Глава 30 (1/1)

Минувший год был для меня не столько сложным, сколько… пустым…Удивительно, как потеря всего одного человека может уничтожить твою собственную жизнь, ранее охватывающую великое множество разномастных аспектов. Но то, что убивало меня больше, чем отсутствие Руперта рядом, так это необходимость притворяться, будто ничего о нем в моей памяти не осталось, будто он не перевернул весь мой мир с ног на голову, будто не сделал всю мою реальность ярче и глубже?— осмысленнее…Всегда я был примерным гражданином, не совершал дурного, ориентируясь на собственный морально-этический компас. Даже в детстве я не творил дурного, ни разу не был в полицейском участке в качестве задержанного?— до дня, когда Руперт исчез как из моей жизни, так и с ?радаров? властей. Я нашел хорошего адвоката, но Эри-ка Фрид-ман, успевшая развестись с ирландцем-изменщиком, выискала для меня защитника класса ?люкс?. Высокий бегло говорящий итало-американец, до слез напоминающий последнее амплуа Руперта, наедине со мной выслушал всю историю от начала до конца?— и с мастерством потомственного лгуна переврал в суде все что только можно было. С его слов, я стал жертвой отъявленного преступника и талантливого манипулятора Руперта Слэя, который запугиваниями и сексуальными домогательствами вызвал у меня стокгольмский синдром, в подтверждение чего была представлена справка от специалиста, к которому я никогда не ходил. В итоге с меня сняли все подозрения в пособничестве беглому рецидивисту, а пару ведер мутной зловонной вины разделили между Рупертом и Уиллом. Последнего уволили из охранного агентства за ряд нарушений, среди которых были ведение несанкционированной слежки?— вторжение в частную жизнь и несогласованное использование клиента в качестве ?наживки??— намеренный риск жизнью штатского. В качестве десерта Дорси запретили приближаться ко мне на энное количество ярдов, однако благодаря какой-то бумажке, пусть и нотариально заверенной, я не чувствовал себя в безопасности, ведь уничтожил карьеру Уилла, поведав адвокату чистейшую правду о нем в том числе. Так что следующим шагом стали продажа квартиры и переезд.За недели судебных разбирательств Эрика была рядом, по-дружески ободряла меня. Друг в друге мы чуяли один и тот же недуг: разбитое сердце. Глубокие терзания в который раз объединили меня с другим человеком, а также познакомили Эрику с Линном. Втроем мы проводили чуть ли не каждый вечер, а с Эрикой частенько встречались еще и днем, так как, в отличие от Линна, оба в последнее время нигде не работали?— денег с лихвой хватало на внеплановый отпуск.Мою квартиру захотела купить милейшая семья: молодые родители с семилетним ребенком. Решающим аргументом для них стало наличие уникальной эвакуационной системы при пожаре?— оконного троса, при помощи которого в считанные секунды возможно было оказаться снаружи, без паники и давки на тесной лестнице. Вечером того же дня я и Эрика распихивали мои вещи по коробкам, с горем пополам разбирали мебель. Чтобы держать настроение на приемлемой высоте, мы попивали вино каждый с горла своей бутылки. Ставшая более говорливой, Эрика поделилась тем, как отныне, после развода, развивается ее жизнь: она рассказала о тайных романтических отношениях с нерешительным водителем ее отца, о друге по переписке, который поддерживал ее все это время и которому самому не повезло расстаться с любимой под гнетом жизненных обстоятельств. Его трогательная история повлияла на восприятие Эрики, на ее отношение к жизни. В полной мере она смогла понять то, о чем я немногословно намекал ей у фонтана в день ее свадьбы: что нужно слушать собственное сердце и поступать опрометчиво, если того желает душа. Мне нравилось слышать это из ее уст: развинчивая каркас кровати, я представлял, как сам срываюсь с места, мчусь в аэропорт, покупаю билет и улетаю к Рупу?— да только где он?.. За прошедшие недели я не получил ни одной весточки, ни одной подсказки. Все имеющиеся у меня фотографии из дела о пожаре я отдал Руперту, вклеив в подаренный ему фотоальбом, так что на память об этом единственном и неповторимом мужчине мне остались воспоминания, меркнущие против моей воли всякий божий день. Казалось, чем чаще я вспоминаю любимое лицо, тем больше его черт забываю: Руперт был как сон, просачивающийся прочь из сознания при каждой новой попытке повторить и запомнить его…Я переехал в престижный район, в роскошную двухэтажную квартиру, полную стекла и света. Мне не нужны были хоромы, но охрана в этом небоскребе была на высшем уровне, а квартир для тех, кто планирует приберечь как можно больше денег на потом, там не имелось. В просторной спальне, куда, к сожалению, не ступала нога Руперта, редкими ночами я насаживался на силиконовый член цвета кока-колы, прикрепленный к спинке кровати, стонал, роняя слезы на простыню: осознание того, что телесная близость с Рупом?— всего лишь фантазия, разрывало одну за другой струны моей истощенной души. Но и отказаться от этой кратковременной сказки я не мог, потому что скучал по нему?— скучал по невыносимому психу больше ебанной жизни!.. Никогда бы не подумал, что сумею привязаться к кому-то столь сильно?— и снова потерять, совсем как маму… В часы бодрствования я изнывал от пустоты, раздувающейся за сердцем, теснящей его и удушающей меня все больше. Мне нужно было хоть что-то, какой-нибудь незначительный кусочек Руперта, который заполнил бы меня до краев. Такое лекарство от опустошенности я нашел совершенно случайно, прогуливаясь по вечерним улицам района, где ранее жил. Невзрачная книжная лавка приковала мой взгляд к покрытой разводами витрине: из-за грязного стекла на меня смотрела зеленая книжка в помятом мягком переплете?— ?Deutsch?. Учебник по-немецкому стоил жалкие крохи, так как был в далеко не самом лучшем состоянии; не заметив того, я стал воображать, что потрепанная книжонка досталась мне от Руперта, создававшего Клауса Шлаухайта перелистыванием ее страниц. С внутренней стороны обложка учебника была подписана женским именем, но фантазия была слишком сладка.Осваивая самостоятельно новый язык, я проговаривал выученные слова и целые предложения в огромной пустой квартире. Напротив меня всегда сидел Руперт, воркующий на немецком с завидной прытью. Его улыбающийся образ не оставлял меня и за широким овальным столом, и в душе, и в спальне, и на улице. В окружении покрытого каплями кафеля я представлял, что мои руки?— его, скользящие по животу и спине вниз, нежно проникающие в меня пальцами и напористо обхватывающие вставший член. В постели я сцеплял руки в замок, лежа на боку, и в какой-то момент обязательно одна из них становилась его ладонью, трепетно сжимающей мою. Под светом уличных фонарей я ощущал прикосновения Руперта к моему боку или пояснице, как если бы он обнимал меня во время прогулки. Я сбегал из дома в бар Джоша?— туда, где Руперт бывал, но легче мне не становилось что в памятных местах, что там, куда Руп не мог захаживать и ранее, и впредь.Адвокат Эрики вполне однозначно намекнул в свое время, что Руперт Слэй собрал слишком большой список преступлений, чтобы его?— и меня во вторую очередь?— оставили в покое; слишком уж легко с меня сняли любые подозрения, словно хотели ослабить мою бдительность, заставить допустить ошибку. Натренированный преследованиями Руперта, порой я замечал знакомые лица вокруг?— людей, которые оказывались в местах встречи с Линном и Эрикой, в спортзале, в ресторанах и кафе. ?Как все это прекратить???— ответ был на поверхности: от меня отцепятся тогда, когда поверят на все сто, что с Рупертом Слэем ничего меня больше не связывает. А для этого надо вести обычную жизнь?— обратить взгляд на то, из чего состояло мое существование не так уж и давно.Я вернулся к свиданиям с мужчинами. Платил всегда за ужины сам, вероятно, чувствуя вину за то, что не собираюсь дать никому из них малейшего шанса мне понравиться. Все ограничивалось милой беседой за столом, прогулкой или поездкой до дома, извинениями с моей стороны и честным пояснением про разбитое сердце. Все они понимали, оставляли свои номера, заверяли, что всегда готовы помочь, мне надо только позвонить. Может быть, кто-то из них был действительно настолько добр, прямолинеен и не пытался через напускное сочувствие затащить меня в постель, но я разучился доверять: сложно верить кому-то, когда на задворках памяти еще жив эталон честности?— мужчина, молчащий или говорящий правду. Всегда.Мужчина… который все еще жив?.. Правда же?..Через полгода меня начали мучить кошмары. Изо всех сил я убеждал себя в том, что Руперт переключился на кого-то другого, нашел более интересную, неординарную?— более умную жертву, чем я. Но по-прежнему через день видел в сновидениях пустую больничную койку, притом точно зная, кто на ней уже не лежит… Я мало спал, мало ел?— Эрика и Линн не давали мне истощать, запихивая чуть ли не насильно в меня еду на наших совместных посиделках. Я проталкивал пищу алкоголем, которым не мог полноценно наслаждаться: всем, кроме ?Ву-Ву?, и вкусом, и цветом, и ароматом напоминающим мне о Руперте. О его заботе… о его любви, насытиться которой я не смог бы и за тысячу лет… Линн и Эрика видели, как тоска, о которой мы не говорили, съедала меня по куску. Переживающие за меня друзья приняли решение свести меня с кем-нибудь, кто сумеет развеять темнеющую, как грозовая туча, депрессию. Линн без умолку описывал мне знакомых мужчин, вследствие чего общение с ним стало довольно обременительным; Эрика действовала тоньше. Своему всепонимающему другу по переписке она рассказывала как можно обо мне, а мне?— о нем в личных разговорах. Ненавязчиво она перечисляла его бесконечные положительные качества, воспевала дифирамбы обо всех тех разах, когда он ей помог, элементарно, выслушав. За всем этим сверкающим словесным конфетти я не успел заметить, как взял из тонких пальцев Эрики бумажку с контактами ?идеального собеседника и карманного психотерапевта?. Придя домой, я передумал с ним списываться, но многоходовочка Эрики оказалась куда грандиознее, чем я думал, потому как ее друг по переписке связался со мной сам. Во в меру длинном сообщении он приносил извинения за попытку навязаться, упомянул желание помочь, да и просто пообщаться со способным мыслить человеком, более глубоким, чем большинство. Возможно, он подлизывался, хотел втереться в доверие через рядовой комплимент, но в том, какие слова он подбирал, я усмотрел искренность и добросердечие. У меня не появилось желание беседовать с ним, но в моих глазах он заслужил хотя бы ответа, так что пальцы коснулись клавиатуры ноутбука.?Я не знаю, как много тебе рассказывала Эрика о ситуации, в которой я нахожусь. Если кратко (а раскрывать душу больше я не хочу), из моей жизни исчез очень дорогой человек, но остался в голове и никуда не делся из сердца. Меня не интересуют новые знакомства, мне не нужны отношения или веб-флирт?— пишу об этом, так как Эрика могла создать у тебя ложное впечатление. Я уверен, ты отличный парень, верный друг и отзывчивый человек, но это все?— не то, что может мне помочь… Мне поможет только он…?Не ожидая более писем, я отвлекся на приготовление позднего ужина, как вдруг невзрачно пискнуло уведомление о получении нового письма.?Ты его любишь??Безмолвно я пялился в тусклый монитор под шкворчание овощей на плите. Правая рука, преодолев сердечную боль, дернулась к клавиатуре:?Больше жизни…?На том и завершилось мое общение с другом по переписке Эрики. На горьком?— и соленом от слез?— послевкусии.***Избранник Эрики, шофер Билли Тайп, показался мне приятным молодым человеком. От волнения он малость заикался, словно явился на встречу с отцом своей невесты. Эрика, визжа и смеясь, в прыжках счастья силилась меня обнять и упросить сделать то, на что я был согласен и так, а именно?— на организацию ее второй и последней свадебной церемонии. Когда энергичная невеста, потряхивая за руку жениха, заговорила о Германии, я грешным делом подумал, что несколько моих учебников по немецкому послужили своеобразным двадцать пятым кадром. Как выяснилось, эту отчасти странную идею в ее светлую головушку подкинул друг по переписке: после одного случайного упоминания Эрика загорелась желанием заглянуть в разгар медового месяца на традиционные летние немецкие рок-фестивали. Для Билли в приоритете было счастье будущей жены, ничего против рок-музыки он не имел; сидя на тканевом диване по правую руку от Эрики, он только кивал и улыбался во все тридцать два зуба.Перспектива проверить способность говорить по-немецки и, главное, понимать, что мне будут отвечать, захватила меня целиком. В рекордные сроки мы с Эрикой распланировали все, но осталась одна серьезная проблема: раз свадьба будет проходить в Германии, многое придется закупать именно там, а связей, каких-то контактов на территории другой страны у меня вообще нет. Красивый роток Эрики вбросил мысль о том, что надо бы в качестве разведывательной экспедиции нам втроем съездить туда?— и этой идее я позорно недолго сопротивлялся. Работа над новым заказом?— тем более таким важным, ведь Эрика теперь моя близкая подруга?— маскировала симптомы продолжающейся сердечной болезни. Отвлекаться на творчество и организаторство в одном флаконе было приятно?— я люблю свою работу! Когда-то и жил только ею… Когда-то давно…Нечего удивляться тому, что до выходных мы купили билеты во Франкфурт-на-Майне, а через неделю ступили на землю другого континента.Я, Эрика и Билли относились к совершенно разным типам туристов. Я был неуверенно-тревожным: не выпускал из рук карту и разговорник, дабы проверять, туда ли мы движемся, то ли я сказал, так ли я прочел и понял содержание указателя или таблички. Эрике карта была не нужна: если на ее пути возникало препятствие, она не обходила его, а перла напролом. Так за часовую дорогу до отеля мы дважды перебирались через заборы, будто ворующая яблоки в чужом саду шелупонь. Сблизившись с Билли, я понял, что его девиз: ?Всегда плыть по течению!??— даже если оно несет к Ниагарскому водопаду. Добродушный Билли послушно следовал за нами, не ругал меня за неправильное чтение карты, не уговаривал Эрику поумерить пыл и не давать полицейским повода для вполне вероятного ареста. Изредка он останавливался, делал телефоном снимок голубя или сухого листочка и с лицом всецело удовлетворенного жизнью человека шел дальше под аккомпанемент наших с Эрикой мелких ссор.Обратные билеты мы не брали намеренно?— не знали, сколько дней или недель нам потребуется на то, чтобы запастись всей необходимой информацией. Наши дни сводились к путешествиям по кондитерским в поисках того самого идеального торта Эрики, а вечера?— к парным походам в спортзал, без которых бы и я потерял былую форму, и Эрика не влезла в подобранное Лавандой еще дома свадебное платье. Наконец, свершилось чудо! Невеста остановила свой выбор на малюсенькой кондитерской и их грандиозном пятиэтажном ?Красном бархате?, пробовать который нам пришлось трижды?— ?чтобы прочувствовать вкус?. Следующим пунктом в списке приготовлений были цветы, и тут задача чуточку упростилась: от друга по переписке Эрика узнала про спрятавшийся в пригороде цветочный магазин ?L'aigle?. Увиденные на сайте фотографии цветочных композиций очаровали и меня: в представленных на снимках творениях не было веяний классики, несочетаемое невообразимым образом сливалось в настоящее произведение искусства, похожее на завораживающую безумием песню.Ехать до ?L'aigle? было далеко, а надобности в присутствии Эрики не было: цветочные композиции она сможет выбрать и по фото, от меня же, как от организатора, будет требоваться найти с владельцем магазина общий язык, выторговать скидку, если получится. Невеста и сама была рада остаться с будущим супругом наедине, и в дорогу я отправился один.Такси (по моей корявой просьбе на немецком) везло меня самыми живописными дорогами. Городские массивы скрылись позади за пышными деревьями, авто разогналось до допустимой отметки на спидометре. В наполовину открытое пассажирское окно врывались потоки прохладного воздуха, они несли свежесть приходящего лета и напитывающейся силой, сочной травы. Мимо уносились аккуратные милые домики: в одном из таких я был бы рад поселиться?— жить на природе, вдыхать чистейший воздух денно и нощно, любоваться закатами и рассветами до конца жизни…Расплатившись, я попросил водителя меня подождать, и он согласился за соответствующую времени простоя плату. Справа от дороги выложенная фигурными плитами дорожка вела к двухэтажному коричневому дому с иссиня-черной черепицей. Белый деревянный забор выполнял чисто декоративную функцию; тонкую металлическую арку над дорожкой оплетали баклажановые бугенвиллии, теряющиеся в окружении настоящего райского сада. Ошарашенно крутя головой по сторонам, я шел по дорожке к крытому крыльцу и видел больше красочных цветов, чем поглощенной ими зелени. Их ароматы смешивались в единый, хмельной и сладкий. Нехотя я позвонил в звонок: владелец магазинчика откроет, пригласит войти, и мне придется покинуть этот сад?— какая жалость!.. Но никто не поприветствовал меня с традиционным немецким радушием?— дверь без скрипа распахнулась сама.—?Hey! Wer ist zu Hause? [Эй! Есть кто дома?]?— погромче крикнул я и сунул голову в проем.В темной бревенчатой гостиной горел электрический камин. Блики внемую потрескивающего огня перепрыгивали с тяжелых серо-бежевых портьер на громоздкое мягкое кресло, зашелестевшие желтоватые страницы пухлой книги, которую бережно захлопнули красивые мужские руки. Я глядел на шоколадные локоны, отросшие чуть ниже плеч и прихваченные тонкой резинкой; на болезненную улыбку, кою наблюдал в отражении больше полугода?— сегодня утром в том числе. С моих губ слетел сдавленный всхлип, гостиная размылась от выступивших слез?— но не он, сидящий в кресле.—?Друг по переписке?..?—?спросил я с порога, смеясь сквозь беззвучный плач.—?За Эрикой не следили,?— как ни в чем не бывало ответил он.В его раздражающем спокойствии я черпал и злость, и обиду. Я готов был подойти и ударить его, следом поцеловать в благодарность за то, что он не стал выжидать целый год. Но я не мог сделать ни шага. Меня трясло: не руки и ноги?— грудь, точно сердце намеревалось потратить сейчас все отпущенные ему удары. Скрипнуло кресло, и человек, чье лицо я страшился забыть, за тройку широких шагов подступил ко мне вплотную. Я узнавал его по запаху, по прикосновениям к моей спине и левой щеке. По мягкости его губ… Я льнул к нему всем телом, обнимая за шею, и ощущал, как все стремительнее лекарство распространяется по моим венам.—?Люблю… —?громче и громче шептал я в его горячую от моих поцелуев кожу. —?Люблю, черт тебя дери!.. Тогда я не сказал, как сильно я тебя люблю…Он успокаивал меня словно ребенка: гладил по лопаткам, целовал в виски и лоб, пока я не затих в его объятиях; пока сердце не перестало стрелять в его грудину через мои ноющие кости.—?Отошли такси, Кирен,?— улыбчиво произнес Руперт, коснувшись щекой моих волос. —?Отныне ты дома…