IX. Обещание (1/1)

Вороны ненадолго подлетали к печной трубе лазарета, чтобы погреться, а у Франца кружилась голова от этого воздуха, слишком мало его было в лёгких, часть которых превратилась в рубцовую ткань. Рубить дрова было тяжелее, чем расчищать просеку от молодых и тонких деревьев, тяжелее, чем работать на лесоповале или на ремонте крыши у келейного корпуса.Под пристальным взглядом Ули делать что-либо было практически невозможно, всё казалось чушью, бессмыслицей и бредом. Как вообще можно было, когда она сидела напротив, помыслить о чём-то другом, кроме как о ней, делать что-то другое, кроме как быть рядом?— касаться её руки, упасть и сложить голову на её колени, как на алтарь.Франца лихорадило от недосыпа, начинало казаться, что он вот-вот снова заболеет: такой странный жар поселился в голове с самого утра, так томительно колотилось сердце. Пускай?— у любого счастья была своя цена, как правило, этому счастью прямо пропорциональная. Хорошо, что оно хоть за какую-то цену вообще могло достаться, и доставалось легко, как падает в руки перезревшее под белорусским солнцем румяное яблоко.Отшлифованная до блеска деревянная рукоятка топора тяжело лежала в руках. Румянец на щеках Ули правда был похож на сладкие яблоки, надо было сосредоточиться хоть на чуть-чуть, но… какой же она была?— дух захватывало так, словно лёгких не осталось вовсе, словно лагерь был высоко в горах и кислорода в воздухе практически не было.Белая косынка на светло-русых волосах, цвет их был точь-в-точь как у самого Франца в нежном детстве?— позже потемнели. Белый халат, зачем-то накинутый на плечи поверх расстёгнутого ватника. По привычке вытянутые вперёд ноги в красноармейских галифе и безразмерных валенках, носки которых с тихим и глухим стуком ударялись друг о друга через рваные, неодинаковые интервалы. Уля сидела на завалинке, наклонившись на почерневший от времени сруб лазарета спиной, ела свои волшебные конфеты, которых осталось всего ничего, и заметно клевала носом. Вздрагивала иногда, когда глаза совсем закрывались и голова готова была упасть на грудь, но Уля тоже не могла оторваться от того, что видела перед собой.Ей можно было бы лечь спать в дежурной как ни в чём не бывало, но какое это было бы кощунство, когда Франц был здесь, рубил дрова для голландки, от которой вся стена в коридоре лазарета становилась такой горячей, что прильнув к ней, можно было закрыть глаза и навсегда забыть, где находишься.Слишком сильный замах?— топор легко рассёк бревно на две половины и застрял в вековом израненном пне, застрял крепко, одними руками было не вытащить, только с упором ноги, и то не с первой попытки.Франц краем глаза посмотрел на Улю, услышал её сдавленный смешок и полностью повернулся к ней. Она смущённо опустила взгляд и повернула голову вбок, прикрыв ладонью улыбку?— точно Франц только что на виду у всех сделал ради неё какую-то совершенно нелепую глупость, хотя на заднем дворе лазарета не было больше ни единой души.—?Иди сюда,?— подозвала его к себе Уля, зачерпывая рукой пригоршню снега, который тут же начал таять у неё в руках.Она отошла вправо?— чуть ближе к углу, где лазарет практически встречался с частоколом высокого забора, чуть дальше от свободного пространства слева, откуда слышались громкие удары молотков и едва угадывалась чистая немецкая речь. Франц подошёл, одной рукой Уля схватила его за ворот свитера и заставила нагнуться ближе к ней, а другой?— мокрой, ледяной?— дотронулась по очереди сначала до его лба, потом до щёк, которые тут же порозовели ещё сильнее, пригладила его волосы, упавшие на лоб.—?Хорошо? —?спросила она.—?Да,?— благодарно прошептал Франц.Дотронуться парой пальцев до её шеи, прямо здесь, прямо сейчас, пока по щеке текла талая вода, было вынужденной мерой?— и как бы только Уля смогла пройти мимо, не взглянув. Франц поцеловал Улю, она ответила, не выпуская ворота свитера из своей сжавшейся в кулак ладони. Стоя на носках, она еле удерживала равновесие. Было сладко?— из-за ощущения вкуса конфет во рту, из-за слегка холодного и чистого воздуха, было жарко?— из-за рубки дров, было прекрасно?— из-за всего сразу. Рука, забравшаяся Уле под ватник, горела, вороны продолжали подлетать к печной трубе.Со стороны стройки раздался наигранный кашель. Уля твёрдо встала на ноги и отпустила Франца, они оба повернулись на звук. В отдалении стояла Тамара Павловна, она непременно сложила бы руки на груди, если бы смогла это сделать в тяжёлой дублёнке с подбоем из овчины, её вид не сулил ничего хорошего?— как и всегда. На светлой ушанке горела красная эмалевая звезда.Стало неловко и вместе с тем смешно. Франц в спешке вернулся к дровам, с опаской поглядывая на Тамару Павловну, а Уля снова села на завалинку, закрыв лицо руками, спина её тряслась от беззвучного смеха.—?Непуганые идиоты, мартовские коты! —?начала строго выговаривать Тамара Павловна, почему-то глядя только на Франца. —?Ладно Улька, вообще без царя в голове, а ты-то куда?!Он растерянно пожал плечами, боясь выдать очередную глупость, от которой Уля вообще рисковала завалиться в снег.—?Господи помоги!.. —?Тамара Павловна подняла глаза к небу, хотела было продолжить тираду, но передумала, выдохнув, и наконец обратилась к Уле:?— Я?— в Оранки, хмырь если хватится, так ты скажи что вечером буду.—?Угу,?— промычала она в ответ, пытаясь сдержать рвущийся из груди смех.—?Что угукаешь тут мне?!Уля тут же вскочила с завалинки, вытянулась по струнке и нарочито бодро отсалютовала Тамаре Павловне, подняв голову так высоко, что с волос спала косынка.—?Так точно, товарищ военврач первого ранга! —?громко отчеканила она, едва сдерживаясь, чтобы открыто не рассмеяться.—?И за температурой у Шиллера следи, нечего тут небо коптить. Если без меня хоть кто-нибудь,?— для большего эффекта Тамара Павловна повторила, указывая на Улю уголком планшета, который держала в руке,?— кто-нибудь отдаст концы?— лично будешь копать могилу чайной ложкой.—?Есть копать могилу чайной ложкой! —?повторно вытянувшись, беспечно крикнула Уля.Вороны на крыше встрепенулись и улетели, испугавшись. Выражение лица Тамары Павловны плавно менялось с просто строгого на по-настоящему злое.—?С глаз моих скройся, дурная,?— прошипела она, попытавшись планшетом наподдавать Уле пониже спины, но та вовремя заметила угрозу и увернулась.Запоздало осознав, что сказала что-то не то, она опустила голову и уже тише сказала:—?Есть скрыться с глаз.Затем Уля подобрала со снега косынку и, всё-таки не переставая изображать из себя солдата, промаршировала за угол лазарета.Тамара Павловна осталась на месте и Франц понял, что его тоже ждал выговор, а поэтому опустил топор и встал, расправив плечи, как перед расстрельной командой.—?Ну и что уставился?—?Ничего, Тамара Павловна,?— сказал он.—?Мы с тобой о чём договаривались? —?спросила она строго.Франц помнил этот разговор очень отчётливо. Неприятный, жгущий все внутренности, стыдный?— от такого стыда было даже под землёй не укрыться. Страшный, потому что тогда он ещё считал всех людей вокруг врагами их с Улей счастья. Они с Тамарой Павловной говорили долго, очень?— не об Уле сначала, а о нём самом, это было похоже на допрос, потому что по своей воле Франц не стал бы ни с кем делиться собой вот так, но быстро понял, что от ответов зависело всё его будущее. Сколько лет, откуда родом, что с семьей, в каком университете учится сестра, что изучает, чем занималась мама, от чего она умерла. Где папа, есть ли невеста, а может быть жена с ребёнком. Ты её любишь?Как же было тяжело это объяснить, глядя на тусклый дрожащий свет керосинки на столе в дежурной лазарета, и дрожать вместе с ним, потому что одно слово ?да? не выразило бы ровным счётом ничего. Тысячу раз да, ещё там, в бухте Мар да Палья?— да, на оливковом дереве у виллы ?Виктория??— да, на колокольне дедушкиной церкви в Даттельне?— да, в пяти тысячах метрах над Белоруссией?— да, на холодной мёрзлой земле, мертвецом лёжа в крови после первого падения?— да. Да?— везде и всегда, каждую секунду существования. Уля была воплощением всего, что когда-либо Франц считал дорогим своему сердцу; любовь, мелкодисперсной пылью рассеянная по миру, соединилась вдруг в электрических разрядах на дне холодных, северной красоты голубых глаз с тёмным ободком, таких, что даже смотреть на них первое время было больно, как на слепящее солнце за плексигласом.И всё же каким-то немыслимым образом Франц смог произнести короткое ?да? так, чтобы Тамара Павловна всё поняла, неожиданно посмотрела с сочувствием, как медсёстры в госпиталях смотрели на безнадёжно раненых, которым осталось от силы пара часов света, воздуха и биения сердца, сухо кивнула в ответ и попросила кое о чём.—?Об осторожности,?— Франц помнил её слова, помнил хорошо.Они ведь и правда пытались быть осторожными, насколько это возможно. Просто этого было не скрыть ни от одной пары хоть немного проницательных глаз, как нельзя было скрыть за белой рубашкой свежую рваную рану. Одни видели лишь хаотичные точки на небе, другие, на том же самом небе?— созвездия, только и всего.Тамара Павловна была из такой породы людей, у которых ещё до смены погоды начинали ныть суставы, она видела их двоих так отчётливо, что ей и не требовалось какой-то случайной неосторожности с их стороны, чтобы подтвердить свои догадки. Рустему вот потребовалась, а ей?— нет.—?И? —?нетерпеливо спросила она, топнув сапогом, на который налип свежий снег.—?Прошу прощения.В этот раз Франц не смог ответить ей искренне, так, чтобы быть понятым, прощённым и благословлённым. Извиняясь, он кривил душой, потому что ему было ни капли не совестно, слишком поздно было для всякого рода сожалений.Тамара Павловна цокнула языком и покачала головой, глазами упираясь куда-то вверх перед собой.—?Мне-то что? —?сказала она, уже разворачиваясь, чтобы уйти, и бросила через спину:?— Себя же самих губите.Было бы, что губить, было бы, кого. Насколько сильно Франц пропал здесь, без вести для себя самого, что не найти уже никогда того, кто ещё имел волю хоть к чему-нибудь ещё, кроме любви к женщине?— не найти того мальчика, что клятвенно пообещал себе никогда не жениться.Так уж вышло, что ничего лучше и хуже любви бог не придумал на свете?— вспомнил Франц мамины прощальные слова, и запрокинул голову, чтобы посмотреть на небо. Такое оно было здесь, что лучше бы не было никакого: ровная застиранная простыня низких облаков до самого горизонта, куда ни уткнись, ни одного перелива, ни одного просвета, и не разрезать её никакими винтами, не прорваться туда?— к привычной лазури и солнцу.Зажмурившись, Франц ловил каждый лагерный звук, пробивавшийся к нему сквозь шум крови в голове. Удары молотков по новой крыше келейного корпуса, лай Гришки и Динки, шум автомобильного мотора?— Тамара Павловна уезжала на ГАЗе в Оранки, перед машиной открывали ворота, что-то кричали. Хрустел снег под истрёпанными ботинками, а под веками уже не было вечной весны и лётной погоды?— не было ничего больше, ни будущего, ни надежд. И как здесь можно было думать о том, что случится секундой позже. Пока с горячей кожи не пропало ощущение Улиных рук, Франц был самым неуязвимым человеком в мире: таких не осуждают и не казнят, таким перед судьбой ни за что не стыдно.Он наконец распахнул глаза и увидел всё то же грустное, запертое небо, которое больше не звало и не ждало. Уля вернулась быстро, стоило лагерным воротам закрыться за грузовиком.—?Ничего с этим Шиллером не случится,?— пряча глаза, недовольно пробормотала она, и снова уселась на завалинку доедать конфеты,?— ты ведь, конечно, на её стороне.—?Ты обиделась? —?спросил Франц, снова хватая топор за рукоятку.—?На что именно?—?Ну… —?замах, удар, бревно раскололось, Франц выдохнул и продолжил фразу:?— на Тамару Павловну.—?Нет,?— в открытую врала Уля.—?На меня?Она сложила руки на груди и отрицательно покачала головой, а потом, вспомнив что-то забавное, дёргано усмехнулась, выпуская клубы пара изо рта.—??Ты-то куда???— Уля передразнила Тамару Павловну, а потом добавила от себя с ещё большим наигранным упрёком:?— Куда ты, Франц?!—?Без тебя?— никуда,?— ответил он первое, что пришло в голову.Уля кивнула и прикусила губу, чтобы скрыть довольную улыбку, и больше не говорила ни слова, и даже почти не смотрела на Франца, металась взглядом по заднему двору туда и сюда, не зная, куда пристроить глаза, грызла ногти, доедала конфеты, которые таяли в руках от тягучих мыслей, уплывающих далеко за высокий забор, увитый колючей проволокой, дальше молодых елей, свежих крестов и Камы. Снова вытянула ноги вперёд, и так развалилась, глядя на небо, что казалось, вслед за ними окажется на земле.Стало спокойнее, стихли молотки вдалеке, приближалось время обеда. Из-за угла лазарета, скрипя сапогами по снегу, вышел Ушаков, ёжась от лёгкого холода в своей кожаной куртке, похожей на лётную.—?Ульяша, физкульт-привет! —?громко сказал он. —?Чего тут утихарились?По ушам резануло множественное число. Уля, перед тем как ответить, подтянулась на руках и села прямо, отряхивая с плеч хлопья снега.—?Иван Валерьяныч! —?вместо приветствия сказала она растерянно. —?Да не с руки у крыльца рубить, в сени опилок натащим.Ушаков понимающе кивнул и сделал один хромой шаг вперёд, а потом, потоптавшись в нерешительности на месте, примостился на завалинку рядом с Улей и достал пачку папирос, поморщившись от боли.—?Где карга твоя? —?спросил он, постукивая бумажной гильзой по пачке.Франц изображал фон для их разговора с Улей, рубил дрова, отбрасывал срубленные к высокой поленнице и всеми силами старался даже не смотреть в сторону лазарета, но не мог удержаться. У него так и не сложился до конца образ Ушакова в голове. Он был откомиссованным в тыл фронтовиком?— иногда ходил с тростью, на лице был огромный шрам, разрезающий лоб и щёку под острым углом, и правый глаз был стеклянным. Характер за такой внешностью было слишком легко потерять, и Франц никак не мог разобраться, врагом он был или нет.—?Тамара Павловна в Оранки уехала, медикаменты получать, просила вам передать, что только вечером вернётся,?— уставившись себе под ноги, подавленно сказала Уля.—?По новым спискам?—?Да.—?Ладно, хорошо.Уля на это ничего не ответила и, пока Ушаков курил, не сказала ему ни одного слова, сжалась, покрепче обняла себя и начала еле заметно раскачиваться. Францу даже показалось, что она немного отодвинулась от начлагеря. А сам он, единственный, безраздельный хозяин этих мест, выглядел усталым и потерянным, и всё время смотрел куда-то сквозь, но в один момент Франц всё-таки ощутил на себе его внимательный взгляд, который тут же выбил из равновесия. О чём Ушаков думал, одному богу было известно.Он ещё раз посмотрел на Франца когда докурил сигарету и затушил её подошвой сапога; потом он поднялся с завалинки, снял с головы фуражку и стряхнул с неё снег неловким движением. Как будто не хотел уходить, хотел сказать ещё что-то, но одёрнул себя.—?Ну, бывай,?— сказал он Уле,?— карга вернётся, пусть ко мне сразу, дело есть.—?Хорошо, Иван Валерьяныч, я передам.Уля отпустила свои плечи и выдохнула, когда Ушаков скрылся за поворотом. Франц дал себе передышку и спросил:—?Почему ты боишься его?—?А ты что?— нет?—?Это уже другой вопрос.—?А почему я не должна его бояться? —?Уля настаивала на своём.Франц ненадолго задумался над тем, как правильно сформулировать мысль. Он мог бы вытерпеть от Ушакова какое угодно наказание, потому что был уверен в том, что при всём при этом Улю он никогда бы, ни при каких условиях не тронул?— даже если бы обо всём узнал.—?Он добрый по отношению к тебе. Мне так кажется.Уля едва не задохнулась от возмущения, складывая руки на груди.—?А причём здесь вообще я? —?она подняла брови вверх и понизила голос, бросив нервный взгляд в сторону стройки. —?Причём здесь то, как он ко мне относится?.. И вообще: забыл, как полчаса валялся в снегу по его милости?Франц хотел было заметить, что вообще-то да, забыл?— без сознания был, но не решился. Кое-что он всё-таки помнил: как лаяли Гришка с Динкой, как Ушаков зычным голосом зачитывал фамилии, одну за другой, а где-то на русской букве ?В? все голоса разом стихли.—?У него ведь правый глаз… —?он осёкся, подбирая слово,?— ну…—?Протезирован,?— отрывисто сказала за него Уля,?— и что с того?—?Он мог меня не увидеть.Уля зло мотнула головой, а потом поднялась и хотела было подойти к Францу, но резко остановилась, когда расстояние между ними ещё не достигло вытянутой руки.—?За нечаянно?— бьют отчаянно,?— тут она перешла на шёпот:?— и вообще, пойми уже наконец: нет никакого тебя и никакой меня, ни в каком виде. Мы?— есть, а нас по отдельности друг от друга?— нет. Если с тобой что-то случится…Она прикрыла глаза и замолчала, зажав рот рукой, отвернулась, не в силах даже представить ту боль, которая могла её поджидать за любым из лагерных углов. Франц не знал, как развеять её заблуждение. Эту неуязвимость, которую он приобрёл, полюбив, было трудно объяснить и самому себе, объяснить Уле?— так и вообще невозможно.—?Со мной ничего не случится,?— сказал Франц,?— я обещаю.Просто всё здесь слишком напоминало сказку, пускай мрачную и страшную временами, но всё-таки сказку, волшебное, безнадёжное безвременье, в котором не могло случиться ничего по-настоящему плохого, а за каждым углом притаился бог из машины, готовый прийти на помощь или благосклонно закрыть глаза на любой промах. Этот мир был совсем другим, не тем, где ежесекундно погибали люди, вспыхивали трассеры пуль и сигнальные ракеты, взрывались снаряды, не тем, где всё было жестоко, больно и неправильно. Здесь всё было справедливо.