VIII. Синонимы (1/1)

Глядя на дату в свежем номере ?Народного обозревателя? ранним утром, Франц неожиданно для себя отметил, что мамы уже почти полтора года как не было в живых. Даты в школьных тетрадках, скачущие с одной на другую, иногда нечаянно смазанные пальцем, иногда написанные по ошибке, не давали такого острого чувства времени, которое неустанно двигалось вперёд. Франц засомневался и пересчитал разы, когда они с папой и семьёй тёти Ирины ездили к ней на могилу в Висбаден: осенью тридцать третьего были сами похороны, где-то в конце мая или начале июня тридцать четвёртого была Троицкая родительская суббота, потом осенью была годовщина, и вот-вот снова должна была наступить одна из суббот, которую православие отдавало под поминовение умерших. Когда именно Троицкая суббота должна была наступить в текущем, тридцать пятом году, Франц не знал, так и не смог запомнить, как определить точную дату, но самое время было у кого-нибудь спросить: у Сони, тёти Ирины или старых маминых друзей, по-прежнему собиравшихся в одноимённом ресторане при отеле ?Магнолия? по пятницам.Это был конец теплейшей за последние годы весны, всё вокруг цвело, и голова кружилась от медового запаха лип, посаженных на аллее, что шла параллельно пути Франца до школы, по другую сторону от проезжей дороги. В утреннем свете всё было розово-жёлтым, практически сказочно красивым, Франц ещё раз взглянул на отпечатанную дату на передовице газеты, чтобы окончательно убедиться, а потом поднял голову вверх. Как другим щекочет ноги приливная волна на берегу моря, так по затылку Франца дуновением ветра нежно прошлось облачное небо, терпеливо и спокойно ожидающее его. Оставалось, по меркам неба, всего ничего: три года в школе и полгода в трудовом лагере?— они должны были пролететь со скоростью нового прототипа моноплана от фирмы ?Мессершмитт?.—?Вы так, небось, в школу опоздаете, молодой человек! —?заметил сонный продавец газет.—?Простите,?— Франц вздрогнул и тут же потянулся в карман, наощупь пересчитывая оставшиеся деньги.—?Возьмите ещё ?Штурмовика?, там есть статья про поездку Ханны Райч в Лиссабон.С недавних пор вход ?Магнолию? по пятницам стал платным: кто-то придумал разбавлять тягостные и унылые посиделки русской диаспоры живой музыкой?— играли на гитаре и на рояле, пели романсы. Ещё и Соню, которую и так не баловали, за какие-то очередные проделки оставили без карманных денег на месяц, а значит придётся платить за двоих.—?Мне… —?начал говорить Франц, выуживая из кармана одну за другой монеты с колосками на реверсе,?— хватит только на одну газету.Он беспомощно взглянул на продавца, продолжая держать в руках ?Народный обозреватель?. Статья про Ханну Райч, разумеется, интересовала его больше. Главное, избавиться от газеты по пути домой после школы, чтобы папа не заметил?— из всех газет он больше всех не любил именно ?Штурмовика?.—?Ну тогда притворимся, что вы не засалили ?Беобахтер? своими пальцами, давайте назад. Продам её вашему папаше, когда он пойдёт проведывать старуху Бахмайер, или вашему деду?— смотря кто ей понадобится сегодня, совсем она стала плоха.Продавец легко подмигнул Францу и забрал у него из рук ?Народный обозреватель? вместе с согретыми в ладони пфеннингами, вручил вместо них ?Штурмовика?, а потом, пожелав хорошего дня, махнул рукой, одновременно и попрощавшись, и отгоняя от себя.Франц действительно рисковал опоздать, он быстрым шагом пошёл в сторону школы, на ходу листая газету в поисках заветной статьи. Лиссабон?— он тоже бывал там, катался с мамой на жёлтом трамвае и кормил чаек на берегу бухты Мар-да-Палья, правда узнал об этом намного позже, чем там побывал, по фотографиям и рассказам. Детство уже в конце мая тридцать пятого казалось далёким прошлым, другой жизнью, которая случилась вовсе не с ним. Когда-то мир был большим, а сейчас Франц вырос из него, как из любимой старой одежды, и уже пригибал голову под его низким потолком, скучал, наблюдая как одни и те же люди гуляли по аллее с собаками и колясками изо дня в день, ездили на машинах и велосипедах, покупали хлеб в одной и той же лавке. Даттельн, тихий маленький город, столетиями не менял своего облика, Франц знал его наизусть, как знал его отец, дед и другие далёкие предки, которые той же дорогой ходили в ту же самую школу, что и он, шлифовали ногами брусчатку на пути в церковь святого Аманда и никогда не интересовались, а что же скрывается там, за долиной Гернебах.Папа говорил, что в этом тёплом и понятном блаженстве смог найти счастье, только вдоволь поскитавшись по миру; дедушка Густав слово ?путешествие? считал почти ругательным?— и ни тот, ни другой не понимали, чего по-настоящему хотел Франц.Ну да, стать лётчиком, чтобы посетить много стран?— ему не оставалось ничего другого, кроме как кивать в ответ, как будто для любого желания должна быть причина или цель.Ханне Райч рукоплескали, на фотографии среди рослых мужчин она казалась особенно миниатюрной, широко улыбалась. Так ли нужен был ей этот Лиссабон: наверняка с высоты птичьего полёта все города были одинаковыми, и вообще: какая разница, что там, внизу, когда под тобой пять тысяч метров абсолютно пустого пространства, и ты?— лишь точка в этом бескрайнем океане?Франц посмотрел на часы и остановился на перекрёстке. Со стороны Кройцштрассе, из-за угла ателье, вот-вот должна была выпрыгнуть Соня. Оставалось немного времени, чтобы закончить статью, а потом можно было без угрызений совести выкинуть газету в ближайшую урну, чтобы не таскаться с ней по школе.Соня бежала на всех парах, спотыкаясь на мощёной мостовой. Раскрасневшаяся, взлохмаченная, с ногами-спичками, с которых вечно сползали белые гольфы, обнажая содранную в уличных играх кожу, похожая на жеребёнка девочка?— ещё одно напоминание о том, как неумолимо неслось вперёд время.—?Франц! —?ещё издалека крикнула она, махнув рукой, в которой держала светлый кожаный портфель.Франц засунул руку в карман шорт, зачем-то ожидая нащупать там, кроме тёплых пфениннгов, ещё и какую-нибудь липкую растаявшую конфету, завёрнутую в вощёную обёртку?— что-то из запаса сладостей, который ему выдали неизвестные, стёршиеся из памяти старушки на Сониных крестинах. Он тогда видел их в первый и последний раз.Соня добежала до Франца и остановилась, едва не врезавшись в него, дышала тяжело и часто, светлые, почти белые волосы взмокли, юбка перекосилась, лицо пошло красными пятнами. Софья Александровна, госпожа Розанова?— так почтительно называл старый усатый полковник из ?Магнолии? его младшую сестру без тени иронии, видел бы он…—?Братик!.. —?начала она говорить на шумном выдохе, но поняла, что при всём желании не сможет продолжить и надолго замолчала, пытаясь отдышаться.Видимо, бежала от самого дома, как всегда было не вытащить из постели, еле жевала свой творог с вареньем, опять забыла с вечера пришить на место пуговицу на блузке или почистить ботинки?— тётя Ирина была насчёт этого очень строга.Чтобы Франц даже не думал пойти в сторону школы, Соня крепко схватила его за локоть и подняла вверх указательный палец, по-прежнему жадно и тяжело дыша.—?Минуточку… —?еле смогла прошептать она, краснея всё больше.Франц кивнул сестре, дожидаясь, когда она будет в состоянии хоть что-то сказать. Наконец Соня отпустила его и провела рукой по вспотевшему лбу, а потом сделала глубокий вдох и радостно выкрикнула:—?У меня поразительные новости! Потрясающе секретные, грандиозные!Соня всегда отличалась излишним драматизмом, любила делать из мухи слона, но в этот раз количество эпитетов было чересчур большим даже для неё.—?Я слушаю,?— сказал Франц, аккуратно подтолкнув сестру в сторону школы.До того, как их дороги должны были разойтись, оставалось четыре квартала по прямой, и Франц надеялся пройти их как можно скорее, чтобы отделаться от сестры: он любил её, но не по утрам, особенно когда с разворота газеты ему в очередной раз улыбнулась Ханна Райч. Соня, которая не поспевала за широким шагом Франца, практически бежала рядом с ним, на ходу тараторя:—?Ханнелоре Дресслер записала тебя в свой альбом! Мне доподлинно это известно, ибо я заглянула в него на перемене, потому что заметила, как Лоре открыла новую страницу и показала её Марте в столовой, на что она та-а-ак сильно закатила глаза, что почти не было видно зрачков! Я сразу же поняла, дело тут не чисто.У Франца было слишком много вопросов: кто такая Ханнелоре, что за альбом она ведёт, почему Марта закатила глаза, та ли эта Марта, о которой писали в ?Даттельнере? месяц назад?— но сам себе признавался, что ответы ему были вовсе не интересны и был даже отчасти разочарован, потому что не таких грандиозных новостей ожидал.—?И что это значит?Соня потянула его за руку, заставляя остановиться, посмотрела на него с сочувствием, и ответила таким тоном, каким мамы обычно объясняют своим маленьким детям прописные истины, настолько простые, что даже становится неловко от того, что их приходится объяснять. Улыбка Сони не предвещала ничего хорошего.—?Что Ханнелоре увлеклась тобой, глупенький!Если отец и дед и были в чём-то согласны друг с другом, так это в невероятной пользе раздельного образования, и Франц начинал понимать, почему. Он никогда не считал девочек глупыми, не испытывал к ним извечного мальчишеского презрения, скорее он считал их какими-то совершенно особенными созданиями, инопланетянами, с которыми до определённого момента можно вообще не пересекаться без всякого ущерба для себя. Франц никогда не считал девочек глупыми, но они, особенно в последнее время, настойчиво пытались своими действиями доказать обратное.Даже сестра, давний верный союзник, начинала чудить, видимо перечитав маминых книг.—?Увлеклась? —?переспросил он, чтобы убедиться, что не ослышался.—?Влюбилась! —?громко крикнула Соня и подпрыгнула, пытаясь заглянуть Францу в глаза. —?Воспылала любовью! Потеряла голову! Так тебе, хмурому бесчувственному чурбану, будет понятнее?!Её голос громом раздался на тихой улице, редкие горожане, так и не привыкшие к русской речи, рассеяно оглянулись на Соню в недоумении.—?Где ты нахваталась таких выражений?—?Так сказала Марта, и я полностью её поддерживаю.—?Хорошо,?— согласился Франц.Не бросаться же доказывать собственной сестре, что никакой он не Пиноккио, и не улыбаться же ему без конца каждому встречному, чтобы все о нём думали только хорошее.В одной из папиных книг описывался такой синдром, туннельное зрение?— у Франца страдал градус обзора на людей вокруг, и дело было не в том, что слишком мало в них было интересного, просто в мире было полно вещей и поинтереснее самых интересных людей. Поэтому для Франца оказался совершенно необъяснимым тот факт, что о нём кто-то, ему незнакомый, мог думать, неважно, в каком именно ключе, он не мог предположить, что представлял для кого-то, кроме семьи, интерес.Будь у Франца возможность, он бы слился с серыми школьными стенами, стал бы невидимкой, привидением, но он не мог, хотя и пытался к этому приблизиться всеми силами. Если подумать, выбранная для школы модель поведения с самого начала была обречена на провал: рубашка голубая, а не песочно-коричневая, как у большинства, самый высокий в классе из года в год, но безобидное прозвище ?Дылда? в целом говорило о том, что ни один одноклассник не считал его угрозой или объектом насмешек, им было попросту всё равно.Другое дело с этими девчонками?— умудрились за короткий разговор на перемене сделать больше выводов относительно Франца, чем одноклассники за без малого девять лет. ?Хмурый Бесчувственный Чурбан??— целых три обидных характеристики, притом никак не затрагивавшие его рост. Хоть какой-то плюс, он в последнее время стал доставлять дискомфорт, казалось, куда ни зайди?— везде заполняешь собой пространство как слон, и все рубашки как одна короткие. Папа с дедушкой поспорили на сотню марок, сможет ли Франц перепрыгнуть их обоих к шестнадцати годам, в связи с этим дедушка начал закармливать его гадкой овсянкой, орехами и говядиной. Кто-то сказал ему, что эти продукты способствуют ускорению роста?— и уже явно потратил на всё это больше денег, чем стоил спор.Соня дёрнула Франца за рукав и встревоженно прошептала ему:—?Она вышла из-за поворота к каналу, ты обязан помахать ей рукой! Или нет, стой, нет, не надо махать! Давай просто пойдём медленнее, чтобы она смогла подольше на тебя посмотреть. Не смей оборачиваться. Ну, я же просила!—?Я опаздываю,?— сказал Франц, обернувшись, чтобы посмотреть на двух девчонок, которые появились на противоположной стороне дороги.Скорости он не сбавил.—?Да как же ты можешь так поступать с бедной Лоре?! —?возмущённо воскликнула Соня. —?Если она бросится под поезд в отчаянии?—?В жизни так не бывает,?— с усмешкой сказал Франц.Соня и правда слишком много читала, и слишком многое из написанного моментально, непоправимо отпечатывалось в её речи и мыслях, он ещё не забыл период, когда она ко всем глаголам прибавляла ?-с? на конце, а тут появилась новая напасть?— ?Анна Каренина?. Тема любви обещала ещё долго витать в воздухе, Франц предчувствовал, что избавиться от Ханнелоре Дресслер он сможет нескоро.—?А если я брошусь? —?с вызовом спросила Соня, у которой снова появилась одышка.—?Ты-то здесь причём?—?Женская солидарность! Ну пойми же ты, Ханнелоре идеальная пара для тебя! Она красивая?— это раз! Она высокая?— выше всех девчонок в её классе, и будет доставать тебе где-то до носа, это два! Она на год младше?— это тоже большой плюс, потому что мужчина должен быть старше, хотя бы немного! Она очень умная?— это три!Про то, что нужно было найти хозяйку маминому рубиновому кольцу, Франц всегда помнил, и даже выработал примерный критерий отбора, который шёл вразрез со всем, что сейчас наговорила Соня.—?Это четыре,?— поправил он сестру, криво улыбнувшись.—?Ну какая разница?.. —?Соня смягчилась, и уже говорила почти умоляюще:?— Лоре уже у тебя в кармане, поверь мне, если ты ей улыбнёшься, она прямо на улице свалится замертво.Тут Франц едва смог сдержаться, чтобы открыто не рассмеяться к неудовольствию Сони.—?То есть эта Лоре в любом случае умрёт? —?спросил он, сбавляя шаг.Молниеносно сменив милость на гнев, Соня едва не запнулась от своего негодования, потом остановилась и топнула ногой, сжав ладони в кулаки.—?Франц-Йозеф Беренброк,?— грозно закричала она,?— я ненавижу тебя всем своим сердцем! В тебе нет ни капли сострадания! Мы не разговариваем!А потом она резко сорвалась с места и убежала вперёд, Францу оставалось только смотреть, как две длинные косы, гордость тёти Ирины, бились о её спину.—?И в ?Магнолию? завтра не пойдём? —?крикнул он ей вслед, но Соня либо не услышала, либо притворилась, что не слышит.Пара девчонок в форме ?Союза немецких девушек? тем временем приближалась, Франц даже потоптался на месте ещё немного, чтобы поравняться с ними и разглядеть получше. Интересно, наблюдали ли они за сценой, что устроила Соня. Только он успел пожалеть, что довёл сестру до бешенства, как понял, что безошибочно смог самостоятельно определить, кто именно из этой парочки был той самой, которая воспылала к нему любовью.У Ханнелоре Дресслер был приоткрыт рот и во всём выражении лица читалась адская смесь из всевозможных эмоций с преобладанием страха и ужаса?— правда казалось, что она вот-вот умрёт от переизбытка чувств, или во всяком случае упадёт в обморок. Стало понятно, чем она так заинтересовала Соню: она любила девушек, по образу и подобию напоминающих ей саму себя, они были для неё чем-то вроде обещания от самого бога?— придёт время, и ты станешь точно такой же прекрасной голубоглазой блондинкой с венком из волос на голове, за чей портфель парни будут драться до крови за школьной котельной.Посреди тёплой, почти жаркой весны, уже готовой уступить лету, она казалась маленькой беспомощной рыбкой, вмёрзшей в лёд; поймав взгляд Франца, она тут же отвернулась.Зря Соня разболтала про это, чужие чувства не должны были становиться предметом для обсуждения, даже если напрямую касались Франца. Он предпочёл бы о них не знать, слишком это было интимно, и казалось, что теперь они с этой Ханнелоре связаны навеки?— даже если никогда в жизни не заговорят, не окажутся рядом, не посмотрят друг другу в глаза, а она в итоге его разлюбит.Под руку Лоре вела Марта Бахмайер, которая смотрела на Франца совсем по-другому, смотрела так, как будто он был в чём-то виноват, строго, поджав губы. Её фото было в ?Даттельнере? в прошлом месяце, но Франц плохо помнил, по какому поводу: он зацепился за фамилию. Это её бабушка стала совсем плоха, кажется, это был рак. Папа навещал её по старой памяти, их семьи чуть было не породнились после войны, но испанка помешала, лишив Беренброков ещё одного сына, а Бахмайеров?— дочери. Трагическая история чистой любви была увековечена на иве, что росла у пруда в городском парке, в виде надписи ?F.B. + K.B. 1918?, вырезанной траншейным ножом, что лежал сейчас в письменном столе Франца.Лоре и Марта всё приближались, Франц, понимая, что уже потерял свой последний шанс не получить нагоняй от местного учителя Гнуса, всё стоял на месте, не зная, куда себя деть от двух пар девичьих глаз. Одна пара сверлила его безостановочно, другая гасла, стоило Францу обернуться, но вспыхивала снова и жгла спину, как только он отворачивался, делая вид что внимательно вчитывается в отпечатанные на передовице газеты готические литеры, или часы, или пыль, севшую на ботинки, или небо, или рыжую черепицу ближайшего дома. Никогда ещё Франц не изучал окружающий мир с таким ревностным энтузиазмом, но он просто не мог продолжить свою путь под этими пристальными взглядами, как будто стоило ему хотя бы дёрнуться?— и он тут же развалится на части.Когда они ушли вперёд, Франц дал им ещё немного форы, но снова быстро нагнал, а потом бросил эти попытки наконец спокойно добраться до школы, развернулся и пошёл прочь, решив переждать первый урок у дедушки в церкви. Это был их небольшой секрет, о котором не знал папа.Дедушка Густав (для всех католиков Даттельна и для доктора Отто Беренброка?— отец) степенно прохаживался по затенённой высокими клёнами аллее и осматривал розовые кусты на предмет мучнистой росы, одной рукой упираясь в трость, а другую заведя за спину. Услышав знакомую поступь на насыпной дороге, он выпрямился и вместо приветствия строго заметил, выставив трость вперёд наподобие шпаги:—?Молодой человек, в храм можно входить лишь с одним печатным изданием, и это, увы, не нацистская газетёнка. Давай её сюда, таким даже камин растапливать как-то стыдно, брошу её в компостную яму.—?Доброе утро,?— сказал Франц, протягивая дедушке газету, и как бы в оправдание добавил:?— там была статья про авиафестиваль в Лиссабоне.Дедушка надел очки, болтавшиеся на цепочке, и внимательно присмотрелся к Францу, пытаясь обнаружить подвох. Вместе с чёрной сутаной он всегда надевал на себя какой-то особенно отстранённый вид, и вообще предпочитал притворяться, что у него не существовало семьи, а все прихожане перед ним были равны как один.Он мог сколько угодно долго притворяться сухарём, но только не перед внуком, которого любил больше, чем единственного оставшегося в живых сына.—?Что на этот раз? —?спросил он, жестом приглашая Франца присесть на ближайшую скамейку.—?Литература.Дедушка Густав поморщился как от зубной боли и понимающе кивнул: учителя Гнуса знали все.—?По поводу?—?Без повода.—?Враньё не твой конёк, Францли, и вообще,?— дедушка нарочито серьёзно погрозил ему пальцем,?— прямо скажем, грех для всех людей.Франц вздохнул, вспоминая о Лоре и Марте: нет, он точно не мог рассказать об этом кому-нибудь ещё, даже священнику?— он ведь не был крещён, а значит таинство исповеди на него не распространялось, и уж тем более не мог рассказать дедушке.—?Повод такой глупый, что тебе всё равно покажется, что я его выдумал,?— улизнул от прямого ответа Франц, ежась от самой мысли о том, что об этом могла узнать сначала старшая, а потом и младшая Бахмайер?— в этом случае мученическая смерть была ему обеспечена, и после неё его бы даже не причислили к лику святых.—?То же самое наверняка уже написали в учебниках и про причины начала Великой войны. От меня ты это сможешь скрыть, но от бога?— никогда, даже если твой непутёвый папаша считает, что его нет на свете. Так что вы там проходите на литературе?—??Вильгельма Телля?.—?Ну, тут я, пожалуй, смогу восполнить твой досадный пропуск, только дай книгу.