Глава 31 (1/1)

5 лет спустя…Остатки яростного ливня лениво омывали деревья, упругую листву и противящиеся силе притяжения соцветия. Гладкую поверхность глянцевого камня… Все это время, окруженный холодом и водяными иглами, я сидел под траурно-черным дождевиком, накинутым на голову и согнутую спину. Потоки дождя затапливали сочный газон, заливались под мои ноги, морозя их, но скрыться от стихии я не мог?— такой побег мне виделся предательством и трусостью. Нет… Он, самоотверженный и верный друг, заслужил гораздо больше моих страданий, чем заработанная мной от сырости простуда…Я буду здесь, пока не сядет солнце.Я буду здесь, пока ты не заснешь…В миллионный раз за три кошмарных дня на глаза с болью выступили слезы, и я попытался стереть их абсолютно мокрым рукавом, облепившим бледное запястье.Каждый день я говорил тебе о том, как много ты для меня значишь. Но сейчас я чувствую, что и этого было мало. Каждую ночь мы делили спальню, каждое утро вместе спускались на кухню, каждый день практически в любую погоду ты сопровождал меня на пробежке, чтобы мне было не так одиноко вдали от опустевшего дома. Ты был рядом всегда… а я не сумел отплатить тебе тем же…Я сам не был уверен, хотел ли вспоминать последний раз, когда его видел: безусловную бесконечную любовь в его темных глазах… По сердцу, точно впервые, резанул пронзительный визг тормозов, и с приглушенным воем я вцепился белесыми пальцами в щеки и лоб. Пока вовсю лил дождь, за шумовой завесой я мог позволить себе горевать громко и надрывно, пусть это мало помогало мне прийти в себя: потеря, через которую я должен был переступить, душила меня, сдавливала сердце. Я задыхался от боли внутри собственного тела, не способный хоть где-нибудь найти покой. Счастливые воспоминания обратились пыткой, но не такой чудовищной, как последние секунды его жизни, застывшие во времени в моей голове… Я все еще видел его таким, каким его встретил; под пальцами я ощущал его тепло, биение горячего сердца?— вязкость расплескавшейся по асфальту крови…—?Schei?e! [Блять!] Как же я это все ненавижу!..?—?бессильно выкрикнул я в сведенные вместе колени. —?Да за что?!.. Ты же… ты же вот только что был со мной рядом! ПОЧЕМУ ЭТО ВСЕ ВООБЩЕ ДОЛЖНО БЫЛО ПРОИЗОЙТИ?! Я НЕ ПОНИМАЮ!..?— Не имея сил сдержаться, я ревел в холодные ладони, кусал большие пальцы, размазывал слезы по лицу. Физическая боль не помогала: эта сука всегда бесполезна, когда от психологических мучений впору на стену лезть!..Порыв сноровистого ветра, как я наивно подумал тогда, сорвал дождевик и швырнул его на куст позади. Широкое темное полотенце обняло мое тело, его меньшой брат мягко опустился на голову, принимаясь усердно впитывать стекающие по волосам капли. Большие ладони действенно и аккуратно растирали мне плечи?— все клеточки организма заполнялись теплом. Я не планировал останавливать слезы: при потерях положено плакать?— как же иначе ушедшие близкие смогут узнать, насколько сильно были дороги нам; насколько наши жизни опустели без них. Но как ни старался, не мог выдавить ни слезинки?— потому что больше я был не один.—?Как дети?.. —?Мой тихий голос дрогнул трижды.Постелив третье полотенце на лужайке, Руперт присел за моей спиной и, будто тяжелую реалистичную куклу, притянул меня к себе, с мокрой травы на пока еще сухую ткань. Его руки сковали мой торс?— невиданным образом выдавили всю боль наружу. У сердца по-прежнему тяжелел неподъемный валун, но отчего-то теперь мне упорно казалось, что со временем он рассосется сам собой.—?Расстроены, понятное дело,?— вздохнул Руп, как и я, глядя на зеркальную поверхность небольшого черного могильного камня. —?Но смогли сегодня в школе играть в водное поло?— значит, их раны залечиваются достаточно быстро. Чего нельзя сказать о тебе…—?Я в порядке,?— неумело соврал я, и Руп в наказание сжал меня сильнее.Я был безмерно ему благодарен: я не сумел собраться с мужеством и сделать все сам ранним утром, возложил на плечи супруга тяжелое испытание, которое Руперт?— не удивительно! —?смог преодолеть. Когда он вернулся в дом, перемазанный землей, с покрасневшими глазами, я во все той же топкой нерешительности наблюдал, как долго и тщательно он смывает с пальцев грязь. Практически черный водоворот в раковине как нельзя лучше передавал мое состояние. Импульсивным ударом Руп опустил кран и в давящей тишине склонился над столешницей. Длинные пряди скрывали его лицо, но я чувствовал его и так, вслепую. Стараясь не нарушать шаткое равновесие боли и выдержки в этой светлой просторной кухне, я беззвучно поднялся со стула и вышел во двор, яркий, красочный, цветущий?— живой… Под кустами нежной азалии чернел маленький холмик, увенчанный полукруглым надгробием. Позолотой на английском были выведены слова:ЧармиСпокойной ночи, наш дорогой…Я не помню, как пересек двор и оказался на этом самом месте, с которого не сходил уже часа четыре, быть может; я потерял счет времени и слезам?— ровно до этого момента: пока не вернулся Руп.—?Мне тяжело вдвойне… —?судорожно выдохнул я в его горячих объятиях. По сравнению с моей ледяной после ливня кожей, тело Рупа пылало. —?Я скучаю по Чарми, по этому извечно веселому добродушному псу… но переживаемая сейчас боль чуть ли не молотком вбивает мне в висок напоминание о том, что может приключиться дальше…—?Мда, после смерти Чарми я тоже начал еще больше переживать за детей…—?Блять, Руперт, ты идиот? —?обернувшись, всплеснул я руками. —?Как можно не понять, что я говорю конкретно о тебе? За детей я тоже волнуюсь, но они на все сто процентов здоровы, что подтверждают ежегодно врачи. Однако этого нельзя сказать о тебе. Пациент Шредингера, блять…—?Мои медосмотры ты в расчет не берешь?—?Твои медосмотры имели бы бóльший вес, если бы ты позволял обследовать голову.—?Кир, мы сотню раз уже говорили об этом: я не хочу знать. Или все хорошо, и тогда полученное знание бессмысленно, или все плохо, и в этом случае я испорчу себе и другим настроение…—?Настроение?..—?…и ты обязан уважать мою точку зрения?— точно так же, как я уважаю твою.Я знал, какой аргумент он озвучил бы дальше: Чарми не болел, но нелепый несчастный случай прервал его жизнь, полную радостей и восторга… Живя вместе с этим мужчиной, я научился слышать его мысли, с точностью угадывать его следующие шаги. Но, к сожалению, так и не выработал способность отражать меткие словесные подачи Рупа. Во многом он прав: нельзя знать наперед, сколько тебе отпущено, и его упорное избегание истины о самом себе можно понять. Но, Господи, как же я боюсь оказаться через пару лет на кладбище перед похожим могильным камнем…—?Кстати… спасибо… —?всхлипнул я и вытер лицо уголком полотенца.—?За что?—?За надгробие. Я знаю, во дворах такое обычно не ставят?— это же не кладбище домашних животных, где подобное норма… Но я не хотел его отдавать… не хотел, чтобы он был где-то там, далеко… не дома…В груди забила крыльями встревоженная птица, я дрожал, почти не дыша, чтобы не разрыдаться опять! —?но всего одно трепетное прикосновение Руперта утихомирило бурю внутри. Его ладонь заботливо накрыла мои глаза, я уронил затылок на его плечо и замер так, в кромешной темноте, объятый сопереживаем, поддержкой и любовью. По-семейному просто Руп целовал меня в щеку, наверняка, чувствуя соль, пропитавшую мою кожу за часы тупого бессилия.—?Дети… —?слабо выдохнул я, погружаясь в сонное спокойствие. —?Надо покормить…—?Сразу по возвращении я разогрел им ужин. Так что посидим здесь, пока ты не будешь готов пойти в дом.Его размеренное дыхание захватывало меня, убаюкивало и расслабляло. Я не поднимал веки не столько из-за ладони Руперта, сколько по вине собственного желания побыть в отстранении от всего, кроме его искренней заботы. Я засыпал, овеваемый смягчившимся ветром, под редкие падения капель с листка на листок, в свежести после дождя. Сквозь сон я ронял слезы на полотенце, ведь видел его: солнечного лабрадора, вернувшегося для того, чтобы попрощаться со мной. Я обнимал Чарми и гладил его, пока золотом не вспыхнули облака. В последний раз игриво куснув мою руку, пес погнался за вертлявым перистым облачком и скрылся в луче восставшего солнца. Свет все никак не угасал, расцвечивая небосклон в лимонную ваниль. Я стоял на далекой-далекой земле, задрав голову к сиянию, которое не мог даже самую малость осмыслить. Чем дольше я внимал этому теплому зареву, тем больше утверждался в мистическом знании: небо будет гореть ради Йоргена Майера, соседа напротив, но никак не для нашей семьи…Через полтора месяца тридцатилетнего Йоргена приковал к кровати инсульт, а еще через неделю он скончался во сне… С Рупертом мы поддерживали его жену как только могли, но, несмотря на чисто человеческое сочувствие ее ужасному горю, я испытывал нотки эгоистического облегчения, полностью уверившись в правдивости послания из своего вещего сна. Руперт будет жить долго и счастливо?— со мной и детьми. И никогда нас не покинет. Как и мы его.