IV (1/1)

Утром я долго не залеживался. Я прекрасно поспал и даже не помнил, как вчера ночью добрался до кровати. Усмехнувшись, я подумал, каким сюрпризом для Чиргина станет моя нежданная компания за завтраком. Пока я успешно не обращал внимания на надрывное щёлканье часов над ухом, но чем больше я приходил в себя после сна, тем громче раздавалось настойчивое тиканье. В сердцах я потянулся за неугомонными часами, которые обязаны были находиться на прикроватной тумбочке, но тут столкнулся с непредвиденной проблемой: я не мог пошевелить руками! Точнее, мог, но с огромным трудом. Как только я предпринял попытку совершить это движение, мое тело отозвалось ноющей болью и мерзким хрустом суставов. Перед глазами (а я их, оказывается, еще так и не открыл) плыли разноцветные круги, я попытался сглотнуть, но во рту словно кошки ночевали. Тиканье не унималось и уже как будто стучало по черепной коробке изнутри. Я вдохнул поглубже и ядреный запах табака и спирта обжёг лёгкие. Я попытался было вспомнить, как же меня угораздило оказаться в столь плачевном состоянии, но проклятые часы своим проклятым тиканьем разбивали на мелкие кусочки всякую мысль. Разве что меня пронзил лютый страх, а что если я каким-то непостижимым образом всё же оказался дома, а не у Чиргина, и всё это унижение наблюдает моя неожиданно вернувшаяся супруга.Чувства переполнили меня, и я наконец-то перевалился через бок, чуть не упал с продавленной своей кушетки, замахал руками, словно тюлень ластами, и упёрся о шаткую тумбу, служившую ночным столиком. Над нею висело тёмное зеркало в жёлтых пятнах, и в нём маячило оплывшее, бледно-зелёное лицо, и как бы оно ни было мне противно в те постыдные минуты, одна деталь заставила меня враз протрезветь…Я потянулся за очками и рукой задел белое блюдце. Перехватил его, надел очки, прежде взглянул в зеркало.Голова моя будто скукожилась, вытянулась, блестящий лоб вздулся пузырём и вывалился вперёд, а поперёк лица будто мазок ваксы лежала жиденькая чёрточка?— усы. Я схватился за гладкие, посиневшие щеки и перевёл взгляд на блюдечко. На нём почивали мои баки.Я взревел и бросился вон.—…Чиргин!Тяжёлый, резкий запах нашей гостиной чуть не сбил меня с ног. Сколько я ни тёр сухие глаза, разглядеть что-то отчетливее груд хлама, коим поросла наша приемная, она же гостиная, не удавалось. Поскальзываясь на каком-то тряпье, ударившись бедром о край комода, допрыгав на одной ноге (что-то предательски впилось в пятку) от серванта до стола, я уже протянул руку к тяжелой шторе, чтобы впустить утренний свет, но споткнулся о нечто длинное, мягкое и, судя по недовольному бурчанию, живое. Я запутался и грохнулся на пол. Морщась от боли, не сразу уловил странный звук прямо над ухом; резко повернул голову и нос к носу столкнулся с Чиргиным: он сдерживал смех, но отрывистые смешки все равно прорывались сквозь оскаленные зубы с тем самым змеиным шипением.—?Вылазка выдалась особенно трудной, милый мой Тушин?..—?Я вас прикончу.Я сплюнул и, шатаясь, встал, возвысившись над ним, а он, растянувшись в кресле, откровенно улыбался и покачивал головой. Пока я подбирал крепкое словцо, чтобы вдолбить в эту бедовую голову весь состав его преступления, он прижал руки к сердцу и воскликнул:—?Ах, вы прямо помолодели лет на десять, Григорий Алексеич! Спадёт отёк и прочие следы вчерашних наших увеселений, и будете ну просто загляденье!—?Да как смеешь ты, паскуда, ещё и измываться!—?Да так же лучше!—?Кому же от этого лучше?!—?Сейчас вы не понимаете, злитесь, обижаетесь, а потом поймёте, порадуетесь, ещё спасибо мне скажете!..Он ловко увернулся, ужом выскользнул из кресла, а я повалился туда бревном и продолжил ругаться.—…на люди не покажешься…—?Ну-ну, будет вам… Отрастут ваши чудовища! Но теперь у вас есть время пораздумать, действительно ли они вам так уж нужны!—?Я пораздумаю над тем, действительно ли ваше общество мне так уж нужно! Если это единственный способ, который вы избрали, чтобы удержать меня как можно дольше в плену, то он достоин презрения, откровенного презрения!—?Увольте, Гриша, захотел бы заполучить вас с потрохами?— превратил бы в золотую рыбку в банке.Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Как это было ожидаемо. Как необратимо. И, несмотря ни на что, как же грело сердце…—?Где колокольчик, гонг, бубен,?— сквозь зубы процедил я,?— уж не знаю, как вы управляетесь с прислугой…—?С прислугой затруднений не имеется по причине её отсутствия,?— хохотнул Чиргин.—?Да неужели! —?огрызнулся я. —?И сколько же на этот раз продержалась бедняжка?—?Думаю, если пройдете на кухню, найдете там над плитой выцарапанные в тоске отметины?— я же за такими вещами не слежу.—?За чем бы вы вообще следили, Чиргин!.. —?мой глубокий вздох перерос в протяжный зевок, и я встряхнулся, пытаясь согнать опостылевшую сонливость, бодро воскликнул:?— Срочно дам объявление, а пока что схожу к Гауфману и попрошу одолжить нам хотя бы кухарку; чтобы вычистить эти авгиевы конюшни понадобится рота служанок…Он, ещё скрываясь в дальнем углу, весело бросил:—?Сейчас неважно, приберегите свои амбиции до утра.—?Но сейчас уже утро! —?вскричал я, поднялся и одним рывком одёрнул шторы.В лицо мне усмехался нежный майский вечер. Моё недоумение Чиргин отпраздновал откровенным фырканьем. Позора я стерпеть не мог и рухнул в кресло.Негодяй же насмехался:—?Недавно мы с Гауфманом болтали о всевозможных заразах и пришли к выводу, что человеческие пороки вцепляются в наши души пуще клещей, стоит им лишь учуять гнильцу. Уверен, леность и халатность настигли вас, стоило вам предпочесть жесткой койке пуховую перину супружеского ложа…—?Вас это в любом случае не касается, Юрий Яковлич,?— я надеялся, что натянутая улыбка искупает мою холодность.—?О, вы так полагаете?.. —?он ответил мне озорным оскалом и взял три резких аккорда, пропел сипло:?— Бравый капитан Пышкин ворвался в кабак с саблей наголо. Бравый капитан Пышкин наелся досыта. Бравый капитан Пышкин напился допьяна. И полез бравый капитан Пышкин не в свое дело, ох не в свое дело, чтобы бока ему отбили докрасна…—?Бока мои?— какие ваши претензии! —?воскликнул я. —?А вас вчера чуть не похоронили там заживо!Он отпустил беззвучный смешок к потолку и завершил дребезжащей трелью, после чего прихлопнул струны, прерывая всякий звук, и в звенящей тишине процедил:—?Вот и гордыня до вас добралась, смиренный мой Тушин: возомнили, что без вас дело было дрянь?..—?Полнейшая! —?невозмутимо подтвердил я. —?И наблюдать со стороны…—?Вам показалось малым удовольствием, очевидно, потому вы бесцеремонно ворвались в мою игру…—?Вы бы доигрались! Опять этот трюк с ловлей пули, Чиргин,?— глухо проговорил я, наблюдая хоть малейшее изменение в его лице, и едва дернувшийся уголок рта счел достаточным, чтобы совсем скомкано завершить:?— И вы ожидали, что я снова допущу…—?Но вы же допустили.Слова его расплескались дёгтем, и я невольно потер руки об брючины, и в этом беспомощном жесте воскрес давний кошмар: вновь и вновь оттирал я грязь и кровь?— его кровь, которую я все силился остановить, а не получалось, никак не получалось…—?Не терзайтесь, Гриша,?— он посмотрел на меня прямо и расцвёл в ледяной улыбке,?— это же чудесный трюк. Его последствия благословили мой союз с морфием.—?Да, когда вы словили пуговицу в живот… —?я опустил лицо в ладони, в ночном сумраке словно вновь грязные и красные. —?Зачем вы задирали того верзилу, Чиргин? —?проговорил я чуть слышно, но совладал с собой и набрался въедливой сухости в любопытстве:?— В жизни не поверю, что вы составили его характеристику за пару секунд.Лицо его окаменело, как и усмешка на плотных губах, но через мгновение он встряхнулся, с наигранной легкостью признавая:—?Я наблюдал сей экземпляр с неделю. Та кража, помните? Наш Митька прибрал себе часики, а с ними связана одна долгая и не самая приятная история, местами грязная, местами даже кровавая: загвоздка в том, что часики якобы с секретом и когда-то болтались на дряблой шейке одной несчастной вдовушки?— она сама распускала слухи, что часики-то не простые, вот и доигралась. Её придушили, но часики уплыли из рук губителя и поменяли в самый короткий срок ещё немало хозяев, пока не стукнулись об илистое дно московской клоаки. Там бы они и пропали, не…—?Не водись там хищная рыбка по имени Юрка Чиргин,?— хмыкнул я. —?Но как это дело прошло мимо моих достопочтенных сослуживцев?.. Состав на лицо!—?Они лодыри и ханжи,?— отмахнулся Чиргин,?— тем более, кто бы взялся за беду какой-то безымянной старушки, чье состояние измерялось этими самыми часиками да пигалицей-дочкой, которой даже ручку не поцелуешь?— вся разварилась в прачечной.—?Но вы вызвались ей помочь,?— напомнил я.—?Да,?— просто ответил он и принялся счищать пятно со своей кружевной манишки, но неосторожным оторвал ее, впрочем, не удостоив это происшествие и каплей сожаления. —?Она ходила и в полицию, и по сыскным конторам… Тщетно, как и всегда.Я гордо молчал, оскорбившись за всё сыскное отделение, но шила в мешке не утаишь: полиция редко бралась за расследования убийств бедноты, с лёгкой душой пополняя статистику городского насилия очередной единицей.—?Кто ей нашептал, что некогда в этом утлом закутке жил-поживал пристав Пышкин, всегда готовый помочь?.. Признаюсь, поленился узнавать. Так или иначе, ей пришлось довольствоваться мною,?— он осклабился. —?Она пришла, она просила. Я взялся,?— он развёл руками, будто сам не понимая, как же так вышло.—?Но что вы устроили с сапожником?—?О,?— он ухмыльнулся,?— Тут мне остается лишь уповать на непроходимую тупость ваших сослуживцев и полное отсутствие у них чутья,?— он хлестнул меня по носу порванным кружевом.—?Как же… —?оттолкнул я его руку,?— удивительно, как вся Москва не сбежалась потешить себя зрелищем вчерашнего безобразия… Вы, чёрт возьми, нарывались, откровенно нарывались!—?Конечно же, я нарывался! —?его напускная весёлость всё же не смогла прикрыть раздражение. —?А как же иначе можно было спровоцировать его на признание!—?Вы добивались от него признания?.. Но зачем же, раз и так были уверены в его вине?—?Я?— да, но не полиция, которой должно было его арестовать.—?Но… —?я запнулся, а Чиргинне преминул воспользоваться моей растерянностью и накинул мне на голову засаленную ткань:—?В ?Хмельном опричнике? вечно околачиваются легавые, особливо предпочитая верхние комнаты и девиц с подвала. Предложить какому-нибудь жиденькому приставу провести вечер в приятном обществе по приемлемой цене с одним лишь условием?— вовремя спуститься в общую залу, дабы насладиться зрелищем незабываемым?— перфомансом иллюзии высшей категории?— всё это проще пареной репы,?— губы его растянулись в довольной усмешке. —?Я же намерен обмыть победу,?— в темноте блеснул металл?— из кулака Чиргина размоталась цепочка с подвешенными часиками.—?Чёрта с два! —?вскричал я, принимая от него трофей. —?Вы… это те самые?..—?Вдовушкино сокровище, именно,?— покусывая сигару, он наблюдал за тем, как принялся я изучать с виду совершенно обыкновенные скромные часы.—?Но это же главная улика! —?не унимался я. —?Я понимаю теперь, что вы разыгрывали трюк исключительно для поимки преступника, спровоцировали его на признание…—?Не только на признание, но и на драку, Пышкин,?— он явно забавлялся, наблюдая мое растерянное негодование.—?Так побоище тоже входило в ваши планы!.. Что же… Тем более! Вы договорились с жандармом, чтобы тот засвидетельствовал признание вора, но унесли главную улику!.. А того верзилу ведь наверняка схватили и повели на допрос,?— так что же будет ему обвинением?..Чиргин невозмутимо смотрел на меня, покусывая сигару, и после краткого молчания, пока я восстанавливал дыхание, снизошел:—?Обвинением ему будет пьяная драка. Дебош.—?Но это чушь, а не обвинение,?— фыркнул я,?— дай бог отправят на исправительные работы, а, может, так и вовсе…—?Пожурят и отпустят,?— миролюбиво развел руками Чиргин. —?Учитывая, что я его раздразнил,?— конечно же, его отпустят.—?Но как же придушенная вдовушка?..—?Так ведь не он ее придушил, Пышкин! —?Чиргин выхватил у меня часы и запрятал в складках одежды. —?И даже часики не он с неё снимал, они оказались у него через четвёртые, пятые руки!.. В том-то и дело,?— вздохнул он раздраженно,?— если б тупицу Митьку повязали с часиками, на него с чистой совестью повесили б и вдовушку, и еще пару лиц, что приложили свои грязные лапы к этому гнилому дельцу?— с неутешительным исходом…—?Раз уж вы так радеете за благополучие сапожника, то зачем вообще спровоцировали драку? —?с каверзной усмешкой спросил я. —?С вашими-то навыками, не легче ли было по-воровски у вора своровать ворованное?Но он был уже слишком сердит, чтобы оценить мою бездарную игру.—?Да потому, Гриша, что Митька, как ни крути, вор и забулдыга. Ночь в камере и сопутствующие треволнения навсегда отобьют у него охоту связываться с еще пущими мерзавцами. Впечатлений ему хватит на всю оставшуюся вшивую жизнь. Ребята этого типа по сути своей добрые малые, только вот внушаемые и падкие на спирт. Но после ночи в камере он первым делом даст себе клятву никогда больше за ворот не заливать. Освобождение станет для него Божьей милостью, и по дороге домой он завернет в церковь отбить земной поклон; дома то же повторит перед женой и долго еще будет рыдать по умершей дочери?— но вскоре заведёт еще одну. Жизнь Митеньки наладится, он сделается сущим праведником, а если и нет?— то не моё уже дело,?— он сплюнул кончик сигары и добавил глухо:?— Как не моё дело?— подводить его к эшафоту. У вас, легавых, одно на уме?— найти козла отпущения и пополнить его рожками да ножками отчетность. Я в крысиных бегах не участвую. Понадобилось всего-навсего обеспечить девице наследство матушки, так какого чёрта…Он осёкся, нахохлился и отвернулся, и вид надувшегося ребенка позабавил бы меня, не кольни в груди чувство вины. Я смотрел на его угрюмый профиль, исподлобья, словно не он, а я получил взбучку, и все чаялся что-то сказать; но он опередил меня, чуть склонив голову и пробурчав:—?Я всё забываю, за что поднимали бокалы,?когда провожали вас в отставку, Григорий Алексеич,?— он пожал губы будто бы в укоризне и глянул на меня искоса:?— За нравственную брезгливость и жажду справедливости,?— и он уже не скрывал усмешки:?— Туше, вы выиграли: я далёк от брезгливости до того, что стяжал прозвание неряхи, жажда же моя неистребима исключительно к вину. Сие и спразднуем.И вот вновь и вновь он обводил меня вокруг пальца. Мне следовало помнить, что он никогда не гнушался методами самыми сомнительными, лишь бы добиться поставленной цели: лгал, обманывал, водил за нос и пудрил мозги всякой своей жертве, пусть и в благих намерениях; он был искусен в манипуляции и знал, как заставить человека сделать, сказать, даже подумать то, в чем возникала необходимость. Он рассеивал бдительность, перехватывал внимание, зачастую чудесно преображаясь и в апофеозе актёрства производя неизгладимое впечатление; этим он пользовался, чтобы обретать контроль не только над ситуацией, но и над другим человеком.Собственно, разве не то же самое случалось вновь и вновь со мной? Полчаса назад я был готов рвать и метать за состояние нашей квартиры, за положение нашего общего дела, на процветание которого я потратил треть своей жизни, но вот уже расселся с удобством в поросшем плесневелым тряпьем кресле, и чувствовал я себя определенно превосходно. Намерение встряхнуть хорошенько Чиргина, вновь попеняв на его безалаберность и расхлябанность, улетучилось, стоило мне провести в его обществе чуть более четверти часа.Сиплый смех, насмешливый тон, острота на языке, озорство в глубине глаз, всклоченные нечесаные волосы, слипшиеся от вчерашней помады, множество слоев броской нелепой одежды, которую он сочетал со вкусом эстета и носил с достоинством короля, пыльная сигара меж оскаленных зубов, взгроможденные на стол дорожные ботинки с бутафорскими бляхами, извечное прожженное городским смогом пальто, которое он носил дома вместо или же поверх халата… Юрий Яковлич Чиргин был поистине фигурой примечательной; помимо того, он был примечателен по своей сути, и я имел удивительную возможность наблюдать этот феномен человеческой природы на протяжении вот уже десяти лет.Я был благодарен ему за возможность этого молчания, но он уже начинал скучать: так и полулежал прямо на полу, бренча на своей диковиной гитаре остервенело, и лицо его кривилось в презрении к моей мягкотелости, которую я даже не пытался скрыть. Я поймал себя на мысли, что отчего-то рассчитываю на его снисхождение, и стыд, охвативший меня за собственную слабость, показался мне сладким: как мой друг ни демонстрировал свое пренебрежение моей персоной, а я знал наверняка, что счастлив он нашей встречей?— что уж скрывать, счастье то было взаимным.Он же в ухмыльнулся мне в лицо и заметил:—?Однако проблему с ужином это не решает.—?Если бы вы уделяли хоть какое-то внимание прислуге…—?Ох, обижаете,?— растянулся он в улыбке,?— моя избирательность происходит как раз из внимания, которым я не имею привычки обделять…—?Средства к существованию, Чиргин! —?рявкнул я.—?Которое я имею привычку влачить весьма достойно,?— тут же огрызнулся он. —?В отличие от человека, который не в состоянии сварить себе яйцо на завтрак…—?Вы в состоянии свести себя в могилу.—?В таком случае, вы вовремя приехали, дабы справить сороковой день,?— с раздражением он выплюнул это, отшагнул в сторону и обернулся с привычной усмешкой:?— И все равно без преподношения?— где же ваши манеры, Максим Максимыч*!—?С чего вы взяли про яйцо? —?не удержался я, чем польстил его самолюбию чрезмерно:—?А что может быть проще, чем приготовить сей продукт? Только голодным отправиться в столицу, чтобы натощак нахлебаться дрянного виски под поросенка со шпинатом! А под бренди?— жаркое, а под полусухое красное… Да вы, о капитан, решили внести свою кандидатуру в лист непросыхающих пропоиц московского полусвета…—?Пальму первенства у вас, Юрий Яковлич, не отнимет никто, и только глупец попытается ее оспорить. Все, оставим эту тему…—?Незачем оставлять эту тему. Лучше обсудим ее сейчас, чтобы вы ненароком не коснулись ее в беседах с вашей милейшей супругой.?— О, думаю, до ее приезда произойдет еще что-нибудь более приятное, о чем можно будет с ней побеседовать… Да, к вашему сведению, моя супруга в отъезде, чтобы обсуждать с ней что-либо, в частности?— количество опрокинутых мною вчера бокалов.—?Я знаю, Пышкин. И она в отъезде для того, чтобы вы без зазрений совести их опрокидывали. Причем в компании со знакомым, о существовании которого вы до вчерашнего вечера даже и не вспоминали.Я осекся, в который раз пораженный его проницательностью, но не посмел дать ему и повода потешить гордыню и тут же уличил его в жульничестве:—?Откуда вам вообще знать об отъезде моей жены? Это потому, что я вам только что сказал.?— Нет-нет, увольте,?— он пожал плечами и улыбнулся коротко и грустно. —?Просто вы, Григорий Алексеич, снова здесь.Мы замолчали. И он, и я часто так замолкали от осознания искренности, внезапно прорвавшейся сквозь язвительные насмешки и раздраженные отговорки. Чиргин не сводил с меня посиневшего взгляда своих огромных рыбьих глаз, а я опирался об комод, еще плохо управляя собственным телом, и мысли мои разбегались подобно напуганным белкам в парке, едва прикормленным орешками: вот передо мной стоял образ жены и приписанного ей комичного гнева на мою безалаберность, а тут же я думал уже о моем друге и горечи, что оттенила грубые черты его лица.Я понял вдруг, что он совершенно трезв.Я тешил себя самоуверенным убеждением, что понимаю его куда лучше, чем он бы допустил. В своем одиночестве он находил повод для отчаянной гордости и скорее съел бы свою шляпу, чем признал, что позволил другому человеческому существу приблизиться к его истрёпанному, разбухшему сердцу столь близко, как получилось у меня. Мы вели эту игру добросовестно: я говорил глупости и навязывал ему мораль, а он оскорблялся и принимал позу возвысившегося над толпой поэта, облачаясь в бестактность и цинизм.И всё-таки Божьей волею именно этот человек был послан мне в самую безнадёжную пору моей жизни, подал руку, обогрел, накормил и приютил. И вышло, что и жизнью, и исполнению своих идеалистичных стремлений я был обязан самому дрянному представителю цивилизованного общества. Или же?— отщепенцу на просторах человеческой посредственности, как он сам себя величал.Своим браком я окончательно определил себя во враждебный лагерь. И все не мог донести до него, что это окончательно.А может, я не особо пытался.—?Я спрошу ужина у Гауфмана,?— сказал я, поправляя галстук. —?Сколько там показывают часы вдовушки?..—?Одиннадцать,?— живо ответил Чиргин.—?Вот и отлично,?— хмыкнул я, тщетно оглядываясь в поисках зеркала и в конечном счете довольствуясь дверцей серванта, чтобы скривиться от плачевного зрелища собственной физиономии. —?Потрудитесь пока что привести это логово в божеский вид, я намерен ужинать за столом.Свидание с дражайшим доктором, который едва разлепил свой единственный глаз, откровенно не приветствуя мое полуночное вторжение, затянулось на добрых полчаса, пусть и началось с пары угрюмых фраз с пожеланием катиться в известном направлении, на санях или в кибитке?— на мое усмотрение. Но все же Гауфман сжалился, удостоверившись, что не Чиргин ломится к нему на ночь глядя, а я, и даже заметно повеселел. Пока служанка отправилась к нам с холодным ужином, Гауфман, человек суровой немецкой прямоты, не стал растрачиваться на комплименты и пустую болтовню и даже не спросил, как поживают мои овцы и супруга. Впрочем, про овец мне сказать было бы все равно нечего, учитывая, что их я не держал, как и кур, и кроликов, но отчего-то все мои городские приятели забавлялись этой дурацкой выдумкой, что-де капитан Пышкин, уже имея определенную сноровку в отношениях с питомцами, оставил Москву ради живности на выпасе и жены за вышиванием. Гауфман на подобные низости времени не тратил, но все же задержал меня дольше необходимого?— все мялся, постукивая по сундуку в прихожей, шамкая сморщенными желтыми губами, и глаза мои слезились от стойкого запаха формалина и негласных намеков, которыми он выкладывал мне общее положение дел: всё же он был человек чести, и, верно, воспринял слишком буквально мою просьбу присмотреть за Чиргиным хоть одним глазком.Прервал он резко?— сунул мне пачку конвертов самого разного качества и позвякивающую коробочку. То, что Гауфман предусмотрительно собирал корреспонденцию моего друга, облегчило душу: письма (как и прочую бумагу) Чиргин предпочитал употреблять на самокрутки. Что же до коробочки…—?И в этом есть необходимость?.. —?голос мой все же дрогнул, а взгляд малодушно уперся в пустую дырку глазницы плешивого доктора.—?С таким образом жизни удивительно, как он дотянул до своего возраста. Если хочет дрыгаться дальше, пущай изволит…—?Ах, так это исключительно профилактика,?— жалобно заулыбался я,?— на всякий случай.—?Учитывая, сколько всевозможных способов самоубийства изобрело человечество, то да, случай может быть всякий,?— огрызнулся Гауфман, но вздохнул грустно. —?Следите за дозировкой и храните под семью замками. Если перебрать, станет только хуже.—?Вы сами осматривали? Но разве не лучше принять меры… —?настаивал я, но он уже погнал меня прочь:—?Он утопится в шампанском прежде, чем вы заикнетесь об этом! Или вы совершенно позабыли его нрав, капитан?!Этот упрек оказался сродни пощечине: я застыл, стиснув зубы, посмотрел в его единственный черный глаз прямо и даже с вызовом, под раздражением стараясь не выдать свою беспомощность.Гауфман покачал угловатой головой, глаз его сверкнул в полуночном отсвете газа:—?Разве можно было его… —?я был благодарен ему за опущенное ?бросать?,?— после… —?как и за все прочее молчание, которым он укрыл, словно саваном, печальные события, ознаменовавшие наше предыдущее расставание с Чиргиным.Наконец Гауфман откровенно махнул на меня рукой и удалился, не дожидаясь благодарности, на которую я сделался скуп. Несколько лет назад мы с ним разделили ответственность?— за то, что сотворили с Чиргиным. Конечно, основной упрек следовало адресовать его изношенной воле, но привили ему пагубную страсть именно мы. Пусть и во имя спасения его жизни, но…Буйные волосы?— взмокшие и прилизанные, лоб в хладной испарине, протянувшийся малиновой раной рот, оттененный, будто взбухший, нелепо-огромный нос… И пустотная чернота глаз, вздувшиеся вены омертвелой руки. Страх и чувство вины с тех пор сопутствовали мне эхом нетвердых шагов того ублюдка, что в пустое дуло револьвера подложил смеха ради пуговицу?— и Чиргин исполнил трюк с ловлей пули, схлопотав дыру в животе.Кровь мы заливали спиртом, боль?— морфием. Это его спасло?— тогда. Вот только сейчас он, спустя пять лет, не видел причин прекращать.С растопленным камином и выдвинутым на середину комнаты столом, даже застеленным плесневелой тканью, наше жилище приобрело в сомнительном уюте. Девушка от Гауфмана позаботилась об ужине, пусть и скромном?— с похмелья на большее мой желудок и не был способен. Чиргин же в надменном безразличии ко всему сущему невозмутимо поглощал все, до чего мог дотянуться, не утрачивая небрежности позы Диониса, возлегшего под сенью олив с нимфами. Оценивая масштаб его аппетита, я задался вопросом, когда бы он последний раз трапезничал, понимая, что он сам вряд ли сможет вспомнить. Оттерев с пальцев курицу, я принялся за разбор корреспонденции, и, заблаговременно отложив пачку конвертов подальше от Чиргина, не отказал себе в возможности поизмываться, зачитывая вслух всякое письмо,?— впрочем, большинство составляли счета, адресованные главному претенденту на переселение в долговую яму, и пару раз я едва перебарывал себя, чтобы в солидарности с моим другом не отправить их, не глядя, на папиросы. Однако попадались письма и на моё имя, будто я как ни в чём не бывало всё ещё обретался по сему адресу, и обращались ко мне как к человеку, сведущему в распутывании клубов людских страстей. С досадой видел я даты?— март, апрель,?— и всё так и остались без ответа, как люди?— без помощи или хотя бы совета.—?В любом случае это все чепуха,?— презрительно отмахнулся от моего гневного упрека Чиргин.—?Вы имели бы право так говорить, если хотя бы вскрывали чёртовы письма! Почему вы не относили их в полицию или хотя бы не отсылали мне! —?вскипел я. —?Вон, Брыкин пишет, убийство! —?принялся перечислять я, откладывая на стол исписанные прошениями листы. —?Надеюсь, уж управились, апрельское, кажется, об этом даже писали… Астафьев про шантаж… Ну, это больше болтовня… А вот и от кого-то ?по доброму знакомству?, какой-то необыкновенный случай с…—?С домашним привиденьем, браво,?— скривился Чиргин, лениво скосив взгляд на очередное письмо. —??Мы проводили бабушку в последний путь…??— на распев зачитал он, как вдруг выпрямился и схватил листок, продолжая тоном сбивчивым и дрожащим:?— ?…а вчера я собственными глазами увидела её в спальне, и на утро…??— он задохнулся, переполненный чувствами, глаза грозились выскочить из орбит, когда он возвел их на меня и страшным шепотом заключил:?— ?…мы не досчитались пары бабушкиных панталон!?Теперь он задыхался уже от смеха, сползши с дивана, а я уповал, как бы его кривляния не выдавили из меня и краткой усмешки.—?Остается гадать, как же вы взялись за вдовушкины часики,?— процедил я, а он прервал свои валяния по полу и, подтянувшись обратно на диван, пожал плечами:—?Вашим адресантам нужно честное имя и достойное обхождение. Меня бы они не переварили, ещё б я пальцем шевельнул. А вот вдовушкина дочка заявилась ко мне собственной персоной. И была крайне настойчива.—?И еды принесла.—?И вымыла пол.—?Что-то не похоже.—?Неделю назад!Окаменев в молчании, я отложил ещё пару писем. Я упрекал его: за халатность, за лень, за небрежность, за чёрствость и себялюбие, да даже за внешнюю неопрятность,?— и хоть порой я сдерживался и оставлял упрёк при себе, предубеждение нет-нет да прорывалось через тон и жесты, истинную подоплеку которых мой друг считывал за долю секунды. Его подход вызывал во мне возмущение, результат?— восхищение. Я же признавал свою посредственность, но брал усердием. Я старался делать свою работу наилучшим образом и помогать людям. Чиргина мой идеализм забавлял. Он дразнил меня, в своей привычной манере высмеивая каждый мой ход и предсказывая бесславный конец каждому моему предприятию. Когда я все же преуспевал, он честно признавался, что шутил и намеренно провоцировал ?мой боевой пыл?. Кропотливость, с которой я подходил к расследованию, ему быстро наскучивала, отзывчивость, с которой я встречал всякое дело (пусть даже самое незначительное, вроде пропажи левретки подслеповатой старушки), раздражала, дотошность утомляла, старательность умиляла.?Никогда не занимайтесь искусством всерьез?,?— говорил он мне, и карандаш в его руке обращался увядшей гвоздикой.А потом он спокойно сообщал, что ставил под угрозу свою не то что репутацию?— жизнь только ради устройства и без того пропащей судьбы какого-то пьяного сапожника, поколачивающего жену и забывшего о смерти собственного ребенка.Вздохнув ещё тяжелее, я уже хотел было плюнуть на оставшуюся пару писем, но один конверт привлек мое внимание: сделанный из плотной, довольно дорогой бумаги, но простой, безо всяких вензелей и излишеств. Посередине проходила неровная линия сгиба. Наш адрес в верхнем правом углу был написан тонким правильным почерком черными чернилами, слегка подтекшими, чудом не смазавшимися окончательно. С невольным трепетом я распечатал конверт и вытащил письмо?— тончайший белоснежный листок, сложенный аккуратно, но изрядно помятый. Почерк был точно тот же, изящный, слегка скошенный влево, под конец с поползшими строками и в паре мест с размывшимися словами, разобрать которые, впрочем, мне не составило труда…—?Кто был тот чинуша, ради которого вы влили в себя галлон всякой дряни? —?пронесся голос Чиргина: он был уверен, что я не слышу его, а потому тревожные нотки прорезались в нарочитой небрежности вопроса.Однако я отвечал на редкость рассеянно, не сразу установив, о ком же он:—?Ах, верно… Ну конечно… —?в смятении я ещё раз пробежался по письму,?— невозможно такое совпадение… Что?—?Тот бородатый глухарь,?— отчеканил Чигрин, глядя на меня столь пристально, что забыл затянуться папиросой, всё же придуманной из какого-то ресторанного счета.—?Ах, Хобот…—?Я не наблюдал его раньше в вашем окружении. Он запутался и испугался, а по собственному слабоволию не может решиться на отчаянный шаг,?— отрекомендовал моего знакомца Чиргин крайне презрительно. —?Вот и глушит по-чёрному при любом случае. И вся эта мишура высокого положения… —?Чиргин фыркнул,?— повадки уездных помещиков неистребимы.—?Я как-то протащил его по пустыне до наших укреплений на своём горбу,?— рассказал я. —?Он заявился там секретарём при дипломатической миссии, один выжил…—?Благодаря вам,?— со всей серьезностью заметил Чиргин и кивнул,?— это же тогда вас?..—?Да.Я не любил об этом говорить. А он и так уже всё знал. И благодаря его осведомленности и несдержанности вчера ночью подробностями моего боевого прошлого кормилось все московское дно. Я ещё не решил, сколь сурово будет возмездие, да и желание мести уже давным-давно сошло на нет, и вот сейчас?— хватило лишь взгляда на его смурное лицо, изъеденное подозрительностью и плохо скрываемой ревностью, чтобы пришла легкость прощения.А он места себе не находил:—?Что это за письмо… —?он прищурился,?— весточка из привилегированного слоя общества…—?Прочтите,?— настоял я, передавая ему, не успевшему принять вид безразличного презрения, письмо. —?Эдик Хоботкин действительно попал в непростое положение. Он полагает, что его двоюродная сестрица в опасности, но ничего не может сделать, не имеет понятия, как ей помочь?— ведь на первый взгляд ничего не должно вызвать тревог и подозрений, равно как и много лет назад, когда девушка и стала женой одного богатого князя. И вот сейчас тот при смерти, и Эдик отчего-то волнуется о своей сестре, что готовится со дня на день надеть вдовий чепец. Эдика беспокоит окружение, в котором его кузина заточена вот уже сколько лет: одна мысль об этой семье вызывает в Хоботкине трепет, и он становится беспомощен, словно кролик пред удавом. Он корит себя немилосердно за то, что много лет назад не только одобрил брак кузины, но и приложил все усилия для его свершения?— не каждый день безродной провинциалочке выпадает шанс выскочить за главу древнего и знатного рода. Но отчего-то Эдик сейчас считает то решение самым опрометчивым в своей жизни: он уверен, что загубил свою родственницу… —?я замолк, наблюдая, дочитал ли Чиргин, и лишь удостоверившись, что он дошел до имени адресанта, заключил: —…выдав её замуж за князя Бестова.Чиргин скосил на меня взгляд, и рот его скривился в усмешке.?…Милостивый государь, Юрий Яковлевич, Надеюсь, вы пребываете в добром здравии, и письмо мое не отвлечет вас от важной работы, ведь я надеюсь на ваше великодушие, что вы не только выслушаете меня, но и поможете с моим затруднением. В феврале этого года наше знакомство, увы, не состоялось, пусть г-н Пышкин любезно принял меня и выслушал. Я не сочла достаточно безопасным называть своё имя Вашему секретарю, но сейчас я, право, загнана в угол и в тайне молюсь о том, чтобы это письмо прочёл хоть кто-нибудь, пусть нерадивый ямщик, лишь бы весточка о нашем плачевном положении вышла за пределы сей темницы… Надеюсь, я ошибаюсь, предполагая, что тогда вы не сочли моё дело заслуживающим внимания, никак не хочу оскорбить Вас подобным предположением. Уверена, Ваш секретарь добросовестно передал вам содержание нашей беседы, но оставляю за собой право усомниться в том, что это представило для вас какой-либо интерес, скорее показалось чепухой и глупыми женскими страхами. Я искренне уповаю, что мои следующие слова убедят вас в обратном. Моего мужа хотят убить. Десять лет назад я вышла замуж за князя Севастьяна Корнеевича Бестова, старшего из ныне живущих сыновей князя Корнелия Кондратьевича. Увы! мой свёкор при смерти. Возраст его почтенен, как и весь жизненный путь, а с зимы он болен чахоткой, и по словам врача, именитого профессора, которого мой муж привозил к нам из Москвы, ещё в феврале дело было обреченное: сейчас же дни князя сочтены, он уже не встает с постели. Я буду с вами откровенной, Юрий Яковлевич: его кончина принесет не только скорбь и уныние нашему дому, но и волнения известного характера. Объявление наследника и принятие наследства?— эти вещи из века в век терзают наши грешные сердца. Особенно в больших семьях. По закону мой муж?— прямой наследник своего отца, и никто не может оспорить у него право старшинства, но я знаю этот дом, Юрий Яковлевич, я знаю людей, которых должна звать семьей. И я знаю, что моего мужа хотят убить. Его смерти желает каждый в доме. Нас много здесь, и каждый надеется на лучший исход?— для себя самого, а это, увы, может означать лишь борьбу за место под солнцем. И под нашим солнцем поместится только один. Я тоже, признаюсь, преследую собственные интересы?— это позволительно мне как жене и матери. Увы, я не могу приехать к Вам, я не могу писать подробнее?— я знаю, что за мною следят. А следят оттого, что не желают этих действий от меня. Мне тяжело идти против воли всех собравшихся здесь людей, которые не собираются привлекать к нашему делу посторонних. Я же вижу в этом единственный выход и шанс на спасение. Я одна. И я прошу Вас приехать сюда как можно скорее, чтобы предотвратить ту трагедию, которая грядет на наш дом. Большинство её жаждет. Только вмешательство со стороны может спасти нас. Пока Господь Бог не отозвал душу Корнелия Кондратьевича, он сам будет более всех противиться вашему приезду. Никто не должен узнать о моём дерзновении, поэтому я прошу Вас приехать инкогнито, представившись моими давним знакомым. Иначе Вас, постороннего человека, тем более столь специфической профессии, и на порог не пустят?— а я буду бессильна. Даже как моего приятеля Ваше появление воспримут в штыки, настолько закрытый образ жизни мы ведём, но так у Вас хотя бы будет шанс войти в наш дом. Всё, что я могу, так это уповать на Ваше великодушие и рисковать, отсылая вам это письмо?— отчаянье женщины, которая делает то, что от неё требует долг: служу мужу преданной женой, а сыну?— любящей матерью. С надеждой на скорую встречу, Княгиня Лидия Геннадьевна Бестова (Брейская), 16 мая 1890…? В приписке значился адрес и дополнительные указания на случай, если г-н Юрий Яковлевич Чиргин решится откликнуться на этот странный, туманный, а в дальнейшем?— роковой призыв.16 мая 1890 (пять дней тому назад), Лидия Геннадьевна Бестова Письмо закончено. Конверт почти заклеен?— и это важно, теперь все сокрыто тонким слоем бумаги и моим молчанием. Но теперь тишина двоится?— дверь открылась за моею спиной, и молчим мы оба: я и тот, чей взгляд впился мне между лопаток. Кто бы это ни был, он не должен увидеть письмо, ни тем более?— те три черновика, что лежат предо мной на бюро. Сколько бумаги, чернил, неверных и неправильных оборотов и попыток быть одновременно искренней и не терять чувства собственного достоинства. Если верить слухам (в коих всегда больше правды, чем в фактах), господин Юрий Яковлевич Чиргин берётся за самые рисковые дела. Бросит ли герой деву в беде? Опыт тысячелетий показывает, что устоять невозможно. Смерть всегда притягательна, особенно своим намерением свершиться.Старый князь умрёт, и мы все это знаем. Мы все на это уповаем, будем честны. Впрочем, не все. Не муж. ?…Почему-то мне тревожно… Конечно же, папенька не умрёт, это временное недомогание, но я всё же съезжу в Петербург или в Москву, я привезу лучшего врача, и лекарства сколько угодно. Не смейте говорить, что он стар?— Бог не сыграет с нами эдакой шутки…? Сыграет. Потому что это наш бог?— Корнелий Бестов имя ему, а мы?— рабы его. И он смеется над нами в последний раз. Но мы ещё посмотрим, кто над кем будет смеяться, Ваше Сиятельство. Всё же лежа в гробу это делать затруднительнее, чем стоя над ним. Плакальщика нанимать не придется?— с таким воодушевлением распоём мы ваш любимый псалом. И тот, кто стоит за моею спиной вот уже целую минуту, не шевелясь, пожирая одним лишь взором, будет петь громче всех. Осознание очевидного всегда неожиданно. Чернильница чуть не летит на пол от неосторожного движения, но, закупоренная, падает на ковер и не разбивается. Что же, теперь я нагнусь за ней и изображу немного удивления от настойчивости того, кто всё так и стоит в дверях. Если тебя застали тогда, когда ты меньше всего хочешь быть застигнутой врасплох, сделай вид, что тебя вовсе это не волнует. Не обращать внимания на помехи жизни?— вот секрет выживания. Вскоре они сами смутятся, осознают свою непригодность и поспешат скрыться, поджав хвост. Они только врываться умеют так?— лихо, со стуком. Но вот настоящие неприятности не падают, как снег на голову. О нет, они точат тебя изнутри годами, незаметно и тихо, чтобы потом ты даже вскрикнуть не смог от неожиданности?— настолько ты уже будешь в их власти. Ведь сколько лет мы все ждали этого?— когда же стихнут его сухие шаги по коридорам. Когда же он будет чернеть на простынях, а не в оконном пролете. И теперь это данность, и ей бы и осталась, если бы не его мрачные глаза. Если бы не его немая усмешка о том, что на тот свет ему нужен сопровождающий. И, быть может, не один. И все равно нервная дрожь пробегает от макушки по спине до пяток, когда чья-то рука ставит чернильницу обратно на стол, а шеей чувствуется внезапное тихое тепло приблизившегося человека. Так за нашими спинами стоит смерть. А в мои намерения не входит смерть троих человек: сына. Мужа. И меня. Может быть, тогда вы последуете за своим братом, сударь? ?— Осторожнее, Лидия Геннадьевна. Ковёр-то светлый. Глумливый тон, истомившийся взгляд Бориса Кондратьевича. Свои длинные жёлтые пальцы он отдергивает от чернильницы и прячет руки за спину. Этими длинными жёлтыми пальцами он всю жизнь хочет задушить своего единственного брата, брата, который отнял у него всё и сейчас наконец-то умирает, задыхаясь в своей желчи, иссохнув в своей чёрствости.А подле прибился коротколапый пёс и скалит весело клыки. Так весело скалится и старик, наблюдая нашу беспомощность перед его волей. Даже со смертного одра он диктует нам правила игры.Расширим же число игроков. Лишние пешки хороши для выгодного размена.Я не отводил взгляда от Чиргина, рассчитывая на красноречивую реакцию, а он всё смотрел на меня, окаменев лицом, вот только уголок губ предательски подрагивал. Я прикрыл глаза, пытаясь спасти себя от позора, но смех моего друга прорвал барабанные перепонки. Я безвольно откинулся в кресле, а он все хохотал:—?Браво, капитан, брависсимо! Как же проникновенно, ей-богу, до дрожи! —?вы вещали, как же точно выгадали момент, чтобы увенчать сей печальный сказ финальным аккордом неумолимого рока! Садко не потревожил бы сердца морского царя лучшей песней, чем ваша!—?Но ведь это не шутка, Чиргин! —?возмутился я. —?И вряд ли это можно назвать совпадением! Одновременно от разных людей нам приходит воззвание о помощи одной той же семье!—?Вас это поражает до глубины души,?— едва успевая дышать между вспышками смеха, откликнулся мой друг. —?Звёзды сошлись и прямо в руки вам отправили хорошенькое дельце мнительной женщины и опасливого мужчины! Берегитесь, о капитан,?— работа набросилась на вас, стоило вам ступить шаг из теплого гнездышка! Призвание выковыривает вас из уюта заслуженной пенсии! Великий сыщик Гриша Пышкин выходит на след! Как бы достопочтенная ваша супруга не прознала, чем это вы развлекаетесь, покуда она в отъезде: неужто снова, очертя голову, броситесь во все эти грязные тайны личной жизни? Впрочем, вас-то потом отмоют лавандовым мылом…Ответная резкость вертелась на языке, но он все говорил и говорил, неся уже полную околесицу, и я поймал себя на мысли, как мне неловко, чуть ли не отвратительно наблюдать этот его приступ безудержного веселья; хохот его отдавал истерикой, грудь надрывалась хрипами, а глаза застыли красные, сухие, воспаленные. Я дотронулся до внутреннего кармана, куда положил коробочку, что вручил мне с мрачным предписанием Гауфман, и невольно сглотнул; два слова пришли спасительной мыслью: ?Смена обстановки?.—?Я знаю Эдика,?— начал я издалека и сразу же со лжи,?— он невысокого происхождения, как вы сами отметили, но сумел удержаться на верхах, пусть и поднялся он туда как раз благодаря тому браку своей сестрицы. Всё же, чтобы закрепиться в обществе, которому ты ни во что не сдался, нужно постоянное усилие, и это ли не доказывает крепость его характера!.. Я помню его десять лет назад?— он разделил со мною испытания голодом, жарой, страхом и отчаяньем, но не сломался. Вряд ли человек его закалки стал бы убиваться по пустякам.—?Примечательно вот что,?— Чиргин всё же унял себя и невольно втянулся в предложенную дискуссию, разваливаясь на диване,?— он считает брак своей сестры ошибкой. И винит в этом себя. В нашем обществе… Переживать из-за неприятностей, что терпит такой незамысловатый предмет как женщина… —?желчь, которой он наполнил свои слова, будто забурлила у него под кожей,?— эта подробность рисует нам господина Хоботкина как существо нелепое?— неожиданно он показывает себя человеком,?— и тут же обрубил издевкой:?— Что там почитается хуже участи старой девы?— чёртова невеста?..—?И старый чёрт, кажется, умирает,?— продолжил я гнуть свою линию, не погнушавшись обозвать последними словами несчастного князя Бестова для пущего эффекта. —?Это же изрядно волнует не только Хоботкина, но и невестку князя. Ту самю даму, которая по злой шутке оказалась в этой самой комнате и доверила нам свою тервогу. Помнится, мы не предали тому никакого значения…—?Вы нагоняете мраку, а дело-то выеденного яйца не стоит… —?огрызнулся он. —Разве не лучшим пособием по криминалистике является история Смутного времени?.. —?ухмыльнулся он. —?Энциклопедия сеятельства паники на пустом месте.—?Что вы имеете в виду? —?воскликнул я изумленно, прищурился:?— Позвольте, Чиргин, да вы, часом, не принимаете письмо госпожи Бестовой за…—?За письмо истеричной женщины, чья болезненная фантазия особенно разыгралась на нервной почве? —?переспросил Чиргин. —?Да, именно так. Банальщина,?— без лишних колебаний высказал он приговор письму. —?Вслушайтесь в эти формулировки: ?Это, увы, может означать лишь борьбу за место под солнцем. И под нашим солнцем поместится только один?. Какой страх,?— он скривился. —?А вот это: ?Предотвратить ту трагедию, которая грядёт на наш дом. И большинство ее жаждет?. Ну просто сборище людоедов у них там,?— голос его звучал надтреснуто, с фальшью, будто он играл кого-то. —?А вот эти строки: ?Я знаю, что за мною следят… Я одна?. Чистая паранойя,?— он снова фыркнул и делано посмеялся.?— Вот оно как,?— я весь подобрался. —?Значит, вы, маэстро, лучше осведомлены о состоянии нескольких человек, чьих имен вы даже не знаете, чем Лидия Геннадьевна, что прожила с ними десять лет, имеет ребенка от одного из них и зовёт их всех семьей? Лидия Геннадьевна пишет о неизбежности кончины князя Бестова,?— заметил я. —?Раз так, разумеется, она убеждена, что её мужа хотят убить. Более того: наверняка хотели всегда, с того самого момента, как он родился первенцем. С рождения ему было предначертано безоблачное существование на денежных мешках (конечно, только после кончины отца, но это же вопрос времени). Итак, наступает критический момент?— старый князь вот-вот покинет этот мир. Что думает большинство обделенных родственников? Убрать главного наследника?— и каждому достанется кусок да побольше. А если завещания на сей случай не составлено, то всё отойдёт следующему по старшинству мужчине. Конечно же, Лидия Геннадьевна надеется обеспечить будущее своего ребёнка… Видите ли, Юрий Яковлич, всё это может быть пустыми волнениями. Но ровно так же это может быть и действительной угрозой и беспомощностью одинокой женщины перед скопищем алчных родственников мужа, для которых она так и остаётся чужачкой. Ей совершенно не на кого положиться. Взгляните на её письмо… Писалось в явной спешке… Притом без исправлений, чай, выучила наизусть свою мольбу о помощи… Сколько раз сложено?— чтобы никто не заметил, не перехватил… Она утверждает, что за нею следят, хотя ещё зимой она…—?До того опустилась, что обивала наш порог,?— Чиргин наигранно захмурился. —?Определённо, это показывает степень её отчаянья.—?Это показывает, что ещё в феврале она хотя бы не была стеснена в передвижении! А нынче она может всё свое упование возложить лишь на письмо, да, нервическое, да, неубедительное, рискуя, что оно даже не дойдет до адресата?— но вот всё же дошло, а адресат изволит глумиться…—?Да вы стыдите меня, Максим Максимыч!Насмешка его, вроде беззлобная, весёлая, упала камнем: воцарилась тишина, и он отступил, позволяя сей многозначительной даме занять полагающееся ей место между нами ледяной глыбой недосказанности, взаимных претензий и прошлых обид. Он издевался надо мною?— или же действительно сделался увлечен хоть чем-то, хоть на секунду?.. Его длинное тело застыло в позе актера, только дочитавшего монолог Гамлета; одну руку он утяжелил канделябром с чадящей свечой, вторую живописно вскинул в воздух, голову задрал и следил за мною из-под приспущенных век.Конечно же, он насмехался.Потому что боялся.Я знал это наверняка, как знал и то, что недавний упрек Гауфмана более чем справедлив?— как мог я оставить Чиргина после… После того, как мы не справились с ответственностью. Проблема была в том, что он в своей неистребимой гордыне опускал ?мы? в угоду ?я?. Он топил себя в вине и не находил повода одуматься. Я малодушно покинул его, толкнув в объятья самому дурному любовнику?— одиночеству, и прощения не заслуживал. Но в моих силах было еще хоть что-то исправить. Я спрашивал себя, глядя на надломленную фигуру моего друга: разве для этого я оказался здесь, вот так неожиданно, словно по ошибке, в детской проказе пользуясь отсутствием жены, чтобы наблюдать плачевное состояние Юры Чиргина и, осознав полную свою причастность к этому, постыдно убраться обратно в свою нору, подобно кроту?!А он уже предвидел это, на моих глазах зубами откупоривая бутылку и вливая в себя отраву бесстыдно и со вкусом; он насмехался над моей порядочностью, неизменными спутниками которой приписывал трусость и ханжество. Он ожидал от меня?— и мне делалось невыносимо больно от этой его уверенности?— окончательного предательства. Он смотрел на меня выжидающе: какую же банальность скажу я на прощание, чтобы, подобрав шляпу и накинув пальто, в спешке сбежать с поля нашей нескончаемой брани?.. Какую ложь предоставлю жене, когда придется сознаться что да, в Москве я побывал?— так, заехал на денек погостить у Вовы Гордеева или у Гены Нимзина, а еще заглянул к редактору, да все насчет романа и свежих рассказов, и, конечно же, привез городских конфет…Он был почти что прав?— я дал ему повод утвердиться в этих тягостных мыслях уже вчера, запросто выслушивая откровения какого-то там Эдика Хобота, обращаясь с ним, полузабытым знакомцем, сердечнее, чем с Юрой Чиргиным, моим дорогим другом. И он принялся испытывать меня?— начиная от злосчастного трюка с ловлей пули, с обнародования подробностей моей биографии, с буйства драки, заканчивая похмельем и откровенным разговором, насмешкой, уничижением, грубостью и наглой ложью о том, что дело якобы выеденного яйца не стоит; он так и распахивал предо мною дверь, пинком выпроваживая обратно в уютный нормальный мир житейских забот и маленьких радостей.Он не мог допустить быть мне в тягость.Почему-то он все не мог понять, что он всегда был мне в радость.И его собачья смерть не входила в мои планы на эти праздники.И я набрал уже в грудь воздуха, чтобы сообщить ему о моих намерениях самого серьёзного характера, как он спросил в лоб:—?Ну что, когда выезжаем?Я опешил, а он, небрежно помахав канделябром, пояснил:—?Не знаю как вам, а мне тут очевидно одно: вы, господин следователь в отставке, берётесь за это дело.Я ещё не смел верить своему счастью?— как уже следовало хватать его за хвост. Я выпалил:—?Разумеется. Но даже не вздумайте перебивать у меня работу, Чиргин!—?Уж посмотрим, господин секретарь! —?развеселился он и захлопотал в ладоши:?— Я ещё выгорожу ваше пенсионное рвение перед г-жой Пышкиной! Или надеетесь управиться до её возвращения и паинькой вернуться под крылышко?..А ведь и вправду управились до её возвращения. Или лучше сказать, ?расправились?. И не только с нами. — Что там с ночными поездами, — суетился Чиргин. ?— Только заскочу-ка к очаровательной прачке, отдам пресловутые часики её убиенной матушки… Он пронесся к выходу, перепрыгивая горы хлама и порушенной мебели, выбежал в прихожую, но в последний момент зацепился за косяк и обернул ко мне свое пылающее подлинным весельем лицо:—?А потом нас ждет незабываемое приключение, дражайший мой Григорий Алексеич! Глава семьи при смерти, тут же объявляется стая родственных стервятников, что жадными глазами смотрят на его денежный мешок. Распри, сплетни, интриги, и может быть, совсем капельку?— кровь, священная кровь в поминальном пироге?— а всё по неосторожности кухарки!.. Свежий воздух. И бесплатная выпивка. Вот что меня радует.Он умчался, оставив меня перед неразрешимой задачей?— собрать вещи по квартире, больше напоминающей пещеру чудища-юдища поганого. И всё же я справился, подогреваемый осознанием успеха операции.Подлинное, отнюдь не лихорадочное оживление Чиргина необычайно радовало меня и оправдывало всю эту непредусмотрительную авантюру: стоит ли скрывать, что на самом деле я был ещё более низкого мнения о письме и неурядицах г-жи Бестовой, нежели наскоро высказал Чиргин. Только вот он тоже притворялся, дразня меня; я был уверен, что в действительности он сердечно проникся бедою княжеского дома и видит в ней куда больше опасности и тайны, нежели допустимо человеку с трезвым рассудком. Но такова уж была его экзальтированная натура! Главное, что он загорелся, искренне. Пусть я скептически смотрел как на опасения княгини, так и на совпадение, что просьбы о помощи одной и той же семье поступили к нам одновременно от двух не связанных друг с другом людей,.. в одном я точно не сомневался: в необходимости срочной смены обстановки. Хоть на пару дней: я был уверен, что стоит только начать?— а там, глядишь, удастся уговорить Чиргина снять дачу и провести лето в провинции, в тишине и покое, вдали от дьявольской машины города и несносной богемной жизни. Едва ли нам придется ночевать в княжеском доме — скорее всего, уместен будет визит вежливости, в котором, убедившись, что семье и вправду ничего не угрожает, кроме как неизбежная кончина старого князя, мы бы принесли извинения за беспокойство, приняв подобные же в ответ. Но даже эта небольшая встряска, путешествие, свежий воздух,?— что могло быть нужнее и полезнее моему другу, который в городе вконец зачах. Лучшей бы рекомендации ему не дал бы сам доктор Гауфман!Однако уже в поезде, под мерный стук колес, в сердце моем вновь ожила тревога: несмотря на глубокую ночь, Чиргин, вернувшийся после визита к прачке крайне воодушевленным и сохранивший бодрость на всем пути до вокзала, всё не мог заснуть. Даже не постелив себе, сидел, сцепив руки на груди, приложившись лбом к черному стеклу, и невидящим взглядом провожал свистящую за окном темноту. Его свинцовое молчание не давало мне уснуть.Наверное, оттого, что то была тишина нашей общей вины.Я повернулся на спину и посмотрел в потолок.—?Вы всё думаете о Марье Моревне?Юра Чиргин, не шелохнувшись, перевел на меня потухший взгляд и сказал: ?— Да.____________________[1] Максим Максимыч?— штабс-капитан, персонаж романа М.Ю. Лермонтова ?Герой нашего времени?