Оттепель (1/1)

Генрих выпутал затянутую в перчатку руку из Жениной, услужливо согнутой кренделем, и решительно вдавил кнопку. Давно всё работало бесперебойно, но до сих пор чудно бывало слышать приглушённое дверью электрическое дребезжание звонка. Не были здесь с прошлого года. Вспомнилось, как ходили сюда в первый раз. Вспомнилось, как волновался тогда, представляя чужие косые взгляды, усмешки и комментарии вполголоса. Не совсем уж беспричинно, всё же до сих пор не любил этого, но стесняться прекратил уже давно. И неуместные мурашки бежали по спине, когда, стоя уже в прихожей и стаскивая сырую от дождя шинель, слышал из залы: ?Это Генрих с Женей?. ?Со своим Женей?,?— будто бы ласково звучало между строк, и теперь это было приятно. Своим себя здесь так и не чувствовал, да и не с чего было, но давно присутствовал полноправно и был даже любим. Никто больше не смотрел на него как на очередную временную пассию Генриха, привыкли, никто не пытался всерьёз приставать ни к Генриху, ни к нему самому. Был, впрочем, один пренеприятнейший эпизод, но Генрих тогда закатил такой скандал с внезапным мордобоем, что испугался даже Женя, который был в общем-то не при чём. Что теперь вспоминать?—?О чём задумался? —?Генрих обернулся от зеркала, хитро блеснул глазами.Красивый, невозможно красивый, как и пять, и восемь лет назад. А может и ещё красивее, даром что недавно полтинник разменял. Точёный, губы тонкие, ласковые, редкая седина искрится серебром в светлых волосах, у самого Жени её и того больше, и морщин почти нет, да и те?— смешливые, в уголках глаз, а глаза совсем молодые, словно ещё помолодели. И опять, пусть почти незаметно, а всё же подвёл их, ну что с ним будешь делать? Всё перед Женькой своим красуется, как будто без этого недостаточно хорош.—?Да так… —?Женя взгляда не отвёл, посмотрел тягуче и хищно.Пока никто не видит, пока Элен ушла ставить цветы в вазу и никто из любопытствующих соседей не проследовал якобы на кухню, поймал его, худощавого и стройного, в кольцо рук, уловил нарочито-взволнованный вдох, торопливо ткнулся в прохладные после улицы губы. При всех, как и прежде, не хотелось. В прихожей было натоптано, темно и пахло керосином, гуталином и пригоревшей кашей, всё равно как в казарме. Уже странно, немыслимо сложно было представить, что когда-то всё здесь было иначе. В другом конце коридора зашаркали чьи-то шаги, и Женя быстро выпустил Генриха и одёрнул гимнастёрку. На бедре ещё теплился след его прикосновения.В течение всего бесконечного, укутанного в шёлк и бархат вечера, по обыкновению, на него одного и смотрел, остальных замечая лишь мельком. Что, впрочем, не мешало вести с ними ленивую беседу под вой граммофона. По сравнению с восемнадцатым годом давно уже стало тише. Не было ни того размаха, ни большей части тех людей, и Жене теперь нравилось здесь гораздо больше. Теперь подёрнувшуюся милым мещанским налётом обстановку, пожалуй, можно было назвать даже уютной. Приятно было сидеть, закинув ногу на ногу и прижавшись тёплым боком к Генриху, рассеянно разглядывать выхваченные зеленоватым светом бронзовой люстры лица. Даже рука его, машинально поглаживающая колено, не вызывала протеста. Говорили о создании Союза и болезни Ленина, о новых постановках, о развлечениях и о ценах, о вчерашнем протесте СССР против признания Вильно территорией Польши. Это последнее, вкупе с Восточной Галицией, навевало воспоминания.—?А вы, Евгений Петрович, что думаете о здоровье вождя? —?слегка насмешливо, как показалось, спросил незнакомый молодой человек, отрекомендованный Элен как начинающий реквизитор.—?Не знаю. Мне всё равно,?— с небрежной улыбкой ответил Женя, выныривая из своих мыслей. —?Спросите вон лучше у специалиста.—?Как, вы разве не большевик?—?Склоняюсь к эсерам,?— зачем-то бросил Женя, припоминая что-то с кривой усмешкой, и рука Генриха на колене тотчас больно сжалась.—?Евгений Петрович беспартийный,?— веско сказал он, не дав вставить слово. —?Что думаете по поводу ?Земли дыбом?? Мы ходили, по-моему?— полнейший примитив, и вся эта техника с подъёмными кранами не спасает.—?А мне понравилось,?— ещё более небрежно ответил Женя из внезапного желания противоречить.—?Вы, Женя, как бывший военный, вероятно, находите там что-то своё,?— ласково улыбнулась Элен, окутанная клубами папиросного дыма. —?Мне тоже понравилось, более форма, нежели содержание, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что ради неё всё и делалось.Женя молча пожал плечами. С непривычки в накуренном помещении мутнела голова, а что касается театра, к нему как таковому и вовсе был равнодушен и ходил по большей части ради Генриха. Больше нравился сам процесс, идти с ним куда-то, да какая разница, куда? Смотреть на него, быть рядом, быть вместе с ним. Знать, что он счастлив. Ради этого даже на балет пару раз соглашался. Рядом с ним всё виделось совершенно иначе и начинало нравиться.В неярком свете поблёскивали водочные и винные бутылки, приборы, никли из вазочек тёмные тяжёлые бутоны, матово, по-восковому блестели фрукты. Милая мещанская обстановка, ничто почти не напоминало о том разгуле, что бывал здесь когда-то, но после нескольких лет разрухи и это казалось роскошью. Многое изменилось. Кто-то уехал, кто-то просто постарел, но об этом последнем Жене думать не хотелось. Элен была по-прежнему красива, и ей удивительно шло синее, шёлковое, изысканно-строгое платье. Теперь она где-то служила, что, впрочем, не мешало ей время от времени публиковать свои рассказы. Хорошо выглядели и другие, и модные наряды, пожалуй, были единственной вещью, что осталась неизменной и всё такой же яркой. Больше же всего нравился, конечно, Генрих в своём элегантном сером костюме почти без изысков, разве что с белоснежной хризантемой в бутоньерке и галстуком-бабочкой.Он всё крутил в пальцах полупустой зеленоватый лафитник, думал о чём-то, в разговоре, зашедшем о ресторанах и кабаре, не участвовал. Потом не выдержал, обернулся, подался навстречу.—?Может, сходим девятого на ?Синюю птицу?? —?тихо и примирительно спросил он, невинно сияя глазами.—?Сходим,?— Женя с удовольствием коснулся плечом его плеча, по касательной задел щёку.Без предупреждения Генрих обнял за затылок и поцеловал, как всегда, ничуть не стесняясь. Казалось, он всё ещё удивляется и радуется тому, что Женя его, и не устаёт при любом удобном случае демонстрировать это своим знакомым, словно утверждая своё исключительное право. Вот и когда фотографироваться с ним ходили, в ателье не мог удержаться от своих выходок, то на колени сядет, то Женю уговорит сесть, то поцелует. Строгих, чинных фотокарточек было не в пример меньше. Впрочем, Женя взял за правило подыгрывать Генриху и не сопротивляться, вот и сейчас нарочито откровенно ответил и, хватая его за мягкую рубашку, на мгновение даже забыл о наверняка уж устремлённых на них взглядах.—?Вы бывали на Рождественке в ?Старом Ливорно?? —?спросил вдруг Нико, трогательно и осоловело глядя сквозь Генриха и еле ворочая языком. —?Там кабаре, танцы, румынский оркестр,?— он задумался и добавил, со звоном уронив на пол вилку:?— Два. Два оркестра. И один струнный. И скоро, говорят, будет биллиард. Я хотел бы с тобой сыграть, Хайни.—?Мы не бываем в таких местах, Женя не любит шума,?— ответил Генрих с таким степенным достоинством, точно не он только что целовал Женю, хватая выше колена и подлым образом не давая вздохнуть. —?Разве что иногда бываем в ?Стойле?. А чаще всего?— на Крыше, это совсем рядом с Жениной работой. А на биллиарде я не играю.Женя смерил Нико скептическим взглядом. Всё же в пьяном виде он был даже мил, сидел, навалившись грудью на стол и подперев голову руками, отпускал реплики невпопад и смеялся. Чего вдруг так нализался? Ах да, Генрих упоминал, у него какая-то очередная драма… Перевёл взгляд на сидящего рядом с ним молодого человека, интересовавшегося Жениными политическими убеждениями, и встретился с ним глазами. Тот мгновенно стушевался и отвёл взгляд. Почему Генрих тогда занервничал? Подозревает что-то? Или знает? На коммуниста он вроде не похож, да и на сексота тоже, хотя кто его разберёт.Крыша… Магическое слово ?Крыша? из уст Генриха заставило сладко вздохнуть. Первый раз был там ещё весной семнадцатого, когда приезжал в Москву с фронта. Коля, вырвавшийся ненадолго из семейных недр, страстно желал отвести ?в такое место, где он точно никогда не был?, и не ошибся. Крышу с тех пор Женя прочно полюбил. Даже тогда мучившие думы отступили, и осталась только детская совершенно радость от того, что видно всю Москву, до самого горизонта, с крошечными домами, сияющую и дрожащую в закатном солнце. И ещё небо, огромное, как купол, и голубое, а на западе?— яркое, жёлто-красное. И огромный, огненный солнечный шар. Осталась ещё любовь к Генриху, тайная тогда, но и будучи тайной она в тот момент пьянила и окрыляла, и ужасно хотелось сводить и его сюда, но тогда Женя постеснялся, слишком уж откровенно-романтично это выглядело бы. А теперь… Теперь и Генрих был, и Крышу, спустя несколько лет, снова открыли, стало возможным наконец-то привести его туда, и Генрих ожидаемо влюбился. Действительно, когда было тепло, время от времени захаживали после службы. Генрих, полностью вернувшийся теперь к частной практике, встречал иногда, специально ехал из дома, чтобы пройтись потом вместе среди огней реклам и вывесок на фоне темнеющего неба, среди жёлтых окон, шума улиц и тишины переулков, и, может быть, завернуть куда-нибудь по дороге. На Крыше Генрих приходил в восхищение, указывал то на красивое отражение солнца в куполе, то на особенное какое-нибудь облако, то на дымку на горизонте, и жмурился от удовольствия. Потом смотрел вниз, неизменно хватался за Женю, делал нетвёрдый шаг назад, говорил что-нибудь вроде: ?Бог ты мой? и предлагал пойти выпить. Засиживались всегда до темноты и видели, как внизу загорались московские огни, а сверху, на бархатном небе?— звёзды. С девяти начинал играть оркестр, но даже и он не мог помешать.Женя залпом допил водку и поднялся, отошёл к небольшому комодику у стены. На нём среди принадлежащих Элен пузырьков, шкатулок и прочей дамской мелочи стояла бронзовая курительница в форме дракона. Женя протянул руку и погладил холодный, покрытый зелёной окисью бок, взял её в руки, открыл крышечку. Элен никогда ничего не жгла в ней, и ещё со времён Александра Витальевича в ней остались следы чёрной смолы, хранящей пряный и таинственный запах. Женя по сентиментальной привычке здоровался с этим драконом каждый раз. Когда Эверт уехал, Элен в числе прочих безделушек взяла его, Генрих?— какие-то внушительные трактаты по медицине, среди которых, как он говорил, были весьма редкие. Женя тогда не знал, что взять, да и рыться в чужих вещах, подобно мародёру, не хотелось. В конце концов оставил себе старинный кавказский кинжал и маленькую деревянную фигурку спящего кота, на том и успокоился. Эверт прислал Генриху лишь короткую записку из Берлина о том, что прибыл благополучно, с припиской персонально для Жени, гласящей: ?всё в порядке?. С тех пор больше не писал, исчез бесследно, и Женя даже начал нервничать. ?Это его привычка?— исчезать?,?— сказал тогда Генрих, и этим несколько успокоил. Его отсутствие тонко, но явственно ощущалось до сих пор. От Эверта мысль устремилась в другое русло, и Женя поспешил отвлечься, поставил курительницу на место и прислушался к разговору.Ничего нового. Обсуждали Мейерхольда, какие-то малопонятные театральные сплетни, чьи-то рецензии, время от времени взрываясь хохотом. Генрих, подавшись через стол и теребя бабочку, что-то увлечённо рассказывал своему визави, и наблюдать за ним было приятно. Когда он улыбался, от глаз его разбегались лучики морщинок, говорил он по обыкновению тихо, мягко и быстро, а прислушиваясь, то вздёргивал брови, то хмурился, и казался ужасно милым.—?…он есть у меня в записной книжке, одну минуту, схожу за ней,?— продолжая какую-то свою мысль, сказал Генрих и поднялся, вышел в прихожую.Как на верёвочке Женю потянуло за ним. ?Смотрите, смотрите, ищейка взяла след?,?— кто-то радостно зашептал в спину, но Женя только отмахнулся. Выскользнув за дверь, очутился во мраке коридора. Генрих копошился в прихожей, разыскивая нужное пальто, и на открывшуюся дверь вскинул голову, как зверёк. Женя в несколько плавных шагов очутился рядом. Генрих не давал покоя. Запах его духов, цвет кожи, глаз и волос, костюм, движения и вздохи, голос?— всё это физически притягивало к нему, пьянило и заставляло хватать и не отпускать ни на секунду. Не привык. Всё боялся раньше, что когда-то это станет привычкой, но так и не стало. От разрывающей сердце любви к нему иногда хотелось скулить.Поймал его, не обращая внимания на неуверенные: ?Женя, меня ждут?, приблизился к нему, усмехнулся с нежностью: Генрих всегда, если вот так поймать его с налёту и полезть целовать, в первое мгновение инстинктивно жмурился и замирал.Было темно, а звуки из комнаты вполне заглушали возню в прихожей. Летело обрывочное: ?…пополам: один рябчик, один конь?, и снова взрыв смеха, и отбивка фокстрота, и даже самому почти не слышно было, как совсем рядом дышит Генрих, как шуршат пальто. И уже сам Генрих не желал выпускать, цеплялся за плечи, больно дёргал за волосы и методично касался Жениного лица своими тонкими чуткими губами.—?Бешеный,?— довольно выдохнул он, напоследок поцеловав в висок, и отпустил, в темноте блеснули глаза. —?Тебе скучно в этот раз?—?Ты же знаешь, я ничерта во всём этом не разбираюсь и не хочу,?— Женя потёрся носом о его щёку, задышал вкрадчиво. —?Зато я люблю тебя. Мне не скучно.Хотел было вести Генриха обратно, как вдруг вспомнил что-то, остановился, нахмурился:—?Слушай, что это ты меня одёрнул, когда я эсеров упомянул? Ты его знаешь? Он чекист?—?Не знаю, в том и дело,?— Генрих удивлённо поднял брови. —?А впрочем, всё это ерунда, прости и забудь. Но всё-таки будь осторожнее.После коридора показалось, что в комнате висит сизая дымка?— так было накурено. Пока целовались с Генрихом, разбрелись и другие, писатель-фельетонист со своей дамой аккуратно танцевали танго под граммофон, пьяненький Нико дремал на крышке пианино, несколько человек сгрудились за журнальным столиком и вели оживлённую беседу.—?Женя, вы с Хайни до сих пор напоминаете молодожёнов, всё норовите уединиться,?— сострил один из гостей, бывший возлюбленный Нико, ещё раньше имевший какую-то интрижку с Генрихом, и как-то раз мельком и безуспешно пытавшийся подбивать клинья к самому Жене.—?Что поделать, раз мы вечно молоды,?— прищурился Женя. —?Вы, Дмитрий Сергеевич, имеете что-то против?—?Боже упаси.Женя подошёл к давешнему незнакомцу, что в одиночестве курил у открытой форточки и оглядывал присутствующих, точно так же, как когда-то, в первый раз, он сам. При виде Жени он отчего-то снова стушевался, предложил портсигар:—?Прошу вас.—?Спасибо, не курю.По привычке своей не запомнил имени, когда представляли, и теперь было неловко переспрашивать. Внимательно посмотрел ему в глаза, спросил сходу, небрежно, но строго:—?Вы сами большевик?—?Я? Нет,?— молодой человек удивлённо распахнул глаза и, как показалось, испугался.—?А почему тогда меня спросили? —?уголок губ пополз в усмешку.—?Ну, знаете… —?он замялся. —?Говорили, вы бывший красный командир, сейчас служите в МУРе, я представлял вас как правоверного коммуниста. А вы совсем другой.—?Вот как. И какой же? —?Женя нарочито-кокетливо склонил голову набок, чем окончательно привёл собеседника в замешательство.—?Вы… Такой тонкий. Умный, интеллигентный.—?Чёрт возьми, да вы мне льстите,?— рассмеялся Женя. —?Да, простите, не запомнил вашего имени.—?Алексей,?— удивлённо ответил молодой человек и второй раз протянул ладонь для рукопожатия.—?Женя, идите ко мне! —?томно позвала Элен со своего дивана, протянула руки. —?Лягте мне на колени. Да, вот так. А ты, Генрих, не смотри так на меня. Садись лучше рядом.От водки разливалось тепло. Непривычное ощущение женских коленей под головой напоминало об Ольге, но было всё равно. Подошёл Генрих, принялся ворчливо перекладывать Женю, сел рядом с Элен и устроил у себя на коленях его ноги. Женя только вздохнул приглушённо: ?О боже?, прикрыл глаза, внезапно чувствуя себя совсем пьяным, хоть почти и не пил. Генрих, в принципе ревновать не прекративший, для Элен почему-то уже давно делал исключение и с ней позволял даже танцевать. Впрочем, танцевать Женя сам предпочитал только с ним и ни с кем иным.Разглядывал тёмный, желтеющий где-то вверху потолок. Элен своими тонкими пальцами с хищным маникюром перебирала волосы, Генрих, волнуя и мучая, медленно гладил по бедру. К пианино, сместив Нико, подсело несколько человек, нетрезво затянули ?Сияла ночь?, перебивая граммофон. Другие вернулись за стол, наполнили рюмки.—?За что выпьем? —?спросил кто-то. —?За Мейерхольда, что ли?—?Давайте за то, что мы все живы,?— серьёзно сказал Женя, привставая с шёлковых Елениных ног и принимая лафитник.Все примолкли, и даже Элен посерьёзнела и приняла торжественный вид. Выпили. Снова завязался разговор. Потревоженный Жениными словами, устремился в сторону недавней войны, но снова переметнулся на сплетни, на искусство, и снова от смеха дрожали хрустальные подвески на лампе. Пили много, но бутылки брались откуда-то снова, и не оскудевала рука разливающего. В какой-то момент Генрих предупредительным жестом остановил очередную попытку наполнить свою и Женину рюмки.—?Нам с Женей хватит.—?Генрих, прекрати решать за меня,?— прошипел Женя, доселе мирно дремавший у него на плече.—?А потом опять будет: ?Генрих, спаси меня, я умираю?, да? —?тихо, чтобы слышал только Женя, смешливо прошептал Генрих.Потом играли в фанты. Женя, по обыкновению, участия в игре не принимал, считая себя хоть бывшим, но всё же офицером, которому залезать под стол или кричать в открытое окно всякую чепуху?— и это в лучшем случае?— не пристало. Да и Генрих не давал, ибо задания выпадали всё больше скабрёзные, не играл и сам. Сидели с ним с краю, наблюдали за играющими. Женя рассеянно поглаживал Генрихову милую лапку, совсем светлую по сравнению с собственной, изящную, с аккуратным маникюром, узкую и сухую, но крепкую. Хотелось поцеловать её, но потом, когда они останутся вдвоём. Генрих, привалившись к плечу, шептал на ухо пошлости.—?Я бы хотел раздеть вас, сдёрнуть со стола скатерть и уложить вас прямо на него,?— довольно сообщил он. —?Вы такой хорошенький…—?Что же вам мешает? —?со светской улыбкой спросил Женя, наблюдая, как фельетонист с краснеющим от смущения Алексеем пытаются съесть с двух концов одну апельсиновую дольку.—?Ничего! —?заявил вдруг Генрих, поднялся с дивана и рывком потянул за собой Женю.—?С ума сошёл! —?испуганно зашипел Женя, вырываясь. —?А ну сядь!—?Спокойно,?— Генрих обхватил за талию и повлёк в угол, где стоял граммофон.Сердце всё ещё отчаянно колотилось, пока Генрих придирчиво выбирал пластинку, но злиться на него за эту выходку не получалось. Будто извиняясь, Генрих особенно ласково обнял, вопросительно склонил голову, предлагая станцевать танго.—?Ты бессовестный нахал,?Генрих. Когда-нибудь ты получишь,?— вкрадчиво прошептал Женя, выпуская когти ему в плечо, когда уже, обнявшись, мерили с ним комнату плавными шагами, и Генрих хитро и довольно улыбнулся.Домой возвращались поздно, на извозчике. Женя дремал, обнимая Генриха и устроив голову у него на груди. Тёплое, мягкое и любимое тело, тонко пахнущее цветочными духами, приятно ложилось в руки, и любимые пальцы нежно ныряли в волосах. Мерно цокали копыта и проносились мимо огни, деревья, дома. Голова всё ещё слегка кружилась.—?Хорошо так,?— сонно вздохнул Женя, удобнее устраивая голову, чтобы не так трясло.—?Ты о чём, Женюш? —?ласково спросил Генрих.—?Не знаю. Обо всём.Обо всём. Даже вечное Женино ?вот бы всё было как до войны, но с тобой? отступило. Не хотелось, чтобы Генрих начал расспрашивать, и он не начал, кажется, всё понял без слов, с легким смешком поцеловал в волосы. Женя ощупью, не открывая глаз, поймал его прохладную руку и наконец прижал к губам, как хотел сделать ещё у Элен.