конца. Неудивительно, что так же он поступил со своей жизнью.Идея увековечить его имя разожгла во мне не искру творчества?— пламя.Прежде всего, я, изрядно намучившись с крючкотворчеством и бумагомарательством, этим бичом казенной службы, подарил моему герою свободу: он самолично держал частное сыскное бюро и мог сам решать, за какие дела браться, ни перед кем не выслуживаясь, и в каком-то смысле филантропствуя на криминальном поприще.Образ главного героя вырисовывался стремительно: Альфред отрекомендовал себя холостяком (женщин он спасал, но ни в коем случае не злоупотреблял плодами своих подвигов) в самом расцвете лет (безусые юнцы числятся в категории байронических героев, томных и болезненных, обществом непонятых бездельников; старики же не представляют интереса для дам), вопреки одному прототипу?— джентльменом до мозга костей, благодаря другому?— рыцарем чести. Блестящий интеллект сочетался с идейностью: борьбу со злом он мыслил делом своей жизни, большим, чем профессия, не службой, а служением. Поэтому полицию он презирал, полагая, что наживаться за счет людских несчастий?— низко и подло. Соответственно, он должен был быть человеком обеспеченным?— я придумал ему высокое происхождение, которое он тщательно скрывал, чтобы не смущать своих просителей, ведь помогал он всем и каждому, начиная королевскими особами, заканчивая нищими бродягами. Альфред красавцем не был, но благородство души нашло выход в суровых чертах лица и крепкой фигуре, не лишенной, однако, изящества тигра. Главным оружием Альфреда была неколебимая уверенность в себе и обоюдоострая вежливость: даже самых отъявленных мерзавцев он величал ?сэрами?, но в таком случае подобное обращение искрило столь едкой иронией, что подлецам была одна дорога?— в полицейскую карету (как бы то ни было, а с полицией мой герой сотрудничал, зачастую помогая решать особенно сложные дела, об которые ломали зубы матёрые детективы).Переборов соблазн выдать Альфреду в фамилию что-нибудь длинное, заковыристое, что с головой выдавало бы высокое происхождение моего героя, я придумал, что он намеренно работает под ёмким псевдонимом, удобным для запоминания и не отпугивающим своей забористостью. И все же я не смог не вложить в имя потайной смысл, рассудив, что налет модной готической мрачности не повредит: Грейвз.Но в какой-то момент ужас охватил меня: Альфред Грейвз при всей своей блистательности выходил обыденностью! Он был идеален?— а потому и скучен! Осознав это, я бросился нашпиговывать его презабавнейшими деталями, словно поросенка?— чесноком: конечно же, столь высокоморальный, возвышенный образ мог позволить себе пару чудачеств, что хоть как-то роднили бы его с простым обывателем. Начал я с пороков и тягчайшим избрал курение. Альфред Грейвз дымил как паровоз, причем предпочитал возиться с трубкой (я наградил его целой коллекцией сих приспособлений, от глиняной до вишневого дерева), а табак хранил… в старом башмаке, с ноги, допустим, его покойной бабушки, которой он достался от погибшего в дальнем плаванье отца… Чем не раскрытие семьи главного героя? Одним выстрелом я убивал двух зайцев. Также я поступил, привив ему холодность к женскому полу, обуславливая это трагичной историей первой и единственной любви… Возможно, к слову, она погибла от рук своего деспотичного отчима, который не хотел, чтобы наследство ушло из его дома, но доказать это никак не вышло?— поэтому Альфред и посвятил себя раскрытию темных дел, где официальная власть оказывалась бессильна.Довольный своим прогрессом и изрядно утомленный, я махнул рукой?— объяснять каждый момент в образе Альфреда мне показалось излишним, ибо убивало всякую интригу, а потому нагромоздил еще немало занятных черт, в своей сумбурности несколько противоречивых: Альфред Грейвз обожал оперу, но терпеть не мог балет; Альфред Грейвз прекрасно владел латынью и греческим, но не смыслил во французском; Альфред Грейвз увлекался физическими опытами и даже разместил у себя в спальне телеграфный аппарат, но не мог отличить чернику от голубики… Еще Альфред Грейвз был гурманом, категорически не употреблял мясо и яйца, страдал дальтонизмом, носил всегда только зеленые галстуки и… разводил плотоядных слизней.Удовлетворенный намеченным образом, я приступил к формированию метода, с которым работа Альфреда давала столь блестящий результат. Для этого я наведался библиотеки, и мальчишка на тачке привез мне все собрание сочинений По, Сю, Коллинза, Габорио и Ле Фаню*. Я взял все возможные переводы, а то, что досталось в оригинале, вывалил на Чиргина, пригрозив, что если он не будет сотрудничать со следствием, поставки молока с мёдом до его кровати немедля же прекратяться. Он высокомерно фыркнул, обиженно засопел и принялся отравлять мне жизнь вольными переводами заграничных изысков, до зубного скрипа злоупотребляя театральщиной в исполнении. Я же, обложившись книгами, журналами и газетными вырезками, добросовестно конспектировал особенности персонажей и структуру повествования, вместе с тем вспоминая наши с Чиргиным авантюры. Изображение полицейских в работах мастеров меня уязвляло, а сюжетные повороты зачастую казались фальшивыми и обусловленными исключительно неожиданными совпадениями. Сыщик зачастую угадывал действия преступника, словно руководствуясь божественным провидением, да и в общем роль мистического была явно преувеличена; впрочем, не скрою, общее гнетущее впечатление, что настигало меня мурашками даже у растопленного камина, работало безотказно. Но все же излишняя романтизация человеческой подлости и прочей мерзости раздражала меня,?— и я дал себе слово написать рассказ, изобличающий людской порок, развенчивающий ложь и воспевающий истину.Поэтому мне нужна была жертва и её злостный преследователь?— чтобы мой Альфред вершил справедливость без колебаний.Чиргин уже оправился окончательно и напоказ изнывал от скуки, обиженный, что я больше времени уделяю своему рассказу, а не ему. Он даже вконец нарвался, выхватив у меня рукопись и устроив публичные чтения: я гонялся за ним по квартире, он перепрыгивал с кресла на кресло, озвучивал диалоги моих персонажей, чередуя писк и бас,?— служанка наша не сумела сдержать смеха, за что я пригрозился ее выгнать и отослал варить кисель; стоило девушке скрыться, как я настиг Чиргина, повалил и, нежно придушив, оставил корчиться в муках гомерического хохота на каминном коврике. Окончил свой труд я в ночь перед крайним сроком и наутро в неважном состоянии потащился к редактору; волнение сделало мою речь вконец бессвязной, и, лишь в молчании сохраняя достоинство, я передал свою работу. Днем я несколько раз порывался спалить все черновики, а вечером присоединился к Чиргину в распитии водки, с каждым глотком всё больше сгорая от стыда: и как же мог я отнести на суд редактора столь убогий плод моего воспаленного воображения!..А ведь воодушевление, с которым я подошел к работе, до недавнего времени затмевало мой внутренний трезвомыслящий взор: за пару дней я состряпал историю о девушке, что полюбила молодого человека и обручилась с ним, но начала терзаться странностью его поведения?— все ей казалось, что порой перед ней предстает совершенно иная личность, пусть неотличимая от ее возлюбленного как две капли воды. На помощь запутавшейся девушке приходит Альфред Грейвз, который параллельно расследует тёмные дела ирландских синдикатов (о которых как раз пестрели газеты). И оказывается, что у возлюбленного девушки есть брат-близнец, который возглавляет одну из приступных группировок, что намеревается устроить теракт. Альфред вмешивается, предотвращает трагедию, а еще успевает позаботиться о сердце несчастной красавицы: её поят снотворным, и она так и не узнает тайну своего жениха; он жертвует собой, сдаваясь полиции, а его брат сбегает с девушкой по потайному ходу прочь из города, чтобы начать новую жизнь честного фермера.Ночью я перечитал это всё и вознамерился сжечь, но руки слишком дрожали: в итоге я чуть не устроил пожар?— загорелся полог, но вбежал Чиргин и вылил на меня бутылку скисшего вина. Забрал злосчастные черновики, вернулся с молотком и приколотил их к изголовью моей кровати. Удалился, даже не пожелав спокойной ночи.Наутро мне пришла телеграмма, где сообщалось, что рукопись моя принята и будет опубликована в кратчайший срок. На следующий день я получил выпуск журнала и пространное письмо редактора с поздравлениями и предложением дальнейшего сотрудничества.Столь неожиданное предложение я обязан был обсудить с редактором лично?— а потому провел в мягких креслах издательства часа четыре кряду, пока мы составляли контракт, обменивались любезностями и заручались обязательствами. Там же на коленке я сообразил предисловие, для пущей убедительности: указал пару деталей моей биографии, а именно армейскую службу и, главное, работу в сыскном отделе жандармерии, чтобы у читателя не возникло сомнений в моей компетентности, намекнув, что все мои сюжеты основаны на действительных происшествиях, которые встречались непосредственно в моей практике, для весу указал место моей былой прописки, а именно?— сердце самого разбойного района Москвы. Так я настоял на печати этого напыщенного предисловия. В прочих пунктах договора я был непритязателен скорее по неопытности?— блеск хитрющих глазок редактора подтвердил, что он попросту лакомился моей наивностью, рассчитывая иметь с меня обильные барыши. Я не возражал?— это было по меньшей мере ниже моего достоинства; я уже понимал, что если и обладаю каким-никаким талантом, то явно распродаю его за бесценок, растрачиваясь на бездарные рассказы, но мечтой моей оставалась публикация серьёзного романа, и я готов был удовлетворить запрос общественности на незамысловатое развлекательное чтиво, лишь бы спустя пару лет, уже сделав имя, заявить о себе поистине глубокой работой.Вернувшись домой, я намеревался праздновать победу, но пока Чиргин спал, я уже взялся возводить на должный уровень моего Альфреда. Я слишком много сил потратил на одно лишь изучение техники письма в подобном жанре, так и не продумав метода сыщика, с которым он будет щелкать сложнейшие головоломки как орешки. Промаявшись полтора часа, я пришел к удивительно лёгкому решению: разве не достаточно будет взгляда со стороны и восхищения небывалыми умственными способностями Альфреда, который под конец сам расскажет, как же пришел к столь элементарному ответу?.. Долгие рассуждения будут только утомлять читателя?— лучше сосредоточиться на красочных погонях, переживаниях и гнетущей атмосфере, а уж кропотливая работа мысли пусть остается между строк. Поэтому я ввел еще одного персонажа?— близкого друга главного героя, который всюду верной тенью сопутствовал бы ему и разделял бы все приключения. Я сделал его рассказчиком, дабы читателю было проще встать на его место и его не слишком внимательными, но преданными глазами наблюдать подвиги Альфреда.Помаявшись над тайными смыслами латинских имён, я сходил к Гауфману отпраздновать моё начинание. Мы распили чай с коньяком, и как бы между делом я изящно предложил ему назвать, совершенно наобум, любую английскую фамилию, ?как можно более английскую?. Гауфман пожевал губы, скосил глаз на карту Европы, что украшала стену, и хмыкнул: ?Брайтон?. Я уверил его сразу же, сколь значителен и незабвенен будет его вклад в моё произведение; в таком случае он посулил ему бессмертие. Итак, имя ?Брайтон? стало воплощением трудолюбия, терпения, надежности и приятной, скромной серости. Именем Брайтона я не утруждался?— чем больше безликости будет в этом персонаже, тем легче будет читателю производить в нем себя самого.Теперь, когда главные герои появились на свет (на каждого я завел ?личное дело?, предусмотрительно пряча папки подальше от Чиргина, который из отсутствия должного внимания к его персоне делался невыносим), дело встало за сюжетом следующего рассказа,?— как мы договорились с редактором, я обязывался теперь выдавать минимум три в месяц. А раз уж я был в Москве, где самолично пережил немало леденящих душу приключений, то следовало ловить вдохновение за его длинный хвост.И сама судьба подарила мне новый сюжет в холодный мартовский вечер.В тот день Чиргин лично приветствовал весну, что насчитывала своим сроком вот уже около недели, пусть всюду ещё лежал снег и задувал колючий ветер, и торжественно приготовил себя к вылазке на улицу (для этого он скинул халат, что носил поверх пальто). Юрий Яковлич редко предлагал мне какое иное времяпрепровождение, нежели пойти и свернуть себе шею в очередной немыслимой авантюре, а поэтому я отверг его приглашение разнообразить вечер что подпольными кулачными боями (в которых время от времени он участвовал для поддержания формы и пополнения доходов), что прогулкой по крышам, и вместо этого позвал его на концерт заезжей французской певички. Чиргин скривился, но мое предложение уважил, и вечер мы провели в прокуренном полуподвальном зале под недурственный шансон. Официально, мы торжественно приурочили выход в свет к высокому старту моей литературной карьеры и выздоровлению Чиргина. Так, мы уговорили пару стаканчиков за его его здоровье, еще пару?— за мой успех, а еще?— за прелести французских соловушек да за процветание заведения.Домой возвращались мы затемно, и как бы ни подгонял нас злостный ветер, ноги наши заплетались в старинной пляске Вакха. Чиргин болтал какую-то скабрезную чушь, облекая ее в самые возвышенные формы, я спорил с ним, и мы оба находили в этом невыразимое удовольствие, как и в мимолетных встречах случайных прохожих, и в прищуре фонарей, и в особой свежести воздуха, которая означает несомненный приход весны?— вопреки холоду, вопреки серому снегу. ?…Я уже мечтал о теплой постели, как наша квартирная хозяйка объявила, что наверху нас ждет посетитель. Мы быстро поднялись в нашу гостиную…?На пороге нас встретила настороженная девушка. Я вообще восхищался выдержкой Марфуши, ведь уже две недели как она не покладая рук трудилась, приводя наше логовище в благообразный вид, притом управлялась с покупками, стирала, мыла и стряпала (уход за больным Чиргиным взял на себя я,?— слишком опасно подпускать юную деву к раненому зверю). Конечно, Чиргин позволял ей вольности?— так, она откровенно болтала с нами, порой напевала (голосистая попалась барышня, из пригорода), однажды он даже пригласил её разделить с нами трапезу,?— однако я тут же напомнил ему, что до такого он будет волен опускаться в моё отсутствие. Наверное оттого я и прописал Альфреду в его фешенебельной квартире на Ротбон-стрит почтенную леди, хозяйку комнат. Уж у неё, да с английским размахом, в услужении находилась бы и кухарка, и горничная, а лучше?— две. Сами мы себе не могли позволить такой штат, а потому неудивительно, что прислуга у нас не задерживалась,?— девушки надрывались, с ног сбивались, а все равно не выполняли всей работы. Так и представляла наша квартира поросшую быльем лесную хижину, несмотря на мои старания, ведь я всегда обнаруживал противоборствующий лагерь в лице Чиргина, который словно порождал хаос одним лишь своим присутствием.Но Марфуша всё не теряла своего воодушевления (впрочем, когда на другой чаше весов лежит фабрика или публичный дом, труд горничной поистине представляется юным бесхозным созданиям благословенным), не робела (что нравилось Юрию Яковличу), за пару недель приучила нас к чаю без сахара и своему сильному голосу, и, наблюдая её бойкую натуру, я даже смирился с ее хамоватостью и дерзостью, придя к мысли, что на этот раз я оставлю Чиргина в надежных руках. Если продержится до моего следующего визита?— тогда и придет время учить её манерам.Пока что же она без особых церемоний приостановила нас прямо на пороге, замахав руками на наше намерение пройти в комнаты в верхней одежде, не слушая, что это не её ума дело, в каком виде по собственным покоям предпочитают расхаживать хозяева. Я осадил её, но Чиргин неожиданно встал на защиту зарвавшейся девчонки:—?Будет вам, Максим Максимыч, не фырчите вы,?— урезонил он меня, кивая служанке:?— Только взгляни на него, Марфуша, ещё и эти кошмарные баки?— ну вылитый индюк!Паршивая девчонка без смущения подхватила:—?Ну, Юр Яклич, это что, вот у тетки моей в деревне куры, так это особая помесь такая, будто с баками, да-да, так что скорее уж как кура…—?Марфуша, верно, хочет доложить,?— прервал Чиргин мой гневный выпад, с которым я повременил лишь оттого, чтобы вновь обрести дар речи от подобной дерзости,?— что нас кто-то поджидает в гостинной. Верно, душенька?..Марфуша яростно закивала и все же чуть попятилась, и это ее кривляние разозлило меня еще больше: они же с Чиргиным считывали мои реакции мгновенно и разыгрывали еще более нелепый спектакль?— теперь служанка будто бы искала спасения за плечом моего друга, а тот развлекался, вертелся, успевал вскидывать брови, подмигивать, что-то болтать, и у меня уже разболелась голова от этого шума из ничего, что я намерился было прикрикнуть на них обоих хорошенько, как до меня наконец-то дошел смысл первоначального воззвания прислуги к элементарному политесу:—?У нас гость? —?воскликнул я. —?Сейчас ночь, какие…—?Не для нас бы Марфуша утруждалась выпечкой,?— хмыкнул Чиргин.—?Я решила пирог, что бы нет,?— надулась бесстыдница.—?К черту ваш пирог,?— обрубил я. —?Я никому не сообщал, что буду в Москве.—?Увольте, Григорий Алексеич, вы очнулись знаменитым! —?вскричал Чиргин. —?Вы ведь для того и указали этот адрес в предисловии, чтобы поклонники могли выразить вам личную благодарность!—?Вздор! —?сердился я. —?Что за нелепость!—?Там дама… —?замолвила Марфуша, а Чиргин попросту расцвёл:—?Ба! Поклонница! Вот же казус, милейший!..—?Почто тебя держат! —?отчитал я служанку. —?Коль не было распоряжения ждать гостей, так нечего и впускать!..—?Верно-верно, членство в клубе полуночников строго ограничено двумя персонами! —?подхватил Чиргин. —?Марфуш, отчего ты не выставила вон эту назойливую мушку?..—?Да я ничего поделать не могла, мил-сдарь! —?разводила руками служанка, обращаясь уже скорее ко мне, этим доверительно-возмущенным тоном, которым выдают себя заядлые сплетницы:?— Там как вошли по-хозяйски да расселись, а сейчас будто заснули, ни дать, ни взять?— прямо в ваших креслах, мил-сдарь, заснули, я уж испугаться успела, уж не померла ли…—?Марш на кухню, барышня, и подайте чай! —?рявкнул я, в озлобленности на всеобщую сумятицу приглаживая бакенбарды. —?Раз такое дело… Посмотрим, что за птичка… Чиргин…—?Я при полном параде,?— отозвался тот, откидывая волосы со лба, походя заручаясь красноречивым взглядом Марфуши.В полнейшем недоумении, я поспешно скинул пальто, придушившись галстуком, направился к дверям, находу оправляя манжеты. Стыд за беспорядок и собственный неподобающий вид смешались во мне с острым предчувствием загадки и вышли неловким кашлем, однако и тот застрял в горле, едва я заступил на порог. ?…В кресле у камина сидела молодая женщина. Мы учтиво поприветствовали друг друга, и её манеры с первого взгляда подсказали в ней отменное воспитание…?Она полулежала в кресле Чиргина и ничуть не откликнулась на наше появление. Вуаль, что покрыла её лицо, была столь густа, что невозможно было различить ни единой черты, ни отблеска глаз. Я встревожился.Вальяжные шаги Чиргина прозвучали метрономом. Он, как и был, в пальто, с растянутым галстуком и всклоченной головой проследовал в комнату, оставив меня замершим в дверях, взглянул в нарочитом недоумении на предмет моего замешательства, стремительно в три шага подошел, и, мгновение помедлив, сдернул вуаль и наклонился к открывшемуся лицу молодой белокурой женщины. Чиргин славился своей бесцеремонностью?— все он стремился потрогать, пощупать, разве что на зуб не попробовать; отшучивался он своей профессией иллюзиониста, утверждая, что вещь не существует, пока не доказана ее материальность. Вот и сейчас он безо всякого стеснения взял женскую ручку, а я тем временем отметил некоторую странность нашей гостьи: лицо ее серело, (может, виновато было освещение), веки не подрагивали, как у спящих, но лишь пару тягучих секунд нашего общего смятения,?— стоило моему другу прикоснуться, как она медленно и спокойно открыла глаза, чуть вздрогнув от неожиданной близости чужого человека. Чиргин тут же выпрямился, поклонился и уже открыл было рот, как она заговорила первой:—?Мрачный поэт! —?произнесла она и обернулась ко мне:?— И его безупречный идеал. Было в её тоне что-то по-королевски властное, что требовало нечто большее, чем просто кивок головы. Она не уточняла, действительно ли это мы, она произнесла эти имена так, что если бы я был персидским шейхом, я без колебаний стал бы отныне хоть можайским мужиком,?— так сказала всего лишь четыре слова. Я поклонился, прежде чем поправить её, однако Чиргин нашёл это всё в высшей степени забавным:—?Как я и говорил, дружище, вас уже готовы уложить на лопатки поклонники! Вынужден разочаровать, сударыня,?— он изогнулся пред ней в поклоне. —?Труженик пера?— вон там, легко запомнить?— с жуткими бакенбардами и обостренным благонравием. И не спешит он к нам присоединиться вовсе не от скромности, а просто потому, что не пролазит в двери: отъел себе самомнение вкупе с брюшком. Что же касается славного мистера Грейвза (к слову, сразу предупреждаю: по задумке автора он совершенно равнодушен к женскому полу, верно, по английской моде), то он уже пошел по рукам; вот-вот сделается общественным достоянием.Этот убийственный пассаж имел целью сразить нас обоих, уязвив и окунув в грязь с многословным изяществом. Кровь бросилась мне в лицо, пока ногти впились в дверной косяк, а наша гостья и бровью не повела, лишь уголок губ раздвинулся в крохотной усмешке, посмотрела на меня, не шевелясь, перевела взгляд на Чиргина и, пусть и сидела, а он возвышался пред ней громадой, свысока глянула, коротко обронила:—?Отчего ж тогда мистер Грейвз предпочел провести этот вечер у меня под юбкой?..Она насладилась нашей реакцией?— два соляных столба?— и, едва скрывая довольную ухмылку, достала из складок платья сегодняшний выпуск журнала, где напечатали мой рассказ.—?О, вы читали… —?выдавил я какую-то чушь, лишь бы разбить это потрясенное молчание. Взлёт её бровей показал, что на особый успех моё предприятие может не рассчитывать.—?А вы действительно обладаете всеми задатками следователя, господин Пышкин,?— она аккуратно положила журнал себе на колени и любезно мне улыбнулась. —?Я даже смею полагать, не настолько паршивый, как ваш персонаж.—?Увольте, чем же вам не угодил Альфред Грейвз? —?Чиргин, оскалившись, оперся о каминную полку. —?Мне показалось, ваше знакомство…—?Завело меня в сомнительное место и еще более сомнительную компанию…—?Это непременно следует отметить! —?вскричал Чиргин, потирая руки. —?Марфуш, тащи уже свою стряпню, да поскорее!.. —?и вновь склонил голову в полупоклоне:?— Нельзя заставлять даму ждать, особенно когда она уже прождала три часа кряду.Служанка вбежала с подносом, впопыхах водрузила на захламленный стол, мне же пришлось помочь ей установить низенький кофейный между креслом и диваном, придвинуть стул; Чиргин комментировал всеобщее оживление:—?Вот сомнительный чай,?— Марфуш, душа, ты уверена, что это двухдневная заварка, а не трехдневная? —?а вот и сомнительный пирог,?— Марфуш, где ты сторговалась на ягоды, уже ли с кухаркой Гауфмана?.. Так не подкинула ли она тебе чьих-нибудь кишок: никогда не знаешь, что там в закромах у этих лекарей…Пока все устраивалось, наша гостья так и сидела, чуть откинувшись в кресле, с вежливой улыбкой наблюдая что нерасторопность служанки, что мой хозяйский конфуз, что кривляния Чиргина, и лишь когда все успокоилось, осведомилась:—?Пирог брусничный?.. Никогда не пробовала. Благодарю.—?По рецепту моей бабушки! —?огрызнулся Чиргин.Я начал что-то кряхтеть про то, как это можно было не удосужиться хоть раз в жизни попробовать брусничного пирога, но сам же приказал себе замолчать?— я почему-то не мог даже в шутку что-то выговаривать этой женщине. Воцарилось странное молчание. Чиргин расположился на диване, я же не спешил находить себе места, понятия не имея, что делать?— и занял себя тем, что отрезал каждому из нас по кусочку пирога (Марфушу, что таращила глаза и путалась под ногами, я отослал на кухню), и наконец нашел колченогий стул, на котором и устроился, ощущая себя индюком на тонкой жерди. Чиргин же откровенно забавлялся положением, пристально разглядывая нашу гостью из-под припущенных век. Я всё недоумевал. Она не только не представилась, но и не назвала цели своего позденего визита, и лишь непринужденно оглядывала нас, угощаясь пирогом, а Чиргин, вылупясь, изучал ее. Мне же было крайне неловко (к тому же, я всё ещё был изрядно пьян, как и мой друг), и я старательно выдумывал, что предпринять.Она полюбопытствовала первой, кивая на журнал, что все держала на коленях:—?Почему она сбежала не с возлюбленным, а с его братом?Я ожидал подвоха и почувствовал раздражение: мне казалось все донельзя очевидным, но пока я прикидывал, как тактичнее выразить свое недовольство, Чиргин перебил:—?Ее никто и не спрашивал, верно? Опоили снотворным, в охапку?— и вперед, в новую жизнь. Ведь кому-то надо будет стирать и стряпать, пока получивший возможность искупления злодей будет пересматривать приоритеты.Я рассерженно глянул на него и обрубил:—?Возможность перевоспитания. Именно.—?Но он спокойно позволил своему невинному брату занять его место,?— настаивала моя неожиданная читательница. —?И по большому счету выкрал девушку.—?Что примечательно?— Альфред Грейвз не только это допустил, но и одобрил,?— вставил Чиргин.—?Самопожертвование одного брата ради искупления другого,?— процедил я, до глубины души оскорбленный отступничеством Чиргин. —?Они оба понимают, что так нужно…—?Может, вы просто перепутали братьев,?— с милой улыбкой она повела плечами.—?В конце концов, они же близнецы,?— хмыкнул мой друг, и это оказалось последней каплей.Следующие пять минут я хранил молчание и нарочно громко цокал ложкой по фарфору. И всё равно не выдержал первым созданной мною же гнетущей тишины.—?А сегодня сыро,?— сиплым голосом предложил я.Она ответила мне серьезным взглядом и хотела что-то сказать, как Чиргин перебил её ленивым замечанием:—?Как думаете, Марфуша купила сыра?..—?Для мышеловок? —?уточнила наша гостья. —?А как же мышиное воинство?..—?Что вы, я не тиран и не деспот,?— всплеснул руками Чиргин,?— границы нашего царства открыты, а гостеприимство всегда на высоте?— признайтесь, вам тепло, сухо, часы ожидания обернулись для вас яркими впечатлениями от знакомства с этим заповедником разрухи и запустения…—?Я бы отрекомендовала это логовом чудища-юдища,?— бесстрастно прервала она.—?Блестяще, сударыня! —?подхватил Чиргин. —?А еще прислуга дружелюбна, и даже пирог…—?Чудесен. Так что же с мышеловками?—?Они в назидание: крысы, сударыня, здесь обретаются также крысы, мышей оставьте для детских игр…—?Так вы Крысолов,?— она с легким звоном отставила чашку и блюдце. —?Где же ваша дудочка?Чиргин медленно перекинулся вперед, вытянул свою большую голову на тонкой шее, и блик огня заплясал в его пожелтевших глазах:—?Я подарил её детям*,?— он задержал на ней взгляд и присовокупил:?— Как вы им?— свою молодость и талант. ?…– Видите ли, мистер Грейвз, я живу одна. Я с самого детства сирота. Я… ?— Позвольте, мисс Морган,?— прервал нашу посетительницу мой друг,?— то, что вы живете одна, я понял по позднему времени вашего визита: навряд ли сердобольные родители позволили бы вам расхаживать по улицам так поздно, из этого же следует и то, что дома вас не ждет ребенок или младшие брат с сестрой. Также я полагаю, вы снимаете комнату в далеком отсюда, но все еще приличном районе. Где-то на востоке города, это ясно по породе грязи на ваших туфлях, а то, что снимаете только лишь комнату, а не квартиру целиком, следует из скромного жалования преподавательницы музыки.Мисс Морган ахнула, в изумлении воззрившись на моего друга:—?Но, мистер Грейвз, как вы догадались, что я преподаю фортепиано в приюте?..Альфред Грейвз успокоил ее терпеливым жестом и пояснил:—?Ваши пальцы, мисс Морган, я гадал, машинистка ли вы, или все же пианистка, но тяжелого труда вы точно не знали. А так как вы продемонстрировали тонкий слух, значит, вы музыкантша. Ваше жалованье невысоко, платье?— темное и закрытое, больше походит на униформу, и я, право, чуть не определил вас в гувернантки, но… вот вы сами опередили мой окончательный вердикт. Значит, приют. Предположу, что вы остались в том же учреждении, где и воспитывались, преподавать. ?— О боже, это просто невероятно! —?воскликнула пораженная мисс Морган. —?Правду о вас пишет ваш друг, мистер Брайтон,?— мы любезно кивнули друг другу. —?Значит, вы точно мне поможете. Да, жизнь моя не отличается разнообразием, но две недели назад я возвращалась со службы и у подъезда моего дома, еще издалека, увидела человека. Он стоял у стены и не двигался, на попрошайку или нищего никак не походил…? Прежде всего, мне всегда будет забавно вспоминать, как я вымучивал эти строки. После того, как она ушла, я тут же схватился за перо и, дойдя до этого места, остановился в полнейшем ступоре. Дело в том, что мы так и не узнали её имени. Только тогда я это понял и тут же подумал, что тут нет ничего странного?— она не называлась, а мне и в голову не приходило спросить. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. ?— Как же её звать-то? А, Чиргин! ?— Что-что, Максим Максимыч? Уж четверть часа минуло, как он вернулся, проводив нашу посетительницу, а всё стоял у окна неподвижно, не сняв не только пальто, но и шерстяной шарф. ?— Всё ещё мороз по коже? ?— Ах… —?и он отбросил пальто на пол, а шарф?— прямо мне на голову. И даже не извинился. Хотя, чего я, собственно, ождал. — Я говорю, вы часом её имени не запомнили? Он хотел что-то сказать, но тут, наверное, понял, что никаких имен, кроме наших, за последний час в этой комнате произнесено не было. И он снова расхохотался. ?— Браво! Туше, мой Копейкин, туше! —?он вдруг помрачнел:?— Что, опять строчите? Смотрите, войдет в привычку, приметесь записывать разговоры с вашей ненаглядной супругой… ?— Такое грех не застрочить. Мне необходимо набивать руку. Но вы только что, думаю, полностью осознали моё затруднение. Что же… ?— Узнаем завтра! ?— Да нет, Чиргин, вы не понимаете. Вдохновение?— это такая вещь, которая приходит и уходит независимо от желания творца. Поэтому если пишется сейчас?— значит, сейчас.Он смотрел на меня чересчур ласково, и я почти было устыдился своего апломба, с которым принялся рассказывать о природе вдохновения человеку искусства (ведь таковым он себя вовсеуслышанье провозглашал). ?— Да, вы же спешите уехать,?— быстро перебил он меня и сосредоточено принялся раскуривать сигару. —?Своим недомоганием я и так задержал вас на две недели. Чемодан вы собрали еще вчера, когда разрешилось дело с публикацией рассказа, ваш отъезд назначен на завтра, билеты уже куплены,?— он пожал плечами и наклонился подобрать что-то с пола. Я тихо вздохнул и потёр подбородок. Чемодан я и вправду собрал еще два дня назад, а билеты купил сегодня. Домой я действительно хотел вернуться, но на душе кошки скребли только от зрелища того, как Чиргин с живым интересом рассматривает дырку в ковре, лишь бы дольше не встречаться со мною взглядом. ?— Значит, придется сдать билеты,?— мягко сказал я. Ухватился за его растерянное молчание и тут же заговорил как можно жизнерадостнее:?— А сейчас мне придется выдумать имя нашей прекрасной незнакомке… ?— Скажете! —?тут же оживился Чиргин. —?Если для вас после часа наблюдений человек остался ?незнакомцем?, то грош цена вашему уму,?— я привычно проглотил насмешку, а он приподнял палец:?— Есть по крайней мере один очень странный момент: она кажется неплохо образованной, правда, совершенно несистематически, скорее начитанной, держать она себя умеет, но сама утверждает, что сколько себя помнит, воспитывалась в приюте, где после и стала преподавать. ?— Это странно,?— согласился я. —?К преподаванию могли допустить только даму благородного происхождения. Однако уровень её жизни и, что самое главное, манеры приводят в ступор. ?— Ах, как вы покраснели, Пышкин,?— Чиргин усмехнулся. ?— Вот только не говорите, что сочли её поведение подобающим! —?воскликнул я, уязвленный. ?— Подобающим затюканному эфемерному существу, лишенному собственного мнения так же, как и права на него? Это же у нас считается за идеал женщины! —?он презрительно фыркнул. ?— Ладно, допустим,?— я нехотя уступил его радикальным заявлениям. —?В ней есть чувство собственного достоинства, которого не сыщешь среди девушек низшего класса, однако для женщины класса среднего она несколько… ?— Самодостаточна. Я хотел сказать ?провокационна?, ?беспардонна? или на крайний случай ?эпатажна?, но наблюдать, чуть прищурив глаз, за Чиргиным, который почему-то так яростно отстаивал благовоспитанность нашей безымянной посетительницы, мне казалось интереснее. Тут во мне родилась следующая мысль: ?— Раз она смогла преподавать, значит, она не из простых. ?— Она из приюта,?— отсёк Чиргин. ?— Вполне возможно, что историю ее сиротства нужно брать в кавычки… Заметили ли вы, что она говорила о своем сиротстве, но никаких подробностей о том, как потеряла родителей, не сообщила? Тайная опека настоящего родителя, который имел в свое время неосторожность…Я красноречиво кашлянул, но Чиргин молчал, а потом сказал что-то совершенно неожиданное: ?— Марья Моревна. Я, признаюсь, настолько был поражен, что рассмеялся. ?— Увольте… О, Юронька, да неужто вы уже пали под её чарами? —?признаться, не без некоторой надежды подначил его я. —?Опрометчиво с вашей стороны, приятель: она помолвлена. ?— Григорий Алексеич, ваши намеки пошлы и скучны до ужаса. Да, как и вы, я прекрасно заметил на безымянном пальце её кольцо.Я поджал губы: получается, любезные жесты Чиргина, когда он дважды за сегодняшний вечер сжимал грубоватую женскую ручку, были продиктованы не вежливостью даже?— сухим интересом.—?Вас бы это не остановило,?— все же съязвил я.—?Меня бы это не прельстило,?— отмахнулся он. —?К слову, тот факт, что она скрыла такую замечательную подробность своей жизни, распинаясь нам тут, что никого близкого у нее нет, говорит о том, что дельце-то с двойным дном,?— Чиргин довольно улыбался.Сердце мое радостно ухнуло: значит, все же попался он на крючок, заразился азартом,?— и я смогу оставить его в полной уверенности, что следующие несколько дней он будет растрачивать свой потенциал не в пустую.?— Вот именно,?— поддакнул я. —?Почему она так напирала на свое якобы одиночество?.. И почему она без сопровождения расхаживает по городу в такое позднее время, если уже связала свою жизнь с мужчиной? Хотя,?— скривился я, припоминая подробности нашей беседы,?— ведет она себя отнюдь не как девушка, принявшая на себя обязательства подобного толка. Чиргин с удивлением воззрился на меня и с привкусом осуждения произнес: ?— Не думал, что супружеская жизнь превратит вас в пуританина,?— и, не заботясь о моем возмущении подобному ярлыку, пробормотал:?— Слишком много противоречий в ее истории… ?— И все же, Юрий Яковлич,?— перебил я, не позволяя ему отвести меня от животрепещущей темы,?— ?Марья Моревна?. Почему именно королевна-поляница? Не увиливайте…А Юрий Яковлич стоял у окна, гордо задрав подбородок, и в полутьме, разбавленной огненными всполохами догорающих углей, его лицо казалось высеченным из камня. ?— Да только потому, что мне всегда импонировала фигура Кощея.Аргумент показался мне железным; так и родилось это чудное имя, которое я вознамерился оставить, даже узнай мы настоящее. Записывая эту историю прямо по горячим следам, я уже задумывался о том, как подать ту или иную подробность, тревожился о профессиональной этике?— решил, что в своих работах я непременно буду заменять имена реальных людей, дабы не порочить их облик в настоящей жизни. О да, меня так и переполняло воодушевление. ?… —?Что же, мисс Морган, мы с Брустером будем рады выслушать вас и помочь,?— ответил ей Грейвз, усаживаясь в своем кресле…? Сколько времени мне пришлось потратить, чтобы четко и ясно изложить и описать все, что рассказала она нам! Сколько пришлось запомнить несущественных деталей, всяческой шелухи жестов и слов, чтобы потом выудить суть и записать, постоянно сокращая до голых фактов, чтобы уместиться в отведенные колонки. А в этот раз отвлеченных замечаний, пауз, странных фраз и непонятных слов было особенно много. При этом ничто не казалось мне лишним.По долгу службы прекрасной половине человечества мне приходилось оказывать свою помощь в разы чаще. Как бы пошло ни звучало, а я уже давно сбился со счета прошелестевших мимо моего носа за эти семь лет юбок. Как любой другой мужчина я не мог не обращать внимания не только на суть дела, но и на саму потерпевшую, пусть никогда не позволял себе податься увлечению в ущерб расследованию. Единственное исключение я допустил, да и то в качестве заветного приза по счастливому разрешению дела одной очаровательной особы… которую я на следующий же день нарек своей невестой. А молодая женщина, что пришла к нам в тот мартовский вечер, запала мне в память так, что её историю я счел лучшим сюжетом для моего следующего рассказа, и бросился писать, едва за ней закрылась наша дверь.Однако поначалу мы все не могли перейти к насущному. Я всё наивно думал о политесе, который строго предписывал обращаться с женщиной не иначе как с фарфоровой вазой. Поначалу казалось, что она и вправду пришла неспешно побеседовать о моих литераторских изысках, словно от скуки, не задумываясь даже, как она компроментирует себя?— сидит одна в обществе двух подвыпивших мужчин в натуральной дыре и болтает о чепухе. Однако, приглядевшись, я увидел, что стан ее сковывал самый жесткий корсет?— подспудный страх, и во мне возгорелось любопытство. Что же на самом деле привело её к нам? Что пригвоздило к старому потёртому креслу и заставляет терпеть всё это унижение, жертвуя последней репутацией?.. Журналисты вечно облаивают полицию, обвиняя нас в ?варварских методах?, но за себя скажу: пусть время всегда поджимает, а я старался вести разговор что со свидетелями, что с потерпевшими, а тем более?— с подозреваемыми, как можно терпеливее и мягче, выдавливая из собеседника каплю за каплей доверие.Однако нынче выходило осложнение: Чиргин. Один его внешний вид мог бы довести порядочного человека до припадка, но ведь он ещё и настойчиво лез в разговор, балагурил, развлекался, перешучиваясь с нашей странной гостьей… Я все ждал рокового момента, когда она не выдержит этого балагана и молча уйдет… Однако я ошибался. Она мало того, что с достоинством встретила измывательства моего друга, так и была на высоте. Её пикировки с Чиргиным забавляли их и изводили меня; я все сидел, сжимая чашку с остывшим чаем, временами прислуживал нашей гостье, кидал на Чиргина красноречивые взгляды, но они оба оказались увлечены словесным состязанием, а я остался не у дел, вконец приспособившись под предмет меблировки. Я давал ей время приспособиться, и, сам слабо веря своей храбрости, уступил это тонкое дело Чиргину, сам сосредоточив свое внимание на стряпне служанки?— на удивление, пирог вышел пусть не самым лицеприятным, но отменным по вкусу.Я взял себе четвертый кусок, когда мне вдруг стало ясно как день, почему мы никак не можем перейти к сути дела: она была гордой. Я живо вспомнил все те редкие случаи, когда я настаивал на откровенном разговоре между Чиргиным и мною, и как трудно заставить гордого человека признаться в своих затруднениях перед другими. А раз так, значит, если эта женщина все-таки заставила себя прийти к нам, то проблема ее действительно вызывающе серьезна?— иначе она бы справилась с нею сама. ?— У нас есть конфеты,?— заявил Чиргин, нагибаясь к полу, и выудил из кипы каких-то бумаг коробку поседевших от времени и жары марципанов, любезно предложил нашей гостье:?— Прошу. Больше такого вы нигде не попробуете.— Не сомневаюсь,?— отвечала она,?— но я боюсь перебить вкус пирога.— Но вы боитесь не только этого.— Люди многого боятся, но редко себе в этом признаются.— В попытке прослыть храбрецом, можно легко потерять голову.— Зато ее увенчают лаврами, а в глазницы вложат алмазы.— Но ей-то уже будет все равно.— Все бы вспоминали эту простую истину, когда откладывали на похороны.— А вы откладывать на похороны не собираетесь. Она вздрогнула, но взгляда не отвела и сказала с вызовом:— Не собираюсь.—?А следовало бы.Она внимательно посмотрела на него и в паре мгновений раздумий проиграла в инициативе?— мой друг заговорил в совсем ином тоне, четко и резко, распрямляя плечи и задирая подбородок:—?У вас изрядное терпение и срочная нужда. Вы попали в переплёт, потеряли контроль, вы боитесь, ваше положение скверно настолько, что вы решились возложить свои последние надежды на автора дрянного рассказика, что поутру прочли в бульварном журнальчике. Вы ухватились за слово ?следователь? и порадовались, что тот уже в отставке, ведь в полицию со своим затруднением вы так и не дерзнули обратиться. Вы отчаялись: общий вид места, куда вас завела безнадежность, вас не напугал сильнее той беды, что, очевидно, поджидает вас дома, раз своему теплому углу вы предпочли три часа отсиживаться в этой берлоге. И ради чего, ради встречи с ее хозяевами, о которых не имели толкового представления, а при встрече убедились лишь в том, что зрелище мы из себя представляем прескверное: двое пропоиц и разгильдяев, один еще пытается строить из себя благообразность, другой же… И отчего-то вы не бежите, не спасаетесь, о нет, вы занимаете наше кресло и наше время, испытываете терпение дерзостью, провоцируете, нарушаете всякие нормы приличий в обществе двух подвыпивших мужчин?— очевидно, самосохранение вам чуждо! Зато вы наелись пирога.Я хотел извиниться за резкость своего друга, столь продолжительного выпада от него я не ожидал (пусть и признавал, что все сказанное было в крайней степени справедливо), что уж говорить о нашей гостье!.. Однако она выслушала эту отповедь в совершенном спокойствии, и как затрепетал огонь свечи от бурной речи Чиргина, так тень надменности пролегла у ее губ; чуть скривив их, она молвила:—?Ещё не наелась. Да, извольте-ка еще кусочек, Григорий Алексеич,?— я исполнил её просьбу, и лишь перекладывая пирог с ножа на блюдце, заметил, как мелко дрожат ее руки, пока она продолжала:?— Да, сейчас именно пирог представляет для меня наибольший интерес, коль наше соревнование в остроумии и знании народного творчества сделалось скучным. А я действительно никогда не ела брусники. Что же до того, что заставило меня дожидаться тут три часа как вас, так и пирога, происходит со мной уже вторую неделю?— я вполне этим пресытилась.Я положил нож на тарелку, и сорвался звон?— довольно громкий в натянутом молчании. Я воспользовался этим, рассудив, что и мой друг, и наша гостья, хоть на пару минут исчерпали свои резервы несдержанности и бестактности, и, пока, обескураженные, меряются взглядами, самое время мне взять ситуацию в свои руки. Я устроился поудобнее на своем горемычном стуле, опер руки на колени, кашлянул и обратился к ней:—?Сударыня, мы не могли предположить ваш визит. Признаюсь, я уже год как отошёл от дел, но раз вы здесь, мы окажем вам ту помощь, которая потребуется для разрешения вашего затруднения. Мы не причиним вам вреда; мы поможем вам. Не смущайтесь его, —я шутливо махнул рукой на Чиргина,?— Юрий Яковлич?— мой недобрый друг и непревзойдённый помощник, он не даст вам заскучать. Поделитесь же вашими тревогами. Ваша жизнь в опасности,?— иначе вы бы не прибегнули к столь крайним мерам.В полушутливой суровости я обвел руками наше обиталище, указал на нас с Чиргиным, а она, чуть дрожа, ломко рассмеялась:—?О, я всего-то подумала, что моя история может приглянуться вам как сюжет, Григорий Алексеич. Обыграете её, разукрасите, причешете… Вам так ладно удаются выдумки!—?Все эти годы мне ладно удавалось следствие,?— отрезал я. — В чём же состоит ваше затруднение, коль вы до сих пор не обратились с ним в полицию?В ней наконец будто что-то щелкнуло,?— и вздохнула она глубже, и чуть прикусила губу, и прикрыла глаза, оттягивая момент, когда пришлось ей произнести голосом усталым и глухим:—?Меня преследуют люди. Неизвестные мне люди. Две недели назад появился один, а буквально сегодня утром?— другой. И это не настойчивые поклонники. ?— Вы так уверены? —?со смешком вопросил Чиргин, за бравадой тщательно скрывая напряжение. ?— Поклонники всеми повадками напоминают людей, у которых вместо голов?— тыквы. ?…— Видите ли, мистер Грейвз, я живу одна. Снимаю комнату в довольно неприметном, но приличном районе. Две недели назад я возвращалась из сиротского приюта?— там я преподаю уроки музыки?— и у подъезда, еще издалека, увидела человека. Он стоял у стены и не двигался, на попрошайку или нищего никак не походил… ?—?Как он был одет? —?спросил Грейвз. ?—?Вполне сносно, как и может быть одет человек в февральскую непогоду. Довольно неприметно, в темное, но сразу видно?— отнюдь не дешево. Цилиндр он держал в руках, хотя шел снег… ?— Он был блондин, брюнет? —?спохватился Грейвз. ?— Увы, из-за снега, я не могу точно сказать?— было и плохо видно, и вся голова его была усыпана снежинками, будто бы он был сед. Он вел себя так, как если бы ждал кого-то, причем стоя перед моим подъездом. И чем ближе я подходила, тем больше мне казалось, что он не сводит с меня взгляда, я чувствовала его тяжелый взор. Стоило мне поравняться с ним, как он быстро надел шляпу, да так, что прикрыл лицо руками, и стремительно свернул в переулок. Пока я открывала дверь, мне казалось, что он все еще стоит, скрытый темнотою, и следит за мной. Мне стало неприятно, но любопытство взяло вверх?— и я тут же бросилась к окну на другой стороне комнаты, посмотреть… И да, так и было?— он стоял снизу и смотрел прямо на меня?— но, опять же, из-за разыгравшейся метели я видела только смутный его силуэт. Я окликнула свою компаньонку, чтобы она тоже посмотрела, и я отвлеклась, она подошла?— а под окнами уже никого не было. Тогда я предположила, что это мог быть один из ухажеров моей компаньонки?— она помогает в бакалейной лавке, а там легко и без зазрения совести можно обменяться не только улыбками. Я даже пошутила с соседкой насчет этого, но, к моему удивлению, она резко возразила мне, что в тот вечер никого не ждала. ?— Я буду прав, предположив, что тот человек казался хорошо одетым для… вашего района, мисс Морган? —?уточнил Грейвз. Мисс Морган нахмурилась, припоминая, и медленно кивнула: ?— Вероятно. Да, о нем вполне можно сказать, что он был… джентльмен. ?— Или одет как джентльмен,?— Грейвз поднял указательный палец, сказал:?— Актерское мастерство и грим?— вещи великие, а в нехороших руках?— опасные. Но прошу вас, продолжайте. Ведь это не единственный странный случай, произошедший с вами. ?— О да,?— закивала мисс Морган своею белокурой головкой. —?Что-то странное случилось на следующий же день! Я поздно вернулась с работы, и прямо на пороге хозяйка посетовала, что меня так и не дождался мой дядя. ?— Ваш дядя?.. ?— В том-то и дело, мистер Грейвз, никакого дяди у меня нет и не было никогда. По словам хозяйки, это был джентльмен, и прождал он меня более пяти часов в гостиной. ?— Как ваша хозяйка описывала этого человека? —?спросил я. ?— ?Джентльмен??— вот что она повторяла через слово,?— мисс Морган поджала губы. —?Уже немолодой, но и не старик. Скажу такую фразу, господа: мне показалось, что миссис Уилсон (так зовут мою хозяйку), пусть сама дама почтенная, а была явно очарована тем человеком?— с таким воодушевлением она рассказывала о его визите. Говорила, предлагала ему чаю и даже принялась печь печенье, но он отказывался. Пыталась расспрашивать, что ему нужно от меня, но кроме того, что он мой дядя, ничего не сказал, напротив, ненавязчиво поинтересовался у нее, как я тут живу,?— мисс Морган задумалась и медленно проговорила:?— Вот что странно, миссис Уилсон сказала, что тот человек был очень немногословен, будто бы смущен, или же слишком задумчив, вплоть до рассеянности. Она пустила его в мою комнату… —?увидев реакцию моего друга, пальцы которого собрались в кулак, мисс Морган ахнула:?— Это очень плохо, да? ?— Вы еще не рассказали нам всего, мисс Морган,?— сухо ответил Грейвз. —?Но я уже представляю, о чем вы поведете речь…? ?— Меня пытались убить,?— просто сказала она. —?Всего лишь неудачная попытка,?— то, с каким легкомыслием она повела плечами, только доказывало, как на самом деле она боится. —?Довольно глупая и не подготовленная: я еще засветло вышла из дома, пока вся улица спала, и, как и в первый раз, мне издалека показалось, что у стены, куда не падает свет фонарей, стоит человек. Я пошла быстрее, стараясь придерживаться другой стороны улицы, пусть больно она у нас узка, и все же польза от моих маневров была,?— она хмыкнула и вздохнула. —?Тому человеку пришлось сделать три шага до меня, и делал он их решительно… поначалу. Я знала, что в руке под плащом у него нож. Наверное, он прикинул, что с такой пташкой, как я, можно расправиться и без особой подготовки… ?— Но он серьезно ошибся,?— вкрадчиво сказал Чиргин. ?— Я взглянула на него, и он передумал. Наверное, решил, что к дуэли на ножах надо морально подготовиться. ?— К дуэли? —?обескураженно переспросил я, а она невозмутимо (но явно наслаждаясь эффектом) посмотрела на меня: ?— Ну, я в ответ тоже достала нож. Я же не дура ходить по Хитровке безоружной. ?— Компаньонке вы предпочли кинжал,?— констатировал Чиргин, едва сдерживая улыбку. —?Но я бы посоветовал вам обзавестись более искусным: кухонный всё же туповат да несподручен.В руке его сверкнула сталь?— на кончик пальца он установил острие небольшого ножа и, скалясь, смотрел на нашу гостью. Та резко перекинулась вперед, но когда ее рука была в дюйме от скромного оружия, Чиргин произвел неуловимый пасс и перехватил ломкий стебель чахлой розы. Спустя мгновение я понял, что следить за лицом нашей посетительницы будет занятнее: она обескуражено моргнула, и что-то подсказывало мне, что вовсе не от увиденного фокуса, а от самой сути его?— ее поразил цветок. Дрогнули пальцы, когда коснулась она багряного шипа, а в изгибе губ плескалось изумление. Так и не принимая в дар эту издевку, но кружа вокруг побелевшей рукой, она молвила, лишившись в голосе вызова и резкости, обретя в певучей тоске:—?И это?— тот меч, которым мне убивать чудовище?—?Приручать,?— в тон ей, тихо и мягко ответил Юрий Яковлич.Миг она смотрела на него, а потом покачала головой и перевела взгляд на меня, бросила сухо, громко, чуть ли не с упреком:—?Главное оружие женщины не красота, а нож за пазухой. Ресничками не отмахаешься от насильника, а за красивые глазки только скорее зажмут в переулке. И господа с Никольской в этом деле нисколько не отличаются от черни Драчевки*.Чиргин смял розу, и та рассыпалась пылью в ковер.?…— А сегодня, мистер Грейвз,?— продолжала мисс Морган свой волнующий рассказ,?— я утром пошла на службу. И вдруг на меня из-за угла выскочил мужчина! В темном плаще, в шляпе, с замотанным шарфом лицом, он… ?— Вы не смогли его опознать, мисс Морган? —?тут же прервал ее Грейвз, вставая с кресла и принимаясь расхаживать туда-сюда по комнате: очевидно, он был очень взволнован рассказом нашей клиентки. —?Хоть что-то, хоть какую-то деталь! Мисс Морган судорожно вздохнула, прижала к губам платок, в глазах ее заблестели слезы. ?— О, мистер Грейвз, одно я знаю точно… —?голос ее сорвался на шепот:?— Тот человек, который встретился мне первый раз две недели назад, и тот, который выпрыгнул сегодня на меня из подворотни… Не одно и то же лицо! Этот… был одет еще неприметней, но явно беднее, неопрятнее, от него… —?она отчаянно покраснела,?— дурно пахло… Да и сам по себе он был… другой,?— мисс Морган смешалась, но воспоминания о пережитом ужасе захватили ее, она воскликнула:?— О, это было жутко! Он стиснул меня руками, сталь ножа коснулась моей шеи… Но я закричала, что есть мочи, из окон стали выглядывать, а вдалеке прохожие оборачиваться, да и мне удалось… —?она на миг совсем смутилась, но потом воскликнула с вызовом:?— Пнуть его хорошенько! И он мгновенно скрылся, так быстро, что ни хозяйка, ни компаньонка, что выбежали из дома на мои крики, уже ничего не могли поделать… —?мисс Морган судорожно вздохнула. —?Поэтому я и пришла к вам, мистер Грейвз! Я в жизни никому ничего дурного не делала, ни с кем судьба меня не сводила, и я понятия не имею, кому я могла перейти дорогу! Помогите мне!..? ?— Вот что, значит, привело вас сюда… —?сказал я, когда она замолчала. —?Вы побоялись возвращаться домой, сразу направились ко мне…—?Посчитали, что новоявленный писатель дрянных детективов точно справится со столь премерзким делом, нежели полиция или какое приличное агентство,?— вставил Чиргин. А щеки ее вспыхнули от одного моего подозрения в том, что она поддалась страху. ?— Разумеется, знай я, что впервые в жизни распробую тут брусничный пирог, я бы тоже была здесь! ?…— Вы говорите, у вас нет никаких родственников? —?уточнил Грейвз. ?— Нет. Совсем нет,?— мисс Морган покачала головой,?— я довольно закрытый человек, мистер Грейвз, так что и из знакомых никого другом назвать не могу. Если вы думаете, что это чья-то шутка, как я думала поначалу, то… ?— Никаких шуток, мисс Морган! Дело чрезвычайно серьезное. Расскажите поподробнее, чем вы занимались последние месяцы, и, прошу вас, не утаивайте от меня ни капли сведений! ?— Я уже год как преподаю в приюте. Совсем недавно договорилась о надомном обучении фортепиано, скоро я буду ходить к ученику. Раньше я служила гувернанткой в нескольких семьях, последний раз?— в Шотландии, у одного убитого горем вдовца, около трех лет, но мы расстались в самых теплых отношениях… ?— Что заставило вас уехать? ?— Дети выросли, и их отправили в школу?— вот и пришлось мне уехать…? ?— Почему же вы покинули Воронеж? —?спросил я. ?— Три года для вдовской скорби более чем достаточно, тем более когда под боком каждый день о радостях отношений между полами напоминает молодая женщина. ?…— Итак, мисс Морган, не беспокойтесь,?— сказал Грейвз, после недолгих раздумий,?— я берусь за это дело. Завтра я непременно приду к вам, чтобы осмотреть место происшествия. Прошу вас не паниковать, навряд ли после столь яростного вашего отпора злоумышленник в скором времени совершит еще одну попытку навредить вам…? ?— Мы придем к вам завтра к часу,?— наконец объявил я, тут же устыдившись своей категоричности, а Чиргин воспользовался этим и с едва заметной издевкой прибавил:—?Если вас это устроит, сударыня. ?— В час? —?о нет, она только лишь подхватила его насмешливый тон. —?Завтра пятница… Лучше к трем, тогда я точно буду свободна. Я на секунду застыл, не зная, относиться к этой реплике как к полнейшей глупости или как к воплощению женского естества. Решив, что последнее порой включает в себя позволительную и несколько очаровательную, хоть и редкостную глупость, я даже улыбнулся. Тем временем она как будто стала наклоняться вниз, наверное, чтобы поднять свой плащ, о котором ни я, ни Чиргин из чувства такта ей не напоминали, и мой друг рванулся ей помочь. Он первым поднял накидку и вручил ей, на что она с тонкой улыбкой сказала: ?— Что ж, раз уж вы так настаиваете, я, наверное, действительно пойду,?— она грациозно поднялась и протянула руку, Чиргин с секундной заминкой передал ей шляпу. —?Я уже достаточно времени отсиживаюсь в вашем неприступном оплоте уверенности в завтрашнем дне, чтобы смутить моего неудачливого убийцу: может быть, он решит, что я сама управилась с его задачей, утопившись в Москве-реке?.. Она как будто бы смеялась даже, но мне стало противно на душе. Я подумал, как же мы отпустим ее возвращаться домой, тем более в ночи, только что выслушав всю ее историю. А тот факт, что сегодня утром была совершена попытка покушения на нее, скорее убеждал нас с Чиргиным принять какие-то более серьезные меры, чем обмен любезностями. ?— Постойте, но как же,?— воскликнул я,?— вы пойдете сейчас домой, одна?.. ?— Мне не привыкать, Григорий Алексеич,?— с горечью усмехнулась она. —?Тем более ваш друг настаивает,?— она взяла из его рук Чиргина вуаль. —?Так что же? —?заговорила она ему глухо, окутывая свое лицо в черный газ. —?Даете добро пташке выпорхнуть из гнездышка? ?— Сам же сопровожу её в клетку,?— подхватил ее тон Чиргин и взялся за шляпу, вознамерившись идти за ней на улицу, и я разделил его готовность (то был первый здравый посыл от него за последнюю пару недель).—?Нечего откладывать визит на вашу квартиру,?— подхватил я,?— мы сейчас же… ?— Ну что вы! —?воскликнула она и покачала головой. —?Если я приведу мужчину, пусть даже самого Светлейшего князя на квартиру, хозяйка выбьет меня оттуда, как из ковра пыль: лихо и без церемоний. И куда я пойду? Навряд ли вы будете готовы разделить со мной комнаты… Хотя,?— она преувеличенно задумалась,?— это бы спасло репутацию вам обоим, пусть напрочь погубило бы мою. ?— После женитьбы капитана Пышкина в столь радикальных мерах уже нет необходимости,?— бесстрастно проговорил Чиргин. Посетительница наша вскинула бровь, а я воскликнул: ?— То есть крыша над головой вам важнее собственной жизни? Пальцы ее непроизвольно сжались в кулак, она тут же сосредоточила своё внимание на надевании перчаток, не переставая усмехаться, ответила: ?—?Разве не каждый мечтает о тихой смерти в собственной постели? Все только зависит от того, когда же это случится: раньше или позже. Знаете, господа,?— она обращалась к обоим, но глаза подняла на Чиргина, а он все стоял, вертя в руках свой цилиндр,?— мне очень захотелось верить, что вы сможете дать мне такой шанс: умереть в собственной постели, причем чуточку позже, чем складывается.Слова протеста застряли у меня в горле от столь вопиющей то ли глупости, то ли заносчивости; то же самое, пожалуй, можно было сказать об Чиргине. Она же, пользуясь произведенным эффектом, быстро сказала:—?Передайте спасибо вашей девушке за пирог и скажите, что сахару можно класть чуточку меньше?— а то на зубах скрипит.Она прошла к двери стремительно, но остановилась на секунду и обернулась. В полумраке, несмотря на сетку вуали, я успел заметить, как кровь прилила к её щекам:—?Кстати, у меня есть томик сказок Пушкина. Вам, как преданному поклоннику, могу одолжить,?— бросила она напоследок моему другу.—?Скоро в каждом доме будет томик сказов Пышкина,?— осклабился Чиргин, придерживая ей дверь. —?Вопрос же преданности поклонников… ?…Уточнив еще пару формальностей, мы вежливо распрощались с мисс Морган, строго наказав ей спать сегодня в комнате компаньонки и завтра не выходить из дома, пока мы не нанесем ей визит. Как только она ушла, Грейвз с наслаждением уселся в своем кресле, вытянув длинные ноги к камину, и закрыл глаза. Только я подумал, что он уснул, как он вскочил и начал быстро ходить по комнате. ?— Вот это случай, Брайтон. Бедная женщина! Она даже не подозревает, в какой опасности находится!..?На этих словах я отложил перо, решив продолжать по мере раскрытия этого странного дела. ?— Зря, все-таки, мы её отпустили,?— пробормотал я.Осознание того, что она сейчас где-то бредет по пустынным улицам, не давало моей совести успокоиться. Судя по тому, как Чиргин, пусть уже переодевшись, вновь уже минут десять стоял у окна, вглядываясь в сумрак обрушившейся ночи, он тоже переживал, пусть меньше всего на свете хотел показать это.—?Вы же взяли ей извозчика,?— напомнил он. —?Наказали довезти прямо до подъезда.—?И посоветовал ей ночевать в комнате с компаньонкой,?— вздохнул я. —?Но какое доверие этим возницам… Высадит её на первом перекрестке, а вдруг её квартирная хозяйка уже заперла двери и по сварливости не пустит на порог за позднее возвращение?.. Знаем мы этих старух, что измываются над молодыми беззащитными своими постоялицами…—?Беззащитными? Как бы не так! Вы разве забыли?.. —?Чиргин хохотнул и подмигнул мне. —?Она не глупа, раз вместо веера предпочитает носить с собою нож.На этих словах он вытащил из рукава оружие нашей бесстрашной гостьи; клинок блеснул, как и зубы моего друга в широкой улыбке.—?Вы не вернули ей нож! —?вскричал я. —?Как можно?— и теперь она еще и безоружна!..Чиргин оглянулся на меня зверем и возопил:—?Как смеете!.. Как смеете вы упрекать меня в подобной бесчеловечности! —?и спокойно добавил:?— У нее есть второй.—?Простите, что?..—?За пазухой,?— рассказал он, наслаждаясь моим замешательством. —?Как она сама и сказала. Поменьше и поострее. Этим же только землю рыть,?— вздохнул Чиргин, пережимая лезвие голой рукой.—?Но откуда вы стащили этот?—?Из кармана плаща, разумеется,?— он принялся расслабленно вертеть нож меж пальцев. —?Где же ему еще быть. Сподручно, согласитесь.Очевидно, недоверие, смешанное с откровенной насмешкой над этой буффонадой, слишком явственно отразилось на моем лице, так что Чиргин воодушевленно закивал и озвучил мои мысли:—?О да, Амазонка, Метательница Ножей. Раскинем шатер, цирк уже в городе,?— улыбка сошла с его лица стремительно, как из голоса исчезла театральная раскатистость:?— Это паранойя?— возможно. Когда тебя преследуют незнакомцы с намерениями заколоть средь бела дня, наденешь и шлем, и панцырь (благо, мода отыгралась на наших дамах шляпками и корсетами). Вам ли не знать, что порой достаточно одного лишь вида оружия, чтобы предотвратить схватку. В случае с тем мерзавцем сработал эффект неожиданности?— что верно, то верно, сложно вообразить прелестную леди с ножом наперевес. Но это никуда не годится,?— без предупреждения он швырнул нож в стену, но тот отскочил, как щепка. —?Завтра я предложу ей целый арсенал.—?Не сомневаюсь, она выберет трубку с отравленными шипами,?— хмыкнул я.—?Зачем ей вторая? —?ухмыльнулся Чиргин.—?Чтобы у вас не осталось.Он усмехнулся и промолчал, забравшись на подоконник, постучал по стеклу, молча понаблюдал, как я правлю неудачные фразы, обронил:—?А меня вы записали Кощеем, о великий Баян?—?Ну что вы,?— буркнул я, всё же польщенный распределением ролей. —?Вы назначены Иван-Царевичем.—?Не подозревал в вас подобной мстительности! Его ведь в конце рубят на кусочки! А сестёр-то у меня не осталось, чтоб завелись птички-зятья, которые бы меня живой-мёртвой водичкой облили да воскресили!Я, забавляясь, посмотрел на него, но веселость моя быстро сошла на нет?— беспокойство терзало меня: я заморгал, скосил глаза на свои пальцы, отстукивающие рваный ритм, и процедил:?—?Кому нужна смерть бедной безродной учительницы музыки? ?— Быть может, ленивым ученикам?.. —?попытался пошутить Чиргин, но напоролся на мой суровый взгляд и взвился:?— Бросьте, Гриша, взгляните на себя! Воображаете уже, какой гонорар возьмете за этот ?увлекательнейший сюжет?! Покушение на убийство при отсутствии мотива! Подробная история со множеством противоречий и белых пятен,?— он отошел наконец-таки от окна, где кроме ночного тумана будто и не было ничего.—?Она настаивала на том, что сирота,?— проговорил я,?— и вот в ее рассказе объявляется человек, называющий себя дядей и дожидающийся ее возвращения пять часов кряду.—?Причем в присутствии хозяйки квартиры.—?Стал бы так себя вести убийца?..—?Прежде всего, тот человек хотел переговорить с ней,?— заключил Чиргин. —?Увидеть ее… После?— убить, возможно,?— он вновь забавлялся, я же с холодом высказался:—?Я говорил вам свою точку зрения,?— и скупо обронил:?— Внебрачный ребенок.Чиргин с живым интересом взглянул на меня и приложил палец к губам:—?Она так часто подчеркивала свое сиротство,?— согласился он,?— при этом ни словом не обмолвилась об обстоятельствах, при которых попала в приют. Возможно ли, что ее туда сдали, как только она, нежеланная, появилась на свет? И тем не менее, она служила гувернанткой в трех разных семьях, последний раз?— так и вовсе у воронежского графа, а ныне преподает: приютская воспитанница не смогла бы претендовать на такие должности, прислуга?— вот лучшая доля этих девиц.—?Чёрт,?— я хлопнул себя по колену,?— надо было спросить у нее прямо, что за приют она имеет в виду.—?Держу пари,?— лениво отозвался Чиргин,?— она содержалась при каком-нибудь монастыре, а вовсе не в богадельне, где плодят новое поколение проституток и чернорабочих. Я же был поглощен погоней за мыслью: ?— Зачем убивать учительницу музыки? Зачем убивать учительницу музыки? —?повторял я, остервенело, напрочь забыв об окружающем мире. ?— Может,?— заговорил тем временем мой друг голосом надтреснутым, принимаясь прохаживаться по комнате косолапым шагом,?— это все из-за кольца! Говорите, она помолвлена, но об этом тоже молчала: так может, она обручилась с недостойным человеком, порвала с ним, а он теперь преследует ее и хочет отомстить за отказ. Или так одержим ею, что ему легче видеть ее мертвой, чем чужой! —?я скривился, отказываясь даже комментировать подобную версию, а он посмотрел на меня в упор, и улыбка слетела с него, подобно шелухе:?— Вот, Гринечка, сюжетец в вашем духе. Хватайте кость и рвите с нее мясо. С треском, с блеском! Бейте рекорды продаж на тайнах злополучных девиц, а они уж перебьются, на тупых ножах в подворотнях перебьются.Я несколько оторопел от той злобы, которой он воспылал к моим литературным проискам, но он заговорился, сплюнул, махнул рукой и вернулся в благодушно-игривое настроение столь же стремительно, как вновь отошел к окну, где и простоял несколько минут молча, пока я упрямо правил набросок. Одна мысль не давала мне покоя, и, с прищуром взглянув на Чиргина, я пустил стрелу:—?И причем тут Пушкин! —?с нарочитым удивлением воскликнул я, отсылая к последнему слову, что осталось за ней.Чиргин обернулся медленно, в профиль, и улыбка прорезала его щеку едва ли не до уха:?— Полагаю, она оценила мой подход к спящим дамам*.Как только смысл настиг меня, и я все же вспомнил подробности старой сказки, Чиргин с огоньком триумфа в глазах развернулся на каблуках и прошествовал к себе на мансарду, оставляя меня розоветь от смущения и признавать, что время-то действительно уже очень позднее. На следующий день Марфушка, видимо, навёрстывала упущенное и завтрак сервировала с особым рдением, даже чуть разрумянившись то ли от натуги, то ли от волнения, то ли от жара свежих гренок. Я предвкушал поход к нашей давнишней посетительнице, прикидывая, стоит ли взять извозщика, но тут явился Чиргин?— и, распахнув настежь окно (притом с треском порвав штору), провозгласил славу солнечному мартовскому утру и сообщил о своем намерении совершить променад прямиком до ?красного терема богатырши?. Я отмолчался, похрустывая тостом и прикусывая улыбку: друг мой представлял зрелище… неожиданное.Прежде всего, он причесался, зализав волосы до блеска, отчего его голова будто уменьшилась вдвое?— и все равно осталась огромной на тощей шее, которую он плотно обмотал платком тонкой ткани и сдержанного цвета. И пусть сюртук болтался на нем почти что по размеру, но без извечного латаного-перелатаного пальто он казался мне чуть ли не нагим. Носы туфель сияли, вощеные?— как и глаза, сизые в один тон с весенним небом.Пересилив себя и заглотив с кофе все тысячи тысяч шпилек в его адрес?— от миролюбивых до ядовитейших, я довольно-таки безнадежно пригласил его разделить мою чудную трапезу, прекрасно зная, что его завтрак исправно составляет пара сигарет. Однако он с размаху покусился на булочку, а за ней?— вторую, третью, отвоевал у меня джем и наконец залпом осушил кофейник (предварительно, все же, разлив его по трем чашкам и отпив из каждой). Мы не торопились, поставив во главу угла приличия, и выкручивали душу томительным ожиданием приятного развития событий,?— но только после переваренного завтрака. Прикрывшись газетой, которую я все откладывал, намеренно терзая себя мыслью, что меня там уже целый день дожидается рецензия или по меньшей мере хвалебный отзыв, я принялся лениво просматривать статьи, порой отвлекаясь на Чиргина.—?Оправьте чуть-чуть,?— намекнул я ему на странно взбитый сюртук.—?А, это все карман.—?Какой еще карман?—?Внутренний. Вот и топорщится.—?Что еще вы туда напихали? Расстаньтесь с виски хотя бы на полдня.—?Увольте! —?он будто бы всерьез оскорбился. —?Я довольствуюсь кофе. А тут… —?он отвернул лацкан, и на свет божий показалась длинная деревянная трубочка. Из петлицы он вынул то, что я сначала принял за петушиные перья?— сноп тонких игл, перевязанных бечевкой.—?Жемчужина вашего арсенала, я полагаю,?— протянул я, едва сдерживая хохот, и скорее опустил лицо в газету?— по старой привычке проверять наличие выгодных предложений, уткнулся прямо в уголовную хронику.—?Конечно, под платьем это не спрячешь,?— рассуждал беспечно мой друг,?— но можно сообразить небольшую сумочку…Москва всегда находила, чем удивить: обитатели его сходили с ума либо от скуки, либо от тяжелейшего труда, и вот изобретали преступления невероятные по своей мрачной смехотворности. Какому-то генералу подлили в чай молоко, на которое у него была дичайшая аллергия. Скончался в муках, так и не угостившись эклером,?— а официанта подозревают в сговоре с амбициозными коршунами со службы.—?Если бы изобрели приспособление, что делало бы всякую стрельбу из ружья или револьвера абсолютно бесшумной,?— болтал Чиргин,?— и прибавьте к этому порох без дыма…По холодам в бедных районах помирали от обморожения и голода пачками: так один уличный сорванец приноровился торговать зубами, которые добывал из окостеневших ртов способами столь непотребными, что я едва не распрощался и с тостами, и с кофе?— как можно печатать такие шокирующие подробности в издании, которое читают не только за завтраком, так порой и дамам!.. Знатно я бы оплошал, сиди я сейчас в уютной гостиной нашего семейного гнезда и развлекай жену такими вот новостями?— а она часто просила меня читать и выписывать побольше журналов, чтобы вконец не отставать от жизни.—?Что же вы, господин Путилин, уже и в газетах пишут, что носить подобные бакенбарды?— тягчайшее преступление? —?воззвал ко мне голос Чиргина. —?Вы теперь персона публичная?— придется внять гласу толпы, и на этот раз я к ней присоединюсь: мы будем роптать о благородстве усов и чудовищности баков…—?Вы только послушайте, какую мерзость стали печатать! —?воскликнул я. —??Лёня Грымзин, одиннадцати лет?…—?Я две недели кряду слушал, какую мерзость теперь печатают,?— фыркнул он.Мне даже стало слегка обидно; но тут я вспомнил, что в изголовье моей кровати все еще висит, намертво прибитый, черновик моих литературных изысков, и вмиг развеселился?— в таком же настроении, наперекор ему, я бодро прочитал о выходках мальчишки и перешел к следующему печальному сообщению.—?Быть может, этот Лёня Грымзин?— один из её воспитанников,?— усмехаясь, протянул Чиргин. —?Какая наседка, такие и птенцы. Те, кто выжил в приюте, экземпляры особой закалки. Немилосердно калеченые, но живучие. Судьба надавала им пинков и оплеух, а они учились шире улыбаться в ответ и откусывать всякую руку, что даже с лаской приблизится, по локоть,?— он мотнул головой, пожал плечами, и поднялся, живо, резво, полный желания хоть ради исключения признать, что порой жизнь случается не такой уж невыносимой.И все же мой долгий застывший взгляд, верно, смутил его?— прищелкнул каблуками, вскинул бровь:—?Что же вы, Максим Максимыч, получили солнечный удар? Могу лишь предложить уйти в тень улиц нашего города-паутины. Вперёд, марш!.. Или что же, там таки появилась гнусная инсинуация касательно вашего творчества?.. Ну-ка, какого критика через неделю найдут в Москве-реке…Он потянулся за газетой?— а я ее отложил, с хрустом смяв, поспешно прикрывая рукой и отворачивая лицо,?— но он зачем-то счел это за напускной стыд, заговорил что-то изобретательное, а я против воли улыбнулся?— и в этой глупой гримасе наконец поднял глаза, чтобы увидеть, как он все же завладел газетой и открыл ровно на том развороте, который я возжелал в тот миг спалить дотла и пепел развеять по ветру.Тому дивному мартовскому ветру, что загулял по карнизу и спрыгнул к нам через окно.Да, в сегодняшних газетах не было совершенно ничего стоящего. Фиаско генерала, предприимчивость мальчишки и вот обыденная кража, по нелепому стечению обстоятельств обернувшаяся ограблением. Нашел, вор, куда залезть?— еще приличный район под Ивановской горкой, дом содержит старуха, почти слепая и совершенно глухая, комнаты сдает двум молодым барышням, с которых и брать-то нечего. Но в наше время чернь лезет во все дыры за лишней копейкой. Видимо, вор посчитал, что в квартире двух молодых женщин есть чем поживиться, вот и залез через окно, начал обчищать. В дальнюю комнату, где одна из соседок уже спала, дойти не успел. Все потому, что вторая-то барышня явно загуляла в ту ночь, и лучше б подольше гуляла. А так не повезло ей вернуться ровно тогда, когда мерзавец решил поживиться их скудным добром. Зато на шум проснулись и хозяйка, и компаньонка, и злоумышленнику не удалось прирезать бедняжек во сне. Но и улизнул он быстро.Жаль лишь ту бедняжку, что забила тревогу?— все потому, что не вовремя вернулась. Застала врасплох и без того уже нехорошего человека?— и он её с плеча по лицу. Канделябром, что взял с серванта. От лица кровавое месиво. Понятное дело, насмерть.А ведь она была даже красива. Преподавала музыку в сиротском приюте. И, вот же нелепость, до недавнего вечера никогда не ела брусники._____________[1] Огюст Дюпен?— персонаж Э.А.По, первый сыщик в мировой литературе.[2] Писатели в жанре детектива.[3] Марья Моревна?— персонаж русского фольклора, дева-богатырша, королевна, колдунья, одолевшая и заковавшая в цепи Кощея Бессмертного, жена Ивана-Царевича.[4] Одна из сказок А.С.Пушкина?— ?Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях?. Царевич Елисей пробуждает царевну от мёртвого сна, разбив её хрустальный гроб.