III (1/1)

Когда я плюхнул своё разбухшее, вялое тело на скамью, стрелки часов уже почти соединились в устремлении к двенадцати, за мутным окошком, несмотря на весеннюю пору, было уже совсем темно, а ноги мои вдруг стали не прочь станцевать тарантеллу. По случаю расстроенная скрипка наигрывала какой-то незамысловатый мотив, под который на подмостках человек в странном одеянии (фиолетовый фрак, чей хвост вместо ласточкиного напоминал фазаний?— так был растерзан на множество лоскутов) совершал странные действия. Десятки осоловелых глаз увлеченно наблюдали следующий перфоманс: только что артист, изображая из себя франтоватого посетителя летнего кафе, взял с подноса ассистентки горящий тряпичный ком и проглотил. Промокнул губы салфеткой, беспечно улыбнулся и выпустил из ноздрей струю дыма. Поперхнулся, закашлялся, постепенно меняясь в лице от красноты до синевы, картинно схватился за шею, еще больше затягивая заляпанное жабо, и выдал такую жуткую гримасу, что кто-то особенно впечатлительный с галереи запищал. Зал по большей части гоготал. Страдания на сцене обернулись тем, что из перекошенного рта вырвался сдавленный крик, а вместе с ним… живая канарейка.Из зрителей же вырвались возгласы, кто-то сподобился на бурные, но непродолжительные аплодисменты.Как часто говорил мне Чиргин, публика в кабаках (что стекается с улиц) куда более притязательна, нежели светская. Благочинные дамы и господа добросовестно платят за билет и высиживают два отделения с антрактом, смиренно принимая самое ничтожное надувательство за сложнейший трюк. Существование их столь скучно и рафинировано, что даже банальность вроде кролика из шляпы кажется им подлинной магией. Представители же низов каждый день свидетельствуют вещи страшные и грязные, глаз их привычен к тому, что шокирует любого добропорядочного господина до обморока. А потому, чтобы подивить бедняков, требуется особенно изощренное воображение и полнейшее отсутствие инстинкта самосохранения: риск, риск, голый риск без страховки?— вот что восхищает голытьбу.Сегодняшний артист определенно практиковал такой подход: отрыгнувши канарейку, он достал револьвер.Публика напряглась, но еще больше разгорелась, давясь окриками. Артист же невозмутимо прочистил револьвер, зарядил и вскинул руку над бушующей толпой: после такого жеста ей все же пришлось притихнуть.—?Дамы и господа (до милостивых государей и государыней вы явно не дотягиваете, друзья), я бы на вашем месте требовал с любезного нашего хозяина,?— он отвесил издевательский поклон трактирщику,?— всем по стакану за счёт заведения: ведь вас обманули! —?народ зашевелился, хозяин кабачка не сгонял с лоснящегося лица приветливой улыбки, но полотенце скрутил в мертвый узел. —?Что у вас сегодня в меню на ужин, сударь?! —?проревел на всю мглистую залу артист.—?Баранина с луковой подливой! —?клацнул трактирщик кривыми зубами.—?Вранье! —?перекричал его артист, подкинул свой сливовый цилиндр и выудил из тульи белоснежный свиток. Развернул?— конец полотнища белой лентой расстелился по полу?— и зачитал:?— Сегодня на ужин подают убийство!Даже у меня перехватило дыхание?— столь мастерски был выполнен ход. Я, как ни пытался отделять себя от массы, все же ничем не отличался от нее в этот вечер, разве что только качеством костюма, а так?— полупьяная физиономия, пот на лбу, пролитый за ворот виски, ватные пальцы, вермишелевые конечности и нездоровая вовлеченность в происходящее, подогретая азартом.А выступающий, довольствуясь установившейся тишиной, что колола загривок тысячами игл предвкушения, встряхнул свитком, отчего тот обернулся длинной шелковой лентой, выкинул в зал?— за нее тут же сцепились девицы. Внимание вновь сосредоточилось на револьвере, который вилял в руке артиста, то и дело задерживая взор своего дула на особенно настырных зеваках, усмиряя?— но и изводя. Так случилось и со мной: в мою сторону повернулось чёрное отверстие, а поверх него пристально глядели насмешливые глаза?— при тусклом огне свечей, выеденные дымом, совершенно бесцветные.Этот взгляд отрезвил меня, и когда Юрий Яковлич Чиргин со сцены провозгласил условия игры, я уже хватался за голову, пытаясь выбить из мозга алкогольную отраву, ведь нужно было что-то делать, причем срочно.—?Толпа,?— говорил Чиргин, покручивая на пальце револьвер,?— во власти инстинктов. Откусить кому-нибудь голову?— ну что за забава! В наш век все куда проще! Спускай курок?— дохляк готов.—?В твоем лице, шут гороховый! —?публикой овладевала скука.—?Именно, сударь! —?оскалился Чиргин. —?В этом наш трюк: ну же, злые люди, где добровольцы? О, вас предостаточно, но кто поднимется сюда, возьмет оружие и… выстрелит?Чиргин сделал пару шагов назад и растянул у себя на груди одежду. Серьёзность его намерений и бесстрастное лицо охладили пыл зрителей?— поутихли, кто-то выдохнул: ?Грех на душу брать?, а кто-то погромче выкрикнул сомнения, настоящий ли револьвер.Чиргин выстрелил, и свеча в люстре разлетелась по головам восковыми крошками. Мой друг же хладнокровно вновь прочистил револьвер и наткнулся взглядом на несколько ломающихся в сомнениях рук. Не успел я придумать, что же делать, как он уже указал на рыжего детину, особенно разгоряченного спиртным.—?Наконец-то, у сапожника кишка не тонка! —?ухмыльнулся Чиргин.Доброволец, вразвалочку направившийся к подмосткам, встал как вкопанный и пробасил:—?Это тебе откуда знать-то?—?О том, что главный герой нашего зрелища притёк с Трубной, дополз с приятелями до этого славного местечка, полдня сегодня убив на заказ, подлатав с десяток башмаков. Сударь наш домой не торопится, пусть там его ждет жена и трое детишек, у одного ещё и коклюш: печальная картина, ничего с этим без врача поделать нельзя, но хозяин мастерской задерживает жалование,?— вот и пришлось нашему герою подрабатывать по ночам в доках. И все бы ничего, да там собралась компания картёжников?— и наш герой спустил там большую часть заработанного?— меньшую же он пропивает сегодня в этом славном местечке… Хозяин! Разжалобитесь на рюмку для этого доброго малого?— его так и так доволокут до дома приятели: ведь он задолжал им по меньшей мере два жалования вперед. А ещё они же и его подельники?— в той мелкой краже, с которой наш господин Сапожник Без Сапог разжился неплохими часами,?— в ломбарде за них немало отвалят. Как раз хватит на карточный долг и совсем чуть-чуть?— на похороны ребенка. Если с похмелья наш герой еще вспомнит, в какой стороне у него дом. Да я подскажу, — и он зверски подмигнул. Выпалил это на одном дыхании, на этот раз даже не растрачиваясь на характерные пассы и закатывание глаз?— видно, уже очень устал, раз не попытался создать хотя бы видимость магического действа. Поэтому трюк провалился: пока рыжий детина, ещё остолбенелый, зверел, зрители выразили явное недоверие к подобной осведомленности. Я поджал губы?— ведь это был лучший трюк Чиргина, и никакие выплюнутые канарейки не шли с ним ни в какое сравнение по размеру приложенных интеллектуальных усилий. При должной подаче это производило фурор?— собственно, ведь с этого Чиргин и начинал свою артистическую карьеру, этим и отличился от десятков подобных искателей счастья с голубями в рукавах и саблями в глотках.Чиргин читал людей. Поначалу играл цыганщину, хватая их за руки (и выуживая из карманов часы и что повесомее), а со временем?— вежливо, на расстоянии нескольких шагов, вооружась прозорливостью, острейшей наблюдательностью и житейской мудростью. Пары секунд хватало его цепкому взгляду, чтобы уловить всякую деталь стоящего перед ним человека, ещё мгновение?— чтобы принять к сведению, раскусить и в следующий миг вынести вердикт: что вы употребили сегодня на завтрак и почему ваш младший сын не успевает по алгебре. Свою способность он подавал с нужной помпой, временами для пущего сценического эффекта опускаясь до известной жестикуляции и разговоров о третьем глазе. Величайшую проницательность и острый интеллект приравнивали к дару?— я сам этим грешил по первой поре нашего знакомства; люди склонны обожествлять то, что недоступно их пониманию. Однако сам он пожимал плечами, не находя ничего выдающегося в своем мастерстве, а когда ему в лицо говорили слова восхищения, кривился и сухо повторял: ?Все, что я из себя представляю, заслуга моя и табора цыган?.Увы, наблюдая, как неспешно всходит громадный рыжий увалень на подмостки, что они трещат под ним, и недвусмысленно хрустит костяшками, я (как и все собравшиеся, способные еще на хоть сколько-нибудь мыслить) понимал, что еще чуть-чуть, и от Юрия Яковлича, нынешним вечером дающим выступление в грязном кабаке под именем ?маэстро Оляк Чардон?, не останется ничего, что можно было бы с честью похоронить.—?Да дело и выеденного яйца не стоит!Пронзило это предгрозовую тишь столь резко, что я сам испытал желание обернуться на собственный же голос. В голове шумело, руки тряслись, в висках стучала кровь и осознание того, что мне все же удалось привлечь внимание?— и я принялся его удерживать:—?Все это шарлатанство, дамы и господа! —?заверил я собравшихся, допуская, что обращение могло послышаться как ?дмы и гспды?. —?Этот подставной! Подставной же!Лавируя по неспокойной стихии, я принялся пробираться ко сцене, откуда на меня в плохо скрываемом замешательстве и раздражении взирал мой друг. Рыжий детина же не скрывал своих чувств: обернулся ко мне, потрясывая кулаками и опуская их себе на грудь:—?Какой, к черту, подставной! Всё верно ж сказал, гад, сапожник я! Первый раз его рожу вижу?— вот сейчас и размалюю, за что честных людей разводят!.. А долг я уже отдал, да!—?Вот то-то и оно! —?я лихо взобрался на подмостки, правда, зацепившись сюртуком за гвоздь и чуть не рухнув обратно?— но меня любезно (пусть совсем не нежно) подсадили. —?Первый раз видит, а уже о вас, сударь,?— я отвесил сапожнику что-то наподобие поклона, едва не клюнув в пол носом,?— всю подноготную выдает! Да он, небось, следил за вами днями и ночами как ищейка, а сейчас за чистую монету хочет выдать!Мое обвинение встретило гул одобрения. Я, уперев руки в боки и выпятив грудь, встал рядом с увальнем и поглядел на Чиргина. Тот криво улыбался и все не расставался с револьвером; я чувствовал, как резко возросла в нем тяга испортить все окончательно, а потому не дал ему и слова молвить:—?Пусть расскажет вот про меня. Тогда, так уж и быть, мы не заявим на него в полицию, верно, сударь?.. —?я ткнул в локоть рыжего сапожника (выше не доставал) и горячо закивал; тот вынужден был что-то согласно промычать, и вот толпа подкрепила наше требование выкриками.—?Не думал, что отставные штабс-капитаны на короткой ноге с сапожниками из трущоб,?— фыркнул негромко Чиргин, но его голос был слышен и на самой дальней лавке. —?Впрочем, нога у вас и правда коротковата будет, капитан?— ведь её же вы сломали, когда в детстве упали с отцовской лошади,?— он медленно кивнул, не сводя с меня своих стеклянных глаз, а у меня живот свело холодом: Чиргин раскусил мой маневр и явно его не одобрял, а потому решил играть по своим правилам. —?Удивительно,?— продолжал он неспешно голосом сухим и жестким,?— как вас такого взяли в армию?— впрочем, недуг ваш почти незаметен, а вы изрядно истязали себя тренировками, чтобы совсем скрыть его, если не исправить. Похвальное рвение быть полезным членом общества: выставлять свою жизнь на аукцион, ставки которого венчает геройская смерть за Родину… —?он замолчал, и я уже понадеялся, что на этом он закончит, но это оказалась лишь коварная пауза, смакующая следующие подробности:?— Но в армии вы долго не продержались?— вас вышвырнули оттуда, когда вы доползли до аванпоста спустя месяц в плену у дикарей-кочевников. Вас отослали в родные бескрайние просторы, чтобы вы спились на нищенскую пенсию под ночные кошмары?— но нет, вы не унимались, подались в жандармерию!.. —?и вот он уже откровенно насмехался:?— Стремление служить обществу не покидало вас?— и вы получили рутину, бумажную работу, мелкие кражи и бытовые убийства, омерзительные в своей банальности. Поразительно, что, каждый день детально исследуя доказательство того, как мелочен и гнил тот мир, который вы вечно рветесь спасать, вы до сих пор не разочаровались. Ничто не отрезвило вас, безнадежного идеалиста?— связали свою жизнь с…—?С цыганом-морфинистом, абсолютно не приспособленным к человеческому существованию неряхой, бездельником, циником и шарлатаном, пьяницей, дебоширом, напыщенным выскочкой и себялюбивым негодяем, совершенно не обремененным моральными принципами.В наступившей тишине мы молча смотрели друг на друга, не отводя глаз, и, как оказалось, тяжело дышали, комкая пальцы в кулаки. А потом Чиргин пожал плечами и сказал:—?По секрету, я подумываю перейти на кокаин. Мода. Вино развязало мне язык,?— всё, что оставалось, так это его прикусить, но поздно. Слова вырвались, а толпа их подхватила, разжевала, проглотила и выискала в навозе зерно истины:—?Да этот, поди, тоже подсадной! —?заверещала косматая старуха и ткнула в меня клюкой. На заплетающихся ногах я отпрыгнул от края сцены, но врезался в злосчастного сапожника, которому подсказывал из зала сметливый приятель:—?Держи-ка его крепче, Митька, он ведь легавый, он ведь тебя за часики-то засадит!—?Засадит, засадит!—?Как пить дать, засадит!—?Враки всё это,?— яростно оправдывался рыжий Митька, тесня меня по авансцене,?— мы наживу на троих поделили, затея не моя была!—?Но часики-то у тебя!—?Прихлопни этого гада, Митя!—?Это провокация, господа!..Да, определенно, это была провокация. И совершенно точно именно этого Чиргин и добивался. А именно: всеобщей экзальтации, буйства, бешенства треклятого сапожника, жажды толпы до зрелищ, которую сапожник Митька исполнился готовности удовлетворить: Чиргин успел вручить ему револьвер. Так, подцепив на удочку акулу, сам же наточил ей зубы, а себе пустил кровь.—?Задай им жару, Митька!—?Сами нарвались!—?Да про них как-то в газете писали, я эти хари узнаю, в уголовной хронике!—?Так они сами уголовники!—?Да нет, они повязаны с легавыми.—?Так вон жирный и легавый!—?Да бить их!Мне послышалось ?добить?, и в этом была доля истины: довольно жалко выглядели мы с моим другом, и чем больше храбрились, крошечными шажками отступая от сапожника, тем нелепее все оборачивалось. Походка Чиргина отличалась неровностью и лишь изредка приобретала стремительную чёткость, мои же ноги заплетались, размягченные спиртным, и мы оба спотыкались и путались в шагах, при этом ни в коем случая не опуская взгляда?— смотрели разъяренному быку прямо в багряную морду. Ноздри Митьки раздулись, глазки сузились, а мясистая ручища выставила револьвер; пусть тряслась изрядно, дуло лишь перескакивало с головы Чиргина на его грудь и обратно.—?Не хотим мы её в канаву бросать, сударь,?— просипел Митя, а по пылающим щекам его потекли слезы. —?По-человечески схоронить надо бы, да на гроб, верно, деньги нужны. Его ведь на заказ, он ведь маленький, она ведь у нас совсем крошка, ей всего-то четыре годика…Он закусил большой палец и, давясь слюной, зарыдал. Я вскинул руки, сухими губами отпуская нелепые слова сочувствия и призыва к спокойствию, а он своей ручищей, не выпуская оружия, принялся утирать распухший нос, сморкнулся и тут-то палец его дрогнул и спустил курок.Резкий хлопок оглушил людей: замерли, затихли, сбитым дыханием разгоняя облачко сизого дыма. Сбоку в меня уперлось плечо Чиргина, правой рукой он обхватил меня за шею, а левую прижал к обнаженной до сорочки груди. На подмостки густо закапала кровь.Зрители слишком устали ждать действа, чтобы тут же срываться на крики о помощи или ударяться в панику (то есть?— в бегство). В ломкой тишине я качался под весом Чиргина (не столь уж и большим?— тяжесть выходила из-за его высокого роста), а он безжалостно тянул книзу?— пришлось подогнуть ноги, укладывая его всклоченную голову на колени, и только тогда, смежив веки и приоткрыв рот, он медленно отнял алый кулак от груди. Вытянул руку и явил под свет рампы зажатую двумя пальцами пулю.—?Трюк с ловлей пули, дамы и господа,?— объявил он, не открывая глаз. —?Предъявляйте заведению счет: вас всё же надули, убийство вычеркнули из меню.Чирикнула канарейка.Толпа встала на дыбы?— так же резко Чиргин подпрыгнул и, подбирая свой сплюснутый цилиндр и отнимая у остолбеневшего сапожника револьвер, подмигнул мне:—?Вам, кажется, наскучило это место, Пышкин,?— изволите составить мне компанию в прогулке по ночной Москве?..Одного желания встать оказалось недостаточно для моего ватного тела, а потому Чиргин дёрнул меня вверх за шкирку, развернул и толкнул за кулисы. Я пролетел сквозь грязную штору, но вот Чиргину путь преградили, на что он, не отказываясь от кривой усмешки, ловко ударил неприятеля под дых. От захвата следующего увернулся, ставя подножку третьему, а голова четвертого завела прекрасное знакомство с моей тростью. В общем шуме раздался звон и дробь осколков по полу?— кто-то полез с горлышком бутылки, и я ухватил Чиргина за рукав, но тот с треском порвался; хозяин его серией точных ударов сначала обескуражил, обезоружил и, наконец, обездвижил противника?— я же тем временем отпихнул еще одного, да с такой силой, что, прокатившись по сцене, тот грохнулся с нее прямо в бушующее море публики, охваченной явным недовольством. Чиргин увлекся, боксируя сразу с двумя, и я вновь потянул его за руку: так, кубарем, мы свалились за кулисы, а там, через задние комнаты, под топот преследователей и пьяные окрики, добрались до черного хода, предусмотрительно распахнутого настежь благосклонным хозяином: осталось лишь с силой захлопнуть за собой дверь, подперев ее собственными спинами.Ночной воздух несколько отрезвлял; я почувствовал себя гораздо лучше и откровенно расхохотался, а от вида, как усмешка моего друга робко оборачивается широкой улыбкой, мне сделалось так легко, что я бы взлетел без крыльев.И все же крылья помогли бы нам изрядно?— две наши спины, пусть и сопряженные единой силой дружбы, не выдерживали натиска взбесившегося содержимого кабачка; на улице избить нас и с особой жестокостью покалечить было бы даже сподручнее?— просторно.—?Полагаю, предпочтителен экипаж,?— возвестил Чиргин, растрачиваясь на задумчивую мину, и с оглушительным воплем помчался вниз по проулку; отсчитав до трех, я бросился за ним, скорее до большой улицы.Подстегивал нас поток отборных ругательств, на которые не скупились наши преследователи, вывалившиеся из кабачка следом и все еще демонстрирующие самые серьезные намерения по отношению к целости наших ребер. Мой друг обгонял меня на пару-тройку метров, оборачивался на меня, сверкая белком огромных своих глаз и крупными зубами: как и меня, его захватило веселье, особенно острое в перспективе крайне нелицеприятного окончания этого дрянного вечера. Но вот мы выбежали до широкой улицы; Чиргин первым углядел кибитку и вскочил в неё, хвост его растерзанного фрака хлестнул по воздуху, а следом, по команде моего друга, хлестнул и кнут возницы.Оступившись, я едва ли не упал, но лацканы моего сюртука перехватила железная хватка Чиргин?— так он и затащил меня в кибитку, без стеснения отвечая на рычание наших недругов глумливым хохотом. Я оставил на мостовой в качестве сувенира туфлю, но тут же придумал себе утешение: служанка все равно поцарапала носы этой паре, когда чистила, давно следовало бы избавиться?— что же, подобный способ я посчитал наилучшим концом. Неожиданно исполненным героического пафоса и отголоска морали вроде: ?Если предвидится хоть малейшая возможность драки, пить дозволено только два бокала коньяка. В крайнем случае?— три, но ни в коем случае не запивать водкой?.